Айзман Давид Яковлевич Терновый куст

Александр (задумчиво). Да... в Нью-Йорке поспокойнее.

Шейва. А тут ведь одно мучение!.. Каждый день ждешь обыска, ждешь, что заберут детей. Ночью глаз не сомкнешь от страха. Позвонит кто у ворот, так сейчас похолодеешь: "жандармы!"... Как будто не к колокольчику проволока прицеплена, а к сердцу твоему, и сердце рвет на куски...

Голос за окном: "Последние вечерние телеграммы!.. Очень интересные!.."

Александр. Это правда, Шейва, это правда... (Помолчав.) А хотели бы вы в Нью-Йорк уехать?

Шейва. Если бы только могла я всех забрать с собой, -- эх, хоть сейчас!

Александр (задумчиво, как бы про себя). Да... там поспокойнее... Есть места, где жить поспокойнее.

За сценой шум. В дверях показываются Леа, Самсон, Берл, Дора, Меер. Впереди, еле передвигая ноги, идет Леньчик. Позади слепая, сосед без детей и еще несколько соседей -- все обтрепанные, измученные, истощенные. Девочка на костылях, старый горбун, мальчик лет одиннадцати с лицом идиота, в одной рубахе. Впереди всех человек лет пятидесяти с отрубленными руками.

Леньчик (с болезненным раздражением). Я отлично могу идти сам. Не поддерживайте меня.

Леа. Ну сам, ну сам.

Сосед. Вот так и моя девочка тоже: стоять не может, а все хочет идти сама...

Нейман (входит с улицы. С гримасой печали и сострадания смотрит на Леньчика). Как же, однако, тебе перепало!

Леньчик (капризно хныча). Мне только очень хочется спать. Лягу и сейчас засну... Идите себе...

Слепая. Чем дальше, тем жизнь ужаснее.

Голос мальчика на улице: "Последние вечерние телеграммы!.. Очень интересные вечерние телеграммы!.. Очень интересные вечерние телеграммы!.."

Нейман (смотря в оконце). Мальчишка телеграммы продает. Взять разве? (Выходит.)

Леа. Боже всесильный, судья земли и всего живущего, сжалься над нами!

Александр. Надо вам успокоиться. Знаете, и вы бы прилегли.

Леа. Прошел мой сон. Прошла моя жизнь.

Меер. И к чему убиваться? Завтра твой Леньчик -- айда дальше! -- опять по всем крышам будет лазать. Шарлатан порядочный.

Слепая. Завтра будет страшнее, чем сегодня.

Леа. Поднимается во мне что-то. Что-то встает во мне.

Сосед (Александру). Слыхали? Моя девочка слегла... свалилась девочка... и бредит... девочка моя...

Меер. Ложишься, Леньчик? Ну на вот тебе вторую грушу.

Леньчик. Ага, это дело.

Сосед. Девочка бредит... целую ночь бредит... И жар у девочки -- сильнее, чем у меня...

Самсон. Черный дух за мной. Мне кажется: мой самый страшный день пришел.

Дора. Я уложу тебя, Леньчик. Усни... (Укладывает мальчика на сундук.)

Шейва. Вот хлеб и свечи, Леа, помолись, и уходите все отсюда.

Леа подходит к столу. На дворе стемнело, Леа зажигает свечи, все восемь, делает над ними троекратный широкий жест, какой делают, когда плавают, но в обратном направлении извне к центру, подносит ладони к лицу, закрывает концами пальцев глаза и шепчет молитву. Все стоят молча. Кое-кто глубоко вздыхает. Леньчик, полураздетый, в окровавленной рубашке, с открытой грудью, присев, смотрит на мать.

