3 По этому вопросу см статью «История» в Historisches Worterbuch tier Philosophic. Darmstadt, 1971. Т. Hi
жүктеу/скачать 1.97 Mb.
|
| 2. Универсалистские религиозные общности (буддизм, христианство, ислам в своих партикулярной и законополагающей составных частях относится сюда только наполовину)2.
Зибек. Естественная религия, религия мирового согласия .без этического назначения (религии низших культур). Религия морали, имеющая различные сферы и уровни (религия мексиканцев, перуанцев, аккадцев, китайцев, египтян, индийцев, персов, германцев, римлян, высшую ступень образует здесь греческая религия). 2 Эта классификация исправлена по письменному сообщению Тиле К оглавлению ==210 П. Шантепи де ла Соссе. Учебник по истории религий Переход религии морали в религию спасения осуществлен иудаизмом. Религия спасения, где спасение достигается путем одностороннего отказа от мира (буддизм). Позитивная религия спасения: христианство. Возврат к религии морали: ислам. Мы отказываемся дать здесь точную религиозную статистику из-за того, что она до сих пор оперирует многими неизвестными величинами. Приблизительно оценивая численность человечества в 1400 млн. человек, мы получаем 30% христиан, 8,5% мусульман, 0,5% иудеев, 35% буддистов, 9,5% брахманистов, 16,5% сторонников фетишизма (при предположении, что все китайцы и японцы являются буддистами). Теперь необходимо коротко описать некоторые основные формы религий, которые мы чаще всего встречали в приведенных классификациях. В начале следует объяснить слово анимизм. Через биологические явления, главным образом сон и смерть, которые человек наблюдал в самом себе и в других, он открывал отличную от физической сущности субстанцию — душу. Однако он не мог себе ее мыслить иначе чем материальной, хотя, конечно, не такой материальной, как тело; душа имела свое местонахождение в пульсе, сердце, крови, дыхании, тени, иногда человек мыслил также, что в его теле могут жить несколько душ. Душа могла покидать тело, снова возвращаться в него, свободно путешествовать и самостоятельно проникать в другие тела. Считая одушевленным себя самого, человек переносил это представление и на другие объекты: животных, цветы, явления природы, на любые вещи. Анимизм, или учение о душах, приобрел более широкое значение в вере в духов, души становились духами и больше не объединялись в самостоятельные субстанции. Ясно, что анимизм — скорее род философского учения, чем форма религии; но он тесно связан со многими религиозными явлениями и воззрениями. Он играет известную роль во всех религиях и, конечно, преобладает у низших рас. На большое значение анимизма указывал прежде всего Тайлор, который полностью выводил религию и культуру из начальных культур дикарей и их анимистических воз- П.'Шантепи де ла Соссе. Учебник по истории религий ==211 зрений. У многих исследователей была даже своего рода аксиома: они всюду чувствовали анимизм, который принципиально был превзойден только в позитивной философии и в буддизме. Против этого приводят доводы, что ни одна религия не произошла из чистого анимизма и что не ясно, как объяснить из чистого анимизма, например, поклонение природе. Анимизм связан с многократным выполнением ритуалов, из которых вообще исключаются моральные мысли и мотивы, и поэтому способен вызывать только страх и будить только эгоистические интересы. Родственным анимизму феноменом является фетишизм, который раньше, пожалуй, считался учеными первоначальной формой религии, но с выходом работы Тайлора должен был уступить свое место более широкому понятию анимизма. Книгой остроумного французского юриста де Бросса «Трактат о богах-фетишах» (1760) было привлечено всеобщее внимание к фетишизму. Это слово уже было известно столетием раньше (1673) датскому миссионеру В. Ю. Мюллеру, хотя еще ранее оно упоминалось во многих работах путешественников начала XVII в. Слово это — португальское Fetico (чары, магическая вещь), производное не от лат. Fatum (судьба), а от лат. factitius (chose fee) — магически искусный. Вначале фетишизм был связан в первую очередь с действиями, которые можно было наблюдать у негров западного побережья Африки, но уже де Бросс нашел нечто подобное в чертах древнеегипетской религии. Таким образом термин фетишизм получил всеобщее значение, и Конт употреблял его для обозначения самой низкой ступени религиозного развития. Фетиш определяется одними специалистами как чувственный предмет — чурбан или камень, выступающий в качестве объекта религиозного поклонения. Другие, например, желают рассматривать фетиш как магическое средство; следовательно, он уже не объект почитания, а «только средство, благодаря которому человек находится в тесном единстве с божеством, средство, которому присущи божественные силы»,— такова точка зрения Лёббока, Хаппела и других. Дело; пожалуй, здесь в том, что понятийно разделяемое нами в сознании дикаря неразделимо; фетиш есть для него точно так же объект оелигио.