А. А. Федотова интертекстуальность как фактор формирования смысла в повестях н. С. Лескова «полунощники» и «заячий ремиз»

Комментируя повести «Полунощники» и «Заячий ремиз», Лесков отмечал их смысловую неоднозначность. Так, в письме к Стасюлевичу писатель дал «Заячьему Ремизу» следующую характеристику: «эта «веселая штука» писана манерою капризною, с отступлениями и рикошетами»². О повести «Полунощники» Лесков писал Л. Н. Толстому: «В "Полуношниках", очевидно, подкупает комедийная сторона, но там есть и другие стороны»³.

Возникновение семантической многослойности в «Полунощниках» и «Заячьем ремизе» связано с включением в текст повестей интертекстуальных элементов, формирующих скрытые смысловые уровни. Учитывая принцип цитирования, рассмотрим особенности смыслообразования данных произведений с точки зрения сочетания в них «своего» и «чужого» текстов.

В «Полунощниках» источниками интертекстуальных отсылок выступают философские трактаты Л. Н. Толстого и текст Священного писания. Своеобразие использования Лесковым полигенетической цитаты (цитаты, отсылающей к нескольким претекстам) в процессе формирования смысла текста можно проследить на примере мотива труда, занимающего основополагающее место в социально-философских трактатах Л. Н. Толстого 1880-х гг.

Вопрос о роли труда в жизни человека Толстой затрагивает уже в трактате «В чем моя вера?», отмечая, что «несомненное условие счастья есть труд, во-первых, любимый и свободный труд, во-вторых, труд физический, дающий аппетит и крепкий, успокаивающий сон»⁴ (Здесь и далее, помимо специально оговоренных случаев, выделения в цитатах наши – Ф. А.). Если в этой работе Толстой рассматривает проблему труда в ее нравственном аспекте и приходит к выводу о том, что «человек не затем живет, чтобы на него работали, а чтобы самому работать на других» [4:191], то в трактате «Так что же нам делать?» он уже дает практические рекомендации по поводу того, какой труд необходим человеку. Как заметили уже современники писателя, «физический труд <…> возводится графом Л. Толстым в первую, несомненную нравственную обязанность человека, выполнение которой требуется не как средство только для достижения каких-либо целей, а само по себе, как цель»⁵.

В повести «Полунощники» мотив труда связан с образом главной героини Клавдиньки. Характеризуя Клавдиньку, рассказчица говорит о том, что она «сшила себе сама черное кашемировое платье и белые рукавчики и воротнички, и сама их моет и гладит», «и пристряла к тому, чтобы из глины рожи лепить, и научилась <…> все, какие только есть принадлежности, она возьмет и вылепит, а потом на фарфоре научилась красить»⁶ [6:50] В словах героини Лескова звучит следующее объяснение ее поступков: «Всякий человек имеет нужду трудиться; это его назначение, и в этом для него польза» [6:94].

Выражение «Всякий человек имеет нужду трудиться; это его назначение, и в этом для него польза» находит несколько соответствий в тексте трактата Толстого «Так что же нам делать?». Говоря о необходимости труда, Толстой замечает: «То же самое и с физической работой. Достоинство человека, его священный долг и обязанность употреблять данные ему руки и ноги на то, для чего они даны»⁷; «занятие теми физическими работами, которые мне необходимы, как и всякому человеку, не только не мешало моей специальной деятельности, но было необходимым условием полезности, доброкачественности и радостности этой деятельности» [7:239]; «первое и несомненное дело мое было то, чтобы кормиться, одеваться, отопляться, обстраиваться <…>в этом самом состояла и состоит первая и несомненная обязанность всякого человека» [7:231].

Лесков цитирует используемое Толстым выражение «всякий человек». Кроме того, приемом, обеспечивающим связь между текстами, оказывается употребление Лесковым синонимов: выражениям «священный долг», «обязанность», «необходимое условие», «необходимость» из текста Толстого соответствуют слова «нужда», «назначение»; «полезность» - «польза», «физическая работа» - «труд».

Мотивируя необходимость труда для человека, Л. Н. Толстой неоднократно цитирует текст Священного писания. Так, в «Так что же нам делать?» он ссылается на следующий отрывок из текста Библии: «В Библии сказано, как закон человека: "В поте лица снеси хлеб, и в муках родиши чада"» [7:252].

Лесков вкладывает в уста своей героини следующее объяснение необходимости труда: «"Что же ты исполняешь?" "Всем повеленное: есть хлеб свой в поте лица"» [6:91].

Одной из наиболее очевидных параллелей к данным словам является следующее положение Ветхого Завета: «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей <…> Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены <…> в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт., 3:16 - 19).

