Часть 4. АРИСТОТЕЛЬ. Первая систематизация знания

Аристотель, Метафизика

 

192

Аристотель — самый универсальный ум античности, "Учитель тех, кто знает", по выражению Данте.



193

Метафизика 197

ного плана. Это чистая жажда знания и страсть к истине, удерживающая от лжи. Метафизика — это радикальная необходимость ответа на последнее почему.

Все прочие науки людям более необходимы, делает вывод Аристотель, но метафизика — самая возвышенная из наук.

Метафизика

Четыре причины

После формальных уточнений перейдем к оценке содержания метафизики. Исследование первых причин предполагает вопрос, сколько их и каковы они. Поскольку они относятся к миру становления, то можно назвать четыре: 1) формальная причина; 2) материальная причина; 3) действующая причина; 4) финальная причина.

Первые две причины суть образующие все сущее форма и материя. Напомним, что причина, по Аристотелю, есть условие и основание. Для статического рассмотрения реальности материя и форма — достаточные условия ее объяснения. Конкретный человек есть материя — как плоть и душа — как форма. Рассматривая динамически, мы можем спросить: кто его родил, почему и как он растет и развивается? Значит, есть еще две причины — двигательная (родители) и финальная (цель, в направлении которой развивается данный человек).

Разные смыслы бытия

Второе определение метафизики — бытие как таковое — раскрывает онтологический план этого понятия. Ни одна наука не рассматривает всеобщности бытия: науки интересуются частными сторонами бытия. Лишь метафизика восходит к первопричинам и последнему почему , выявляющему основание реальности в его всеобщности.

Что же такое бытие? Парменид и элеаты трактовали бытие в духе однозначного единства. С помощью понятия небытия как иного для Платона, в отличие от Парменида, удалось оправдать множественность интеллигибельного. Не желая приписывать характеристику

198 Аристотель

бытия чувственному миру, Платон поместил его между (metaxy) бытием и небытием. Аристотель реформирует и элеатов, и платонизм. С его точки зрения, у бытия не один, а много смыслов. Как чувственное, так и умопостигаемое образуют бытие, лишь чистое ничто не имеет к нему отношения. Аристотель основательно пересматривает онтологию элеатов, когда защищает множественность и разнообразие бытия, полагая при этом, что каждый смысл имеет связь с целым, т.е. структурно соотнесен с субстанцией. Все бытийное есть либо субстанция, либо ее проявление, либо форма деятельности субстанции, т.е. так или иначе нечто, имеющее отношение к субстанции.

В поисках схемы, отражающей все возможные смыслы бытия, Аристотель выделил четыре группы основных характерных значений: 1) бытие как категории (или бытие как таковое); 2) бытие как акт и потенция; 3) бытие как акциденция; 4) бытие как истина, а небытие как ложь.

1. Категории представляют собой основную смысловую группу бытия. Аристотель называет их изначальными разделениями, высшими родами бытия. Перечень категорий выглядит так:

1) субстанция, или сущность;

2) качество;

3) количество;

4) отношение;

5) действие;

6) страсть или страдание;

7) место;

8) время;

[9] владеть;

[10] покоиться.

Две последние помещены в скобках, ибо Аристотель говорит о них крайне редко и, возможно, добавил их ради полноты пифагорейской декады. Единственная самостоятельная категория — субстанция, остальные так или иначе зависят и отсылают к ней.

2. Вторая группа — категории потенции и акта — важна тем, что они определяются не через нечто другое, третье, а через взаимосвязь. Например, мы понимаем существенную разницу между слепцом и тем, кто, будучи зрячим, закрыл глаза, поскольку не хочет

потенциально содержит в себе цветовую гамму, однако актуально мы видим радугу цветов лишь при известных обстоятельствах. Все превосходит бесстрастный и ни с чем не смешанный интеллект. Чистый разум, отделенный от материи, бессмертен и неподвержен порче.

Активно действующий разум, по Аристотелю, находится в душе, хотя и приходит извне. Полемизируя с предшественниками, он полагает, что низшие способности души уже присутствуют в мужском семени; с ним они попадают в новый организм, растущий в материнском теле. Высшая разумная способность божественна по происхождению и, однажды приобретенная, она остается в душе навсегда. Божественная природа разума для Аристотеля была аргументом в пользу несводимости его к телесной субстанции. Метаэмпирическая и духовная природа разума роднит нас с божественным.

