Английский паб как лингвострановедческая реалия

Горлова О.

А.С. Пушкин в контексте сопоставления русского и французского менталитетов

Французы, которые знакомы с русской литературой, как правило, не понимают, почему Пушкин является для русских национальной святыней («Пушкин – наше все»). К писателям-классикам, наиболее адекватно представляющим своеобразие России, принято относить Ф.М. Достоевского, Л. Толстого и А.П. Чехова. Это мнение сложилось под влиянием ряда факторов социокультурного характера.

Рассмотрим основные из них.

Недостаточная информированность французских читателей о поэте и его творчестве

Нельзя сказать, что имя Пушкина было неизвестно во Франции.

XIX век. Уже в 20 гг. XIX в. в литературных салонах Парижа (Кювье, Гизо, мадам Рекамье, мадам Ансело) с гордостью рассказывали о восходящей звезде русской поэзии В.А. Жуковский, С. Соболевский, А. Тургенев, Я. Толстой.

В 1821г. имя поэта впервые упоминается во французской печати (журнал «Revue encyclopedique») и достаточно регулярно появляется на страницах литературных журналов в обзорах, посвященных иностранной (русской) литературе. В 1837г. с некрологом и (или) биографическим очерком выступили Journal des Debats, Globe, Revue de Deux Mondes.

Отдельные произведения Пушкина упоминаются в работах о русской литературе (30-90 гг.). В большинстве случаев авторы этих сочинений не знакомы с русской культурой, работают по подстрочникам и собирают сведения случайного характера. Большая часть авторов этих сочинений говорит о Пушкине как о подражателе Байрону.

Этому в немалой степени способствовали высказывания известных поэтов – таких, как Мицкевич и Ламартин: «Il tomba dans la sphere d’attraction de Byron et tournait autour de cet astre comme une planete attachee а son systeme, eclairee par sa lumiere» (Mickiewicz, 1837); «Poushkine, imitateur pompeux de lord Byron» (Lamartine, 1886).

Другую крайность представляют немногочисленные специалисты, которые ценят пушкинский гений, считая при этом его непередаваемым на иностранный (французский) язык. Такова, например, точка зрения Мельхиора де Вогюэ, автора широко известной книги «Русский роман» (Roman russe, 1886), открывшей французскому читателю золотой век русской литературы: «Ces poemes russes ne sont et ne seront jamais traduits. Il en reste une pensee banale dans le pale chiffon de prose ou l’on recueille leurs debris» (М. de Vogue)».

Когда мы говорим о недостаточной информированности французского читателя о Пушкине, мы имеем в виду не только неполноту сведений о его творчестве, сообщаемой критикой, но и отсутствие переводов должного уровня.

Первый перевод на французский язык пушкинского текста появился в 1823г. Это был отрывок из поэмы «Руслан и Людмила», вошедший в Русскую антологию, составленную Дюпре де Сен-Мором. За ним последовали переводы поэмы «Бахчисарайский фонтан» (Ж.-М. Шопен, брат композитора, 1826), стихотворения «Кинжал» (Ж. Ансело, 1827)*, поэмы «Кавказский пленник» (А. де Рогье,1828), стихотворений «Полководец» (К. Павлова, 1839), «Беды», «Калмычке», «К поэту», «Пир Петра I», «Зимнее утро», «Эхо» (Э. Мещерский, 1828–1844) и следующих произведений: «Пиковая дама», «Выстрел», «Дубровский», «Цыгане»*, «Анчар» (Мериме, 1849–1863) «Каменный гость», «Русалка», «Капитанская дочка», «Пророк» (Тургенев-Виардо, 1853–1862), «Анджело», «Египетские ночи», «Полтава» (Э. де Порри, 1861).

Несмотря на некоторые удачи (К. Павлова, Э. Мещерский, П. Мериме), эти переводы не способствовали пробуждению интереса к Пушкину во Франции. Прозаические изложения стихов оказались вялыми и скучными, а поэтические переводы, как правило, не передавали краткости, звучности и экспрессивности пушкинского стиха, они были многословными и водянистыми.