чного пок.ттпнр- ==212 П. Шантепи де ла Соссе. Учебник по истории религий ния, как и магическое средство: в пользу обоих определений, как и их тесного единства, существует множество доводов. Конечно, мы не должны использовать неупорядоченное состояние сознания дикаря как предлог для того, чтобы оставить данный предмет необъясненным, напротив, нам необходимо как можно определеннее исследовать это понятие. Частое употребление фетиша для магических целей отличается от использования данного объекта как чисто магического средства тем, он сам понимается антропопатически и, как правило, бывает предметом религиозного поклонения. Неопределенно различие между фетишем и идолом. Оба воплощают дух, чью помощь можно искать и кому нужно поклоняться, но в то время как фетиш большей частью бывает случайно найденным предметом, идол почти всегда претерпевает обработку от человеческих рук. Маленькая царапина, несколько штрихов краски превращают фетиш в идол. Шульце объяснял фетишизм, исходя из четырех отличительных черт, которые присущи сознанию дикаря. Первая состоит в преувеличенной оценке дикарем значения разных мелких и незначительных предметов и может быть легко объяснена ограниченностью его кругозора; кроме того, этот предмет понимается антропопатически — как живой, чувствующий, водящий; третья черта — предмет причинно связывают со счастливыми или трагическими событиями опытом, и, наконец, этот предмет требует религиозного почитания. Дух, который присущ фетишу, не относится к душе или жизненной силе этого предмета, а соединен с ним как воплотившийся дух. Из сказанного видно, что определение фетишизма как религиозного поклонения чувственным предметам требует многих дополнительных замечаний. Не всякое поклонение чувственным предметам можно называть фетишизмом (иначе к нему надо было бы полностью отнести естественную религию), а только поклонение тем предметам, которые обладают магическими свойствами. Вместе с этим не все видимое воспринимается как фетиш, а только отдельные, можно сказать случайные, объекты, которые бросаются нам в глаза. Вопреки Шульце мы хотели бы исключить из числа фетишей небесные тела и признавать за таковые исключительно -темные Г г
==213 объекты, но вместе с Шульце мы считаем, что человек перестает быть фетишистом, коль скоро он отделяет дух от материального объекта. И все равно в это понятие необходимо вместить еще довольно многое: бывают фетиши отдельных лиц, семей, деревень, городов, большие постоянные фетиши и, напротив, случайные, которые только короткое время с определенной целью используются как фетиш. Коротко мы еще скажем об этом позднее, в описании негритянских религий. Мы не пускаемся здесь в дальнейшие характеристики политеистических и монотеистических религий культурных народов. Единственно, следует отметить, что эти системы верований, взятые в религиозном смысле, не должны смешиваться с философскими учениями. Хотя политеизм выражает предпосылки то дуалистические, то пантеистические, а монотеизм — монистические, но все-таки политеизм и монотеизм не чистые мировоззрения, а формы религий. Политеизм и монотеизм — это не только характеризующаяся в числовом значении противоположность множественного и единого: поли- и моноуказывают в этих терминах не чистые числа, а качества. Боги политеизма — множество внутримировых существ, которые персонально олицетворяют силы и деяния в мире, здесь мы имеем богатое поэтическое развитие мифологии. Бог монотеизма — духовный и потусторонний. Поэтому отметим также, что появление представлений о жизни богов как организованной по принципу монархического государства или стремление поклоняться одному Богу, или понимание единства божественной сущности — склонности, которые многократно встречались