Общее для актуально понимающего разума человека и бога — это абсолютная бесстрастность. Разум есть субстантивная реальность, поэтому он вне изменений. Иначе он со временем дряхлел бы, как слабеющие старики. Старость — состояние тела, а не души: когда органы чувств изнашиваются, они выходят из строя, как в случае опьянения или болезни. Мыслительная способность также ослабевает с годами, но как таковая она божественна, бесстрастна и неизменна.

Духовная природа разума вывела Аристотеля к новому пласту проблем, часть которых оставалась неразрешимой в рамках античной эпистемологии. Индивидуален или универсален разум? Будучи частью божественного, является ли он принципом морального поведения? Каково соотношение разумного поведения и судьбы? Как и почему разум переживает тело? Для ответов на эти вопросы понадобилась целая эпоха. Концепция творения, чуждая Аристотелю, вывела проблематику души и разума в иное измерение.

Практические науки: этика и политика

Счастье как высшая цель

Человек как член общества стал предметом двух практических наук — этики и политики. Человеческие поступки имеют опреде-

Практические науки этика и политика 213

ленную направленность к одной или нескольким целям. Поступки и цели, будучи синтезированы, выстраиваются в некую схему и подчинены определенной цели. Для греков высшей целью жизни было счастье.

Что же такое счастье? Для большинства людей естественно видеть собственную жизнь среди райских наслаждений. Однако Аристотель называет рабской и недостойной человека жизнь, растраченную ради умножения удовольствий. Другие видят счастье в успехе и почестях. Но успех, отмечает Стагирит, принадлежит к внешнему ряду явлений и зависит от тех, кто присваивает заслуги, т.е. от толпы несведущих. Третьи ищут счастье в богатстве. Денежный эквивалент счастья Аристотель считает самым абсурдным, ведь богатство всегда было и будет средством для чего-то другого и никогда — целью.

Совершенствование личности и всего того, что поднимает человека над растительным и животным миром, — единственная достойная цель жизни. Не просто жить — и растения живут, не просто чувствовать — и животные чувствуют, но жить и чувствовать, чтобы понимать себя и облагораживать окружающий мир. Благо человека состоит в деятельной работе души и разума, согласных с добродетелью. Поскольку добродетелей много, то удавшейся можно считать жизнь, прожитую в согласии с наилучшей и самой благородной из добродетелей. Такова позиция Аристотеля. Исполненность и завершенность идеала не менее важны, ведь одна ласточка не делает весны. А один день не может сделать человека блаженным и счастливым.

Так Стагирит усиливает и закрепляет достижения Сократа и Платона. Каждый из нас не просто душа, а ее высшая часть. Именно рациональная способность души придает особую ценность человеку. Материальные блага не могут дать ему ощущение счастья, однако — чувство реализма не изменяет Аристотелю — их отсутствие вполне способно скомпрометировать полезность и необходимость духовных ценностей.

Добродетель как точная мера

Не только разум характеризует человека. В душе есть силы, так или иначе сопротивляющиеся командам разума. Растительная часть никак не участвует, но вожделеющая часть оказывает давление, не слушается или, наоборот, подчиняется разуму. Повиновение голосу

214 Аристотель

разума и есть этическая добродетель, или достоинство практического поведения. Оно достигается тренировкой, когда добродетель входит в привычку.

Добродетели становятся статусом, или образом жизни, нами же создаваемым и принимаемым. Есть много импульсов и тенденций для разумной модерации, и есть множество этических добродетелей. Страсти и чувственные импульсы тяготеют к крайностям. Разум вмешивается, чтобы между слишком малым и слишком многим установить середину и верную пропорцию. Мужество, например, есть середина между дерзостью и трусостью, между жадностью и расточительностью есть точная мера раскованности и щедрости.

Ясно, что умеренность и посредственность — совершенно не одно и то же. Будучи победой разума над инстинктами, золотая середина является кульминацией взвешенного поведения. Здесь Аристотель суммирует максимы греческих мудрецов: ничего слишком, во всем нужна точная мера, предел как знак совершенства и т. п.

