Что пожраша «Стугна»? Не тако ли, рече, рЂка Стугна худу струю имЂя, пожръши чужи ручьи…

Что пожраша «Стугна»?

Не тако ли, рече, рЂка Стугна худу струю имЂя, пожръши чужи ручьи…

Нельзя не признать, что императрица умела выбирать себе общество: де Линь, Сегюр, Кобенцль, Бибиков, Нарышкин, Андрей Разумовский и др. со­единяли в себе все достоинства для того чтобы участвовать в увеселениях, устраиваемых Екатериною. Многие русские, представители лучше­го общества, по целым годам проживали за границею и особенно охот­но стекались в Париж. Взамен того, из Франции приезжали в Петербург знаменитости вроде Мерсье де ля-Ривьера, Дидеро, Гримма, Фальконе­та и др. Никогда до этого русский двор не находился столь непосред­ственно под влиянием умственного и литературного развития западной Европы. В сношениях Екатерины с пользовавшимися громкими имена­ми писателями и учеными заметна, правда, некоторая доля тщеславия и хвастовства, но едва ли когда меценатство было лишено такой примеси. К тому же в этих сношениях видно также истинное добродушие Екате­рины, искреннее благоговение пред талантом и гениальностью замеча­тельных лиц. Покупка библиотек Вольтера и Дидро ^*, щедрые подарки Гримму и многим художникам и литераторам, пенсии, выплачиваемые императрицею разным заслуженным деятелям в западной Европе – все это свидетельствует о способности оценивать заслуги в области умствен­ного труда, о доброте и человеколюбии Екатерины.

________

* Библиотеку Вольтера и его бюст работы скульптора Гудона Екатерина II купила у племянницы и наследницы Вольтера Дени Луизы (1712 – 1790). По­следний секретарь Вольтера Жан-Луи Ваньер составил каталог библиотеки, которую привез в Петербург в 1779 г. и расставил в том же порядке, как она стоя­ла в Фернее. В знак благодарности Екатерина II пожаловала ему пожизненную пенсию в 1500 ливров.

Русский посол в Париже Д. А. Голицын в 1765 г. уговорил Д. Дидро, ис­пытывавшего материальные затруднения, продать свою библиотеку (более 3 тыс. книг) Екатерине II. Императрица на глазах изумленной Европы сделала широкий жест – купила за 15 тыс. ливров роскошную библиотеку и оставила книги у их хозяина, положив ему ежегодное жалованье в 1000 ливров. После смерти Дидро в июле 1785 г. библиотеку перевезли в Петербург, где она со вре­менем разошлась по разным книгохранилищам и до настоящего времени пол­ностью не выявлена. _________
(А. Г. Брикнер. История Екатерины Второй.)

СТРУЙСКИЙ, НИКОЛАЙ ЕРЕМЕЕВИЧ, чудак-стихотворец и типограф второй половины XVIII в. Биографических сведений о нем почти не сохранилось; известно, что он служил в лейб-гв. Преображенском полку и был уволен с чином гвардии прапорщика. В своем селе Рузаевке Пензенской губ., Инсарского у., С. устроил типографию, где преимущественно печатал собственные свои стихотворения, отличавшиеся отсутствием всякого таланта. Несколько изданий С. имеются в Чертковской библиотеке и составляют большую библиографическую редкость.

У Губерти есть следующие строки об этом Струйском: «Будучи одержим страстью к стихотворству он, сам печатавший свои произведения, никогда не отдавал их в продажу; он подносил некоторые из них императрице Екатерине II-й, вельможам ее; дарил жене и сыновьям». Известно его сочинение о нравственности «Апология к потомству от Николая Струйского, или Начертание о свойстве нрава Александра Петровича Сумарокова и о нравоучительных его поучениях, писана в 1784 г. в Рузаевке».

Таким образом, Большая Комиссия окончила свою деятельность и вновь уже не была созываема.

Поводом для закрытия собрания была турецкая война. Спрашивает­ся, насколько можно верить рассказам некоторых иностранных писателей, объяснявших закрытие собрания неудовольствием императрицы?

Впрочем, как видно, закрытие собрания считалось лишь временным. Центр тяжести законодательной работы, как мы знаем, находился не в Большом Собрании; а в частных комиссиях. Эти частные комиссии, чле­нов которых было около ста человек, оставались в полном составе. Они продолжали свои работы и были закрыты только 4 декабря 1774 года.