у разных народов, не указывают на появление у них монотеизма. Истинный монотеизм представляет собой только иудейская религия, с обеими своими дочерями — христианством и исламом. Наконец, мы хотели бы рассмотреть значение еще недавно очень популярного термина — генотеизм. Если не слово, то по крайней мере понятие это ведет свое начало от Шеллинга, который рассматривал относительный монотеизм в качестве принципа изначального единства человечества. Этот относительный монотеизм признает только одного Бога, но это единство случайно, а не существенно: с одной стороны, рядом с ним мог нахо- ==214 П. Шантепи де ла Соссе. Учебник по истории религий диться второй бог, с другой стороны, относительный монотеизм мог развиться в чистый монотеизм. В этой первой стадии лежит отправной пункт дальнейшего развития как в политеизм, так и в монотеизм3. Эта система религиозных верований нигде не была в истории отправным пунктом, вопреки точке зрения Мюллера, который прямо использовал название генотеизм (или катенотеизм) для определенной исторической формы религии. Это была религия гимнов Ригведы, которая отличалась тем, что призывала воздавать отдельному божеству молитву исключительного характера, но не отвергать при этом существование других богов; молитва должна была быть обращена только к одному Богу, то к одному, то к другому по усмотрению молящегося, ему одному он каждый раз приписывал все божественные свойства. Поклонение отдельным богам «Worship of single Gods» стало носить название не политеизма и не монотеизма, а генотеизма. Но против этого можно справедливо возразить, что благочестивое чувство всегда (не только в гимнах Ригведы) возвышает предмет своего поклонения над всем прочим и придает ему исключительное значение, из чего, однако, не следует, чтобы для этого явления требовалось устанавливать особую классификацию4. Другие приписывают понятию генотеизм более широкое значение и более философское содержание. Так, фон Гартман хотя и рассматривает генотеизм приблизительно так же, как и М. Мюллер, но все-таки не признает его особенным явлением, а представляет начальным пунктом всего религиозного развития. Совсем по-другому у Асмуса, который описал религию индогерма неких народов как генотеистическую, которая обнаруживала в многообразии божественных личностей единство божественных сущностей. Иначе у Пфлейдерера, понимавшего под генотеизмом национальный или относительный монотеизм, который, по его мнению, в религии Израиля был первым шагом к истинному монотеизму. Таким образом оказывается, что с этим словом не связано никакого определенного явления, да и нет в этом никакой надобности; 3 Schelling. Einleitung in die Philosophie der Mythologie. Vorl. VI. 4 М. Mailer. «History of anc. sanskr». Litterature, P. 352, Chips I, Hb. Leek. VI dagegen W. D. Whitney «Le pretendu henotheisme du Veda» (R. H. R.) 1882. П. Шантепи де ла Соссе. Учебник по истории религий ==215 поэтому было бы желательно совершенно устранить термин генотеизм, так как он ведет только к неясности. История религий делится в основном, как мы уже выше заметили, не сообразно с чьими-то точками зрения, а в соответствии с этнографическими и историческими связями народов. Мы рассмотрим сначала низшие расы, которые еще не ведут исторической жизни и не обладают определенными порядками и связанными воззрениями. Мы не должны будем исключить из нашего рассмотрения дикарей и варваров, так называемые естественные народы, которые не имеют собственной литературы и известны нам только из сообщений путешественников и миссионеров, так как многие из явлений, существующих у культурных народов, могут быть правильно поняты только в сравнении их с явлениями низшей степени культуры. Но мы подчеркиваем, что заметки, содержащие описание религий первобытных народов, имеют более или менее отрывочный и произвольный характер. На действительно исторической почве мы оказываемся лишь тогда, когда рассматриваем культурные народы, чья литература свидетельствует и о развитии религиозного сознания. ==216 00.htm - glava06 Иоганн Бахофен Иоганн Якоб Бахофен (Johann Jakob Bachofen) родился в 1815 г. в Базеле (Швейцария), где получил начальное и среднее образование. В 1834 г. поступил в Берлинский университет и начал изучать филологию и историю, однако затем заинтересовался юриспруденцией и стал специализироваться