А помнишь тот первый, который тебе "доверили" снимать? Все отказались, никто не хотел ввязываться, ещё бы "Воспитание детей в рабочей семье"

Борька облегченно вздохнул.

- Повезло тебе, Борька! Жень, - Алик повернулся к нему, - я теперь понимаю, что кличку Бык тебе дали не за то, что ты здоровый, а за то, что ты скотина!

- На моих глазах злоба и досада родили остроумие, правда, не оригинальное. Кстати, - он с интересом взглянул на него, - с утра раннего пришел совершенно потрясённый Касум, который накануне ужинал в "Национале", - Алик даже вздрогнул, - и рассказал, что видел тебя в кафе с дамой, прекрасной во всех отношениях, на лице которой, в отличие от твоих девок средне нимфетного возраста, был написан ум и достоинство. Сколько он не проделывал всяких пассов, всё было напрасно, ты ничего вокруг не видел и смотрел на него примерно так, как ты рассказывал, Суслов смотрит на вас, фотокорреспондентов на съёмке – смотрит, но не видит! Возраст её он определил – она не годится тебе в мамы, но в её младшие братья ты как раз.

- О, господи, - простонал Алик, - куда от вас скроешься!

- А ты хочешь появляться в злачных местах и оставаться незамеченным? Наивняк! А кто эта достойная дама, что так потрясла Касума, его кроме двух тузов в прикупе к длинным мастям уже ничего потрясти не может?

- Во-первых, не строй иллюзий в отношении Касума, а во-вторых, он не учился на журфаке, иначе знал бы.

- Факультет никогда не готовил профессиональных разведчиков, только любителей-стукачей.

- К даме, с которой вчера ужинал, кроме огромного уважения ничего не испытываю. Дорогалова. Была моим педагогом по русскому языку,

- Анна Ивановна! – Женька выпучил глаза, - что у неё с тобой общего?

- Случайно встретились на улице, вспоминали, как она нас учила.

- Теперь я понимаю Касума! Я ведь тоже у неё учился. Она потрясающая женщина, достойная всякого поклонения. Она Личность с большой буквы, ни с кем и никогда не позволяла себе подобного. Нужно заслужить её особое доверие, чтобы она согласилась поужинать!

- Слушай, Ольк, Борис поднял голову, - а Гошка тоже мучается с окончанием университета?

- Впечатление, что у него негласный договор с факультетом – его не исключают, а он не учится. Слушай, а когда Тараса отчёт начинается?

- Скоро, надо ещё перекусить.

.

ххх

Молодец Тарик! Какие же тонкие, наполненные внутренним содержанием портреты преподавателей! Гениальный кадр – задумавшийся на фоне исписанной формулами доске профессор математики!

Опять "певец русской деревни" завёл занудный разговор, какой должна быть фотография – репортажной или постановочной! Макарка вполголоса под смешки замечает, конечно, пьяных сельских мужиков не поставишь так, как требует идея, тут идею придумывать не надо, а ловить её в блевотине, и получает суровый взгляд Бабки.

Гришка по прозвищу "Отребьев", не гнушается никакими съёмками: я снайпер, один раз нажал – и в яблочко! А ты километры пленки тратишь! Гришенька, в яблочко ты попал, да кто эти яблочки кушать будет?

Первым не выдержал Борька.

- Вот что я вам скажу, противно слушать всю эту чушь …

- А ты не слушай, - заорал Вежин, - ты же не привык правду слушать!

- … противно слушать, - возвысил голос Борис, - как у нас на заседаниях творческой секции, на которой должно быть настоящее творческое обсуждение, должна быть дискуссия о художественности и содержательности фотографии, всё сводится к чисто техническим вопросам. Есть производственное собрание …

- Так ведь не собирают, - мрачно заметил Венька Денисьев.

- Так соберите, но не впрягайте в одну телегу коня и трепетную лань. А если говорить о работе Севича, ради чего мы и собрались сегодня, то я полагаю, что по этим фотографиям большинство должно позавидовать мастерству и трудоспособности Тараса, а не …

- Борис, - предчувствуя, что он скажет, всполошилась Ненила Дмитриевна, - говори спокойно и никого не оскорбляй!