Леа (опустив руки книзу и обратив лицо к потолку, говорит вслух, тягучим напевом, как бы продолжая и дополняя сейчас оконченную молитву). Господи всемогущий! Господи великий! За что же? За что?.. Ты казнишь. За что? Чистых сердцем, светлые души, ангелов святых, ты казнишь. За что? (Пауза.) И весь народ казнишь. За что же караешь его гневом безбрежным?.. Мало ли страдал он? Жестоко страдал он, века страдал и тысячелетия... Кострами горели дети его и камнями тонули в глубинах морей. Били их терновником, рвали их на части. Работу изнуряющую познал народ, и голод, глумление и насилие безмерное. Оскверняли могилы его, и храмы его, и твою, господи, святую тору. Резали животы беременным матерям, младенцам черепа раздробляли, и невинной кровью их обильно обагрились ноги мучителя. Все законы твои, о господи, и установления людей попирались жестоко, когда подходил к ним человек. И жалость, и правда, и мягкость человека, от скота отделяющая, все умирало и стиралось. И не среди созданий, по образцу и подобию твоему сотворенных, влачили мы цепи свои, но меж стаями зверей разъяренных. И кровь наша лилась. И кровью нашей облилась земля. Но стоны наши к тебе не дошли, о господи, не дошли стоны к месту обитания твоего, боже! И вот дети наши поднялись, и встали дети на защиту народа. На защиту твою, о господи, на защиту святой правды твоей, на защиту великих заповедей твоих. И детей наших казнят. Услышь меня, могучий! Услышь меня, всесильный!

Леньчик неодобрительно машет рукой, как бы говоря: "Ну, понесла уже",-- и ложится.

К тебе молитва моя, и моление мое, и молитва народа всего. Смилуйся, боже, над детьми твоими, над бедными твоими детьми. Не дай отчаянию победить их души, не дай скорбям погасить их жизнь. Спаси от ожесточения свирепого, спаси от ночи безумия. Творец земли и неба! Из сердца через край бьет страдание, и смертный ужас царит. Остывшими устами говорит к тебе дочь твоя, судья земли: спаси страдальцев, спаси борцов, спаси чистых, -- спаси и сохрани детей моих, их, господи, и правду твою святую спаси...

Молчание. Потихоньку и медленно все расходятся. Около лежащего Леньчика -- Леа и Самсон. Вбегает Нейман. Схватив Александра, не успевшего выйти, за руку, он влечет его в сторону.

Нейман. Сюда... иди сюда... вот телеграмма... Эта бомба... это покушение... уже узнали имя бросившего.

Александр. Кто такой?

Нейман. Это Манус.

Александр. Наш Манус?!

Нейман. Манус... наш Манус.

Александр. Господи боже мой!

Леа (у Леньчика). Спишь, Ленюшка?

Молчание.

Спишь, Ленюшка?

Мальчик не отвечает. Леа тихо и медленно отходит. Самсон склонился над спящим мальчиком.

Александр. Что будет с ними?!

Леа. Ленечка спит... Мальчик мой спит... Пусть он спит. Пойдемте отсюда... Пусть мой мальчик спит...

Занавес медленно опускается.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Прошло два месяца.

Мастерская Самсона. Сумерки. Леа сидит, низко опустив голову, в глубоком раздумье. Здесь же слепая. Долгое молчание... Дверь с улицы медленно приоткрывается, в ней показывается Коган.

Коган. Шарлатан этот, лайдак здесь?

Леа. Кого вам надо?

Коган. Мне его не надо... Подмастерье ваш здесь?

Леа. Нету его.

Коган. Нету?.. Так я зайду. (Входит.) Ну-ну! Дела пошли. Страх над головой так и висит.

Меер (входит из комнаты). Таки плохо. Разве кто-нибудь говорит: "хорошо"?.. Но все-таки, господин Коган, я вам свое скажу: молитва и благотворительность...

Коган. Ах, оставили бы вы уже!

Меер. Разве я не знал, что вы рассердитесь?.. По-вашему выходит так: старая дверь на ржавых петлях, и всегда издает тот же самый визг.

