Вхождение в гражданскую жизнь

Я был уже отцом семейства, мне надо было работать, но и, вроде бы, надо было учиться в ВУЗе. Что касается работы, то меня сразу привлекло приглашение, обращённое к демобилизованным военнослужащим и расклеенное в вагонах метро, поступать на курсы помощников машинистов (условия работы, зарплата), но бдительные работники отделов кадров всех депо, в которые я обращался, этого не допустили. Альтернативой этой работе показалось поступление на курсы водителей троллейбуса (призывы к этому были тоже расклеены в соответствующих местах). Такая работа, видимо, была не столь защищаемой от нежелательного элемента, и меня приняли на курсы в 1-ом троллейбусном парке. Окончил я их к началу 51-го года и приступил к самостоятельной работе на 10-ом маршруте в самую зиму, когда это для новичков особенно сложно.

Моими учителями были Андрей Иванович Серёгин и Владимир Брусенцов, которых всегда вспоминаю с удовольствием и благодарностью.

Наученный опытом взаимодействия с кадровиками метро, я обошёл ряд приёмных комиссий ВУЗов и взял у них бланки анкет, с которых всегда начинался разговор о зачислении в абитуриенты. Из всего, что я взял, нашлась одна анкета, которая позволяла рассчитывать на успех: анкета для поступления в Московский городской педагогический институт им. Потёмкина (был такой советский деятель на ниве народного просвещения). В ней были вопросы об образовании, партийности, национальности, но ничего о родителях, партвзысканиях, о том, состоял ли ранее … Я в анкетах никогда не врал и в данном случае, честно ответив на все вопросы, был допущен к экзаменам, сдал их и был зачислен студентом вечернего отделения физико-математического факультета (как участник войны – вне конкурса, хотя, может быть, его и не было).

Это тоже, по-своему, удивительно: школа была при авиационном заводе в Филях, и если уж оберегать кого-то или что-то от «чуждого элемента», то, в первую очередь, именно такие объекты и такие «контингенты». Когда я начал работать учителем математики в старших классах этой школы, то естественно, общался с учившимися в ней рабочими, бригадирами и мастерами, и, как классный руководитель, даже посещал их на рабочих местах по планам школы, согласованным с соответствующими службами завода.

Педагогический коллектив школы, состоящий, в основном, из немолодых дам, принял меня настороженно. В данном случае дело было не в анкете, коллег смущало то, что я попал в школу прямо от шоферской баранки, получив диплом на вечернем отделении института. А об эффективности «вечернего» обучения педагоги школы рабочей молодёжи знали по собственному опыту. Мои скромные математические таланты, позволявшие мне иногда преподносить на уроках материал чуть-чуть иначе, чем в учебнике, часто присутствовавшие на уроках (вроде бы, для обмена опытом) старшие товарищи, затем, при разборах, подвергали, мягко говоря, критике. Мне настойчиво предлагалось не умничать, а строго придерживаться текстов учебников. Директор В.И.Германов был разумным человеком и, насколько я понимаю, мне доверял, но, к сожалению, был историком.

Характерный пример к сказанному, вызвавший крупный конфликт (который внятно так и не был разрешён), произошёл на экзамене в 8-ом классе. Ученица должна была рассказать, как подсчитать площадь треугольника. Как известно, она равна половине произведения длины его основания на длину высоты. Но можно сказать, например, что она равна произведению половины длины его основания на длину высоты. В учебнике Киселёва была дана какая-то одна формулировка. Ученица назвала равноценную. Принимающая экзамен учительница ответ забраковала и предложила ещё подумать. Ученица не догадалась - что хочет экзаменатор. Немного подождав и видя, что ей грозит незаслуженно низкая оценка, я, ассистент на этом экзамене, попробовал осторожно высказаться, что ответ был правильный, но это делу не помогло. После экзамена мне было сказано, чтобы я заглянул в учебник. Я взывал к здравому смыслу, призывал включиться в этот научный спор других учителей и завуча, но не преуспел. Учительница разволновалась, плакала и говорила, что её стаж 30 лет, а каждый шофёр … Таков бывал уровень преподавания в столичных школах.