В кружках иностранцев ходили разные слухи о поводах к закрытию собрания. Говорили, что правительство нашло вообще все это предпри­ятие преждевременным и опасным.
(А. Г. Брикнер. История Екатерины Второй.)
Екатерина II, занимаясь законотворчеством, как полноводная река, с удовольствием впитывала-заимствовала чужи ручьи-идеи передовых мыслителей того времени: Вольтера, Дидро, Монтескье, Беккариа… Но, напуганная либерализацией русского общества и видя в этом, не без оснований, угрозу самодержавию, она запретила публичное распространение своего «Наказа» и закрыла Большое Собрание депутатов, созванное в Москве, для создания нового Уложения.

Тем самым стругы были ростре на кусту, а их опасное содержание превратилось в удобопереваримый для «Стугны» продукт: беф-строганов.

Моя легисломания ^* идет у меня с грехом пополам. Иногда я вспоминаю прежние взгляды, но у меня нет больше общего плана преобразования, где все приходилось так хорошо и чудесно укладывалось одно концом вверх, другое концом вниз, – в одну рамку... Не знаю, в чем тут вина: в самом деле или в моей голове, но я подвигаюсь вперед медленно; это у меня какая-то изнурительная продолжительная лихорадка, без порыва...

_______

Ком. Л. Дмитриева: Не тако ли, рече, рЂка Стугна... рострена къ устью, уношу князю Ростиславу затвори дне при темне березе. – Стугна – небольшая, мелководная река, впадающая в Днепр с правой стороны, немного юж­нее Киева. Ростислав – младший брат Владимира Мономаха. В 1093 г., во время битвы русских с половцами у Треполя, русские потерпели поражение и стали отступать, во время пе­реправы через Стугну Ростислав утонул на глазах у брата, пытавшегося, но не смогшего его спасти. Смысл этой фразы «Слова» раскрыт в «Объяснительном переводе» (см. с. 186).

Поход князя Игоря на половцев состоялся в 1185 году, а Ростислав утонул и мать оплакала его в 1093 году. Почему Автором «Слова» сопоставляются эти два летописных события с временной дистанцией почти в сто лет? … затвори дне при темне березе. Плачется мати…создает впечатление описания событий недавних, случившихся на днях, когда Автор уже был близок к завершению своего «Слова». Но, происходят важные события и он, используя разнородные летописные материалы, иносказательно пересказывает их в своем произведении.

В посвящении княгине Е. Р. Дашковой автор просит суда сочинению, «где не обыкновенная страсть любви, которая на российских театрах одна была представляема, но страсть великих душ, любовь к отечеству, изображена».

из сборника «Русские драматурги. XVIII век.)

Цари! вас смерть зовет пред суд необходимый;

Свидетель вам – ваш век, судья неумолимый,

Вам время будуще, в которо на весах

Вы правды будете судитися в делах, –

Страшитеся сего суда нелицемерна!

Вас мрачный гроб прияв с величия безмерна,

Отколь мрачат лучи блистающих венцов,

Отъемля вашу власть, отъемлет и льстецов;

И смерть, срывая с вас багряную порфиру,

Кто вы, являет то попранну вами миру.

Тогда вострепещи...
(Я. Б. Княжнин, «Росслав», д. II. явл. 3)

КНЯЖНИН, ЯКОВ БОРИСОВИЧ [3(14).10.1742 (или 1740), Псков, – 14(25).1.1791, Петербург], русский писатель, член Российской академии (1783). Сын вице-губернатора. Учился в гимназии при АН (1750 – 55). С 1762 на военной службе. В 1778 стал секретарём И. И. Бецкого. Писал трагедии, комедии, комические оперы, в которых выступил как характерный представитель русского классицизма. Патриотический пафос и тираноборческие мотивы трагедий К. создали им успех у современников. Наиболее популярной была трагедия «Росслав» (1784). Трагедия «Вадим Новгородский» (1789) не была поставлена; Екатерина II, усмотрев в ней антимонархическую направленность, приказала в 1793 сжечь весь тираж пьесы. Комедии К., касавшиеся актуальных вопросов русской жизни 2-й половине 18 в., отличались живостью языка, простотой композиции («Хвастун», 1784 или 1785; «Чудаки», 1790). К. известен также как переводчик Вольтера, П. Корнеля, К. Гольдони и др.
(БСЭ)
ЦВЕТИХИН, МИХАИЛ НИКИТИЧ (род. в 1763 г.) – переводчик, воспитанник московской Славяно-греко-латинской акд. и гимназии при акд. наук. Его труды: «Кабинет любомудрия» (перевод с греческого и латинского, М., 1 изд., 1782, 2 изд., 1783); «Зерцало истинныя любви» (перевод с латинского, М., 1783); «Священная сатира на суету миpa или Екклезиаст премудрого пророка Соломона» (перевод с латинского, М., 1783); «Несчастие от жен, или приключение И. Гервача, пустой Аравии жителя, уроженца европейского» (перевод с французского, М., 1784).
(Энциклопедия Ф. Брокгауза и И. Ефрона)
В 1784 г. в московской типографии Н. Новикова была издана книга масонских гимнов «Райские цветы, помещенные в седми цветницах».
(Ю. Битовт, Редкие русские книги и летучие издания XVIII в.)
Плачется мати Ростиславя по уноши Князи РостиславЂ. Уныша цвЂты жалобою, и древо стугою къ земли прЂклонило…
Ни одного из своих фаворитов Екатерина, как кажется, не любила так страстно, как Ланского, находившегося «в случае» с конца семиде­сятых годов и умершего летом 1784 года от горячки, на двадцать седь­мом году от рождения. В письмах Екатерины к Потемкину часто гово­рится о Ланском в тоне совершенной интимности. В одном из писем к Гримму сказано о Ланском: «Если бы вы видели, как генерал Ланской вскакивает и хвастает при получении ваших писем, как он смеется и ра­дуется при чтении! Он всегда огонь и пламя, а тут весь становится душа, и она искрится у него из глаз. О, этот генерал существо превосходней­шее. У него много сходного с Александром. Этим людям всегда хочется до всего коснуться» и пр.