- Это не оскорбление, Ненила Дмитриевна, просто пожелание одуматься и не сводить дискуссию к базарным вопросам, сколько расходовать плёнки и как снимать – ставить фотографию или ждать. Это как в любви, красивую блондинку предпочитать некрасивой брюнетке и наоборот, всё зависит, кто из них красивее.

- Борис прав, - поднялся Валерка Кустов, - тема удалась, смотрите, с одной стороны естественные, правдивые, горящие нетерпением, не склонные к компромиссам образы студентов, а с другой – мудрые, несущий знание студентам учителя, - Валерка усмехнулся, - мне кажется, Севич кривит душой, когда разводит малосодержательные разговоры, на самом деле, его способность снимать давит в нём демагога. И слава богу! Надо быстрее объявить бой пустопорожней демагогии, фарисейству, откровенному лицемерию! Среди фотографий, как и среди людей, можно попасть в дурное общество!

- Борь, а что это такое – фарисейство? – шепотом спросил Волковедов у Албекова.

Тот также шепотом пожал плечами:

- А хрен его знает, вроде секта древних евреев.

- А! Тогда Валерка прав, надо объявлять бой!

Макар и Сашка, сидевшие рядом с Борисом и слышавшие вопрос-ответ-реакцию, все трое, одновременно хрюкнули на всю комнату, сведя пафос собрания почти на нет.

Волковед взял слово:

- Конечно, - солидно, словно пророк, начал он, - творчество, это хорошо, но мы не свободные люди … - Борька заурчал от удовольствия, Валерка саркастически заулыбался, Сашка задумчиво посмотрел в потолок, а Бабка сурово насупила брови, и Волковед вдруг услышал, что он сказанул, - … в том смысле, - смешался он, - что мы на производстве, должна быть дисциплина, чувство ответственности! Не может, как мне представляется, фотокорреспондент, особенно уровня Севича, тратить почти год на один материал …

- Гена, толку от одного материала Тараса больше, чем от трехсот шестидесяти шести съёмок иного фотокора, о них ничего в памяти не останется, - не стерпел обычно отмалчивающийся Макар.

- Понятно, Севич снял классный материал, - встрял в дискуссию Вежин, - но ему дали возможность снимать его, кто из нас может себе позволить это?

- Все, кто может так снимать, - отрубил Алик, - а жить эти фотографии будут так долго потому, что Тарас снимал не студента такого-то факультета такого-то курса Васю Пупкина, а создавал образы, удивительные по своей точности и изобразительному мастерству. Я хочу поздравить Севича с именно творческим, а не гонорарным успехом, и признаться, что я завидую ему белой завистью – я тоже хотел бы так!

- Во как умело клеит себе сторонников! – прошипел из угла Чепоров, - опытный стал интриган, взрослеет!

- Спасибо, - растрогался Севич, - крайне приятно слышать это от Милька, он всегда как бы настороженно относился к моей работе …

- Ты не прав, Тарас, я настороженно отношусь к твоей склонности к пустой трепалогии, попыткам облекать простые истины в некие сложные философские концепции. Для меня скорее важно знать, сознательно ты снимал некоторые сюжеты, или уже в негативах увидел?

- Если быть честным, то и так и так. Спящий студент, конечно, подсмотренный кадр, но у меня ушло на него чуть ли не две пленки – ловил выражение лица, а вот парень с кефиром вообще один негатив, он быстро нёсся через фойе. Портрет на фоне формул придумал, мне хотелось снять математика, ушедшего в мир формул, в мир задач. Мне студенты целый час писали формулы на доске, чтобы не было липы.

- Тарас, - поднялся "певец русской деревни", - мы знаем теорию Милька о хорошей постановочной фотографии и плохой репортажной, но она в корне вредна. Я лично не верю профессорскому портрету, он красив, фотографически грамотен, даже слишком, поэтому и не верю, фотография – это не рекламный щит мастерства, это документ эпохи, она должна отражать факты нашей жизни.

- О, господи, да кто с тобой спорит, - прорвало Бориса, - конечно, фотография должна отражать реальную действительность, но как один из видов искусства, обязана создавать образы, однако хочу привести слова художника-реалиста Василия Сурикова: "Когда всё точка в точку, противно даже!"

- Образованный! – прошипел из угла Чепоров, - скоро Маркса начнёт цитировать, когда гонорар пойдет получать в кассе.