Коган. Фабрики не работают, торговля закрывается, трамвай не идет... Всеобщая забастовка, начинается вооруженное восстание... Аресты, аресты, аресты... Я знаю, что это будет? (Помолчав.) С моей фабрики рабочие ушли... может, и подожгут...

Слепая. Ага, пришло-таки время, когда нищим спокойнее, чем богачам.

Коган (вполоборота, злобно). Ей чего надо?

Слепая. Мне?.. То, что мне надо, не вы мне дадите. А то, что вам надо, -- не я вам дам.

Коган. Злорадствует... Напрасно: начнется резня -- достанется и вам.

Слепая (совершенно равнодушно). Пусть достается.

Коган. Убьют вас.

Слепая (тем же тоном). Пусть убивают.

Меер. Не надо так говорить, ах не надо.

Слепая. Почему не надо? Я ничего не боюсь... Пусть убивают. Сразу конец.

Меер. Конец всегда слишком рано приходит.

Слепая. К сытым. Ко мне он опоздал... (Оскалив зубы, с внезапным оживлением.) Вот только бы посмотреть, как он сытых косить станет.

Коган. Я знаю, что будет завтра? Что будет с моим сыном?.. В тюрьму его бросят, убьют...

Меер. Э, все проходит, все улаживается. Вот только бы самому худого не делать... Возьмите вы меня... старый, слабый, голодный... весь я разбит, как тарелка, сброшенная с крыши. А оскорблений сколько, а издевательств, а пинков... есть ли еще в лесу столько листьев? Или букв столько в святой нашей Торе?.. А, однако, вот бросил я три копейки в сборную кружку на больничных воротах, главу псалмов Давида прочел -- и душу мне словно весенний дождик обмыл.

Коган. Не полезут мне псалмы в голову... И если бы даже заморочить себе ими голову -- завтра все и пройдет.

Меер. Завтра?.. А руки ваши, господин Коган, скажите мне, прошу вас, вы все-таки моете?

Коган. Ну так что?

Меер. Руки тоже не на всю жизнь обмываются. Надо каждый день... И то же самое с душой: каждый день нужна молитва и каждый день доброе дело.

Леа (ударяет кулаком по столу). Какая молитва воскресит мне Мануса!

Meер. Ах, ты вот о чем?.. Но я, Леа, не говорю ведь...

Леа (повышая голос). Какая благотворительность вернет рассудок Самсону!

Меер (смущенно). И опять же ты не так... Тут... ты постой... тут разница...

Леа (встала. Кричит). Какое проклятие сотрет с лица земли палачей Мануса!

Меер (повесив голову). Ты хочешь правды?.. Ты хочешь справедливости?..

Коган. Плохо. Я вам говорю -- очень плохо... Старые люди встревожены, а молодежь -- вся бунтует.

Меер. Прямо идет война.

Леа. Это первая война, когда люди воюют за себя... помню русско-турецкую войну: сколько народу легло!.. Теперь в Маньчжурии... Зачем?.. Брата моего там убили. Племянника... За кого сложили они свои головы? За тех же насильников, которые терзают нас здесь. Что же это такое делается, я спрашиваю?!

Слепая (совершенно спокойно). А то и делается, что истребляют нас.

Леа. Самсон говорил: терновый куст, и в нем возмущенный дух народа... Правда!.. Вот и я возмущена. И встает во мне что-то. Железное что-то и огромное.

Коган (сумрачно смотрит в землю). Не говорите так... Пока вы потеряли только одного сына. Поберегите других детей.

Леа. Не уберегу. Уже невозможно уберечь. Моя семья погибла. Я вижу, я чувствую... Мануса казнили... У мужа рассудок отняли... Леньчик тает... кровь не перестает идти у него из горла. И Дора... Я вижу... я чувствую... я знаю...

Коган (подходит к Лее, слегка касается ее руки пальцами, вкрадчивым, печальным голосом). Слушайте... ведь вы женщина умная... Мы можем еще помочь... друг другу помочь...