Иллюстрацией может служить перевод стихотворения «Во глубине сибирских руд», Выполненный А. Дюма, который В 1858–59 гг. путешествовал по России, заинтересовался Пушкиным и перевел несколько стихотворений по подстрочникам.

У Пушкина:

Дюма, текст которого вместо 16 пушкинских строк содержит 24 стиха, разворачивает этот образ в целое четверостишие:

Поэтические переводы утрачивали пушкинское своеобразие потому, что излагались привычными неподвижно-симметричными александрийскими стихами, заимствовали общие места стандартно-поэтического обихода:

Мало что остается от Пушкина, представленного таким образом: он разжижен, подробен, медлителен, однообразен. Il est plat, votre poete – скажет о нем Тургеневу Гюстав Флобер.

ХХ век. Значительным импульсом для популяризации творчества Пушкина во Франции была деятельность русской эмиграции (1917–1939), для которой имя поэта стало символом единства русского зарубежья. С 1925г. проводился ежегодный русский праздник – День русской культуры, приуроченный ко дню рождения поэта (6 июня). Он отмечался во многих странах русского рассеяния. Во Франции праздник проходил как «смотр умственных, нравственных и художественных сокровищ России» не только в Париже, но и в Ницце, Лионе, Марселе, Медоне.

Послевоенная (после 1945г.) эмиграция начинает использовать имя Пушкина главным образом для критики советского и постсоветского литературоведения и пушкинистики. В качестве одного из примеров можно привести серию статей Юрия Дружникова «Венки и бюсты в каждом абзаце (О кризисе пушкинистики в России)», которую публиковала газета «Русская мысль» в марте–мае 1999г.

«Собрав все огрехи последних изданий Пушкина и о Пушкине («забыв» при этом о таком событии, как выход в свет факсимильного издания рабочих тетрадей поэта!), упрекая пушкинистику в том, что она не избавила Пушкина от ярлыков и кликушества», Ю. Дружников определяет место Пушкина в русской культуре в следующих формулировках: «Особому статусу Пушкина в русской культуре способствовали три фактора: скандальность его жизни и смерти, популярность его среди женщин и – выгодность использования известного имени для идеологических, политических, националистических и других целей».

В ХХ столетии концепция о непереводимости Пушкина отступает на второй план. Появляется ряд серьезных публикаций, принадлежащий перу образованных людей, хорошо знакомых с Россией, ее культурой и языком (А. Труайя, Э. Триоле, Мейнье); выходит в свет полное собрание сочинений поэта на французском языке.

В отличие от французского пушкиноведения XIX века, сосредоточившего свой интерес на прозаических произведениях Пушкина (в результате чего Пушкина воспринимали как автора «Пиковой дамы»), в ХХ столетии проявляется интерес к поэтическому творчеству поэта, появляются переводы М. Цветаевой («Бесы», «К морю», 1937), А. Грегуара («19 октября», «Песнь о вещем Олеге», 1937), Л. Арагона (отрывки из «Евгения Онегина», «Гимн в честь чумы», 1965). В 80 гг. возникает творческая группа поэтов-переводчиков, разработавшая принципы перевода пушкинского стиха и выпустившая в свет несколько книг с текстами, в которых выработанная ими концепция осуществляется на практике. Пушкин начинает открываться французскому читателю.

В предисловии к книге «А.С. Пушкин. Избранная поэзия в переводах на французский язык», говорится:

«Во второй половине ХХ столетия пушкинская поэзия постепенно начала обретать в иных языках собственные очертания, превращаясь из добросовестного переложения чего-то далекого и чуждого в естественную принадлежность поэтической речи других. Воссоздание Пушкина на иных языках, прорыв сквозь невнятицу, сквозь косноязычие к чистой и прозрачно-бездонной пушкинской точности, мелодичности, сложности и простоте одновременно (...) свершился».

