Аристотель о софистических опровержениях //Аристотель. Сочинения в четырех томах. — Т — М., 1978. — С. 535-593

[Причины,

Паралогизмы от одноименности и [двусмысленной] речи вводят в заблуждение из-за неспособности разбирать различные значения того, что говорится (ведь кое-что действительно нелегко разобрать, например [значения] единого, сущего, тождественного), а от соединения и разъединения — из-за мнения, будто нет никакой разницы, дается ли слово в сочетании или обособленно, как это действительно бывает в большинстве случаев. И точно так же обстоит дело с паралогизмами от произношения или ударения. Ибо ослабление или усиление голоса при произношении слова, надо полагать, никогда или большей частью не меняет его смысла. Паралогизмы же от формы выражения вводят в заблуждение из-за сходства выражений. Ибо трудно разобрать, что говорится в одинаковом смысле, а что — в разном. Ведь тот, кто способен это разбирать, близок, пожалуй, к усмотрению истины. Больше же всего побуждает к согласию [с обманом] то, что все, о чем что-то сказывается, мы считаем определенным нечто и воспринимаем как что-то одно. Ведь кажется, что «определенное нечто» и «сущее» больше всего сопутствуют единому и сущности. Вот почему и этот вид паралогизмов следует причислять к основанным на [двусмысленности] выражения, во-первых, потому, что получается большее заблуждение, когда мы рассматриваем что-то вместе с другими, нежели когда рассматриваем его самостоятельно (ведь рассмотрение чего-то вместе с кем-то другим происходит через посредство слов, а самостоятельное рассмотрение — ничуть не хуже — посредством самого предмета); во-вторых, потому, что бывает, что и самостоятельно заблуждаются, когда рассмотрение направлено на слово; в-третьих, заблуждение возникает из-за сходства, а сходство — из-за способа выражения. Паралогизмы от привходящего вводят в заблуждение ввиду неспособности отличать тождественное от разного, единое — от многого и разбираться в том, что не во всех случаях привходящее для сказываемого [о предмете] есть привходящее для самого предмета. Точно так же и паралогизмы от следования. Ведь следствие есть часть привходящего. Далее, во многих случаях кажется и считается [верным], что если нечто одно не отделено от чего-то другого, то и последнее нельзя отделить от первого. В паралогизмах, основанных на упущении в определении [опровержения], равно как и от сказанного [о чем-то как о присущем] в каком-то отношении и вообще, заблуждение возникает из-за незначительности [различия], ибо, полагая, что «какое-то», в «каком-то отношении», «каким-то образом», «теперь» ничего не добавляют к содержанию, мы признаем [положение] за общее. Точно так же и в паралогизмах от принятия [положенного] вначале, от принятия того, что не есть причина, за причину и от принятия многих вопросов за один: во всех них заблуждение возникает из-за незначительности [различия], ибо по указанной причине мы точно не знаем ни что такое посылка, ни что такое умозаключение.

[Основания софистических опровержений]

Так как мы знаем, на основании чего получаются мнимые умозаключения, то мы знаем и то, на основании чего получаются софистические умозаключения и опровержения. Я называю софистическим опровержением и умозаключением не только мнимое, не действительное умозаключение и мнимое, не действительное опровержение, но и хотя и действительные, однако лишь кажущиеся относящимися к делу. Это те, которые опровергают, не касаясь предмета [обсуждения], и не выявляют незнание [отвечающего], а ведь это, как было сказано, есть дело искусства испытывания. Искусство же испытывания есть часть диалектики, а оно умеет выводить ложные заключения, потому что [отвечающий] по незнанию соглашается с доводом. Софистические же опровержения, даже если и доказывают через умозаключение противоречащее [утверждениям, отвечающего], не делают ясным, невежествен ли [собеседник], ибо [софисты] такими доводами ставят ловушку даже знающему.

А что мы знаем эти опровержения, используя тот же самый путь исследования, — это ясно. Ибо [топы], исходя из которых слушателям кажется, что заключение получено при помощи вопросов, служат основанием того, что и отвечающий так считает; поэтому через них — или всех, или некоторых — получаются ложные умозаключения. Ибо с тем, с чем кто-то намерен согласиться, не будучи спрошенным, он согласился бы, будучи спрошенным, разве что в иных случаях бывает, что, как только ставят вопрос, который еще требуется [для вывода], обнаруживают ложность, например в умозаключениях от оборотов речи и от погрешности в речи. Поэтому если ложные умозаключения к противоречию основываются на мнимом опровержении, то ясно, что заключения к ложному получаются на том же основании, что и мнимое опровержение. А мнимое опровержение основывается на том, что [опущены] отдельные части правильного опровержения, ибо, если обойдена какая-то отдельная часть, получается мнимое опровержение, например основывающееся на том, что [заключение] не вытекает из довода (т.е. приводящее к невозможному), принимающее два вопроса за один вопреки посылке или основывающееся на подмене присущего самого по себе привходящим и — как часть этого опровержения — на следовании; далее, опровержение, касающееся слова, а не сути дела; далее, те, которые, вместо того чтобы брать противоречие как общее и в одном и том же отношении, относительно одного и того же и одинаковым образом, нарушают или одно, или все эти [требования]; наконец, опровержение, постулирующее [положенное] вначале вопреки [правилу] — не включать его в [доказательство]. Итак, мы знаем, на каких основаниях получаются паралогизмы, ибо, кроме этих, вряд ли может быть еще, и все исходят из указанных [топов].