Текст Лескова и Толстого построен по одной модели: прямая речь, представленная как сложносочиненное предложение из двух частей, предваряется безличными конструкциями, выражающими семантику всеобщего закона. Между тем, семантическое наполнение их различно. В данном случае Лесков не опирается в полной мере ни на текст Библии, ни на текст трактата Толстого. В заключительных главах «Так что же нам делать?» Толстой ссылается на текст Библии, развивая мысль о том, что все его предыдущие наставления касались, прежде всего, мужчин, понимание же роли женщины в этот период своей деятельности у него вполне совпадало с ветхозаветным: «Не те женщины, которые заняты своими талиями, турнюрами, прическами и пленительностью для мужчин <…> и не те тоже, которые ходят на разные курсы и <…> стараются избавиться от рождения детей с тем, чтобы не препятствовать своему одурению, которое они называют развитием, а те женщины и матери, которые, имея возможность избавиться от рождения детей, прямо, сознательно подчиняются этому вечному, неизменному закону» [7:254]. В контексте этого высказывания Толстого тот факт, что Лесков делает последователем толстовского учения женщину, а не мужчину, можно рассмотреть как элемент полемики с Толстым. Спор Лескова с Толстым по поводу роли женщины наметился еще в статье Лескова «Загробный свидетель за женщин», опубликованной в 1886 году. В этой статье Лесков, ссылаясь на мнение Н. И. Пирогова, высказывал несогласие с идеей Толстого о вреде женского образования и ограничении роли женщины в обществе.

Героиня Лескова видит свое назначение в труде, который, по мысли Толстого, больше соответствует обязанности мужчины. Назначение же женщины как матери ею отвергается, причем свое утверждение Клавдинька подкрепляет ссылкой уже не на Ветхий Завет, а на Евангелие: «Я думаю, что выйти замуж за достойного человека – очень хорошо, а остаться девушкою и жить для блага других – еще лучше, чем выйти замуж <…> кто женится, тот будет нести заботы, чтобы угодить семье, а кто один, тот может иметь заботы шире и выше, чем о своей семье» [6:97]. Эти слова героини Лескова являются отсылкой к посланиям апостола Павла: «Есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу» (1-е Кор., 7:33 - 34); «Ибо написано: возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, не мучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа» ( Галл, 4:27).

Между тем, есть основание считать, что и эта фраза Клавдиньки своим первоисточником имеет не только Евангелие, но и текст Толстого. Сам Лесков указывал на их соответствие в своем письме к Л. Н. Толстому от 1 августа 1891 года: «Прочитывая теперь<…> Новый Завет и Вашу книгу «О жизни» (в полном виде) я нашел довольно мест, которые в Вашей книге представляют только развитие того, что уже сказано в Новом завете и благоприемлется без раздражения и гнева. Таковы, например, мнения Павла о браке, - что брак хорошо, а без него лучше» [3:352]. В этой фразе Лескова отразилась та особая призма, сквозь которую смотрел на тексты Толстого Лесков. Он воспринимал их, исходя из Евангельских текстов, а тексты Евангелия – учитывая то, как их прочитал Толстой.

Приведенный анализ показывает, что полигенетический интертекст значительно расширяет смысловой потенциал повести. Обращение к аллюзийности, цитатности делает творческий процесс формой игры автора с читателем, активизирует культурную, социальную, психологическую память читателя. Смысл конкретной жизни героини поднимается до уровня человеческой истории и культуры.

Евангельские сюжеты используются Лесковым через перекодировку текстов Толстого. Мы наблюдаем в данном случае креативную функцию интертекстуальности, когда толстовские мотивы и стилистика, переплетаясь с библейскими, становятся собственно лесковским текстом.

Основными источниками интертекстуальных отсылок в повести Лескова «Заячий Ремиз» являются текст Священного писания и философские трактаты Григория Сковороды. Главным механизмом включения в повесть «чужого» слова становится искажение первоисточника, наблюдаемое как на текстовом, так и на смысловом уровне. Писателем используются различные способы трансформации претекста: перекодирование заимствованных элементов, неверная атрибуция цитат, неверное цитирование, перекомбинация заимствованных элементов, бурлеск.

Своеобразие процесса формирования смысла в повести можно проследить на примере использования Лесковым текста Григория Сковороды. Лесковым вводит в «Заячий ремиз» три атрибутированные цитаты из произведений философа: одну он приводит в эпиграфе и две – в речи героев, предводителя дворянства князя Мамура и учителя Оноприя Перегуда - архиерея.