Когда он заболел опасно, императрица не покидала комнаты боль­ного, не принимала почти никакой пищи, не раздевалась и ухаживала за ним. Когда он умер, Екатерина предалась порывам печали и горя и за­тем впала в меланхолию. В первое время после этого несчастия она не была в состоянии видеть кого-либо, не исключая детей и внуков; един­ственным утешением ее была сестра покойника, на него похожая. Импе­ратрица даже заболела серьезно. Безбородко должен был просить По­темкина подействовать на государыню, ободряя и утешая ее.

7 июня императрица начала писать к Гримму; 25 июня умер Лан­ской; 2 июля Екатерина писала: «Когда я начинала это письмо, я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь уже не то; я погружена в глубокую скорбь; моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невоз­наградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно тру­дился над своим образованием, делал успехи, усвоил себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовав­шийся моим радостям. Словом, я имею несчастие писать вам рыдая. Генерала Ланского нет более на свете. Злокачественная горячка, в соединении с жабой, свела его в могилу в пять суток, и моя комната, в которой мне прежде было так приятно, превратилась в пустыню. Накануне его смерти я схватила горловую болезнь и жестокую лихорадку; однако со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть челове­ческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть; чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной; знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастна, как с тех пор, как мой лучший и дорогой друг покинул меня. Я открыла ящик письменного стола, нашла там этот пе­чальный листок, написала эти строки, но теперь силы изменяют мне».

Не ранее как по истечении двух месяцев императрица была в со­стоянии возвратиться к письменной беседе с бароном Гриммом. 9 сен­тября 1784 г. она писала: «Признаюсь, за все это время я была не в силах писать вам, потому что знала, что это заставит страдать нас обоих. Че­рез неделю после того как я написала вам мое июльское письмо, ко мне приехал граф Ф. Орлов и князь Потемкин. До этой минуты я не могла выносить человеческого лица. Оба они взялись за дело умеючи. Они начали с того, что принялись выть (hurler) за одно со мною; тогда я почувствовала, что мне с ними по себе. Но до конца еще было далеко. От слишком сильно возбужденной чувствительности я сделалась бесчув­ственной ко всему, кроме горя; это горе росло каждую минуту и находи­ло себе новую пищу на каждом шагу, по поводу каждого слова. Не по­думайте, впрочем, чтобы, не взирая навесь ужас моего положения, я пре­небрегла хотя бы последней малостью, для которой требовалось мое внимание: в самые тяжкие минуты ко мне обращались за приказаниями по всем делам. И я распоряжалась как должно и с пониманием дела, что особенно изумляло генерала Салтыкова. Более двух месяцев прошло без всякого облегчения; наконец стали наступать промежутки, сперва толь­ко часы, более спокойные, потом и целые дни... Пятого сентября я при­ехала сюда, в город, вчера в первый раз выходила к обедне и в первый же раз, стало быть, опять видела всех и меня все видели. Но, признаюсь, это стоило мне такого усилия, что, возвратясь к себе в комнату, я почувство­вала упадок сил, и всякий другой непременно упал бы в обморок, чего со мною отродясь еще не бывало». В феврале 1785 года Екатерина снова писала о печальной эпохе после кончины Ланского: «Как видите, не­смотря на все газетные толки, я еще не умерла; у меня нет и признаков ка­кой-нибудь болезни, но до сих пор я была существом бездушным, про­зябающим, которого ничто не могло одушевить. За это время я увидела, сколько у меня истинных друзей, и их дружба часто мне была в тягость: между тем уже во многом они сумели произвести поворот к лучшему, и, надо сказать правду, что это уже не мало».