Алик оглянулся, хотел огрызнуться, и вдруг замер! Он увидел глаза своих коллег, увидел в них то, что до сих пор не замечал, или не обращал внимания! Глаза – зеркало души? Какое зеркало – окно в душу!

Глаза Вежина. По форме напоминают маленьких мышей, скорей рисованных в злых карикатурах, нежели живых – тело, горбатенькое у голов, плавно переходящее в хвостик! Шныряющие туда-сюда, испуганно дергающиеся, словно увидели голодного кота.

В сущности, все люди с бегающими глазами мерзавцы! Странно, мы стыдимся разных физических недостатков, дети жестоко измываются над страдающими косоглазием; встретить горбатого дурная примета; глумимся над лысыми; забористо подшучиваем над рыжими и веснушчатыми, но, молча, боязливо сторонясь, проходим мимо бегающих глазёнок! Почему? Боимся? Правильно, мерзавцев всегда боялись и никогда с ними не боролись – бесполезно!

Глаза Чепорова. Холодные, серовато-голубые, будто выцветшие на ярком солнце. Постоянно сверкают злобой! Паскудненько шепчут - я насторожен, я бдю, моё – отдай! Чужое сам прихвачу!

У Волковеда глаза тёмно-коричневые, в крапинку, почти неподвижные, смотрят в одну точку. Матёрый волчара – все враги, так бы и съел! Волки боятся красных флажков, а этот красных евреев. Белых тоже.

А у Евгения Викторовича … голову опустил, взгляд из-под бровей! Хитрющий, с прищуром! Всё понимает, и все знает, недаром в детстве на коленях у батьки Махно сидел. Профессионал высшей пробы!

У Сашки Невского взгляд не бегающий, а беспокойный! В глазах постоянный вопрос – а что мне с этого будет? Не дай бог, с кем из начальства испортить отношения, с гадами тоже! Когда врет, глазки маленькие становятся, а врет он часто, иногда задумываешься – зачем? Обычно на собраниях молчит, но однажды выступил, когда мне на комсомольском собрании давали рекомендацию в партию – я с Аликом в разведку пойду! А Ванька Ольгов мне на ухо, шепотом – а ты с ним? Смех, да и только!

У "певца русской деревни" глаза сельскохозяйственные: круглые, лошадиные, хотя мужик он не глупый, а взгляд пустой, но если присмотреться, то понимаешь – это взгляд несостоявшегося майора НКВД, пристальный, из-под сдвинутых бровей!

Странные глаза у Эмки. Посмотрит направо – порок, посмотрит налево – добродетель, посередине – тупость! Так вот и живет.

Надо на свои в зеркало взглянуть, рассмотреть окошко души своей, может пойму, за что некоторые не любят.

Пропустил дебаты, отключился, Бабка взяла слово:

- Я полагаю, и Ефрем Александрович меня поддержит, что наша творческая секция развивается в нужном направлении, но мне, как бы это сказать, не нравится тон некоторых выступлений. Будучи справедливыми по существу, они не всегда принимают подобающую форму. Все мы плывём в одной лодке и не надо её раскачивать. Теперь о работе Севича. Конечно, он увлёкся темой, она захватила его – и прекрасно! Результат мы видим, он почти идеально решил задачу, поставленную перед ним. Я, пожалуй, соглашусь с Албековым и Мильком в их нежелании заглядывать на творческую кухню, цель должна быть одна, дороги к ней разные, но если все они приводят в нужное место, то и слава богу!

- Ненила Дмитриевна, - певец русской деревни, - спор шел не вокруг фотографий, а о методах и стиле съёмки.

- Непродуктивный спор, я уже сказала, что важна цель, а как её достигать, то дело каждого творческого работника, возводить один стиль в закон, а другой чуть ли не запрещать, значит обеднять палитру.

- Ненила Дмитриевна, я всё же утверждаю, что постановочная фотография искажает жизнь, при том неважно, приукрашает она её или хулит, жизнь не такая, она другая, - не унимался певец.

