ИЗ ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ ЖАНРА ЛИТЕРАТУРНОГО ПОРТРЕТА

На развитие словесного портретирования в мемуарно-автобиографических сочинениях второй половины XVIII века свое влияние оказали также успехи отечественной живописи, прежде вcero, камерного портрета, где первый план предоставлен не общественной, а частной жизни человека, нравственным ценностям личностного бытия. Серьезно повлияло на развитие камерного словесного портрета учение Иоганна Каспара Лафатера, согласно которому, существует возможность постигнуть характер человека по его внешнему облику, строению головы, очертаниям тела, лица. И хотя многие русские мыслители, в том числе Николай Карамзин и Александр Радищев, скептически отзывались о "научности" этого метода, теория Лафатера подпитывала развитие литературного портретирования.

Русская мемуарно-автобиографическая литература требовала, с одной стороны, правдивости и точности деталей портрета, с другой стороны - предельной обобщенности, узнаваемости героев по внешним типовым призна­кам. Граф Б.П. Шереметев - если не первый, то одним из первых в России -стал одеваться по-европейски. Описывая его пребывание в Вене, "Записка путешествия генерал-фельдмаршала... графа Бориса Петровича Шереметева..." между прочим отмечает, что он был приглашен цесарем на обед и поехал во дворец, "убрався в немецкое платье". Там же сообщается, что на третий день по возвращении в Москву боярин был на банкете у Ф.Я. Лефорта "во упрании францужском", то есть, вероятно, не только во французском платье, а и в парике. Несомненно, составитель "Записки", а значит и редактировавший ее боя­рин ввели этот момент в свой рассказ потому, что считали его явлением необычным в русской жизни, и, конечно, со стороны Б.П. Шереметева проявилась в данном случае не столько привычка к иноземному платью, сколько желание продемонстрировать "европеизм". Главная мерка, с которой он подходит к людям - являют ли они "прямой образ человека". По должности ему пришлось отправлять в ссылку крупнейших государственных деятелей предшествующего царствования: Остермана, Левенвольда, Миниха, Головкина, судьба которых искренне трогает его.

Мемуаристы екатерининской эпохи оставили парадные портреты не только знатных особ, но и людей менее знаменитых, а то и вовсе неизвестных. Так, А.Т. Болотов с искренним удовольствием описывает гвардейских унтер-офицеров из личной охраны императрицы. Писатель не приводит описания лиц или деталей личного портрета, ха­рактера русских кавалергардов - для него важно показать внешний облик стражей русской императрицы и то общее отрадное впечатление, которое про­изводили их молодость, красота, сила. Убеждение в абсолютной ценности рус­ской гвардии не требует детального описания, ибо ей априори присвоены лучшие черты сословия и нации в целом.

Этикетные характеристики сопровождают рассказы о большинстве знакомых поручику Болотову офицеров. Эти портреты внеличностны, схематичны, это нечто вроде модели русского служилого дворянина. Бо­лотов выделяет наиболее характерные, с его точки зрения, черты полковой верхушки: "добрый", "разумный" "тихий", "смирный", "добродетельный", "хороший". Изредка в портретных описаниях появляются индивидуальные, как правило, биографические, приметы: "породой швейцарец", "воспитанный в кадетском корпусе", "немолодых лет", однако они не меняют общего парад­ного тона портрета, выдержанного в традициях сентиментального искусства, где главный акцент делается не на деловые качества героя, а на его нравствен­ные добродетели.

Во второй половине XVIII века, когда мундир определял положение светского чиновника или армейского (гвардейского) офицера, внимание литерато­ров часто переключается с обладателя мундира на сам мундир и его знаки от­личия. Одежда определяла профессиональный, рели­гиозный, национальный статус ее владельца, представляя собой явление соци­ального и культурологического порядка. На развитие поэтики словесного портрета повлияла традиция европейского "костюмного жанра" и этнографи­ческих ученых путешествий. Художники и ученые основное внимание уделя­ли особенностям одежды, а изображению "лика" отводили второстепенную роль. Отсюда некая бесплотность парадного портрета, фиксация общего, соци­ально и национально обусловленного в человеке.