Из всех добродетелей самая прекрасная и высокая — справедливость. Как путеводная звезда — на восходе и на закате жизни — она светит нам и ведет за собой. Оценивать все блага и достоинства можно только по справедливости.

Совершенное счастье и дианоэтические добродетели

Душа нуждается в особой опеке и совершенствовании. Эту способность к самоочищению Аристотель называет дианоэтической добродетелью. Сторону души, обращенную к меняющейся реальности, он называет искушенностью — phronesis, a занятую вечным и божественным — sophia, софийной мудростью. Практически ориентированная рассудительность устанавливает, в чем состоит благо и в чем — зло для человека. Мудрость как софия служит источником знания о самой высокой реальности, этим занята метафизика. Именно на пути самосовершенствования у человека появляется возможность стать подлинно счастливым, на грани с божественным. Интенсивное самоуглубление дает эффект самодостаточности, ибо теоретическая деятельность разума не имеет другой цели, кроме самой себя, т.е. внутренней истины. Напрасно, продолжает Аристотель, нам советуют ограничиться тем, что конечно и соразмерно человеку, смертному существу. Надо измерять себя мерой бессмертного и божественного, жить, ориентируясь на самую благородную часть

Практические науки этика и политика 215

нашей души. Животные не знают счастья, а боги пребывают в счастливом блаженстве постоянно. Только человек счастлив в той мере, в какой сам этого захочет. Насколько он способен к незаинтересованному постижению бытия, настолько он и счастлив.

Психология морального поступка

Аристотель попытался преодолеть рассудочность сократического типа. Он не просто понимал всю разницу между тем, кто знает благую истину, и тем, кто умеет реализовать благо. Впервые философу удалось проанализировать психические процессы. Прежде всего акцент сделан на выборе — prohairesis — и тесно с ним связанной решимостью действовать.

Когда мы хотим добиться определенной цели, появляется решение относительно близких и дальних средств ее достижения. Выбор отражается именно в процедуре прохождения этапов. Цели, по Аристотелю, не могут быть предметом выбора, ибо желать блага — общая характеристика человека, в противном случае он вовсе не человек. Чтобы быть праведным, следует желать истинного блага, а не кажущегося таковым. В рассуждении о благе и праведнике мысль Стагирита вращается по кругу, поскольку ему не удается выделить понятие свободной воли. Праведник, верно замечает он, в любой вещи находит момент блага. Но тот, кто однажды встал на путь порока, не может вернуться к истинной жизни, как бы того ни хотел. Очевидна апоретичность такой постановки вопроса, однако этот круг был естественным для греческой языческой мысли.

Гражданин города-государства

Благо государства и благо отдельно взятого человека не имеют радикальных различий. Благо, перерастающее из частного в общее, становится более божественным. Греки рассматривали человека под защитой государства как целого, а не наоборот. Человека они называли политическим животным. Тот, кто не является частью государства, ни в ком и ни в чем не нуждается, есть либо зверь, либо бог.

Всякого, кто реально участвует в жизни государства, Аристотель называет гражданином. Те, кто не способствует реализации справедливости — свободный житель или обитатель колонии, — не могут считаться гражданами. Получается, что число граждан весьма ограничено, остальные лишь удовлетворяют потребности тех, у кого

достаточно разума, свободного времени и воли управлять. Если человек оценивает свое тело как лучшее из всего, что он имеет, то он принадлежит к рабам по природе. Лучшая участь для него — находиться в подчинении у более сильного.

Раб по природе принадлежит другому, потенциально более сильному, в то время как другие, подчиняясь страстям, не имеют даже этого. Разум нужен рабу ровно настолько, насколько это необходимо для чувственности, поэтому они, как и животные, созданы для удовлетворения телесных нужд граждан. Негреки по происхождению часто становились рабами вследствие завоевательных походов, возможно, поэтому Аристотель разделил этот предрассудок своей эпохи.

Государство и его формы

Различные конституциональные формы характерны для разных типов государств. Конституция дает форму и порядок государству. Власть может исходить от одного, немногих и большинства. Три правильные формы управления — монархия, аристократия и политая — вырождаются в три неправильные формы: тиранию, олигархию и демократию (плутократию), когда общее благо начинают подменять корыстным интересом.