- Так, - встал Ефрем, - пора заканчивать дискуссию, а то эта комната превратится в арену гладиаторов. Должен сказать, что я впервые вижу такую всеобъемлющую, такую масштабную, выполненную на высшем уровне мастерства, работу. Конечно, как администратору, как руководителю мне надо выказать недовольство сроками исполнения, но язык не повернётся, нет у меня моральных прав на это. Давайте поблагодарим Севича за его работу. Как журналист, длительное время проработавший за границей, я могу с уверенностью сказать, что этот даже не фотоочерк, а скорее фотороман, произведёт огромный пропагандистский эффект.

Алик подошел к Тарасу и пожал руку:

- Здорово! Молодец! Можно издать книгу, Тарас, я не шучу, попробуй. Ефрем идею подал – фотороман! Такого не было.

- Спасибо, надеюсь, ты не шутишь, - с подозрением сказал Тарас.

Все разбились на группки, обсуждали с не меньшим темпераментом, чем только что, Алик же вместе с Макаром пошел есть раков в ДЖ.

ххх

В этот раз повезло, в купе появился всего один пассажир, быстро, даже не спросив, где чьё место, взобрался наверх

- Надо опять разделиться, я снимаю репортаж, ты строишь "умные" кадры, - начал с ехидством Эмка, - увидим, придумаем, снимем!

- Эмк, рак не лечат, люди умирают, не успев пожить – трагедия. Чуму побороли, рак – нет. Значит, пока война – умные врачи против болезни.

- Битва с раковой клеткой, - Эмка, - лозунги, ты поконкретней.

- Слушай, - всколыхнулся Алик, - ты, сам того не понимая, хорошую идею подал! Клетка! Раковая клетка! Роковая клетка! Снимаем через микроскоп – вот она, единственная виновница смерти, с ней борьба – начало материала!

- Ничего! Представляешь, цветная обложка – раковая клетка! Кто купит журнал, от ужаса шарахаться будут!

- И заканчиваться материал должен на трагической ноте. С болезнью борются, но пока проигрывают, клетка побеждает.

- Ага, Вася, похороны на кладбище отснимем, вот и конец материала.

- Шутить да ёрничать легко, придумать трудно, мозги иметь надо.

- Да брось ты философствовать! Солнце взойдет, спустимся в Киев и весь институт отснимем! Легко и непринужденно! Чего ты усложняешь, смерть человека – дело обычное, неважно, от чего он умер, от рака или от рыбы, его уже нет. Главная задача, чтобы не болел, а решать эту задачу могут только ученые и врачи, значит, их и надо снимать.

- Никто и не спорит, только снимешь ты простенький репортаж: врач с больным, врач, у окна задумавшись, операционная с руками хирурга, глаза хирурга в маске, страдающее лицо больного – банальщина!

- Всё зависит, как снять.

- Да хоть гениально – уже было!

- Вась, не мути воду! Чего сейчас гадать? Погуляем по институту, посмотрим, может, чего и увидим.

- Жизнь кончается смертью, это нормально, когда она естественна, наш материал о противоестественной смерти, он должен быть страшным.

- А может там так хорошо, что никто и не хочет возвращаться, тогда и бороться со смертью не надо. Жизнь надо облегчить, вот и всё!

- Ладно. Слушай, а что эта за история с Семичастным? Я краем уха слышал ваш разговор, от чего вы там с Мишкой Клошниковым опупели?

- Да пупел он, закопали бывшего кагебешника! Закон вашей партии – без спросу не высовывай из строя носу, накажем.

Перед отъездом Эмка совершенно случайно пожаловался Клошникову, личному фотографу Косыгина, что никак не может заказать номер в киевской гостинице "Москва", что стоит в центре, на Крещатике.

Мишка только вернулся из Канады, где сопровождал Косыгина, проявил себя там настоящим бойцом: попав вместе с премьером в неприятные обстоятельства – группа воинствующих бело- или красноэмигрантов, во время демонстрации против ущемления гражданских прав в Советском Союзе, забросала Косыгина помидорами и яйцами, когда он вышел из резиденции, и Мишка, вместе с охраной, яростно сражался за премьера, за что был удостоен ценным подарком – золотыми часами с портретом Ленина на циферблате и словами напутствия: "Смотри почаще, Миша, на портрет, и всегда будешь поступать правильно". Неизвестно, всегда ли он посматривал на портрет, но с Семичастным, в бытность того Председателем КГБ, был дружен, что значительно облегчало его съемки в Кремле. Мишка – человек добрый, редко кому отказывал в помощи, выслушав стоны Эмки, сказал:

- Счас все проблемы решим, позвоню Мишке, его в Киев отправили зампредсовмина, не так уж далеко. Счас, найду киевский телефон. Вот он.