Эпиграфом повести является реплика из диалога «Разглагол о древнем мире» Григория Сковороды: «Стань, если хотишь, на ровном месте и вели поставить вокруг себя сотню зеркал. В то время увидишь, что един твой телесный болван владеет сотнею видов, а как только зеркалы отнять, все копии сокрываются. Однако же телесный наш болван и сам есть едина токмо тень истинного человека. Сия тварь, будто обезьяна, образует яйцевидным деянием невидимую и присносущную силу и божество того человека, коего все наши болваны суть аки бы зерцаловидные тени»⁸.

В оригинале слова, вынесенные Н. С. Лесковым в эпиграф, выглядят следующим образом: «стань же, если хочешь, на ровном месте и вели поставить вокруг себя сотню зеркал венцом. В то время увидишь, что един твой телесный болван владеет сотнею видов, от единого его зависящих. А как только зеркалы отнять, все копии сокрываются во своей исконности, или оригинале, будто ветви в зерне своем. Однако же телесный наш болван и сам есть едина токмо тень истинного человека. Сия тварь, будто обезьяна, образует лицевидным деянием невидимую и присносущую силу и божество того человека, коего все наши болваны суть аки бы зерцаловидные тени»⁹ (подчеркнуты те выражения, которые исключаются Лесковым при использовании претекста).

Лесков исключает те части цитаты, которые связывают реплику со всем диалогом (так, Сковорода сравнивает всех людей, «обретающихся в едином господнем человеке» с яблочным зерном, в котором «дерево с коренем, с ветвями, с листьями и плодами скрылось»). Кроме этого, исключаются фрагменты, не оказывающие существенного влияния на смысл высказывания («венцом», «от единого его зависящих»), что не меняет значение цитаты в целом.

В тексте повести встречаются еще две цитаты из Григория Сковороды: «И тот (князь – А. Ф.) сказал: - У вашего философа Сковороды есть одно прелестное замечание: "Цыпленок зачинается в яйце тогда, когда оно портится"» [8:523], «"Верти не верти, а треба пролагать путь посреде высыпанных курганов буйного неверия и подлых болот рабострастного суеверия", а сие, если помните, изречение оного вечнопамятного Григория Барсовы Сковороды» [8:442].

Однажды атрибутированные, цитаты из Григория Сковороды не раз повторяются в тексте повести уже в речи главного героя Оноприя Перегуда, становясь лейтмотивами повествования. Между тем, Лесков использует их в трансформированном виде, вкладывая в уста героя следующие выражения: «Ведь у меня особая обязанность: я должен отлетать на болота и высиживать там цаплины яйца. Из них выйдет жар-птица!» «Оноприй улетает отсюда "в болото" и там высиживает среди кочек цаплины яйца, из которых непременно должны выйти жар-птицы» [8:528]. « - Вам, я думаю, жутко там ночью в болоте? - Нет; там нас много знакомых, и все стараются вывести жар-птицы, только пока еще не выходят потому, что в нас много гордости» [2:528]. «Жар-птица не зачинается, когда все сами хотят цаплины яйца съесть» [8:529].

Трансформация исходных высказываний происходит за счет перекомбинации элементов нескольких цитат, а также с помощью приемов реализации метафоры (цыпленок зачинается в яйце – высиживать яйца) и паронимической аттракции (цыпленок - цаплины). В результате подобного искажения смысловая однозначность претекста исчезает, текст перестает поддаваться однозначной интерпретации. Множественность значений возникает на пересечении смыслов нескольких интертекстов.

Приведенный эпиграф также подвергается трансформации за счет проникновения в него образа из другой цитаты Григория Сковороды: в нем Лесков меняет слово «лицевидный» на «яйцевидный». Возникающее при этом «затемнение» смысла претекста является средством игры с читателем, средством вовлечения его в процесс смыслообразования.

Трансформация претекстов в текстовом поле «Заячьего ремиза» является важным средством формирования семантики повести. Повторяемость интертекстуальных отсылок способствует обыгрыванию одного слова в различных контекстах. Искажение и перекомбинация элементов претекста создают поливариантный код, «мерцающие смыслы» слов формируют смысловой объем произведения. Процедура обнаружения смысла в авторской стратегии превращает процесс чтения в игру с читателей.

Тексты Н. С. Лескова характеризуются смысловой открытостью, возникающей в результате использования писателем различных стратегий работы с претекстами. Смысловая множественность может формироваться как за счет взаимодействия нескольких претекстов (использования полигенетической цитаты в повести «Полунощники»), так и за счет трансформации претекста («искажение» цитаты в повести «Заячий ремиз»).

Цитаты в текстах Лескова наслаиваются по принципу лоскутного письма, одна цитата проявляется из-под другой, происходит наложение нескольких смыслов, вследствие чего формируется новое, имеющее право на автономный способ существования. Элементы «своего» и «чужого», связанные определенным механизмом интертекстуальности (трансформация, игра, центон, имитация) воедино, создают собственно авторскую семантику.