Тем не менее, работа шла своим чередом, мой сокурсник по институту помог мне устроиться по совместительству ассистентом на кафедру математики Пищевого института, где я без приключений проработал два семестра. Подошёл 56-ой год. Состоялась реабилитация отца. Благодаря случаю (вернее – наложению нескольких случайных встреч) я получил предложение поступить на работу в Лабораторию двигателей Академии наук СССР на инженерную должность. Хотя инженерного образования у меня не было, предложение показалось очень соблазнительным. Но – анкета. Из трёх, порочащих человека пунктов этого важнейшего документа один уже был устранён, один был неустраним в принципе, третий – можно было попробовать. С нынешних позиций это желание, может быть, выглядит «неоднозначно». Я смолоду понимал суть того, что происходило в стране, имел ясное представление о роли партии и перспективах в деле «построения коммунизма», но откровенно считал, что власть мне «должна» и что и с партийным билетом смогу быть честным человеком, полезным для того конкретного дела, которым буду заниматься. Одним словом, не будучи убеждённым коммунистом, я решил восстановить своё членство в партии. В этом деле мне очень помогли директор В.И.Германов, секретарь парторганизации школы и бывший сослуживец по военной службе Анатолий Крючков. Обстановка в стране была благоприятная и в 57-ом году я был «восстановлен» (одновременно с отцом; было, оказывается, и такое посмертное мероприятие). А с сентября этого года - принят на работу в Лабораторию двигателей на должность старшего инженера с окладом в 1100 рублей.

Здесь можно отметить, что с этой даты и до выхода на пенсию с 1-го января 2005 года я не менял место работы «по собственному желанию». Все же многочисленные перемещения по предприятиям и должностям (в Трудовой книжке 40 соответствующих записей!) происходили в связи с различными реорганизациями в системах АН СССР, Минсредмаша СССР, Минатома России, Госкомчернобыля России и МЧС России.

Директором Лаборатории двигателей был академик Борис Сергеевич Стечкин, так похвально упомянутый «В круге первом». Начальником её 2-го отделения – доктор технических наук А.И.Михайлов (работавший здесь по совместительству, будучи директором ВИНИТИ). Одно из направлений тематики отделения – исследования в области интенсификации теплообменных процессов в устройствах «спецназначения». Руководили этим направлением начальник отдела к.т.н. В.В.Борисов и Эльвин Консантинович Калинин (который числился начальником стендовой установки, т.к. академические ставки для научных сотрудников без учёной степени были ниже). Фактически на эту должность взяли именно меня. В моём ведении и подчинении был т.н. 12-ый бокс, в котором работали, кроме меня, четыре механика, в том числе Василий Иванович Манышкин, Василилий Алексеевич Киселёв, Груша, и ещё один молодой, только что демобилизованный парень. Их работа заключалась в изготовлении, монтаже и обеспечении проведения испытаний вариантов теплообменных элементов экспериментальной установки, которая была в монтаже к моменту моего появления в боксе. Кроме последнего, эти механики были опытными, высококлассными специалистами, ранее работавшими на объектах ракетной техники, уволенными оттуда за чужие грехи. Я снова попал в трудное положение, на этот раз – в связи с недостатком технической грамотности. Но, с помощью окружавших меня сотрудников и, в первую очередь, механиков бокса, мне удалось выйти на приемлемый уровень знаний в этой узкой области в короткое время, без заметного ущерба для порученного мне дела. Мне очень везло на хороших людей. А затем – начался мой первый профессиональный спор. К сожалению, с человеком, который и привёл меня в Лабораторию и которому я, таким образом, обязан своей дальнейшей судьбой. Он закончился «победой по очкам» Э.К.Калинина, сумевшего предмет спора оформить в научное открытие и впоследствии на этой базе стать доктором наук. Я же – лишь опубликовать статью в трудах Лаборатории, в которой показано, что заявляемый этим открытием уникальный эффект, якобы позволяющий только с его помощью достигать нужную экономичность интенсификации теплообмена, реализуется обычными, известными в технике средствами. И предложена оригинальная расчётная методика для оценки этого эффекта. При этом, из-за реорганизации Лаборатории и уничтожения почти всего тиража выпуска этих трудов (я видел его кипу валяющейся около помойки во дворе организации, которая уже имела другое наименование), до широкого круга специалистов статья эта, скорее всего, не дошла. Но зато, с этого времени я почувствовал себя полноценным младшим научным сотрудником, каковым уже и являлся по штатному расписанию.