Леа. Помочь?..

Коган. Видите ли... собственно для этого я и зашел сюда... Это дело интимное, близко касающееся нас обоих.

Меер. Я сейчас уйду.

Слепая. Поведите меня, пожалуйста, домой, Меер.

Коган. Нет-нет, оставайтесь!.. Я вас даже прошу: Оставайтесь... Может быть, вы даже понадобитесь... Ваше содействие понадобится... (К Лее.) Слушайте, зачем мы будем скрывать и играть в прятки? Лучше прямо: мой Александр влюблен в Дору.

Леа. Это его дело.

Коган (поспешно, предупредительно). Ну да, разумеется я не вмешиваюсь... Нравится она ему -- пусть... Пусть делает что хочет... Конечно, вы понимаете сами, какую партию мог бы составить мой Александр.

Меер. Мог бы взять... сорок тысяч приданого.

Коган (высокомерно). Сорок?.. А почему не сто?.. И почему не первую красавицу? И не из первого аристократического дома?..

Леа. Силой вашего Александра не тащили...

Коган (мгновенно меняет тон, почти просительно). Боже сохрани!.. Разве я это говорю?.. Я ничего не думаю и не говорю... Влюбился так влюбился. Твое дело... Пусть... В другое время -- я вам откровенно скажу,-- в другое время я бы таки еще поговорил с ним. Я бы еще показал, кто я. (Опять впадает в наглый тон.) Я отец, я тысячи трачу, он будет мне влюбляться!.. Да, но теперь, при теперешних обстоятельствах... И пусть уж он лучше делает по-своему. Пусть женится, пусть... Но чего я от него хочу, так это чтоб он уехал.

Меер. Куда уехал?

Коган (быстро, горячо). Куда угодно! Пусть уедет, пусть сегодня же уезжает из города... Здесь готовится бог знает что. Баррикады, революция, восстание... я знаю?.. И я боюсь за Александра -- он же везде первый, -- я не хочу, чтобы он был здесь.

Леа. Так с ним и говорите об этом.

Коган. Я?! А какую силу имеют для него мои слова?.. Мы что-нибудь значим для наших детей?.. Когда родители тысячи на них тратят, здоровье свое отдают, кровь свою -- тогда дети принимают; а когда совет, когда просьба, то дворник будет иметь больше голоса, чем отец... Э, не время теперь жаловаться!.. Я буду ему говорить до завтрашнего утра, и ничего не выйдет, а если скажет ваша Дора одно слово -- он мгновенно исполнит.

Леа. Вы мне даете неудобное поручение.

Коган (с тайным страхом, с тайной надеждой постепенно и горячо). Ах, боже мой! Но ведь поймите!.. Дора тоже может ехать. Ведь я согласен. Я и на это согласен. Я даже прошу об этом. Я дам деньги. Сколько хотят денег -- дам. Пусть только согласятся, пусть только сейчас покинут город. (Воодушевляясь сильнее, с мольбой.) Слушайте, я прошу вас. Я всех вас прошу (оборачиваясь к Мееру и к слепой), помогите, устройте это!.. Ведь и вам же от этого будет хорошо. Ведь вы же так пострадали. Еще мало? А я дам деньги... Я для всех дам... (Почти плача.) Ведь один сын у меня! Я должен его спасти... Я хочу его спасти... Я уже имею хороший пример -- вашего Мануса. Я не хочу, чтобы Александр погиб... Возьмите, сколько нужно, денег и уезжайте... Всей семьей... Куда хотите -- в Берлин, в Вену, в Карлсбад. Вы там успокоитесь. И вы полечите там вашего мальчика. Первые профессора... санатории... воздух... вода минеральная... И Самсон выздоровеет...

Слепая. Самсон неизлечим.