Набрал номер, попросил соединить с товарищем Семичастным, но вдруг лицо его вытянулось.

- Как не работает? А где работает? А как с ним связаться? А кто знает? Не знаете! Из Москвы спрашивают! – и растеряно положил трубку. – Всё! Закопали! В Сумы отправили, а кем – неизвестно!

Эмка фыркнул, судьба Семичастного его не волновала, закопали и закопали, все они одинаковы, нужна братская могила!

ххх

В десять тридцать они были в институте. Их принял замдиректора по науке, симпатичный старик, совершенно не научного вида, глаза с иронией, зовут Николаем Ивановичем. Рассказал об институте, посоветовал, на что обратить внимание, подвел к двум микроскопам.

- Покажите, - вяло, скорее, из вежливости, промямлил Алик.

И охнул! Какая клетка! Эмка прав, кому охота смотреть на клетку под микроскопом, когда есть такой детский рисунок: дед в образе былинного героя поражает копьём огромного рака! Вот это символика! Детская искренность! Вот истинное начало материала! Два взрослых идиота не могли найти решения, а семилетний мальчик отыскал! До Эмки тоже дошло – есть!!!

Они вышли в коридор.

- Я направо, ты налево. Через три часа встретимся.

Он двигался по коридорам клиники с тяжелым чувством. Госпиталь времён войны: койки прямо в коридоре, у некоторых кровь проступает сквозь бинты, у других – ампутированы руки или ноги; трубка, торчащая из перевязанного горла; изуродованные химиотерапией лица, с заплывшими глазами! Ужас! И опять глаза! Глаза обречённых! Глаза животных, идущих на скотобойне под нож, и Алик, увидев их, готов был поклясться – они понимали, куда идут. Руки не поднимались снимать, но он через какое-то время вдруг осознал – это страшно для него, здорового человека, временно попавшего в эти коридоры, а для больных нет ничего необычного в их существовании, это их мир, для них это образ жизни! Жизни! Пока! Мороз по коже, в некоторых глазах читалась мольба о смерти, она стала бы освободителем от безумных пыток – конец страданий! Страдай, не страдай – смерть неизбежно все равно придет, в отличие от здоровых, они знают, когда наступит миг, страшный для всех людей кроме тех, которые верят, смерть – это посредник между двумя мирами!

В одном из коридоров Алик увидел стоящую у стены пятилетнюю девочку с таким взрослым взглядом, что он растерялся. Коридор кончался огромным, от пола до потолка, разделенным на квадратики окном, словно тюремная решетка, на фоне которого ковылял на костылях одноногий человек. В следующее мгновение сообразил – вот заключительный кадр: рак не лечится, перспектива девочки – или ковыляющий человек, или смерть! Что ужаснее? Эмка согласился с идеей. Вместе они довели сюжет до идеального.

Первый кадр был, последний тоже. С начинкой легче. Две операции в духе Эмки, контакт врач-больной. К ним уже привыкли, и мало кто обращал внимание, снимать легче, когда тебя не замечают.

Они приехали в гостиницу вполне удовлетворенные. Эмка объявил, что он вечером будет занят, тетка ждёт его. Алик в тётку не очень поверил, предпочел отдохнуть, пойти пообедать, прогуляться по Крещатику и лечь пораньше спать, предполагая, что Эмка появится только утром, работник завтра будет аховый. Проснувшись, лежа помечтал о киевской котлете и рюмке горилке, лень, конечно, но все же поднялся, и отправился в ресторан.

Сюрприз: первых, кого он увидел там, были неизвестно как и зачем попавшие в Киев, были Андрей Цесарский, фотокорреспондент из "Советского экрана", и Алешка Гурелевич. Алик ещё в школе учился с ним. Алексей – сын киносценариста, сам сценарист и дети его будут сценаристами. Он утверждал – он не алкоголик, а вовсе умный, и потому лишенный радостей жизни безобидный пьяница, однако в перерывах ухитрялся писать сценарии превосходных документальных фильмов!