Парадный портрет в русской мемуаристике выполняет две функции; первая, панегирическая, связана с этико-эстетической cтороной художественного творчества и дает оценку действующему персонажу. Вторая - информативная, передает сведения о придворном или армейском этикете, указывает на атрибутику власти. Считается, что для панегирического портрета обя­зательна идеализация, ибо писатель изображает не то, что видел, а то, что ему следовало видеть или хотелось видеть, то есть не сущее, а должное. В русской автобиографии эти каноны нарушаются уже мемуаристами второй половины XVIII века.

Разумеется, огромное значение придавалось костюму в придворной жиз­ни. Очень подробно рассказывает о своих нарядах Екатерина II. Зачастую эпи­зоды ее мемуаров, посвященные этой теме, содержат в себе не только описа­ние платьев, но и некоторые обобщения, можно сказать, политического харак­тера. Такой авто­портрет далек от официальной парадности, его никак не назовешь внеличностным. Зато обилие деталей, эмоциональность, определенная доля кокетства и юмора свидетельствуют об отказе мемуаристки от этикетных канонов.

Я.П. Шаховской характеризует человека прежде всего как деятеля, "патриота", М.В. Данилов же одним из первых пытается охватить все многообразие человеческих связей, и портреты у него начинают служить выявлению сложности человеческого характера, социальной характеристике личности. В отличие от французской литературы XVII - XVIII веков, где жанр литератур­ного портрета существовал самостоятельно, русская литература XVIII века подходила к нему, как правило, внутри большого мемуарно-автобиографического повествования, постепенно вырабатывая приемы вос­произведения конкретной личности во всем ее индивидуальном своеобразии.

Риторическая позиция литературы классицизма, позволявшая идеализировать образ монарха, наделяя его всеми мыслимыми добродетелями и совер­шенствами, и лишавшая этот образ индивидуальных черт, в русской мемуари­стике второй половины XVIII века сменяется установкой на воссоздание об­раза индивидуализированного, психологически конкретного.

А вот портрет императрицы Елизаветы Петровны нарисован Болотовым вполне традиционно с точки зрения монаршей идеальности: "Роста она нарочито высокого и стан имела пропорциональный, вид благообразный и величе­ственный, лицо имела она круглое, с приятною и милостивою улыбкою. Цвет лица белый и живой, прекрасные голубые глаза, маленький рот, алые губы, пропорциональную шею, но несколько толстоватые длани, а руки прекрас­ные... Внутренние ее душевные дарования были не менее благородны и изящны. Она имела живой и проницательный ум и столь хороший рассудок, что обо всем могла говорить с основательностью. Благоразумие ее подкреплялось му­жественным постоянством и героической смелостью. Она была набожна без лицемерства и уважала много публичное богослужение. Одежда ее и убранство, также и пиршества, изъявляли хороший ее вкус. Она любила науки и художества, а особливо музыку и живописное искусство... Великодушие ее сердца и признательность к верным ее служителям не мог никто довольно на хвалить. Коротко, она была образцовая монархиня, в которой соединены были все свойства великой государыни и правительницы, хвалы достойной" (Болотов А.Т., 1993, с.350, 351, 325). Первая часть портрета выполнена в камерной манере, вторая - в парадно-официозной тональности. Описание это взято Болотовым "из иностранных писателей", что само по себе симптоматично, ибо указывает на интерес русских писателей к жанру европейского словесного портрета. Отзыв о Елизавете Петровне, содержащийся в записках Н.Р. Дашковой гораздо лаконичнее и намного "чувствительней": "Доброта и очаровательная нежность, которыми ее величество нас осчастливила, до того умилили меня, что мое волнение стало очевидным и своей интенсивностью не могло не ото­зваться вредно на мне" (Дашкова Е.Р., 1990, с.38).

