МОТИВНЫЙ АНАЛИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЯ КАК СПОСОБ СОВРЕМЕННОГО ПРОЧТЕНИЯ РУССКОЙ КЛАССИКИ

МОТИВНЫЙ АНАЛИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЯ КАК СПОСОБ СОВРЕМЕННОГО ПРОЧТЕНИЯ РУССКОЙ КЛАССИКИ

Л.В. Строкина

В школьной интерпретации мотив рассматривается в двух значениях: как «мельчайший элемент сюжета, простейший, неделимый элемент повествования (явление стабильное и бесконечно повторяющееся)» и как «устойчивая семантическая единица, семантически насыщенный компонент произведения, родственный теме, идее, но не тождественный им» [1, с. 170–171]. Однако в первом значении определение мотива имеет отношение в основном к произведениям устного народного творчества (мотив дороги, мотив поиска пропавшей невесты, мотив смерти и воскрешения и т.д.); во втором значении определение мотива страдает расплывчатостью и, следовательно, не может быть использовано как универсальный прием выявления мотива ни в содержательном, ни в структурном формате.

О.В. Васильева предлагает следующее определение термина: «Под мотивом понимается повторяющаяся минимальная структурно-семантическая единица текста, выраженная словом, обладающая способностью семантически “разворачиваться” в тексте, вырастая в сложную многоуровневую структуру, отражающую поступательную мотивную динамику: от зарождения мотива к его угасанию, то есть к возможному уходу мотива в подтекст и его потенциальному возрождению нередко в ином смысловом наполнении» [2, с. 7].

Если учесть, что мотив может быть выделен как в пределах одного или нескольких произведений писателя, так и в контексте всего его творчества, а также какого-либо литературного направления, то данное определение вполне соответствует объективному представлению об эволюционном характере понятия и его трансформации.

Рассмотрим свойства и признаки мотива, его способность развиваться и преобразовываться на материале рассказа И.С. Шмелёва «Последний выстрел», написанного в 1908 г., тематически связанного с другими произведениями этой поры, которые объединяет стремление изобразить страстно страдающий мир человеческой души. Для этого писатель находит незабываемые образы и трепетно поющие слова. И.А. Ильин, выдающийся русский философ и публицист, друг Шмелёва, по этому поводу пишет: «Стиль Шмелёва именно потому такой – насыщенный, вздыхающий и стонущий, страстный и певучий, лирически-парящий и влюблено-трепетный, – что он поет о человеческих страданиях, показывая их в образах душевно раненных и мятущихся людей». Рассказы Шмелёва этого периода охватывают многоликую, многоцветную народную Россию. Герои обретают духовные силы в общении с природой, с простым народом, которому противопоставлена опустошенная интеллигенция. Тревожные настроения времени, предчувствие величайших исторических и личных потрясений выразились в изображении распада старого патриархального уклада жизни.

Следуя традициям русской классической литературы XIX в. и развивая их, И.С. Шмелёв вносит нечто новое в осмысление действительности рубежа веков, и особенно ярко это выразилось в утверждении мотива гнездовья как ведущего мотива уходящего столетия.

На лексическом уровне слово «гнездо» неоднократно появляется на страницах тургеневского романа в разных контекстах. Так, в восприятии Николая Петровича Кирсанова его новый дом – «мирное и уютное гнездо, которое так приветливо глядело на него всеми своими освещенными окнами». Когда Аркадий и Катя намекнут о своей помолвке, Базаров неоднозначно отреагирует на этот шаг друга: «Так ты задумал гнездо себе свить? – говорил он в тот же день Аркадию». И немного далее опять: «А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше».

Слово «гнездо» в прямом значении – помещение, логово, приспособленное птицами, животными для кладки яиц, высиживания птенцов, выведения детенышей; в переносном – наследственное, родовое жилье, обиталище. Гнездо выделяется необыкновенной значимостью в мире неодушевленных предметов. Ему приписывают совершенство, в нем усматривают признаки безошибочного инстинкта, чуда животного мира.

Гнездо в усадебной литературе обретает дополнительное значение, способное выразить «мысль семейную», о которой почему-то забывали исследователи и учителя доперестроечного периода. Обилие гнезд на подъезде к Марьино свидетельствует о продолжении рода Кирсановых, о сохранении родовых традиций. Уже немолодой Николай Петрович решается родить ребенка, тем самым продолжая свой род и закрепляя за собой право быть нужным в этой жизни. «Аркадий сделался рьяным хозяином, и “ферма” уже приносит довольно значительный доход», – читаем мы в конце романа.