И все же круг людей, которым знакомо имя Пушкина, во Франции остается еще очень узким, а для тех, кто знаком с произведениями поэта, его имя не стоит в одном ряду с гигантами мировой культуры – Шекспиром, Гёте, Сервантесом. Тем не менее, Пушкин получил литературное признание, его считают литературным мастером высокого класса. Это мнение о Пушкине, сложившееся во французских литературных кругах, выразил Андре Жид, который принимал участие в переводе «Пиковой дамы» и «Повестей Белкина» (1926–1928): «Dans sa preface il precise les admirables qualites poetiques de Pouchkine, clarte equilibre, harmonie, naturel, don d’еffacement et invite les lettres а reviser l’opinion courante qui les fait considerer «comme specifiquement russes le desordre, la реnombre, la surabondance, le desarroi».

Как все люди его круга, Пушкин был билингвом: многие планы произведений, статьи, эпиграфы, письма поэта написаны на французском языке, предсмертную свою фразу он произнес по-французски (Il faut que j’arrange ma maison). Это было время, когда русский язык находился в процессе выработки лексикона и литературной нормы.

«Положим, что русская поэзия достигла уже высокой степени образованности: просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения, но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись; метафизического языка у нас вовсе не существует. Проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты для изъяснений понятий самых обыкновенных, так что леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно готовы и всем известны» – писал Пушкин в 1825г.

Роль французской литературы в жизни и творчестве Пушкина несоизмерима с ролью, какой бы то ни было другой иностранной литературы. Французская культура являлась той средой, в которой воспитывался Пушкин и его современники. Воспитателями Пушкина были французы: французский эмигрант граф Монфор, затем Русло, Шедель и др. В доме родителей собиралось общество, к которому принадлежало множество французских эмигрантов. По воспоминаниям сестры, почти ежедневно там бывал граф Ксавье де Местр (Xavier de Maistre, 1763–1852), который готовил к выходу в свет свою книгу («Voyages autour de ma chambre») и читал разные свои стихотворения. Дядя Пушкина – Василий Львович – был галломаном, любил декламировать Расина, отец – Сергей Львович – был любителем Мольера. Легко понять, почему Пушкин первые свои стихи писал по-французски, подражая Лафонтену и Вольтеру: французские классики были первыми литературными впечатлениями Пушкина, и следы этих впечатлений будут присутствовать на протяжении всей его творческой жизни.

Лицейское воспитание развивало «французскую компоненту» формирования личности Пушкина. Большая часть дисциплин преподавалась на французском языке, учебники были французскими, среди преподавателей были французы (например, брат Марата – де Будри). Почти все годы, проведенные в лицее, проходят в обстановке войны 1812 года и последующих военных и дипломатических событий. Лицеисты были свидетелями отправления войск в поход; при приближении наполеоновских войск лицей готовился к эвакуации из Царского Села, юный Пушкин и его друзья были также свидетелями возвращения гвардии из заграничного похода, их ближайшими друзьями были гусары, вернувшиеся из-за границы, они следили за событиями ликвидации режима Наполеона и установления в Европе гегемонии союза монархов во главе с русским царем.

Добавим, что в юности наружность, темперамент и манера поведения сближали Пушкина с бытующими тогда представлениями о французах (в лицее у него было прозвище «француз»). Об этом свидетельствует стихотворение «Мой портрет», написанное по-французски:

…

Vrai demon pour l’espieglerie,

В эпоху Пушкина Франция была посредницей между русскими писателями и мировой литературой. Во французских переводах Пушкин читал итальянских авторов, Байрона, В. Скотта и Шекспира, Гофмана, Гейне, сказки братьев Гримм.

– говорит он об Онегине, рисуя портрет своего современника.

Мнение французского общества в России было столь значительным, что обращение к тому или иному произведению иностранной литературы подсказывалось интересом, возникшим к этому произведению во Франции.