Демократия становится демагогией, если равенство начинают толковать в духе анархии, из принципа свободы равенство перерастает в собственное отрицание. Теоретически монархия и аристократия лучше, но с точки зрения практики полития — средний путь, в нем при желании можно сохранить достоинства умеренной демократии и избежать крайностей монархии и аристократической элиты.

Идеальное государство

Государство относится к гражданину, как душа к телу. Разумности и справедливости у государства столько же, сколько их у каждого отдельного гражданина. Государство, скроенное по мерке человека, не должно быть ни слишком большим, ни слишком малым по территории. Логично, что идеальными Аристотель считал черты личности греческого типа, сочетающие лучшее северных, восточных и южных народов. Для рационального использования энергии молодых следует готовить к воинской службе, а старцев — для богослужений. Впрочем, те и другие участвуют в управлении.

Идеал совершенного государства — созидательная жизнь и созерцание блага. То, что тяготеет к труду и повседневным заботам, полезно. Все, что развивает вкус к свободе, — прекрасно. Выбирая цели, следует ориентироваться на более высокие с опорой на низшие. Желая мира, мы готовимся к войне. Работая на пределе собственных сил, не забываем об отдыхе и свободе. Законодатель не должен путать цели со средствами: важно умело работать и искусно вести войну, жить в мире и создавать прекрасные творения.

Аналитика, категории и предикаты

О чем бы ни рассуждал Аристотель, логика отчетливо присутствует в его работах. Мысль, когда она находится в движении, показывает пройденный путь через определение элементов, структуру доказательств. Так родился термин "органон", в значении — "инструмент". Александр Афродисийский обозначил им логику в целом, что хорошо отражает суть дела, ибо речь идет о наборе мыслительных операций, необходимых для любого типа исследования.

Значение современного слова "логика" мало соответствует античному смыслу. Аристотелевский термин "аналитика" (analysis — "разрешение"), возможно, лучше отражает метод получения некоторого вывода, характерного для современной науки.

Элементы логики проанализированы в трактате "О категориях". Если мы возьмем порознь элементы предложений, то получим отдельно субстанцию, количество, качество, связь, обстоятельства места и времени. Категория как греческое понятие означало меру осуждения. Аристотель перевел этот термин в философский и онтологический план.

1. Категории как фигуры бытия: субстанция, качество, количество и прочие семь категорий.

2. В логическом смысле категории означают высшие предикаты.

3. Категории как грамматические части предложений: субстанция как субъект, качество и количество как прилагательные, где и ког-

да — наречия места и времени, активные и пассивные глаголы — воздействовать и страдать.

С метафизической точки зрения категории суть фундаментальные смыслы, или роды бытия. Боэций стал называть их предикатами, однако латинское слово передает смысл греческого лишь частично. Например: "Сократ — человек". Понятно, что первая категория образует субъект, а остальные относятся к первой, поэтому истинными или ложными могут быть лишь в отношении к субъекту. Стало быть, истина или ложь относится к суждению, связывающему категории, а не к понятиям, взятым порознь.

Определение

Категории нельзя рассматривать как термины расчлененного суждения, в них есть нечто первичное и нередуцируемое. Это наиболее общие родовые образования бытия, поэтому им трудно дать определение. Во "Второй аналитике" Аристотель рассматривает природу дефиниций. Антиподом категорий является все индивидуальное, хотя и то и другое не поддается определению: категории — в силу предельной общности, а индивидуальное — в силу уникальности. Между двумя этими полюсами — максимумом универсальности и уникальности — есть широкая гамма концептуальных понятий. Их можно познавать посредством дефиниций (horismos).

Определить нечто — что это значит? Дать определение, полагает Аристотель, значит выразить суть вещи или явления через указание на ближайший род и специфическое отличие. Например, чтобы определить суть человека, недостаточно сказать, что это живое существо, ведь живое и растение. Человек — чувствительное и способное к восприятию животное. Но самое яркое его отличие — разумность. Дефиниция может быть более или менее полезной, но никогда — ложной или истинной. Истина и ложь относятся к способу соединения понятий, что происходит в суждении или логическом предложении, т. е. пропозиции.