Очень интересны своей наблюдательностью, собственной позицией, неоднозначным отношением к Елизавете Петровне воспоминания о ней Екатерины II. В отличие от упомянутых выше мемуаристов, Екатерина Алексеевна знала о душевных и интеллектуальных качествах "дщери Петровой" отнюдь не понаслышке и могла видеть ее и общаться с ней не только во время парад­ных придворных мероприятий. Сложные взаимоотношения двух женщин, казалось бы, должны были сказаться на тоне мемуаристки, тем не менее в воспоминаниях Екатерины II о Елизавете Петровне сквозит даже некое сочувствие, особенно ярко проявившееся в описаниях внешности императрицы, подчеркивающих ее женствен­ность и грациозность. Как особенность портрета Елизаветы Петровны, выполненного великой княгиней, можно отметить почти полное отсутствие прямых оценок характера и нравственных качеств императрицы.

Появление женских камерных портретов связано с процессом эмансипации человеческой личности и влиянием на русскую дворянскую культуру ев­ропейской куртуазной Поэзии с ее культом Прекрасной дамы. Поэтический образ юной невесты Лорхен, искренне любившей непутевого Григория Винского, воссоздан на страницах его автобиографии. Писатель вспоминает пер­вую встречу с этой девушкой. В екатерининское время в женском интимном портрете отразился процесс резкого расширения сферы прекрасного, сказалась трансформация средневековых нравственных норм и понятий, конкретизиро­вались объекты поэтизации (лицо, одежда, мимика, жест, речь и т. п.).

Ряд обаятельных женских портретов, изображающих принцесс русского двора, содержат "Мемуары" В.Н. Головиной. Среди них портрет принцессы Луизы, будущей супруги великого князя Александра Павловича, и императри­цы Елизаветы.

Из классической литературы в русскую автобиографическую прозу при­шел сатирический (или иронический) портрет. Традиция комических описании была поддержана и активно развита в последнюю треть XVIII века, и в так называемый сатирический этап развития русской литературы, хотя в автобиографической прозе собственно сатирические портреты встречаются редко. Вообще многим мемуаристам XVIII века чувство юмора присуще в полной мере.

Семейный портрет - также новшество в жанре автобиографии второй половины XVIII века. Литература средневековья и первой половины XVIII века подобных портретов не знала, ибо считалось, что семья не играла особой роли в социальной жизни общества. Выдающееся лицо обычно выделяли из толпы. Подробно рассказывая о членах своей многочисленной семьи, М.В. Дани­лов создает в результате своеобразную портретную галерею. Причем это от­нюдь не парадные портреты.

И.С. Кон, размышляя о формировании структуры и содержания индивидуального самосознания, пишет в связи с этим об искус­стве портрета: "А как сложна историко-психологическая интерпретация порт­ретного искусства! Появление портрета - явный признак интереса к человече­ской индивидуальности. Но ведь варьируется и сам тип портрета: портрет мо­жет подчеркивать социально-типические свойства изображаемого лица, его социальный статус и приписываемые его сану добродетели или его особен­ность, неповторимость; раскрывать внутренний мир изображаемого лица или фиксировать свойства его внешности; быть возвышающим или разоблачитель­ным" (Кон И.С, 1978. с. 123). Портреты в записках Данилова принадлежат к первому типу: он выявляет в людях социально-типическое. Говоря о своих родственниках, мелких помещиках, мемуарист сообщает о них множество будничных, но социально значимых мелочей: чем владел, на кем женат, какое приданое за женой получил, и т. д. Лишь рассказ о необычной судьбе женщины-"амазонки" выпадает из общего стиля, кажется вставной новеллой. А.Т. Болотов создал ряд семейных портретов, среди которых выделяются групповой портрет князей Гагариных, в чьем подчинении находился мемуа­рист. Из всей гагаринской семьи доброе слово у писателя нашлось только для Сергея Васильевича Гагарина, сенатора, действительного стат­ского советника. Все остальное его семейство, презрительно относившееся не только к крестьянам и разночинцам, но и к среднепоместному дворянству, писатель критикует за apистократическую спесь. "Все они, - пишет Болотов, или, паче, набиты будучи княжескою спесыо и не удостаивали меня не только своими ласками, но даже вхождением со мною в разговоры... Старший из них князь Василий казался мне совсем недальнего разума и набит даже глупым высокомерием... Князь Сергей был всех их бойчее и самая пылкая и огненная голова, и набит был так много придворною пышностью и спесью, что к нему не было и приступа. Тре­тий, князь Павел, служил тогда в каком-то полку полковником, был также бег­лая и бойкая голова... Четвертый, князь Иван, показался мне сколько-нибудь простодушнее прочих, чему причиною, может быть, было то, что служил он в морской службе и был несколько охотник до наук. Наконец, и самая старушка княгиня показалась мне ни рыбою, ни мясом, и набитою также одною только княжескою спесью, простиравшеюся даже до того, что никогда не удостоила меня не только каким-нибудь приветствием, но ниже словом" (Болотов А.Т., 1993,т.1,с.51).