Базаров умирает бобылем, не оставив после себя потомства, и его несчастных родителей ожидает одинокая старость, наверное, поэтому поместье Василия Ивановича Базарова никак не названо в произведении: маленькое имение не имеет имени.

Одинцова слишком холодна и рассудительна, чтобы иметь детей. Никольское, идеальное с точки зрения порядка и обустроенности, богатое, но лишенное жизни поместье, где «царствовал порядок, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно в министерских приемных».

В литературе конца XIX – начала ХХ в., прежде всего в творчестве А.П. Чехова («Вишневый сад»), И.А. Бунина («Жизнь Арсеньева») и других, изображается процесс «разорения дворянских гнезд». Гибнет прекрасный вишневый сад, и на его месте появятся дачи, которые принесут доход предприимчивым лопахиным. В творчестве И.А. Бунина поэтика элегии в изображении русской усадьбы становится совершенно откровенной, нарочитой, выполняя жанровую функцию причитания-скорби не по уходящему, а по навеки ушедшему миру. О.А. Попова отмечает: «Внимание к традициям, к связи времен в усадебном мире становится определяющим в противопоставлении И.А. Буниным образа дворянской усадьбы и образа дачи. Символика дворянской усадьбы, связанная в ряде произведений с изначальным лоном бытия, с домом души, противостоит даче как временному приюту человека на земле, в котором герой обычно пребывает в одиночестве.., вселенная человека сужается, мельчает» [3, с. 19–20].

В рассказе И.С. Шмелёва «Последний выстрел» (1908) мотив гнездовья интерпретируется нетрадиционно. Первое десятилетие ХХ в. отмечалось величайшими техническими открытиями, смелыми экспериментами в области биологии и химии. Человек становился хозяином и властелином на земле и в небесах, сбывалось пророчество Евгения Базарова о том, что «природа – не храм, а мастерская». Это было начало долгого и жестокого процесса покорения природы. Герой рассказа И.С. Шмелёва появляется перед читателем, одержимый страстным желанием отдохнуть, укрыться от проблем и невзгод городской жизни на лоне природы, в «маленькой слободке под старым монастырем»: «Теперь я могу отдохнуть месяца два, встречать июньские зори на Оке, дышать в лугах, слушать тихий звон бора», т.е. отдохнуть, в представлении рассказчика, – это смотреть, дышать, слушать.

Его любимые корольки, выведенные искусственно в инкубаторе в маленькой городской квартире, приехали вместе с ним. Их гнездо – коробка из-под печенья, устланная ватой, или корзина из-под белья. Рассказчик привязан к своим питомцам, и потому потеря одного из них воспринимается как трагедия: «Я дал ему жизнь. Из мертвого яйца терпением и любовью я добыл живое существо, полюбил и заставил полюбить себя. Мой королек делил со мной вечернюю тоску, засыпал на плече, попискивая над ухом вечернюю песенку сна».

Корольки стали предметом любви и заботы одинокого человека, но, вырванные из привычной, хотя и противоестественной для них среды, они не очень-то комфортно чувствуют себя рядом с миром природы. Птенцы скучают по дому: «Они спали, усевшись по краям дорожного чемодана, точно указывая этим, не лучше ли ехать отсюда опять в свою комнатку, где так хорошо жилось у печки или возле лампы». Мир природы враждебен королькам. Угроза придет со стороны бора, где царствуют ястребы: «Над моей головой кружат ястреба, плавают, не двигая крыльями. Это хозяева бора. Десятки огромных гнезд прячутся в густых вершинах…». Местный дьячок называет бор монастырским: «Монашки наши жалеют, мать игуменья… Монастырский бор-то… “Тварь, говорят, у нас убежища ищет, под благословеньем обители гнезда вьет”…».