Некоторые детали этого спора. Открытие, о котором идёт речь, зарегистрировано, вероятно, в 80-е годы под № 242 (точного его названия и состава авторов не знаю, располагаю сейчас лишь популярной статьёй А.Анатольева «Вихрь экономит металл» в журнале «Знание – сила» от февраля 1982 г.). Статья же «Об одном методе сравнения поверхностей теплообмена» опубликована в Трудах Института двигателей АН СССР, выпуск 4, «Теория, конструкция расчёт и испытание двигателей внутреннего сгорания», изд. АН СССР, М., 1962, хотя события развивались в 58 – 59 гг. и она была написана еще в Лаборатории именно в это время. Реорганизация Лаборатории в Институт произошла после 60-го года. Содержательную часть спора можно узнать из этих публикаций, а события развивались так, что я, с полного одобрения Э.К., предложил модернизацию экспериментальной установки, позволяющую повысить точность измерений, требуемых для подтверждения наличия или отсутствия прогнозируемого результата. Установка была изготовлена, смонтирована и, неожиданно для Э.К., показала отрицательный результат, после чего велено было установку демонтировать, полученные результаты в отчётные документы не вносить, а меня перевели на другой участок работы. Надо ещё сказать, что этот конфликт протекал на достаточно низком уровне и до руководства Лаборатории – Института не дошёл.

В 1960 году в Институте были сформированы из числа его сотрудников новые подразделения, которые, по заданиям Конструкторского бюро С.П.Королёва, должны были решить некоторые задачи энергетического обеспечения проектируемых космических объектов. Мне было предложено войти в одно из таких подразделений, которое формировал учёный секретарь института Борис Никитич Маркарьян. Из перечня полученных задач новая группа, по согласованию с другими группами и руководством Института, выбрала тему «Исследование и разработка устройств термоэмиссионного преобразования тепловой энергии в электрическую». Особенностью этой темы было то, что она была для специалистов в области двигателей «обычных» транспортных установок наиболее далёкой от их теоретических и практических знаний. И весь состав группы, в том числе, конечно, и я, приступил к этой теме «с нуля». Изначально в группу вошли ещё Иосиф Маркович Рубанович, Владимир Семёнович Золотаревский, Сима Евсеевна Островская и ещё один сотрудник. Весь первый (1960-ый) год группа осваивалась с проблемой. И уже в начале июня смогла выступить со своей точкой зрения на неё на межведомственном семинаре в Институте радиотехники и электроники АН СССР. Выступление вызвало «здоровую» дискуссию, получившую отражение в журнале «Радиотехника и электроника», том 5, № 12, 1960 (статья «О влиянии разности работ выхода электродов термоэлектронного преобразователя на его выходные параметры», авторы Гродко, Золотаревский, Маркарьян, Рубанович и письмо в редакцию проф. Н.Д. Моргулиса). До 62-го года, когда Институт был передан из Академии наук в Государственный комитет по использованию атомной энергии («открытый подъезд» Минсредмаша), группа выполнила ряд теоретических и экспериментальных работ, к которым проявляли постоянный интерес заместитель Главного конструктора Мельников и его сотрудники Бравальский, Владимир Кошелев и др. А группа пополнилась чрезвычайно полезными сотрудниками: мастером на все руки Константином Семеновичем Кузнецовым и стеклодувом высшей квалификации Виктором Семёновичем Грибковым. С их помощью (т.е. их руками) удалось получить принципиально новые экспериментальные результаты по абсорбции паров цезия на горячих поверхностях тугоплавких металлов и, как следствие, рекомендации к выбору наиболее эффективных материалов и температурных режимов для энергетических установок. Работы эти были «закрытыми», заказчик, как положено, получал в обусловленные сроки отчёты о достигнутых результатах, но естественное желание авторов публиковать их (разумеется, только физику явлений) в открытой печати пресекалось руководством Госкомитета в ущерб не только «заинтересованным лицам», но и престижу Государства.