Коган (быстро, почти страстно, минутами сквозь слезы). Излечим!.. Излечим!.. Вы не знаете, какой за границей воздух!.. Там все вылечиваются... У меня двоюродный брат еще не так болен был, нарыв в печенке был, и всё -- и вылечился... Только согласитесь, только уезжайте, только устройте мне это!

Слепая. Едва ли можно это устроить.

Коган. Но почему?.. Отчего?.. Если Дора, если все вы... будете убеждать его...

Слепая. Ожидай пятницы, будет тебе горячая лепешка.

Коган. Вы говорите -- война... Хорошо, пусть война... Но уже достаточно вы жертвовали для этой войны, Леа!.. Вы имеете право отдохнуть.

Леа. Мануса нет... Зачем мне отдых?

Меер. Ну положим?.. Леньчик, Дора -- для них надо бы...

Коган. Ведь вы поймите. Что должно сделаться -- сделается. И без ваших детей сделается. И восстание, и беспорядок, все... А вы спасете то, что остается вам от вашей семьи, себя спасете.

Леа (медленно, задумчиво). Да, это хорошо. Я бы хотела... я бы должна... спасти Ленечку... вылечить его... Да-да... я бы хотела...

Коган (с надеждой). Ну?! Так делайте же!.. Скажите им!.. Доре, Александру... Сегодня! Пусть сегодня же сядут в поезд... Куда хотят пока, лишь бы из города... А мы тут возьмем им паспорт и все... вещи перешлем... Деньги я дам!.. Сколько угодно дам, пусть берут... И Самсона и мальчика вашего пусть сейчас же берут.

Меер. Это, знаете, Леа, план. Это счастливый план.

Леа. Из него ничего не выйдет.

Коган (со страхом, точно с высоты упал). Ой... Что вы говорите!..

Леа. Ничего не выйдет, Дора не согласится.

Коган. Не согласится?!.

Слепая (язвительно). Воздух и у нас есть, не только в Карлсбаде...

Леа. Никогда не согласится. Сколько бы мы ни советовали.

Коган. А если мы будем умолять?.. (Теряясь, близкий к отчаянию.) А если пригрозим?.. А если... я плакать буду перед ними?..

Слепая. Видали они слезы и другие.

Меер (с сожалением, вздохнув). А был бы хороший план.

Леа. Ничего не поможет.

Коган. Но ведь... Но ведь они должны же нас понять... Ну у них идеи -- революции, пролетариат, восстание... Пусть, все это пусть!.. Они таки правы, они тысячу раз правы!.. Но ведь и мы же что-нибудь значим... Мы ведь тоже люди, мы ведь родители. Ведь жить невозможно!.. Каждый день ждешь несчастья, каждый час ждешь удара. День, два можно это вынести, но месяцы!.. Мы же не можем спокойно смотреть, как детей наших вешают... Они должны же это понять, должны же иметь к нам сострадание!..

Леа. Мы должны иметь сострадание к ним, господин Коган.

Слепая (язвительно). В Карлсбаде, конечно... цветочки растут.

Меер. Нет, ничего не выйдет. Коган. Ничего?!

Леа (тихо, спокойно). Я не могу остановить Дору... И сама Дора тоже остановить себя не может. Терновый куст потушить нельзя.

Коган (молча, с выражением испуга, долго смотрит на Лею. Потом переводит глаза на Меера, на слепую). Нельзя?.. И не хотите пробовать?..

Леа. Бесполезно.

Коган (после долгого молчания, совершенно убитый, медленно идет к двери). Я это знал... я знал это...

Уходит. В дверях сталкивается с входящими Берлом и Нейманом.

Берл. Опять он сюда припер?

Меер. Оставь ты его. Он тоже, как горбун, горе свое постоянно с собой носит.

Берл. И отлично, что такие скоты тоже испытывают горе.

Меер. Знаешь, Берл?.. Лучше два волка, чем один ты.

Берл. Есть люди, для которых я хотел бы быть стаей тигров.