В созданном Болотовым портрете семьи Гагариных сказалась принципиальная позиция автора, не желающего подробно фиксировать черты недостой­ных людей, от которых ничего, кроме высокомерия, он не видел. Мемуарист ограничился лаконичной характеристикой умственных способностей и нравст­венных качеств своих героев и, не вдаваясь в детали, в качестве "семейной" черты Гагариных выделил их непомерную спесь.

Приемы создания индивидуального портрета у писателей-мемуаристов не имеют характера однонаправленного художественного поиска новых средств выразительности. Иногда встречаются попытки выразить индивидуальное начало в портрете через описание одежды, как, например, делал Г.С. Винский: "В тогдашнем моем наряде и с моим видом всяк почел бы меня разбойником: испачканный кровью халат, изорванная такая же рубаха, почти босый, ибо бывшия на мне для дороги туфли в барахтанье потеряны" (Винский Г.С. 1914, с.50). Индивидуализация портрета может идти через перечень морально-этических качеств repoя, что часто встречается, скажем, в записках А.Т. Болотова: "Офицер Лихарев был человек весьма разумный и в компании веселый и портретные, живописные черты также подчеркива­ло описания. По словам того же Болотова, князь Мышецкий "мужчина был тонкий, но превеликий и сильный и. будучи не­сколько кос, имел и в добрую пору лицо не весьма приятное" (Болотов А.Т. 1993, т. 1, сс.71, 113).

Заслуга А.Т. Болотова - создание в автобиографической литературе портретных очерков. Словесный портрет отца писателя, полковника Тимофея Пет­ровича Болотова, начинается с описания внешности: "Был он роста высокого и собой плотен, лицом был смугловат и кругл, волосы имел черные, глаза большие темно-карие и наполненные некоей благоприятностью, привлекающей к нему с первого взгляда; любовь ото всех. Вид он имел осанистый, был собой взрачен и мог одним видом привлекать к себе почтение; голос имел важным и

степенный, но в произношении слов немного картав. Однако это было почти не приметно". Болотов-сын говорит об "остром и просвещенном разуме" своего родителя, о его хорошем знании немецкого языка. Много вни­мания уделяет автор нравственным качествам старшего Болотова: его порази­тельной честности, откровенности, благородству и справедливости. "Он не умел льстить, - вспоминает сын, - ласкаться, гнуться и согибаться наподобие змеи и потом жалить и язвить или, по примеру кошек, сперва ласкаться и виться около души, а потом вредить и царапать". Основа нравственных прин­ципов полковника, по мнению писателя, — набожность. Характер отца Болотов определил так: "Нрава был он не угрюмого и не слишком веселого". В числе его склонностей: любовь к псовой охоте, верховой езде, игре на флейте и ув­лечение хоровой музыкой. Мемуарист пишет о взаимной любви своих родите­лей, горячей их привязанности к детям, добрых семейных отношениях.