Как пример, можно привести ситуацию с попыткой опубликовать в журнале «Радиотехника и электроника» статьи «О возможности эффективного термоэлектронного преобразования энергии при температурах 1500 – 1700 °C», и «О влиянии работы выхода эмиттера на выходные параметры термоэлектронного преобразователя» авторов Гродко и Маркарьяна. Первая из них в ноябре 61-го года была доложена на 10-ой Конференции по катодной электронике в Ташкенте с разрешения начальника Управления Госкомитета Юрия Ивановича Данилова, но не пропущена им в печать в марте 62-го (статья была уже набрана для корректуры, но набор был рассыпан). Вторая в феврале 62-го года была направлена в Госкомитет, который разрешил её публикацию в усечённом виде: надо было изъять из неё результаты экспериментов с наиболее эффективными эмиттерами, в частности, с рением, что и вносило в работу существенную новизну. В разрешённом же виде статья научного интереса не представляла и в журнал не передавалась. В результате такой, ложно понимаемой пользы для защиты государственных интересов был потерян приоритет Страны в данном направлении исследований. В мае 62-го года в журнале Martin Nuclear Report (Vol. 20, No. 5 – May, 1962) была опубликована статья Thermionic Efficiencies Increased. New Emitter Materials Operate at Low Temperature, которая фактически закрепила этот приоритет за США.

В 1962 году Институт был преобразован в ОКБ, главным конструктором которого был назначен, с подачи Б.С.Стечкина, Доминик Доминикович Севрук, прошедший вместе с ним школу «шарашки» (той же, в которой побывал и С.П.Королёв). Новый «главный» привёл с собой большой коллектив своих сотрудников по предыдущей работе, разогнав при этом, такое же большое количество сотрудников института, начиная со своего старшего товарища и покровителя Бориса Сергеевича. Команда Д.Д. вела себя как на оккупированной территории и продержалась на ней два года. Новым главным конструктором поставили Сергея Андреевича Пашкова, после чего работа на предприятии нормализовалась до новой реорганизации в 71-ом году.

Наступил 71-ый год. «Конкурирующая организация» – Всесоюзный научно-исследовательский институт радиационной техники (ВНИИРТ) Министерства среднего машиностроения СССР – сумела таки отобрать у ОКБ «Заря» тематику, связанную с разработкой теории и конструкций автономных источников электроэнергии на основе радионуклидов в качестве первичной энергии. Отобрать вместе с сотрудниками и лабораторным оборудованием. У сотрудников, впрочем, спрашивали согласия. Для меня это был трудный выбор. Вероятно, я решил этот вопрос, с точки зрения своих шкурных интересов, неправильно, но, вопреки планам нового главного конструктора ОКБ Евгения Васильевича Куликова (впоследствии – заместителя Министра, наказанного за аварию на ЧАЭС) переориентировать мою лабораторию на «реакторные» задачи, решил переходить, даже без своих основных сотрудников. На новом месте Б.Н.Маркарьян и я стали начальниками лабораторий (он – разрабатывающей, я – экспериментальной) в отделе радиоизотопной энергетики Григория Михайловича Фрадкина.