Суждения и пропорции

Суждения возникают как результат объединения терминов в цепочку. Действие утверждения или отрицания, когда оно логически оформлено, мы называем развернутым предложением, или повествовательной пропозицией.

Суждение и пропозиция являются самой элементарной формой познания, ибо посредством нее мы узнаем о связи предиката и субъекта. Так, утверждение или отрицание в суждении приводит к представлению об истинном и ложном. Истинным суждением будет такое, которое соединяет или разделяет то, что в реальной жизни слито или реально отлично, а ложным справедливо называют такое суждение, которое соединяет то, что в жизни несовместимо, и разделяет то, что реально неразделимо. Суждение в форме пропозиции всегда утверждает или отрицает, т.е. выражает истину или ложь.

Отметим, что далеко не всякая фраза будет логической. Заклинания, жалобы, стенания, молитвы, любые формы риторического или поэтического дискурса логику не интересуют. Только апофатические формы и декларации возвращаются в логический дискурс.

В сфере пропозиций Аристотель выделяет серию дистинкций, или различий, которые он определяет как утвердительные, отрицательные, универсальные, единичные и особенные. Модальностью он называет способ соединения субъекта с предикатом по степени вероятности или необходимости. Так, например, А есть В — простое утверждение, но бывает, что А возможно есть В. Другое дело, когда А по необходимости есть В.

Силлогизм

Когда мы формулируем, утверждаем или отрицаем нечто, это не значит, что мы рассуждаем. Размышляем мы тогда, когда научаемся переходить от одного блока дефиниций к другому, когда видим связь между суждениями, способны определить степень необходимости связи, находить одно как предшествующее, а другое — как вытекающее. Если нет органической связи суждений и шаговой последовательности мысли, то нет и дискурса как мыслительного процесса. Мы рассуждаем, когда переходим от суждений к суждениям, от пропозиций к пропозициям, фиксируем их внутренние связи, выявляем одни как причины, а другие — как следствия. Нет дискурса без отчетливой последовательности. Силлогизм поэтому есть завершенный мыслительный акт, когда становится очевидной необходимая связь между посылкой и следствием.

В совершенном силлогизме должны присутствовать три пропозиции: первые два антецедента — посылки и третий консегвент — заключение. Игру трех терминов можно описать моделью своеоб-

220 Аристотель

разного шарнирного соединения, где третий элемент образуется из способа соединения первых двух. Классический пример силлогизма:

1. Все люди смертны.

2. Сократ — человек.

3. Сократ смертен.

Очевидно, что факт подверженности Сократа смерти вытекает из комбинации первых двух посылок. Соединительный момент — человек. Первую посылку называют большой, а вторую — малой. Третье суждение — вывод. Из двух терминов, соединенных в выводе, один называется крайним меньшим ("Сократ" как субъект), другой — крайним большим ("смертен" как предикат). Третий — термин-посредник "человек" — играет роль шарнирного соединения.

Аристотель не только определил природу и структуру силлогизма, но также выявил серию сложных отличий между различными фигурами силлогизмов и модусов этих фигур. Различные фигуры (schemata) силлогизма отличаются положением среднего термина относительно крайних. Средний термин может быть:

1) субъектом в большой посылке и предикатом в малой посылке;

2) предикатом как в большой, так и в малой посылке;

3) субъектом в обеих посылках.

Поэтому возможны три различные фигуры силлогизма в зависимости от того, универсальны или особенны, утвердительны или отрицательны по характеру посылки. Пример с Сократом дает представление о первой и наиболее простой фигуре силлогизма.

Научный силлогизм, или доказательство

Силлогизм обнаруживает сущность мыслительного процесса и дискурсивной логики, показывает структуру вывода. Доказательный, или научный, силлогизм отличается особой корректностью с формальной точки зрения. Для него важно установить истинность и ценность входящих в него посылок, от которых зависит качество вывода. Посылки научного силлогизма необходимым образом должны быть не только истинными, но и ясными, понятными и первичными, т.е. не требующими других доказательств.

В аристотелевской теории науки остается открытым вопрос о способе получения бездоказательных и первичных по ясности посылок. Если положения очевидной ясности принимаются посредством

других силлогизмов, то мы оказываемся в порочном кругу дурной бесконечности. Если первые посылки мы находим иным способом, то каков он?