по истории римского права. С 1837 г. он продолжил учебу в Гёттингенском университете и в 1839 г. получил докторскую степень. После двухлетнего путешествия по странам Европы И. Бахофен становится профессором римского права в Базельском университете. Одновременно он занимает должность судьи и является членом Высшего Совета г. Базеля. В 1844 г. он отказывается от преподавательской и общественной деятельности, решив всецело посвятить себя научным занятиям. Последующие годы он вел жизнь кабинетного ученого, совершая время от времени поездки в Грецию, Испанию и Италию. Умер И. Бахофен в 1887 г. в Базеле. Для исследователей религии наибольший интерес представляют две работы И. Бахофена: «Опыт исследования похоронной символики древних» (1860) и «Материнское право» (1861). Кроме серьезных трудов по юриспруденции, греческой и римской истории И. Бахофен известен тем, что он выдвинул и тщательно разработал гипотезу о существовании матриархата как специфической стадии развития человеческого общества. Он уделял большое внимание мифологии и религии, считая, что они могут послужить ключом для правильного понимания древней истории. И. Бахофен оказал большое влияние на становление современного религиоведения, а его работы, содержащие анализ религиозного символизма, вошли в разряд классических. В антологию включен фрагмент из книги И. Бахофена «Материнское право», в котором описывается метод исследования, выявляются характерные черты и религиозные основы матриархата. Перевод выполнен Е. В. Рязановой по изданию: Bachofen J. Das Mutterrecht. Stuttgart, 1861. МАТЕРИНСКОЕ ПРАВО ПРЕДИСЛОВИЕ И ВВЕДЕНИЕ Историческое явление, описываемое в данном сочинении, упоминалось лишь немногими, а в полном объеме оно не исследовалось никогда и никем. До нынешнего времени история древних времен еще не говорила о ==217 И. Бахофен. Материнское право материнском праве. Сам термин этот является новым, а то положение в семье, которое он обозначает,— неизвестным. При рассмотрении подобного предмета будут необычны как трудности, которые встретятся на пути, так и соблазны. И не только из-за того, что отсутствуют сколько-нибудь значительные предварительные работы — ведь до настоящего времени наука не сделала ничего существенного для объяснения того периода культуры, к которому относится материнское право. Мы, таким образом, вступаем как бы на нетронутую целину, еще ожидающую первого плуга. От тех периодов древности, которые изучены относительно хорошо, мы обратимся к более ранним временам и из того духовного мира, который до сих пор один был нам знаком, переместимся в мир совершенно иной, гораздо более древний. Те народы, с именами которых исключительно связывают славу античного величия, отступят на задний план. На их место встанут другие, которые никогда не достигали высот классического образования. Нашему взгляду откроется неведомый мир. Чем глубже будем мы проникать в него, тем своеобразнее будет выглядеть все вокруг нас. Повсюду противоречия с идеями более развитой культуры; бесконечная череда своеобразных форм; цивилизация, судить о которой можно только с позиций ее собственных фундаментальных законов. Гинекократическое семейное право представляет непривычную противоположность не только нашему нынешнему, но даже и античному сознанию. Рядом с эллинистическим еще более непривычным и чуждым покажется тот исходный жизненный закон, с которым материнское право тесно связано, из которого оно проистекает и на основе которого только и может получить свое объяснение. Высшая идея последующего исследования состоит в том, чтобы изложить главный движущий принцип гинекократической эпохи и показать ее отношение к более ранним ступеням жизни, с одной стороны, и к более высоко развитой культуре — с другой. Таким образом, мое исследование ставит себе более всеобъемлющие задачи, чем это подразумевается выбранным для него названием. Охватывая все элементы гинекократической культуры, оно выявляет ее отдельные черты, а потом стремится обнаружить фундаментальные идеи, в которых бы они ==218 И. Вахофен. Материнское право объединялись, и, таким образом, восстановить картину той ступени цивилизации, которая была оттеснена или полностью преодолена дальнейшим развитием древнего мира. Цель возвышенна. Но только серьезнейшее расширение поля зрения позволит достигнуть истинного понимания