Меер. От такого злого человека, как ты, сам ангел смерти убежал бы, испугался бы.

Берл. А я бы за ним погнался... и за шиворот бы его... и отвел бы его... Уж я знаю, куда его отвести.

Слепая. Все мы знаем, куда ангела смерти направить. Но беда, что не мы его, а он нас направляет... Леа, будьте так добры, отведите меня домой.

Леа. Идемте. (Уводит слепую.)

Меер. Ты, кажется, тогда только перестанешь злиться, когда перестанешь дышать.

Берл. И тогда не перестану. И издохший злиться буду.

Меер. Фу! (Раздраженный, уходит.)

Берл. Ишь добренький. (Нейману.) А я, знаете, рад, что умею злиться. Манус тоже злился.

Молчание.

Вот был человек!.. Как надоедали ему, как приставали, чтобы подписал прошение о помиловании -- не подписал!.. Взял у палача петлю и сам на себя надел... А речь его!.. (Гордо, величественно, протянув вперед руку.) "Просьбы о помиловании не подпишу... Пойду на смерть с убеждением, что выполнил все, что приказывает мне долг, во славу рабочего люда и революции. И если бы после казни я мог встать, я удвоил бы усилия в борьбе...". Ах!..

Нейман. Когда здесь прощался с нами, он был странный... Но я не подозревал, что он на такое дело идет...

Берл. Ах, какой человек!.. Железный... И в сердце у него два океана было: океан любви и океан злости. (Задумывается.) А знаете, Нейман, я вот злюсь... и на вас здорово злюсь...

Нейман. На меня?.. За что же?..

Берл. За приятеля за вашего... За Александра... Ну чего вы с ним возитесь?

Нейман. Приятель.

Берл. Но... но ведь он слизняк.

Нейман. Ого! Не надо так говорить...

Берл (оживляясь). Вот, вот!.. Вот это меня и злит... Не видите вы его, не понимаете... Говорю вам: он как его папаша. Заплеванная душа.

Нейман. Берл! Я сильно бы рассердился на вас за эти слова, если бы... если бы не... (Замялся.)

Берл. Если бы не что?.. Говорите!

Нейман. Неприятно мне... неудобно...

Берл. Очень удобно!.. Все говорите... Что там такое?..

Нейман. Не хотел бы я этого касаться... Такая область...

Берл. Нету никакой области!.. Говорите.

Нейман. Ну... видите ли... Я ведь понимаю... Вы не любите Александра, потому что вы... потому что в вас...

Берл. Ну!..

Нейман. Потому что Александр близок Доре, и... и вы... ревнуете...

Берл. Конечно!.. "Ревнуете"... Я ведь так и знал... "Ревнуете"... Ну скажите еще что-нибудь в этом роде! Скажите, что я влюблен в Дору!

Нейман (смущенно). Видите, вы тянете меня за язык, а потом волнуетесь.

Берл. Конечно, волнуюсь! Когда видишь такие... допотопные взгляды... "Ревнуете, влюблен"... Что же это, вы думаете, я до такой степени уже глуп? Я не знаю себе места? Я не знаю, кто Дора? Не могу ее оценить? Конечно, может быть, в ней есть достоинства, которых я и понять не могу, но, во всяком случае, для меня Дора -- вот! (Показывает рукой вверх.) Выше всего! Выше всех! Манус -- герой, святой человек, бог! Но Дора еще выше... Вы вот студент, развитой, образованный, а не в состоянии понять, кто она.

Нейман. Я очень высоко ставлю Дору.