Непосредственное познание: индукция и интуиция

Силлогизм по природе является дедуктивным процессом, ибо из универсальной истины мы извлекаем частные ее моменты. Так как же возникают всеобщие истины? Аристотель говорит об индукции и интуиции как о противоположных путях познания, однако оба предполагают наличие силлогизма.

Индукция — процесс перехода от частного к общему. Аристотель говорит, что ее можно трактовать силлогистически, однако индукция остается процессом абстрагирования, а не рассуждения. В ней больше угадывания и непосредственного наблюдения, что необходимо с точки зрения практики.

С помощью интуиции, полагает Стагирит, разум улавливает первые начала. Как и Платон, Аристотель говорит об интеллектуальной интуиции. В самом деле, возможность опосредованного знания структурно предполагает непосредственное знание.

Принципы доказательства и принцип непротиворечия

Общие посылки и принципы доказательства одинаково уместны как в процессе индукции, так и интуиции. Это не мешает любой науке предпочитать и выбирать посылки и принципы, характерные именно для нее. Прежде всего устанавливается предметная сфера, затем вводится комплекс определений. Арифметика, например, определяет числа и множества, геометрия — понятие пространственных величин. Смысл определений терминов наука развертывает в процессе доказательств, проясняя характеристики объектов. Для этого необходимы определенные аксиомы, т. е. посылки с силой интуитивной очевидности. Именно на них основывается доказательство. Например, посылка "если из равных величин вычесть равные, то оставшиеся части будут равны" имеет характер интуитивной очевидности.

Есть общие для некоторых наук аксиомы, а есть аксиомы, справедливые для всех наук без исключения. Таков принцип непротиворечия: нельзя утверждать и отрицать нечто в одно и то же время, в одном и том же смысле и отношении. Принцип исключенного тре-

222 Аристотель

тьего также из всеобщих научных аксиом. Он постулирует невозможность присутствия между двумя противоположными терминами третьего. Эти безусловные требования научного доказательства общеобязательны, но сами они логически недоказуемы, ибо любая форма доказательства их заранее предполагает.

В 4-й книге "Метафизики" Аристотель показывает логическую несостоятельность опровержения принципа непротиворечия. Человек, утверждающий, что принцип непротиворечия не имеет всеобщей силы, претендует убедить других в силе своего суждения, исключающего обратное. В итоге получается, что он вынужден применить принцип непротиворечия как раз в момент, когда пытается его опровергнуть. Это свидетельствует либо о невежестве, либо о злонамеренной попытке сыграть на невежестве или наивности других.

Мы видим теперь, какова природа последних истин. Отрицая, мы вольно или невольно используем их, поскольку не можем без них обойтись. Следовательно, всякий раз, прибегая к ним, вновь утверждаем первичные очевидные истины с новой силой.

Силлогизм диалектический и силлогизм эристический

Научный силлогизм характеризуют неоспоримые посылки, вероятностные посылки характерны для диалектического силлогизма. Последние Аристотель анализирует в "Топиках". Диалектический силлогизм необходим для тренировки дискурсивных способностей, для согласования собственной позиции со взглядами других людей, возможно, далеких от науки. Мы принимаем изначальные посылки либо интуитивно, либо опытным путем. Для их уточнения также необходим диалектический силлогизм.

Когда мы имеем дело с посылками, основанными на мнениях, то в ход идет эристический силлогизм. Есть силлогизмы, которые создают видимость рассуждения, путем паралогизмов они приводят к ложным выводам. Софистические опровержения маскируются под силлогизм, имитируют логическую корректность. С помощью серии трюков софисты оболванивали наивных и неискушенных простаков, таким образом, стала понятна неоднозначная природа силлогизма.

Логика Аристотеля, по словам Канта, родилась совершенной. Эту логику называют формальной, хотя нельзя не заметить, что она воспроизводит категориальную структуру бытия. Применение сим-

волов в логическом исчислении изменило многое, сегодня трудно назвать силлогизм исключительной формой умозаключения, как полагал Аристотель. Все же признаем, что без его логики не были бы написаны "Новый Органон" Бэкона, "Система логики" Дж. Стюарта Милля. Трансцендентальную логику Канта, логику бесконечно развивающегося духа и всю традицию западного логического дискурса мы справедливо связываем с "Органоном" Аристотеля.