Пушкин читал французские газеты и журналы столь же часто и подробно, как и русские («Journal des Debats», «Globe», «Temps», «National», «Conservateur», ,«Revue de Paris», «Revue britannique», «Revue encyclopedique», «Corsaire», «Voleur»).

Он был в курсе политической и культурной жизни французского общества. В «Графе Нулине», например, он предстает как знаток французской театральной жизни, характеризуя современные ему события с большой точностью:

А что театр? – О! сиротеет,

С’est bien mauvais, са fait pitie.

Тальма совсем оглох, слабеет,

И мамзель Марс, увы! стареет.

Зато Потье, le grand Potier!

Он славу прежнюю в народе

Доныне поддержал один.

Пушкин хорошо знал французскую литературу, пройдя все стадии ознакомления с произведениями авторов – от пассивного восприятия до претворения в своем творчестве. Он выступал и как рецензент (произведений г-жи де Сталь, Сен-Бева, критика Лемонте, автора предисловия к переводам басен Крылова) и как переводчик (произведений Парни, Вольтера, Руссо, Маро, Арно, А. Шенье).

Воспитанный на литературных образцах классицизма (для него Франция – отечество Расина и Буало), он с большой симпатией относится к творчеству А. Шенье, А. Мюссе, Бомарше. Раздражение вызывают у него обилие деталей, нарушивших свойственное ему классическое чувство меры. Он отмечает «близорукую мелочность французских романистов», говорит о Ламартине как о поэте сладкозвучном, но однообразном, о языке французской поэзии XIX в. как о робком и бледном стихосложении.

Одной из составляющих поэтического мастерства Пушкина была имитация – в арсенале его поэтических средств значительное место занимают подражание образцам персидской, еврейской, испанской, итальянской, польской и французской поэзии.

Наиболее часты у него обращения к французским источникам. Исследователи приводят примеры пушкинских реминисценций – почти дословное воспроизведение оборотов, выражений, фраз французских авторов:

У Бальзака: J’apercus une jolie dame assise sur le bras d’un fauteuil, comme si elle eut monte un cheval anglais.

У Пушкина: Дуня, одетая со всей роскошью моды, сидела на ручке его кресла, как наездница на своем английском седле.

Как объяснить это явление?

Для дворянской культуры пушкинской поры характерно широкое использование литературных цитат. В салонах, в переписке обращение к литературным источникам было явлением общепринятым.

Рассказывают, например, что генерал Раевский, раненный в Лейпцигском сражении, еще не покинув поле битвы, продекламировал по-французски своему адъютанту, поэту Батюшкову, стили из трагедии Вольтера «Эрифила».

Пушкин включал в свои произведения все, что видел, слышал и читал; выражения Мольера, Вольтера, Парни, Бальзака были его языковой средой, в которой он существовал, отсюда и свобода, с которой он переносил французские обороты в свои стихи. Однако заимствованные обороты наполнялись у него иным содержанием.

Показательно в этом отношении сопоставление сцены из Фауста «Мне скучно, бес» (1825) у Гете и Пушкина, выполненное французским славистом Жюлем Легра. Несмотря на общность формы, перед читателем предстают два разных образа Фауста, – делает вывод Легра. Русский Фауст бездеятелен, мечтателен, эмоционален и непостоянен. Немецкий Фауст находится в постоянном движении, он погружен в бесконечную борьбу, стремится вперед, единственную ценность представляют для него затраченные им усилия. Он вызывает уважение, но иметь его соседом не очень приятно.

Выявление «русскости» Пушкина нерусским исследователем представляется более объективным и убедительным, так как его труднее заподозрить в пристрастии к поэту.

Сопоставляя русское и французское начала в творчестве Пушкина, французские пушкинисты считают свойственные поэту чувство меры, ясность и лаконизм чертами, восходящими к французской ментальности. Эти черты сформировали внешнюю оболочку, которую в силу своего воспитания и социального положения поэт вынужден был носить всю жизнь.