Завершает этот пространный портретный очерк обращение автора к по­томкам: "Вот слабые и немногие черты характера моего родителя... изображая оные, касался иногда самых мелочей и безделок. Я делал сие не без причины. Письма сии назначаются мной не для одних вас, но вкупе и для детей моих и потомков... Для нас... мила и любопытна и самая малейшая черта из жизни наших предков, то и рассудил я заметить все, что я мог только помнить".

При этом Болотов, отнюдь не идеализируя своих родственников, стремит­ся на практике реализовать эстетический принцип подобия натуре. Вот, на­пример, его рассказ о двоюродном деде, полковнике Никите Матвеевиче Боло­тове: "Он был человек немолодых лет и из числа старинных, а не новомодных людей. Житья был честного, но весьма строптивого. Нрав имел горячий, вспыльчивый... почитаем был от всех весьма строгим, но притом своенравным и упрямым человеком. Но что всего хуже, то дух его был заражен непрони­цаемым лукавством, дли которой причины ни с одним человеком не обходился он поверенно, но всегда содержал себя в некотором удалении. С ей порядок с лучшим покрывалом, обходясь с незнакомыми и по-необыкновенною лаской и униженностью, и потом казался ангелом, а не человеком. Но потом оказывалось, когда доходило кому иметь с ним дело ближе или кто, по несчастью, попадался к нему в команду" (Болотов А.Т., 1993, т.1, с.63-64, 67. 101). Мемуарист, которому, по его признанию, сам Никита Болотов ничего плохого не сделал, не лукавит, а честно повествует о двуличности своего ближайшего родственника, раскрывает противоречивость характера деда.

В период господства в русской литературе сентиментализма с его культом высокой нравственности для писателей-мемуаристов актуален вопрос об оцен­ке современников с этологической точки зрения. С этим связаны типичные для болотовских персонажей характеристики: "учитель человек тихий и весьма добрый", "канцелярист характер имел очень добрый и был тихого, скромного, простодушного поведения"; ученик - "малый весьма ветреный и бойкий" (Болотов А.Т., 1993, т. 1. с.49, 73, 495) и т. п. Для писателя важны прежде всего нравственные качества человека, об умственных способностях героев он говорит редко, в отличие от авторов классицистических словесных портретов.

Литературный портрет как жанр мемуарной прозы занимает особое место, так как наиболее убедительное портретное сходство достигается, именно когда писатель выступает в роли мемуариста, которому довелось не только видеть характеризуемого человека, но и общаться с ним, наблюдать его в различных ситуациях, говорить с глазу на глаз. Классики русской литературы рассматривали литературный потрет как данную в форме мемуарного очерка характеристику конкретного человека. Несмотря на индивидуальные особенности осмысления жанра в, и композицию литературного портрета. Запавшие в па­мять наблюдения и впечатления служат материалом, с помощью которого идет тщательный отбор творчестве разных писателей, существо его остается неизменным. Живая натура, познанная в близком общении, определяет и конечную цель, и выбор средств деталей, воссоздающих образы современников. Но, исполь­зуя личные воспоминания, портретисты стремятся к обобщению, к тому, что­бы нарисовать законченные портреты. Это обобщение осуществляется в опре­деленных формах и рамках, так как литературному портрету всегда свойственна все-таки незавершенность, фрагментарность. Чаще всего портретист пытается передать основные черты характера человека, наиболее запомнившиеся ему особенности личности.

ЛИТЕРАТУРА

1. 
   Болотов А.Т. Жизни и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков: в 3-х тт. - М., 1993. - 323 с.
   
2. 
   Винский Г.С. Мое время. Записки. СПб., - 1914. - 159 с.
   
3. 
   Записки Дашковой Е.Р. // XVIII век. Сборник 15. - Л., 1990. - 291 с.
   
4. 
   Кон И.С. Проблема мемуарного жанра в русской литературе первой половины XVIII в.- М.,1978. -245 с.
   

ТҮЙІНДЕМЕ

В настоящей статье рассматривается процесс становления портретного жанра в русской литературе XVIII века.