Директором института в это время был С.В.Мамиконян, вскоре сменённый Александром Сергеевичем Штань. Направление энергетики курировал заместитель директора Валентин Михайлович Кодюков. Другие начальники лабораторий этого отдела – Л.А.Острецов, А.И.Рагозинский, В.А.Кремнёв, В.А.Жарков. Начальниками групп в моей лаборатории были В.М.Калманович, В.Н.Бердочников, В.Г.Ефремов (последний - до перевода лаборатории в другой отдел).

Пятнадцатилетняя (до 86-го года) моя работа в этом качестве, при некоторых внутренних перестановках (на какое-то время моя лаборатория переводилась в полном составе в другой отдел), была продолжением работ в предыдущей организации с добавлением большого объёма исследований и испытаний радионуклидных источников электроэнергии для наземных и подводных объектов гражданского и военного назначения. Силами лаборатории, совместно с представителями военной приёмки, проводились т.н. предварительные и приёмо-сдаточные испытания образцов изделий, передаваемых заказчикам для натурных испытаний и эксплуатации. Сотрудники лаборатории регулярно выезжали на места проведения этих работ. Работа в лаборатории относилась к особо вредным «по первому списку», но, надо сказать, что за всё это время каких-либо неприятностей, связанных с переоблучением персонала или нарушением Правил радиационной безопасности не произошло.

Даже случай, имевший место при натурных испытаниях ячейки термоэмиссионного источника электроэнергии в НИИ ядерных реакторов (в г. Мелекесс), когда из-за неполадки при монтаже устройства, снаряжённого кюрием-242, грозившей срывом долго готовившихся дорогостоящих и «приоритетных» испытаний, мне пришлось лезть в «горячую камеру», окончился благополучно.

Но лично я, как руководитель подразделения, получил богатый «бумажный» и практический опыт в области противорадиационной защиты работников радиационно-опасных объектов и населения, который пригодился позже, при работе в системе МЧС.

Я был единственным начальником лаборатории, не имевшим учёной степени, и, по условиям того времени, имел право занимать эту должность без защиты диссертации не более трёх лет.

Надо сказать, что моё отношение к порядку присуждения учёных степеней на основании собственных наблюдений процедуры «остепенения» было резко отрицательным. По крайней мере в области технических наук, как правило, выставлялись на защиту и успешно защищались работы уровня технических проектов, не содержащие ни в малой степени того, что можно было бы квалифицировать как научное исследование. Более того, известные мне ведомственные НИИ научными исследованиями фактически и не занимались и представляли собой скорее конструкторские бюро с «недоразвитой» организацией производственного процесса, установленного для «настоящих» ОКБ. Сотруднику, который, по мнению руководства, «созрел» для защиты, предлагалось оформляться в заочную аспирантуру и давался «зелёный свет» для написания диссертации на основе какой-либо одной разработки, которой занималось его подразделение, если имелась в виду кандидатская диссертация, или нескольких, если – докторская. (Я даже пытался участвовать в дискуссии по этому вопросу, проводившейся «Литературной газетой». И даже читал в ней высказанные мной мысли под другой, правда, фамилией). В те времена было много высказываний по этому вопросу и «высоких» лиц. Даже Хрущёв как-то сказал что-то в том смысле, что «платить надо не за звания, а за знания». И было общее ожидание каких-то перемен в этой части. Поэтому я всё не форсировал своё движение в этом направлении, но в сложившейся ситуации тянуть больше было нельзя (а жизнь показала, что и ждать-то было нечего).