Тот факт, что в течение двухсот с лишним лет Франция была законодательницей интеллектуальной и артистической жизни Европы, оставило своей след в современном сознании как признание только того, что похоже на французское («наше»). Эту черту остроумно подметил немецкий философ Мельхиор Гримм (Melchior Grimm, 1723–1807), долгое время живший во Франции. По наблюдениям немецкого философа, все нефранцузское воспринимается во Франции как второсортное, не имеющее ценности: «Се qui n’est pas francais, са mange du foin» (букв. «Все, что не является французским, ест сено».) Отсюда поиски похожестей в произведениях Пушкина (художник Делакруа прочитал «Дубровского» и сделал вывод: «А я думал, что это Мериме!»). А если уж выбирать что-то среди «чужого», то что-нибудь экзотичное, представляющее резкий контраст с общеизвестным (такова, например, чрезмерность героев Достоевского). «Русскость» Пушкина остается непонятой.

Если сравнить оценки пушкинского творчества русской и французской критикой, то обнаружится, что достоинства поэта отнесены к разным сферам – в России это содержательная сторона пушкинского наследия, во Франции акцентируется мастерство литературной зрелости (matiere).

В России: высокость мысли (Гоголь); гуманность, изображение внутренней красоты человека (Белинский); образованность (Чернышевский); вера в будущее, которой человек Запада уже лишился (Герцен); прямодушная правда, отсутствие лжи и фразы, простота, откровенность, честность (Достоевский); историзм (Горький); отсутствие частного, случайного; общественное призвание поэта, патриотизм, понятие долга, совести (Никольский); солнечный центр нашей истории (Ильин); глубина мысли, светлость (Сиротинин); ум, благородство, чувство меры, вкус (Бунин); сила и ясность языка (Тургенев); веселое, легкое имя (Блок).

Во Фраиции: style de marbre; concision, simplicite, sobriete, tact, gout hellenique (Merimee); etonnante souplesse du style; art; gout; culture; elegance; precision; clarte; esprit; allure legere; equilibre; harmonie; logique; multiplicite; Russe а l’europeen; un des plus Occidentaux parmi les Russes.

Сопоставив эти характеристики, можно говорить о различной семантической глубине восприятия творчества поэта. Французской культуре не знакомо такое явление, как рождение колосса, синтезирующего какой-либо период в развитии национального искусства или национальное искусство в целом (Сервантес; Гойя; Гете; Шекспир; в России – Пушкин, Чайковский, Репин). Французская литература, живопись, музыка представлены в мировой культуре не одной личностью, а несколькими именами, «высвечивающими» национальное искусство с разных сторон, как, например: Вийон – Гюго – Бодлер в поэзии; Пуссен – Делакруа – импрессионисты – Матисс в живописи; Берлиоз – Бизе – Дебюсси – Мессиан в музыке. «Большое, нерасчлененное целое» чуждо французскому сознанию и воспринимается с трудом – особенно, когда окружено чрезмерным, на их взгляд, эмоциональным отношением со стороны соотечественников.

Французской читающей публике непонятны, например, высказывания, подобные «Слову о Пушкине» А. Твардовского (1962): «Власть музы Пушкина над эстетическими вкусами и симпатиями миллионов людей всех поколений нашего общества так обширна и велика, что характеризовать ее можно, пожалуй, лишь при помощи слов, хотя и прикрепленных в последние годы исключительно к известным отрицательным явлениям, но совсем по-другому звучащих в данном случае, культу Пушкина. Я не говорю: культ личности Пушкина, потому что его личность – это его поэзия и, наоборот, его поэзия – это его необычайная по силе творческого взлета личность. И да будет жив этот светлый дух любви к поэзии Пушкина, ее благоговейного почитания среди нас, как символ национальной гордости, как знак высокого достоинства народа, – культ, последствия которого были и будут только благотворными и прекрасными».