Андрей рассказал Алику – Алёшка получил деньги за сценарий уже вышедшего фильма и аванс за следующий. Повод серьёзный – была немедленно заказана бутылка горилки, третья, как сказал Андрей, тут же распитая за встречу, но на четвертой внезапно возник конфликт. Надо сказать, что пьяный Лешка всегда становился защитником народа, не конкретно кого-нибудь, а вообще народа, абстрактной толпы. Сейчас, уже на четвёртой бутылке, он обиделся, почему на ней написано "З перцем", а плавают только два! Воруют, с горечью воскликнул Лешка, народ обворовывают! Праведный гнев овладел Лёшкой, и он тут же, прямо в ресторане начал искать правду, еле докричавшись официанта. Тот долго не понять, в чем дело.

- Да послушай, парень, - гнул свою линию витязь справедливости, - смотри, на бутылке написано "З перцем", а плавает только два. Где третий? Почему обманываете народ? Нас ладно, а народ зачем?

Он сотворил путём ряда умозаключений своеобразную теорию, по которой интеллигенцию, хорошо зарабатывающую, можно слегка обманывать, но простой народ не тронь! Защищать его он начинал после третьей бутылки, наутро мычал, говорил, что это все глупости! Просто народа нет, есть индивидуум, сложный интеллектуальный организм, к которому надо относиться трепетно, не обращая внимания, читает ли он, отдельный индивидуум, Фрейда, Камю, Сартра, или сопли рукавом вытирает. Народа, как единого целого не существует, есть нули и единицы! И неважно, какой народ – ливы, негры, нанайцы, китайцы, русские, евреи, хохлы, то есть, украинцы, пигмейцы – все одинаковы! Сосед готов убить соседа за то, что у него одна корова, а него две!

Но после очередной бутылки всё менялось, он снова становился защитником масс, горевал, что не может огородить их от всеобщего воровства, утверждал, что насилие над народом есть слабость правителей!

Официант долго не мог понять о чем речь, а сообразив, уставился на тройку, пытаясь угадать, то ли они допились, то ли шутят, но на всякий случай – кто их знает, кто такие, серьезно стал объяснять пригорюнившемуся от народной беды Лешке, что на этикетке бутылки не цифра "три", а буква "З", что означает "с", читать надо не "горилка три перцем", а "горилка с перцем"!

Алик понял, что Алексей совсем пьян, надо его уложить спать. С утра он уже успел кое-что принять, и шел с опережением обычного графика.

В состоянии подпития ему обязательно нужна была аудитория, и он обязательно находил тех, кому мог изложить свои взгляды на жизнь, при этом неважно, где это происходило – в ресторане Дома кино или Арбатской подворотне. В основе его философии лежало утверждение, что водка только приправа к ней, она не является определяющим, но всегда сопровождающим фактором. Каждый выпитый стакан есть некая ступень к совершенству, истиной свободе, свободе мысли, свободе быть добрым – этой высшей ступени совершенства человечества, к истине, которую понимают и слепые и глухие! Уже древние латиняне познали её и сформулировали – истина в вине! Только он один из ныне живущих, познал подлинный, основополагающий смысл изречения – истина заключена в опыте жизни, и чем больше ошибок ты совершил, тем ближе продвинулся к истине.

Всё это Алик слышал уже сотни раз, видимо, это было написано на лице. Лешка посмотрел на него с грустью, и тихо сказал:

- Ты, Олик, никогда не познаешь истины. Она не нужна тебе потому, что ты не веришь в неё. Ты законченный мизантроп, ты пьёшь водку для того, чтобы заглушить себя, а я для того, чтобы открыть. Ты как зебра – полоса доброты, полоса злобы! Нет, я знаю, ты никогда не мстишь за причинённое тебе зло, но с какой-то фатальной неизбежностью все бывают жестоко наказаны. Я люблю тебя за то, что ты никогда не мстишь, но боюсь тебя. Я анализировал тебя и твои поступки, мне страшно стало! Смотри, Юрка Лебич, друг твой не разлей вода, день не виделись - прошел даром, а стоило ему подлость ту совершить, как ты и прозрел, глаз у тебя открылся, выкинул ты его из своей жизни, напрочь отсёк, даже имени не вспоминаешь, умер он для тебя.