И, выбрав из ряда выполненных при моём решающем участии работ несколько тем (насколько я сейчас помню – семь), отличавшихся наибольшей, по моему мнению, «наукоёмкостью», я «смонтировал» обзорную работу и представил её на защиту. Коллеги по работе, не высказываясь отрицательно по существу этого материала, обращали моё внимание на то, что она для кандидатской диссертации «переразмерена» - при «нормальном» для такой работы объёме (около 150 стр.) она содержит слишком много материала, и лучше оставить большую его часть для следующего этапа. Но я оставил её в исходном виде и, без отрицательных мнений оппонентов и членов учёного совета, «защитился» в марте 74-го года, почти в пятидесятилетнем возрасте. Защита, как и сами работы, была «закрытая». И это тоже было, по большому счёту, неправильно и не нужно ни мне, ни этому направлению исследований. Официальными оппонентами на этой защите были Руководитель НПО «Красная Звезда» д.т.н. Г.М.Грязнов и профессор МАИ д.т.н. Л.А.Квасников.

Характерной чертой «защит» того времени (и, боюсь, – нынешнего), было не только отсутствие требования «мировой» новизны представляемого материала, но и неверие в то, что он заслуживает внимания, если в «той» научной литературе ему нет подтверждения или он не имеет в ней аналогов. И на моей защите некоторые результаты такого рода были восприняты с определённой долей сомнения. А в наибольшей степени это проявилось при моей попытке преодолеть следующий «защитный» этап.

Чтобы закрыть обсуждаемую здесь тему, можно добавить к этому события, отстоящие от описанных на 10 лет. Приблизительно к этому времени у меня сложилось впечатление, что я созрел для некоторых серьёзных обобщений в области термодинамики частиц, несущих электрические заряды, тем более, что специальная, доступная мне литература подобных попыток не содержала. На основе наших с Б.Н.Маркарьяном работ (который, к несчастью, скончался в 83-ем году), я подготовил рукопись монографии с названием: «Введение в электротермодинамику», доложил её содержание на научных семинарах во ВНИИРТе и в МАИ (на кафедре 208) и, с положительными, в основном, отзывами отнёс её в «Энергоатомиздат» (главным редактором был Г.Г.Малкин). В этом издательстве представляемые рукописи рассматривали редакционные советы (кажется, они так назывались) по узким научно-техническим направлениям. Рукопись, о которой идёт речь, была передана в совет «под эгидой» Института высоких температур АН СССР, конкретно, - проф. Шпильрайну Эвальду Эмильевичу. В течение трёх лет, насколько я мог понять, рукопись не читалась, каких-либо замечаний по частностям и в целом ни в издательство, ни мне не сообщалось, а когда я надоел своими напоминаниями, был получен официальный ответ из издательства: «От принятия предложения воздержаться в связи с узостью темы и ограниченным кругом читателей» (выделено мной). Учитывая безусловную новизну проблемы, этот аргумент был абсолютно нелепым, особенно для организации, авторы из руководства которой (акад. В.А.Кириллин, В.В.Сычёв, директор ИВТ А.Е.Шейндлин), во введении к изданной ими монографии «Техническая термодинамика» написали: «… мы намечаем в ближайшие годы опубликовать несколько книг, посвященных изложению основ и различных разделов термодинамики. Изложение каждой книги предполагается построить таким образом, чтобы ею можно было пользоваться «автономно», без привлечения других книг этой серии». Я проявил настырность и, по моей просьбе и при содействии проф. Л.А.Квасникова, рукопись рассмотрел другой совет – под председательством акад. Н.Н. Пономарёва-Степного (Институт атомной энергии). И, несмотря на его положительную рекомендацию, ответ издательства, на этот раз за подписью его директора С.П.Розанова, был таким же. Правда, ещё было добавлено, что издательство может рассмотреть вопрос об издании этой работы «на заказных условиях за счёт заинтересованных организаций с передачей им необходимого тиража». В те времена это было не принято, и я забрал свой труд, который, в случае его публикации, считал возможным представить на защиту для соискания следующей научной степени. Вероятно, я не исчерпал в этом направлении всех возможностей, но наложившаяся на эти заботы очередная производственная реорганизация отвлекла меня от дальнейших усилий потешить своё тщеславие.