Миф о непереводимости Пушкина связан не только с долгим отсутствием переводов должного уровня. Он объясняется различием языков – русского и французского. Если русское слово образно и конкретно, язык щедр, лексикон обширен, для тончайших оттенков смысла имеется особая лексическая единица, французский язык экономен: общее количество слов меньше привязано к ситуации, совмещает большее количество семантических составляющих. В результате выражение искомого смысла достигается не за счет годной только для этого случая лексической единицы, а путем сочетания нескольких многозначных слов, пригодных для многих случаев, т.е. с меньшими затратами усилий.

Таким образом, даже в хороших переводах оказывается утраченным стилистическое многозвучие пушкинской поэзии:

Monsieur прогнали со двора («E. Онегин»)	Monsieur s’en va соmme on l’en prie (Арагон)
Крутится, охает семья («Жених»)	Les parents poussent des soupirs (Сато Чимишкян)
Как взвился, как понес меня И очутились мы у печки («Гусар»)	Je suis emporte Et mе retrove en mon domaine (Ж.Л. Бакес)

Французский синтаксис менее подвижен; слова, связанные по смыслу, располагаются строго рядом, при этом действует правило обязательной занятости всех синтаксических позиций (например, дополнений при глаголе) это в значительной степени удлиняет французскую фразу при переводе.

Эта ригидность французской фразы дала основания для утверждений о неспособности передать средствами французского языка произведений мировой поэзии утверждение, получившее достаточное распространение в филологическом обиходе первой половины XIX в.

Русский язык предпочитает линейную последовательность синтагм; во фразе доминирует сомнительная связь, в то время как французская фраза чаще включает конструкции с подчинением. Перевод сочинительных конструкций в подчинительные меняет первоначальный ритм изложения, русский текст в переводе теряет размеренность, становится одномерным, содержит меньше событий.

Переводчику русской литературы на французский язык нужно преодолеть еще одну трудность, связанную с номинативностью французского языка, французы воспринимают мир как целое, имеющее определенную форму и содержащее определенное множество дискретных единиц (объектов, концептов), названием этих единиц служат имена существительные. Русское языковое мышление опирается не на именные, а на глагольные формы; в его восприятии действительность представляется как масса, которая находится в постоянном движении. Динамичность языковой картины мира носителей русского языка облегчает работу писателя, помогая сделать психологический рисунок более тонким. Гибкость и мобильность воспринимаются как отличительная особенность русского языка и вызывают восхищение французских литераторов.

Подводя итоги, отметим, что ответ на вопрос «Почему французов удивляет наше преклонение перед Пушкиным» не так прост, как представляется на первый взгляд.

Обманчивость его простоты состоит в том, что предполагает

– обязательное рассмотрение русского общества пушкинской поры в его историко-культурологическом аспекте: взаимодействие французской и русской культур, статус французского языка, литературные контакты России и Франции;

– сопоставление основных особенностей национального характера – французского, базирующегося на рациональном отношении к миру, и русского, для которого характерно преобладание интуитивного начала;

– выявление различий языковой картины мира на примере русской и французской культур.

Есть основания полагать, что в большинстве своем отмеченные социокультурные, психологические и лингвистические особенности преодолимы при все более тесном контакте культур, и что Пушкин, который начал открываться миру, займет надлежащее ему место в художественном сознании французов, и что французские читатели сумеют понять, почему Пушкин является национальным достоянием России.

Как пишет В. Томашевский, «Именно Пушкин, который по своему воспитанию, по типу мышления, по характеру своих интересов был наиболее европейским из наших писателей, явился одновременно и одним из наиболее русских, из наиболее обогативших народную литературу. Не замыкаясь ни в классовых, ни в национальных рамках, он нашел путь к выражению культуры своего народа в том общечеловеческом, что помогло ему и его наследникам поднять русскую литературу до уровня литературы мирового значения».