и прийти к той ясности и законченности научной мысли, которые составляют сущность познания. Я хочу попытаться наглядно представить круг моих идей и ход их развития, чтобы тем самым облегчить и подготовить изучение предлагаемого сочинения. Из всех сообщений, которые говорят нам о существовании и внутренних принципах материнского права, наиболее ясными и ценными являются те, которые связаны с ликийским народом. Как свидетельствует Геродот, ликийцы, в отличие от эллинов, называли своих детей не по имени отцов, а исключительно по имени матерей, во всех родословных фиксировали только материнскую линию и судили о социальном статусе ребенка в зависимости от положения матери. Николай из Дамаска дополняет эти данные свидетельством об исключительном праве наследования для дочерей, объяснение которому он выводит из ликийского обычного права — неписанного и, по определению Сократа, данного самим божеством. Все эти обычаи есть проявление одного и того же фундаментального воззрения. И если Геродот видит в них не более чем странное отклонение от эллинистических традиций, то изучение их во внутренней взаимосвязи приведет к иному, более глубокому пониманию. Не беспорядочность, но система, не произвол, но необходимость предстанут перед нашими глазами, и поскольку отрицается всякое воздействие позитивного законодательства, то гипотеза о случайной аномалии потеряет последнюю видимость доказательности. Эллинистически-римский отцовский принципат заставил отступить то семейное право, которое было совершенно противоположным как по основам, так и по ходу развития, и путем их сравнения своеобразие каждого этапа выступит в особенно ярком свете. Эта точка зрения находит свое подтверждение при обнаружении родственных воззрений у других народов. Дочернему исключительному праву наследования у ликийцев соответствует столь же исключительная обязанность содержать престарелых родителей (выплачивать им али- И. Бахофен. Материнское право ==219 менты), которую, по свидетельству Диодора, египетский обычай возлагает также только на дочь. Если уже это предписание кажется нам пригодным для того, чтобы поставить его в один ряд с ликийской системой, то сообщение о кантабрах, предоставляемое Страбоном, приведет нас к еще более удаленным следствиям этого принципа: к элокации и выделению приданого от сестер к братьям. Если все эти черты объединяются общей идеей, то содержащееся в них поучение приобретает весьма общее значение. Благодаря им оказывается обоснованным утверждение, что материнское право не есть достояние какого-то определенного народа на некоторой ступени развития и что, таким образом — поскольку человеческая природа всюду одинакова и законообусловлена,— родственность различных народов не может быть ни причиной этого принципа, ни его границей; что, наконец, следует обращать внимание не столько на сходство в отдельных частных проявлениях, сколько на совпадение основных воззрений. Рассмотрение сообщения Полибия о том, что у жителей Локриды около сотни аристократических родов сформировалось на основе материнской генеалогии, добавит в ряд исходных идей еще два аспекта, правильность и значение которых получат особенное подтверждение в ходе дальнейшего исследования. Материнское право относится к более ранней ступени развития, чем система патриархата, и лишь с победоносным наступлением последней ее полное и ничем не стесненное процветание сменяется упадком. Поэтому гинекократические формы жизни проявляются преимущественно у тех племен, которые противостоят эллинистическим народам как старшее поколение. Они составляют существенный элемент той первоначальной культуры, своеобразный рисунок которой столь же тесно связан с принципатом материнства, как эллинизм — с господством патриархата. Этот фундаментальный тезис был извлечен из незначительного числа фактов, однако в ходе исследования он получает неопровержимую достоверность благодаря массовому притоку подтверждающих его явлений. Если от локров мы перейдем к лелеграм, то вскоре сюда присоединятся карийцы, этолийцы, пеласги, жители Аркадии и Эпира, минии, телебои и ряд других и у всех материнское право и основанная на нем К оглавлению ==220 И. Бахофен. Материнское право культура выступят в большом разнообразии конкретных проявлений. Уже у древних вызывало удивление это проявление женской власти и величия, которое — как бы ни был в остальном специфичен колорит картины народной жизни — всюду сообщает ему сходный характер древней величавости и первоначальности, совершенно не свойственный эллинистической культуре. Мы узнаем все ту же основную идею и в генеалогической системе Навпакта, и в появлении представлений о соединении бессмертных матерей и смертных отцов, и в превознесении материнской доброты, материнского имени, близости родства по материнской линии, в том, наконец, что родину называют «материнской страной», что женское жертвоприношение имеет большую святость, а в особенности же в том, что невозможно искупить убийство матери. Поскольку речь идет не об изложении конкретных вещей, но о том, чтобы выделить обобщающую точку зрения, следует подчеркнуть особенное значение мифологической традиции для нашего исследования. Преимущественная связь материнского права с древнейшими племенами греческого мира влечет за собой то обстоятельство, что именно эта первая форма наследования приобретает особую важность для познания гинекократии, так что с самого начала следует предположить, что место, которое занимает материнское право в мифе, отвечает тому высокому значению, которое имело оно и в жизни в качестве кульминационного момента целой культуры. Тем настоятельнее встает перед нами вопрос, какое значение придаем мы в нашей области этой древнейшей форме человеческого наследования, вправе ли мы каким-либо образом использовать его свидетельства? Ответ на этот вопрос должен быть подготовлен анализом отдельного примера из ликийского эпического цикла. Наряду с вполне историчным свидетельством Геродота факт передачи права наследования по материнской линии представлен в мифологической истории царей. Право наследования имеют не сыновья Сарпедона, а дочь, Лаодамия, и она передает царство своему сыну, который имеет преимущество перед ее братьями. Рассказ, как его приводит Евстафий, придает этой системе наследования символическое значение, в котором основная идея материнского права оказывается лишь выражением взаимоотношения И. Бахофен. Материнское право ==221 полов. Если теперь предположить, что свидетельства Геродота и Николая из Дамаска оказались бы для нас потеряны, то в силу господствующего ныне образа мыслей были бы прежде всего предприняты попытки лишить рассказ Евстафия доказательной силы, используя тот довод, что подлинность его не подтверждена более древними или по крайней мере современными ему источниками; самую загадочность его какой-нибудь ограниченный мифограф признал бы за доказательство вымышленности, и, в конце концов, тот факт, который облекается этим мифом, как ядро скорлупой, предстал бы абстрагированным из этого-мифа, а следовательно, придуманным вместе с ним, и в качестве ненужного мусора он был бы присоединен к тем не подлежащим использованию запискам, коих ежедневно растущее число знаменует разрушительный прогресс так называемого критического отношения к материалу наследия. Сравнение мифологических и исторических сообщений ясно показывает всю ошибочность этого подхода. Мифологическая традиция должна быть признана как достоверное, совершенно независимое от воздействия свободной творческой фантазии свидетельство древнего времени, так как оно подтверждено и проверено исторически бесспорными фактами: преимущество Лаодамии перед братьями само по себе уже должно рассматриваться как достаточное подтверждение ликийского материнского права. Едва ли найдется такая черта гинекократической системы, для которой отсутствовала бы подобная «проба», даже если она не всегда берется из истории того же самого народа. Да и сам всеобъемлющий характер, который носит гинекократическая культура, не отрицает подобной параллели: то тут, то там — следствия по крайней мере частичного сохранения материнского права в более поздние времена. В мифической и строго исторической традициях мы встречаемся со схожими особенностями систем, которые совпадают даже по манере изложения. Явления древности и явления позднейшего, иногда значительно более позднего периода, выступая вместе, поражают своим смешением и заставляют совсем забыть о больших промежуточных пространствах, которые их разделяют. Не требует дальнейших пояснений, какое влияние этот параллелизм должен оказывать на весь способ жүктеу/скачать 1.97 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|