С того самого момента, когда в сердце героя поселяется чувство мести, наступает совершенно иной отсчет времени. IV главка начинается отрешенно и яростно: «Все брошено и забыто. И свежие утра на окраине бора с деловитым постукиванием дятла, с тихим гулом вершин; и жаркие полдни на Оке.., и задумчивые вечера на лесных полянах, грустные сумерки, наползающие из-за потемневших стволов». Но самое страшное – забыт маленький птенец, словно замирает любовь в сердце человека, любовь к существу, которое приручил и за которого в ответе: «Забыт и пугливый королек, теперь уныло просиживающий на замке дни и ночи и удивленно засматривающийся под дверь» в тягостном ожидании, когда же его, наконец, выпустят на волю.

Повтор «Все брошено и забыто» усиливает ощущение замкнутости внешнего и внутреннего пространства: заперт в комнате королек (будто бы в целях безопасности), замыкается в себе человек. Время словно останавливается, признаки внешнего мира суживаются до предела: «Я вижу только черные гнезда в вершинах». Слух притупляется и не реагирует на проявления богатой палитры окружающего мира: «…настороженным ухом ловлю властные крики из синевы». Любовь в сердце персонажа заменяется другим сильным чувством – ненавистью. Первопричина объявленной войны постепенно тоже стирается, и ненависть, чувство мщения, заполняет душу человека: «Я … терпеливо часами просиживаю в молодых зарослях и жду наступления вечерней зари, когда уцелевшие хищники осторожно, с трусливым и жалобным посвистыванием спешат навестить покинутые на день гнезда».

Параллельно в повествование вплетается мотив сиротства. После гибели первого королька рассказчик называет оставшегося птенца «бедной сиротой», «моей сиротой». Сиротой мы называет детеныша, потерявшего родителей. Королек потерял своего брата, а оба они рождены в искусственных условиях, но человек не может заменить родителей, разве что плечи и голова взрослого мужчины «должны заменять им нашест», как отмечает автор. Сиротство было уготовано им изначально, с первой минуты появления на свет.

«Покинутые на день гнезда» ястребов тоже напоминают о сиротстве, ведь расстреляно уже более двадцати птиц. «Подохнут они теперь», – отрешенно заявляет слободской мальчуган Мишка. Сиротство ожидает и раненого ястребка, потому что, возвращенный в лес, в свою родную стихию, он остается в одиночестве, и надежды нашего охотника, что мать заберет своего больного птенца и поможет ему, не оправдались. Он стал чужим для своих, осиротел по воле человека, и страдания его безмерны.

Подспудно возникает новое напоминание о гнезде, когда людьми обустраивается место для ночлега умирающему птенцу, чтобы ворона не растерзала и без того ослабевшее тельце: «Мы выкопали маленькую ямку, постлали моху, посадили ястребка, положили мяса и чуть прикрыли мохом. Так ему будет безопасней и теплей ночью». Это своеобразная имитация гнезда, но земляная, искусственно вырытая ямка отвергается самой природой вольной птицы, вот почему человек находит умирающего ястреба в яме, оставшейся от сгнившего пня. Как неотъемлемая часть природы, он ищет смерти в умирающем пространстве леса: «Из-под листьев ландышей и костяники я вижу выставившуюся голову и тревожные глаза».

Мотив сиротства обнаруживается в подтексте рассказа, когда мы пытаемся объяснить позицию и место человека в мире природы. Восставший против ее законов, человек впадает в агрессию, в азарте борьбы и мщения забывая о своей причастности к этому миру, и оказывается в одиночестве. Последний выстрел, сделанный человеком, чтобы прекратить мучения страдающего птенца и свои собственные муки совести, – это капитуляция перед силами и законами природы. Любое вмешательство в естественный ход жизни чревато необратимыми последствиями.

Таким образом, мотив гнездовья (один из ведущих мотивов русской литературы XIX в.) обретает в произведениях ХХ в. иное звучание. И.С. Шмелёв, предчувствуя грядущие разрушительные процессы истории, пророчески заявляет о конфликтности человека и природы, напоминает о значимости родственных отношений и семьи как единственно возможной гармонии жизни.

Библиографический список

1. Мещерякова М.И. Литература в таблицах и схемах. – М., 2008.

2. Васильева О.В. Функция мотива в лирике М.Ю. Лермонтова : автореф. дис. … канд. филол. наук. – Псков, 2004.

3. Попова О.А. Образ дворянской усадьбы в русской прозе конца XIX – начала XX в. : автореф. дис. … канд. филол. наук. – Пермь, 2007.

жүктеу/скачать 1.89 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: