За нимъ кликну Карна и Жля, по скочи по Руской земли…

За нимъ кликну Карна и Жля, по скочи по Руской земли…

Строки 203 – 205. За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу мычючи въ пламяне розе. – «Карна», или «Карьна», происходит от глагола «карити» – оплакивать умерших. Карна, – говорит известный исследователь «Слова о полку Игореве» Е. В. Барсов, – «вопленица, жрица смерти, кличущая клич победный». Жля, Жьля (или Желя) – «вестница мертвых, разносящая весть и погре­бальный пепел о павшем Игоревом войске. Вопленица вступала в свои права тотчас же по смерти покойника, Желя же заканчивала погре­бальный ритуал, разнося сетование по родным и знакомым, вместе с погребальным пеплом» (Барсов Е. В. Указ. соч., т. III, 1890, с. 271). «Смага» – жар, огонь горящие угли. «Рогъ» – здесь, очевидно, не турий рог, который сгорел бы, а специальный пылающий обрядо­вый сосуд, напоминающий видом рог.

в литера­турной жизни начала XIX века.

Из сб. «А. Н. Радищев и литература его

времени», изд. «Наука», Л., 1977.)

ПОПОВ, МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ – писатель (ум. ок. 1790 г.). Человек из народа, ученик основателя русского театра Ф. Г. Волкова, с которым приехал в СПб., П. учился некоторое время в шляхетском корпусе, потом был секретарем при комиссии составления проекта нового Уложения. Литературную деятельность начал переводами, приблизительно в 1765 г. («Недоверчивый», «Девкалион и Пирра» – комедии, «Аристоноевы приключения и рождение людей Промифеевых» – повесть, и др.); потом в журнале «И то и Сё» поместил несколько оригинальных эпиграмм, притч и любовных стихотворений, часть которых вошла в книгу: «Досуги, или собрание сочинений и переводов П.» (СПб., 1772); напечатал несколько комедий в «Росс. Феатре», из которых комическая «народная» опера «Анюта» и доставила ему, главным образом, известность. Вместе с Чулковым издал сборник народных песен (1770 – 1774); после его смерти вышла составленная им «Российская Эрота, или выбор наилучших новейших русских песен» (1791). Немалую роль сыграл П. в истории русской литературы своим «Кратким описанием славянского баснословия» (1768). Это – целая система мнимой славянской мифологии, отчасти заимствованная из разных малодостоверных книжных свидетельств, отчасти прямо сочиненная. Тем не менее, «Баснословием» П. пользовались охотно, особенно поэты (Херасков и Державин и др.). Ср. Пыпин, «История русской этнографии» (ч. I), и С. А. Венгеров, «Русская Поэзия» (вып. VI).

(Энциклопедия Ф. Брокгауза и И. Ефрона.)

Переводы г. Попова были в великом уважении: особли­во Тассов «Освобожденный Иерусалим», о котором Екате­рина Вторая упоминает с похвалою в одном из писем своих к Вольтеру.

________

* Стремясь популярной античной мифологии противопоставить славянскую мифологию, Попов в 1768 г. издал «Краткое описание древнего славянского языческого баснословия». Источником этой книги были сказки, песни, обычаи народа. Многие имена богов сочинил сам Попов. Писатель открыто заявлял о мнимоисторическом характере своей мифологии и предупреждал, что его «сочинение сделано больше для увеселения читателей, нежели дли важных исторических справок; и больше для стихотворцев, чем для историков». Карамзин приводит неточное название книги Попова. __

Ком. Л. Дмитриева: За нимъ кликну Карна, и Жля поскачи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянЂ розЂ. – Первые издатели думали, что Карна и Жля – имена половецких ханов. Однако эти имена в источниках не встречаются. В настоящее время большинство исследователей считает, что Карна и Жля не собственные, а нарицательные имена, обозначающие символически-обобщающие образы печали, плача, скорби. Карна – от глагола «карити» – причитать по покойному, в народных говорах есть существительное карна – мука, скорбь. Жля – то же, что и «желя» – плач, скорбь, печаль. Смага – жар, пламя, но употребляется в говорах и в переносном значении – горе, тоска. Возможно, слова «смагу... мычючи...» имеют в виду какой-то погребальный обряд.

Рано, едва лишь Денница Тифона прекрасного ложе

Бросила, свет вожделенный неся и бессмертным и смертным,

Зевс Вражду ниспослал к кораблям быстролетным ахеян,

Грозную вестницу, знаменье брани несущую в дланях.

Бывший в средине, да крики ее обоюдно услышат

В стане далеком Аякса и в стане царя Ахиллеса,

Кои на самых концах с многовеслыми их кораблями

Стали, надежные оба на силу их рук и на храбрость.

¹⁰ Там возвышаясь, богиня воскликнула мощно и страшно,

Крик обращая к ахейцам; и каждому в сердце вдохнула

Бурную силу, без устали вновь воевать и сражаться:

Всем во мгновенье война им кровавая – сладостней стала,

Чем на судах возвращенье в любезную землю родную.

……………………………………………………………..

Бились: ни те, ни другие о низком не мыслили бегстве;

С рвением равным главы на сраженье несли и, как волки,

В битве ярились. Вражда веселилась, виновница бедствий.

Токмо одна от бессмертных при страшной присутствуя сече.
(Гомер. Илиада. Перевод Н. Гнедича.

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ. Подвиги Агамемнона)

Вои, на площади стражей стоящие, быстро на коней

Бурных вскочили, на крик поскакали и вмиг принеслися.

Строем становятся, битвою бьются по брегу речному;

Колют друг друга, метая стремительно медные копья.

Держит она то пронзенного, то не пронзенного ловит,

Или убитого за ногу тело волочит по сече;

Риза на персях ее обагровлена кровью людскою.

В битве, как люди живые, они нападают и бьются,

⁵⁴⁰ И один пред другим увлекают кровавые трупы.
(там же, ПЕСНЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Изготовление оружия)


⁴⁷⁵ Череп разнес пополам мечом с рукояткой огромной:

Весь разогрелся под кровию меч; и Эхеклу на месте

Очи смежила багровая Смерть и могучая Участь.
(там же, ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ. Битва богов)

Меч остр, я зрю, везде сверкает,

Над гордою главой паря…

Простер враг насильство всюду.

Ты тому свидетель сам был,

О мой юный друг, друг милый!

Как их меч, носясь по стогнам,

Не щадил славенской крови,

Как младенцы, жены, старцы

Погибали беззащитны.

Вихрем буйным рыщут всюду,

Огнь, и гибель, и крушенье

Везде сеют, простирают,

И смерть бледна воспарила

Над главами всех, готова

К извержению кончины

Общей всем, что живо было.

Ах! почто, почто, несчастный,

Не погиб, плачевна жертва

Я их лютости и зверства.

в честь древним славянским божествам»)

Обращаюсь к русскому стихосложению. Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и проч.

Основные положения Радищева могут быть сведены к следу­ющему: 1. В поэзии следует употреблять различные стихотворные размеры (кроме ямбов – хорей, дактиль, гекзаметр). Поэтому заслуживает внимания и опыт Тредиаковского в «Тилемахиде». 2. Такие различные размеры могут быть употребляемы и в одном стихотворном произведении (в том числе в эпической поэме). 3. Рифма для стиха сугубо не обязательна. Постоянное употреб­ление ее есть лишь результат бездумного подражания французам.

Размышления о полном соответствии формы и содержания про­изведения приводят Радищева к некоторым важным и далеко идущим выводам. Не отрицая в принципе гладкости и гармонии как достоинств поэтического произведения, Радищев не считает их абсолютными. Стих может быть «туг и труден на изречение», если этого требуют художественные задачи.

Проповедуемый поэтикой классицизма принцип максимальной ясности, четкости изложения не является для Радищева безуслов­ным. Стихотворца в главе «Тверь» обвиняют, что смысл в стихах оды «Вольность» неясен. Не вдаваясь в подробный анализ литера­турного и политического контекста этого места «Путешествия», отметим, что стихотворец, автор оды, не считает неясность пре­пятствием к напечатанию «Вольности». Сам Радищев в своей поэ­тической практике наряду с прозрачными стихами, вроде «Сафических строф» или «Песни», создавал сложные философские произведения («Семнадцатое столетие», «Ода к другу моему»), проб­лематика которых выражалась в сложном, запутанном, намеренно затрудненном и затемненном стихе.

в литературной жизни начала XIX века.)

Пошли во строе ратном,

Простерли ужас и беды,

Смерть, пламя и оковы мыча

По нивам, по холмам.

Восплакали славянски девы,

Рабыни став врага;

Взрыдали жены, дети,

Лишась супругов и отцов.

Пал пред твоим алтарем ниц и безмолвен, дивясь,

Но твоих сил недостало к изгнанию всех духов ада,

Брызжущих пламенный яд чрез многотысящный век,

Их недостало на бешенство, ярость, железной ногою

Что подавляют цветы счастья и мудрости в нас.

Кровью на жертвеннике еще хищности смертны багрятся,

И человек претворен в люта тигра еще.

Пламенник браней, зри, мычется там на горах и на нивах,

В мирных долинах, в лугах, мычется в бурной волне.

Зри их сопутников черных! – ужасны!.. идут – ах! идут, зри,

(Яко ночные мечты) лютости, буйства, глад, мор! –

Иль невозвратен навек мир, дающий блаженство народам?

Или погрязнет еще, ах, человечество глубже? –

Не кличь лихо… Претерпевший, многопередумавший, испытавший потери близких и друзей, человек, и, он же, нетерпеливый, зовущий: «За ним кликну Карна, и Жля…» Но, и тогда в молодой душе его бродили сомнения в правильности выбранного пути. Он понимал: без пролития крови, большой крови – рабства в России не уничтожить.