Столь многословное описание весьма частного события приведено здесь в качестве иллюстрации к сказанному выше. Полагаю, что и уважаемых сотрудников ИВТ АН СССР, и издательство остановило то, что подобные работы за рубежом ещё не публиковались. Причём первые, написавшие в своей «Термодинамике», что им не известна физика термодинамических процессов в системах с заряженными частицами, даже не воспользовались возможностью обсудить с автором попавший к ним материал. Настолько они не верили в отечественные возможности «создать новое научное направление», как того требовал в то время (не знаю – как сейчас) «докторский» уровень научных исследований и публикаций.

В 75-ом году скончался начальник отдела Г.М.Фрадкин, началась тихая борьба за эту должность, в которой сперва победил А.А.Пустовалов, а моя лаборатория в полном составе оказалась в отделе общих испытаний, руководимом Евгением Александровичем Жуковским. Для дела это было не лучшим решением, а лабораторию превращало из научно-исследовательской в чисто испытательную. Но А.А., перессорившись с большинством сотрудников отдела, не удержался в кресле начальника и через непродолжительное время уступил его Б.Н.Маркарьяну, который, в свою очередь, помог лаборатории вернуться на своё место. На почве испытательной составляющей в работе лаборатории у меня периодически возникали трения с заместителем директора института В.М.Кодюковым. Дело в том, что мне по должности приходилось бывать председателем комиссии по проведению предварительных испытаний, которые чаще выявляли в завершаемых разработках какие-либо недоработки, чем проходили гладко, без замечаний, что грозило невыполнением заданных сроков и, в частности, бросало тень на качество руководства этой деятельностью. Ко мне В.М. вообще относился, несмотря на то, что уже несколько лет наш коллектив работал под его началом, как к представителю конкурирующей организации, и мои протокольные замечания о выявленных отклонениях от заданных параметров в процессе предварительных испытаний воспринимались им, думается мне, как злорадство и намерение доставить лично ему неприятность. Но внезапная смерть Б.Н.Маркарьяна летом 83-го года, показалось мне, изменила его оценку степени моей полезности для общего дела: я получил предложение приступить (временно) к исполнению обязанностей начальника отдела. Что я и делал до возвращения из отпусков всех начальников лабораторий. После чего состоялась «демократизированная» процедура назначения на вакантную должность на совещании у директора института. В.М. предложил назначить на эту должность В.А.Чечурова, одного из начальников лабораторий (к этому времени из шести начальников, перечисленных выше, остался я один). А директор предложил четырём из них (кроме двух претендентов) проголосовать за меня или Чечурова. Счёт оказался 2 : 2. В этих условиях я свою кандидатуру, к удовлетворению обоих начальников, снял. После этого, до 86-го года работа потекла в прежнем режиме, хотя лично для меня смерть Маркарьяна была потерей, более чем серьёзной. Это был единственный за всю мою «научно-исследовательскую» деятельность совместимый со мной (или – я с ним) специалист, соавторство с которым доставляло полное удовлетворение и, прямо сказать, удовольствие, надеюсь, не только мне.

Этот год стал переломным в большом и в малом: началась «перестройка», случилась авария на ЧАЭС, научных работников разделили на главных, ведущих, старших, просто научных и младших научных сотрудников.

Прежнее их деление на старших и младших имело определённый смысл. Старший (в идеале) должен был быть способным сформулировать новую научную задачу и уметь представить себе – как её решать, а младший, – в рамках этих представлений, выполнять на современном уровне теоретические или экспериментальные исследования. Новая же их «классификация» создавала фактически престижную шкалу чиновничьего типа, имевшую, однако, для научных работников тот положительный аспект, что давал им возможность обеспечивать рост своего материального положения без перехода на административную работу.