Риторика

Поиск истины, по мнению Аристотеля и Платона, является задачей философии и частных наук. У риторики есть своя цель — выяснить средства и методы эффективного убеждения. Риторика не просто методология убеждения, она анализирует процессы завоевания умов. Будучи сестрой логики, она уточняет структуру мышления и разумного обоснования. Диалектика, как мы уже знаем, нередко опирается на мнения, разделяемые далекими от науки людьми. Так и риторы изучают распространенные способы общения, восхваления, защиты и обвинения, при этом используют не первичные посылки, необходимые для научного доказательства, а расхожие мнения. Энтимемой называют силлогизм, ведущий слушателя от вероятного к нужному выводу, минуя логические переходы. Другой риторический прием опирается на силу примера, аналогия, как и логическая индукция, отсылает к интуитивно очевидному.

Поэтика

Какова природа поэтического действа? Аристотель имел два пути решения этого вопроса: концепцию мимесиса, или подражания, и теорию катарсиса. Платон рассматривал поэзию и искусство вообще как результат двойного копирования: художники подражают феноменам, которые в свою очередь копируют идеи как вечные парадигмы. Искусство, будучи видением фантома, лишено подлинности, удалено от истины бытия.

далеко не формальная, не в том, что один пишет стихами, а другой — прозой. Сочинения Геродота, переложенные в стихи, не перестанут быть историческими. Историк занят лишь прошлым, поэта интересуют все времена и весь мир. Именно поэтому поэзия благороднее и философичнее, ведь ее предмет — универсальное как таковое. История ограничена частным сектором свершенного и невоспроизводимого. Пространство художественного подражания — сфера возможного и правдоподобного, именно поэтому поэтические символы и фантазия художника универсальны.

Итак, поэт подражает реальности в более широком пространстве вероятного и пока нереализованного. Для чего? Цель настоящего поэтического творения, полагает Аристотель, состоит в очищении от страстей. Трагедия, например, вызывает у зрителей ужас и сострадание, потрясает и способствует, нередко посредством слез, облегчению души. Сходный эффект в чувствительной душе вызывает музыка.

Под очищением от страстей иногда понимают своеобразную элиминацию продуктов моральной порчи. Другие трактуют катарсис в физиологическом смысле слова, как средство обновления эмоциональной сферы. Все же внимательное чтение текстов Аристотеля приводит к пониманию катарсиса, близкого к тому, что сегодня принято называть эстетическим наслаждением. Платон осуждал поэтов за то, что чувства у них доминируют над разумными доводами. Аристотель не согласен с Платоном. Искусство осуществляет перезарядку эмоциональной сферы. Тип характерных для поэтического творчества эмоций не только не подавляет рациональную сферу, а напротив, укрепляет и обновляет интеллектуальную деятельность.

В эллинистическую эпоху учение Аристотеля медленно деградировало. Ближайший ученик Стагирита и преемник школы Теофраст, возглавлявший школу с 322 по 284 годы до н. э., был крупным ученым, но превзойти масштаб мышления своего гениального учителя ему не удалось. Другие ученики оказались еще менее способными понять главное в учении Аристотеля, оно, по сути, повторило историю платоновской академии.

Умирая, Теофраст завещал всю недвижимость перипатетикам, а библиотеку с неопубликованными сочинениями учителя оставил на хранение Нелею. Тот отвез ее в Малую Азию. Позже наследникам Нелея пришлось прятать бесценные рукописи в подвалах от царя Атталэ, собиравшего свою библиотеку в Пергамо. Рукописи обнаружил один библиофил по имени Апелликон и переправил их в Афины. В 86 г. до н. э. конфискованные рукописи попали в руки римского грамматика Тиранниона. Затем в Риме было подготовлено первое систематическое издание переведенных Андроником Родосским сочинений Аристотеля.

 

Вообще, отличительное качество знатока состоит в способности научать, поэтому мы считаем, что искусство в большей мере есть наука, чем опыт. В самом деле, обладающие искусством способны научить, а имеющие только опыт — не способны.

Эпикур, фр. 221

 

242