Берл (презрительно). Высоко? Вы?.. А про влюбленность говорите... Но как же я могу! Да я недостоин мое сердце ей под ноги положить!.. Я недостоин умереть за нее!.. Кто я? Ничтожество! Мозг у меня деревянный, и я над серьезной книгой засыпаю... Сколько бились со мной, пока "Эрфуртскую программу" хоть чуточку вдолбили в голову... И характер какой... А Дора!.. Да если бы, не дай бог, она меня полюбила -- ведь это же было бы несчастье! Такой ей нужен? Да я сейчас бы исчез отсюда, на край света убежал бы! Дора, Дора!.. Ведь такого человека никогда еще не было!.. Ведь кто только достоин взглянуть на нее!.. И... и... (Сквозь внезапные слезы, ударяя кулаком об стол.) И я таки не понимаю... Этот Александр... это ничтожество... Ах! (Отходит и становится лицом к стене. По вздрагиванию его плеч видно, что он плачет.)

Леньчик (входит, бледный, исхудалый). Отлично идут дела.

Нейман. Дядя Меер виноградом угостил?

Леньчик (презрительно). Шутить тут нечего.

Нейман. Я и не шучу, я серьезно.

Леньчик. Две тысячи рабочих с сахарных заводов присоединились к забастовке. (Глухо кашляет.)

Нейман (с живостью). В самом деле?

Леньчик. Я был на митинге... Ораторов встречали восторженно... Какой-то черносотенец пробовал возразить, но его чуть не разорвали. (Кашляет.) Потом приняли резолюцию присоединиться к восстанию.

Нейман. Это превосходно. Это большая победа! С сахарных заводов рабочие всегда отставали...

Леньчик. А теперь сердитее их нет. (Кашляет.) Они говорят, что у них оружия много. (Таинственно.) Мне тоже обещали револьвер.

Нейман (вглядывается в Леньчика с печальным участием). Кашляешь ты здорово.

Леньчик. А крови зато мало. Совсем почти нет. Вообще мне гораздо лучше... Только обещали мне "смита и вессона", а я хотел бы браунинга.

Нейман. Митинг окончился?

Леньчик (кашляет). Полчаса назад. Браунинг -- прелесть! Из него как саданешь...

Нейман. А как папаша сегодня?

Леньчик. По-прежнему. Мануса все ищет... и просит, чтобы ему указали, где север... Сейчас тетя Шейва повела его к себе.

Входят Дора и Александр.

Нейман. А Леньчик рассказывает, что рабочие с сахарного завода...

Дора. Да, присоединились... Подъем в городе вообще изумительный. Просто не узнаешь людей -- так они выросли, так просветлели. Железнодорожники -- прямо львы.

Нейман. Вы были на их митинге?

Александр. И говорила...

Дора. И незачем было... Они все до такой степени исполнены решимости и энтузиазма, что я, право, не знаю, кто кого воодушевлял: я их или они меня.

Александр. Про рабочих с сахарных заводов этого сказать нельзя.

Леньчик. Я ухожу, Дора, мне обещали револьвер. (Уходит.)

Дора. Но самое радостное -- это настроение войск. Наши имели у них большой успех. Я сейчас получила новые сведения: можно рассчитывать, что Бугский полк присоединится к нам.

Александр. Я не вполне верю...

Дора. Надо верить... Надо верить, Александр!.. Во всяком случае, стрелять в народ солдаты не будут... В шесть часов у нас заседание, Нейман, в той же квартире.

Нейман. У меня есть несколько предложений.

Дора. Вы внесите их... А теперь пойдите в типографию, поможете печатать прокламацию.

Александр. Но ведь... успеем разве распространить?

Дора. Надо успеть!.. А в одиннадцать ночью всем собраться в Плоском Предместье, к раздаче оружия... Последний день, последние часы, нужна энергия, нельзя терять ни минуты.

Александр. Если теперь терять время, все может окончиться катастрофой.

Дора. Все окончится победой, блестящей победой... Берл, ваша дружина готова?

Нейман. Вы в какой дружине?

Берл. Мы захватим вокзал... Готова. Только оружия маловато.

Дора. Вот у меня квитанция. Еще два места оружия пришло. Сейчас пойду получать.

Нейман. Дайте-ка квитанцию сюда, лучше я пойду.