Всё это сказалось, так или иначе, и на моей дальнейшей судьбе. Во-первых, мне представился случай уйти с конфликтной (с В.М., а не с коллективом) должности без потери в зарплате на должность ведущего научного сотрудника. Во-вторых, директором мне было сделано предложение перейти из отдела во вновь создаваемую при нём «группу системного анализа», модное в то время мероприятие, цель которого – анализировать возникшую в связи с глобальной радиационной аварией ситуацию и разрабатывать рекомендации по адекватной реакции на новые чрезвычайные «вызовы». Новая должность – ведущий научный сотрудник – выглядела, действительно, престижно: в НИИ, численностью более 3,5 тысяч сотрудников, её поначалу дали только трём (докторам наук Афанасьеву и В.Я.Габескирии, и мне). Переход в новое подразделение, также поначалу, представлялся в научно-производственном отношении интересным и перспективным. Кроме того, доставил мне неожиданную «приятность» для мелкого тщеславия: В.М., узнав об этом, очень на меня обиделся - что же, мол, без меня будет с работами, которые так «нормально» двигались.

Здесь, в порядке ещё одного отступления, можно заметить, что, с точки зрения руководства любого коллектива, его состав складывается из сотрудников своих, полезных, бесполезных и вредных. Свои, при этом, могут быть и полезными, и бесполезными, и вредными, но такими, с которыми начальству комфортно и на работе, и вне неё. Полезные могут быть неприятными, даже противными, но нужными в данное время для работы. Две последние категории, бывает, приходится терпеть по тем или иным обстоятельствам. Я лично никогда не был своим, но, надеюсь, чаще всего меня относили ко второй группе.

Инициатором создания группы системного анализа выступил Александр Арменович Тер-Сааков, профессор, доктор физ.- мат. наук, бывший во ВНИИРТе начальником отдела информации. В группу, формально им возглавленную, но пущенную в «свободное плавание», кроме меня вошли В.Я.Габескирия, В.П.Бовин, В.П.Терентьев, Л.С.Галина и В.Н.Хорошев, «закрывшие», в основном, всю обширную тематику института. Жизнь показала, что эта игрушка не только оказалась ненужной, но и беспокойной для её создателя. Первое же задание – оценить мировой уровень научно-технических достижений применительно к ведущимся институтом разработкам и предложить пути его достижения там, где имеется заметное отставание от него, было выполнено тщательно, достаточно квалифицировано и вполне простодушно. Результаты представленного исследования начальству института и подразделений, разумеется, восторга не вызвали. Интерес к группе стал угасать, отношения с подразделениями испортились, и группа в течение четырёх лет работала «на холостом ходу»: развивала свои соображения в части достижения и преодоления существующего «мирового уровня» в наиболее перспективных направлениях радиационной техники, проводила семинары, которые охотно посещал директор. Но – без каких-либо практических последствий. Последним вкладом в актив группы явилось участие в обсуждении нового наименования института. Вариантов было много, в конце концов он был назван «ВНИИ технической физики и автоматизации» (ВНИИТФА). Таким образом, было решено «спрятать» от широкой общественности причастность института к радиационной технике и отмежеваться от чернобыльских проблем. Но, в связи с этим, оказалась уместной инициатива хитроумного Тер-Саакова преобразовать группу в «проблемную лабораторию» по вопросам изучения радиационных аспектов аварии на Чернобыльской АЭС с тайным прицелом выделить её в самостоятельное предприятие. Лабораторию образовали в 90-ом году, а в следующем 91-ом тайный план начал реализовываться самым неожиданным образом. Трагедия распада СССР породила новые государственные властные российские структуры и, в частности, Госкомчернобыль Российской Федерации.

В процессе этого распада, когда, под напором изнутри и извне, руководство Страны и КПСС, последовательно сдавало все позиции в части государственного и партийного устройства, обеспечивавшие до того времени прочность и целостность всей конструкции, и, в частности, соответствующим партийным решением отказавшись от положения, что члены КПСС могут выходить из её рядов только по инициативе сверху (т.е. путём исключения из её рядов), я вернул партии свой партбилет, полагая, что её нынешняя «стратегия» – не на благо не только народу, как ранее, но и государству в целом.