Софистическое опровержение есть опровержение не вообще, а обращенное против определенного лица, и точно так же — софистическое умозаключение. Если опровержение от одноименности не добьется признания, что имя имеет одно значение, а от сходства по форме выражения — что речь идет только о чем-то определенном, и в остальных случаях точно так же, — то не будет ни опровержения, ни умозаключения — ни вообще, ни против отвечающего. Если же они добились согласия последнего, то против него, правда, они будут опровержениями или умозаключениями, но не вообще, ибо они добились признания не того, что [на деле] имеет одно значение, а того, что [лишь] кажется имеющим одно значение) притом признания [только] со стороны определенного лица.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

[Опровержения, опирающиеся

Без знания каждой [относящейся к делу] вещи не следует пытаться выяснять, сколькими способами опровергают те, кто строит опровержение. Но это не относится ни к одному искусству, ибо знания, пожалуй, беспредельны, а потому ясно, что и доказательств — бесчисленное множество. Имеются и правильные опровержения. Ибо сколько бы ни было доказательств, можно опровергать того, кто утверждает противоречащее истине. Например, если кто-то утверждал, что диагональ соизмерима [со стороной квадрата], то можно его опровергнуть, доказывая, что она несоизмерима. Так что во всем надо быть сведущим. Ведь одни опровержения будут основаны на началах геометрии и на выводах из них, другие — на началах врачебного искусства, третьи — на началах других наук. Однако и область ложных опровержений беспредельна. Ибо в каждом искусстве есть свои ложные умозаключения, например в геометрии — геометрические, во врачебном искусстве — врачебные. Под умозаключением в каком-либо искусстве я разумею такое, которое исходит из начал этого искусства. Ясно поэтому, что следует брать топы не для всех опровержений, а только для тех, что основываются на диалектике, ибо они общи всякому искусству и всякой способности. Рассматривать опровержение в какой-нибудь отрасли знания — кажется ли только, что оно опровержение, не будучи им, и если оно действительно опровержение, то почему оно таково, — это дело сведущего [в данной отрасли знания]. Рассматривать же опровержение исходя из общих [топов], не относящихся к какому-либо отдельному искусству, — это дело диалектиков. Ведь если мы знаем, на основании чего выводятся правдоподобные умозаключения о чем бы то ни было, то мы знаем также, на основании чего строятся [правдоподобные] опровержения. Ведь опровержение — это умозаключение к противоречию, так что одно или два умозаключения к противоречию есть опровержение. Таким образом, мы знаем, на скольких [топах] основываются такого рода опровержения. А если мы это знаем, то мы знаем и способ их раскрытия. Ибо возражения против них и есть их раскрытие. Мы знаем также, на основании скольких [топов] возникают мнимые опровержения — мнимые не для любого [отвечающего], а именно для искусных в диалектике. Ибо число [топов] неопределенно, если иметь в виду, на основании скольких первому встречному кажется, [что имеется опровержение]. Таким образом, очевидно, что быть в состоянии охватить, сколькими [топами] на основании общих всем [начал] получаются действительное или мнимое опровержение, диалектическое или мнимо диалектическое, или испытующее опровержение, — это дело диалектика.

[Неправомерное деление паралогизмов

Нет различия между доводами, о котором говорят иные, будто одни из них касаются слова, а другие — смысла. Ведь нелепо полагать, будто доводы, касающиеся слова, и доводы, касающиеся смысла, разные, а не одни и те же. Ведь что значит «не касается смысла», как не то, что употребляют слово не в том значении, с каким спрошенный согласился и в каком, как он полагает, его спросили. Это и значит касаться слова. А касаться смысла — значит употреблять слово в том значении, какое имел в виду [отвечающий], когда дал свое согласие. Если же в том случае, когда слово имеет много значений, вопрошающий и спрошенный полагают, что оно имеет одно значение (например, сущее и единое имеют, несомненно, много значений, но отвечающий [отвечает], и вопрошающий, <а именно Зенон>), спрашивает, полагая, что они имеют лишь одно значение, и приводится довод, что все едино), то разве это рассуждение будет вестись относительно слова, а не относительно смысла, который спрошенный [вкладывает в слово]? Если же кто-то [из них] полагает, что слово имеет много значений, то ясно, что довод не касается смысла. Ибо «касательно слова» и «касательно смысла» относятся, во-первых, к доводам, в которых слово имеет больше одного значения; во-вторых, к любому доводу. Ибо «касательно смысла» зависит не от довода, а от того, как отвечающий понимает то, с чем он согласился. В-третьих, все доводы могут касаться слова. Ведь «касаться слова» означает здесь «не касаться смысла». Ведь если не все [доводы касаются слова и смысла], то должны быть некие иные, которые не касались бы ни слова, ни смысла. Те, однако, утверждают, что все [доводы относятся к тому или другому виду], и разъясняют, что все доводы касаются или слова, или смысла, других же нет. Однако [лишь] некоторые из умозаключений от многозначности [имен] зависят от слова. Ведь нелепо утверждать, как было сказано, будто все [доводы] от оборотов речи касаются [лишь] слова. Имеются же некоторые паралогизмы, получающиеся не оттого, что отвечающий таким-то определенным образом мыслит о них, а оттого, что в самом доводе есть такой вопрос, который содержит многозначное слово.

А вообще нелепо рассуждать об опровержении раньше, чем об умозаключении. Ведь опровержение есть умозаключение, поэтому необходимо говорить об умозаключении раньше, чем о ложном опровержении, ведь такое опровержение есть мнимое умозаключение к противоречию. Поэтому причина [ложности] кроется или в умозаключении, или в противоречии (ведь противоречие должно быть присовокуплено), а иногда и в том и в другом, если опровержение мнимое. В [софизме] «sigonta legein» («молчащий говорит») [ложность кроется] в противоречии, а не в умозаключении, а в [софизме] «можно давать то, чего не имеют» — в том и в другом, в [софизме] же «стихотворное сочинение Гомера — фигура, потому что оно составляет круг (kykios)» — в умозаключении. Довод же, в котором нет ложности ни в том, ни в другом, есть правильное умозаключение.

А чтобы вернуться к тому, от чего речь [отклонилась], [можно было бы спросить], касаются ли математические доводы смысла или нет? И если кому-то кажется, что «треугольник» означает многое, и он согласился, что треугольник имеет углы, равные [в совокупности] двум прямым, не как фигура, относительно которой это заключают, то рассуждал ли [вопрошающий], касаясь смысла, [который отвечающий вложил в слово «треугольник»], или нет?

Далее, если слово имеет, правда, много значений, но [отвечающий] их не замечает и не предполагает, то разве [вопрошающий] не рассуждал касательно смысла? Или как еще должно спрашивать, если не так, чтобы того, кто согласился с различением, могли затем спросить, [например], «возможно ли или нет, чтобы молчащий говорил, или в каком-то смысле нет, а в каком-то да?» Если [отвечающий] отверг эту возможность в любом смысле, а вопрошающий рассуждал, [доказывая, что это возможно], то разве он не рассуждал касательно смысла? И однако же, считают, что довод относится к тому, что основано на имени. Таким образом, нет какого-то отдельного рода доводов, которые касались бы [только] смысла, но некоторые доводы касаются [лишь] имени, причем таковы не все мнимые опровержения, не говоря уже о [правильных] опровержениях. Ведь имеются мнимые опровержения не от оборотов речи, например от привходящего и [некоторые] другие.

Если же требуют, чтобы проводили различие и сказали: «Под sigonta legein я разумею то одно, то другое», то это, во-первых, нелепое требование (ибо иногда вопрос не кажется содержащим многозначность, и невозможно различать то, о чем не полагают, что оно многозначно); во-вторых, что же это такое, если не наставление. Ведь в таком случае [вопрошающий] должен объяснить положение вещей [отвечающему], который не рассматривал, не знает и не предполагает, что [вопрос] имеет еще другой смысл. Да, впрочем, что же мешает проводить различие в тех случаях, где нет двоякого смысла? [Например], «равны ли двойкам единицы в четверке? [Да]. Но двойки содержатся [в четверке] то так, то иначе». Или: «Наука о противоположностях одна или нет? [Одна]. Но известное и неизвестное — противоположности». Так что тот, кто выдвигает такое требование, не знает, по-видимому, что наставлять — это одно, а рассуждать — другое и что тот, кто наставляет, должен не ставить вопросы, а сам объяснять, между тем как тот, кто рассуждает, — ставить вопросы.

[[Диалектика, испытывание, эристика и софистика]

Таковы способы софистических опровержений. Не трудно понять, что дело диалектики — исследовать их и быть в состоянии применять их. Ведь именно способы обращения с посылками и содержит все это исследование.

[Вторая и третья цель софистов.

О мнимых опровержениях уже сказано. Что касается показа того, что [собеседник говорит] ложное, и приведения его речи к неправдоподобному (а именно это есть второе намерение софистики), то они удаются лучше всего, если, во-первых, как-то [незаметно] выведывать [у собеседника нужное] и [умело] ставить вопросы. А для достижения этого пригодны вопросы, не направленные на определенный предмет. Ведь те, кто говорит наобум, скорее ошибаются. А говорят наобум, когда не имеют перед собой ничего определенного. И когда ставят много вопросов, хотя бы то, против чего рассуждают, было чем-то определенным, и требуют [от отвечающего], чтобы он высказал свое мнение, этим создают себе удобный случай привести его к неправдоподобному или ложному, и если спрошенный отвечает на какой-нибудь из этих вопросов утвердительно или отрицательно, — заставить его утверждать то, против чего имеется много доводов. Однако в настоящее время этим можно наносить вред меньше, чем раньше. Ибо [теперь отвечающие] требуют [указать], какое отношение имеет вопрос к [положенному] вначале. Основное [средство], при помощи которого можно добиться того, чтобы [собеседник утверждал] что-то ложное или неправдоподобное, — это не спрашивать сразу относительно какого-либо тезиса, а сказать, что спрашивают лишь из желания учиться. Такое рассмотрение создает простор для нападок.

Для того чтобы показать, что [собеседник утверждает] ложное, имеется [следующий] собственно софистический топ — заставить его утверждать то, против чего имеется множество доводов. Это можно делать надлежащим или ненадлежащим образом, как было сказано раньше'.

Далее, для того чтобы [заставить собеседника] говорить не согласующееся с общепринятым, следует смотреть, какого рода [философии] придерживается он, а затем спрашивать о том, что придерживающиеся этого рода [философии] говорят противно мнению большинства. В каждой [философии] имеется нечто такое. Основное же [средство] здесь — брать тезисы каждого рода [философии] в виде посылок. Подобающее же раскрытие их достигается доказательством того, что неправдоподобное вытекает не из довода. А именно этого как раз всегда желает спорящий.

Далее, следует [приводить доводы] из [скрытых] желаний и открыто высказываемых мнений. Ведь не одно и то же желают и говорят, а говорят самые прекрасные слова, желают же лишь то, что представляется выгодным; например, говорят, что лучше с честью умереть, чем жить в удовольствиях, или что жить в нужде и бедности, но честно лучше, чем жить в богатстве, но не благопристойно, а желают как раз обратного. Поэтому следует того, кто говорит сообразно со своими желаниями, заставлять высказывать открытые мнения, а того, кто говорит в согласии с открыто высказываемыми мнениями, — сообразно с его утаенными желаниями. Ибо и в том и в другом случае он вынужден будет говорить не согласующееся с общепринятым, ведь ему придется утверждать противоположное или открытым или скрытым мнениям.

Самый распространенный топ заставить говорить не согласующееся с общепринятым, какой применяет Калликл в сочинении «Горгий» и который все древние считали удачным, — это сопоставлять то, что согласно природе, с установленным, ибо, говорят, природа и установление противоположны друг другу, и справедливость, [например], хороша по установлению, а согласно природе нехороша. Поэтому следует тому, кто говорит исходя из согласного с природой, возражать исходя из установленного, а того, кто говорит исходя из установленного, подводить к [доводам], исходящим из согласного с природой. Ибо и в том и в другом случае они вынуждены будут говорить не согласующееся с общепринятым. Древние же считали, что согласное с природой истинно, а большинству людей правильным кажется установленное. Таким образом, ясно, что они, так же как те, кто теперь ведет спор, пытались или опровергнуть отвечающего, или заставить его говорить не согласующееся с общепринятым.

Некоторые вопросы таковы, что ответ на них неправдоподобен в обоих случаях, например вопрос, кого следует слушаться — мудрых или отца, или что следует делать — полезное или справедливое, или что предпочтительнее — терпеть несправедливость или причинять вред [другому]. Так вот, следует заставить собеседника утверждать то, что противно мнению большинства и мудрых. А именно, если кто-то говорит так, как то, кто занимается рассуждениями, то следует заставить его утверждать то, что противно мнению большинства, а если он говорит как большинство — то, что противно мнению мудрых. Говорят ведь последние, что счастливый обязательно справедлив, а для большинства неправдоподобно, чтобы властелин не был счастливым. Впрочем, доводить до такого рода неправдоподобного — это то же самое, что заставлять говорить противоречащее согласному с природой и установленному, ведь установленное — это мнение большинства, а мудрые говорят, исходя из согласного с природой и согласно истине.