Ғ.Мүсіреповтің бұл екі туындысы қазақ әңгімесіне жетпей тұрған көркемдік бояуларды жинақтаудың тәжірибесі, ойды символикамен жеткізу әдісін батыл игерудің жемісі іспетті. Автор ойын жарыққа шығарудың тәсілі ретінде символиканың қолдануы әбден заңды. Ол туған әдебиетімізде бүгін ғана пайда болған емес, фольклорлық шығармаларымызда да бар нәрсе.

Жазушының осы қос әңгімесіндегі көзге түсетін, көңілге ұялайтын айрықша жәйттер – символикалық пен философиялық сипаттарының берік жымдасып, табиғи кіәріге түсуі. «Қыран жыры» мен «Өмір жорығындағы» өзгешеліктің бір ұшығы да осында.

Шығарма күші – шынайлылықта. Сырт қарағанда өзімізге таныс, өмірде жиі кездесетін қарапайым ғана оқиға. Жазушы шеберлігінің өзі – осы шағын оқиғаны үлкен философиялық мәні бар көркем туындының негізіне айналдыра алуында.

Әңгіме өзеге – шебер жазушы шегіне жеткізе суреттеген қыран өмірі. «Қыран баласына дүние әрі кең, әрі тар. ...Қарны тойса қалғып сала бермейтін ұрпақ керек. Оңай көріп сарышұнақ аулап, ін күзетпейтін ұрпақ керек. Қыран баласы осыны ойламай біледі Қыран баласы осыны ойламай істейді» /2:270/ – деп, қырандардың қырандар ұрпағының тірлік-тынысы бізге беймәлім сырымен көз алдымызға понорамма тәрізді жайып салынады. Автор бұл шығармасында қыран құс өмірінен қызықтау ғана емес, «қырандықдеген не?» деген сауалға жауап береді. Демек, бұл туынды – адамдар туралы терең толғанысқа толы философиялық әңгіме. Қыран – адам. Қаламгер айтпақ ойын көзге ұрардай жарқыратып, ашып тастамайды, көлегейлеп, астарлап, символмен ұсынады. Зер салып, байыппен қарасаңыз – автор адамдар өмірін құстар мен хайуанаттар тіршілігі, табиғат тылсымын қатар алады да, «Адам деген асқақ ұғымға ие болған соң, кісінің барша пиғылы, ойы, ісі, тіршілік тынысы, арманы шынайы қырандардай асқақ, таза болса екен, қияға көз салып, қырымға ұшса екен» дейді. Жазушы мұраты – осы жайды аңғарту, болашақ ұрпақ үшін, бүгінгі ұрпақ үшін адамдық, сергектік, биіктертілер жүрек үні.

Шағын ғана бес беттік әңгімеде Тасқара мен Сарбалақтың бейнесі шендестіріле қатар ашылады да, жанама кейіпкер «кәрі бүркіт» алынады. Кәрі қыран – табиғат заңдылығымен кәріліктің, даналықты символы іспетті. «Өзің аспанда, ойың төменде жүргенше, өзің төменде, ойың аспанда жүрсін, жаным. Биік деген немене, төмен деген немене сонда түсінерсің...» – деп, қыран аузымен айтылатын құндақтаулы, ең түпкі идея осы. Бұл үзіндіден уақыт заңы, алдыңғы мен кейінгі буын арасындағы қарым-қатынас, олардың бірін-бірі сыйлап, құрметтей білуі, орынды іс пен орынсыздық және көргені, бастан кешіре білгенге қанағат туралы жыр десе де болады. Бірінші орында қыран арқылы адамдық мінез-құлық пен адамдық іс-әрекеттер сөз болған. Автор туындыда қарама-қарсы мінездерді әрекетке салады. Кейіпкерінің бейнесін қарама-қайшы шендестіре отырып тұлғалайды. Сарбалақ пен Тасқара – қарама-қарсы характерлер иелері. Содан келіп туындайтын қарама-қарсылық. «Жазғытұрғы екі сары үрпек балапаны қазіргі қоңырайған-қоңырайған құс болып қалыпты» – деп, автор осы екі балапанның өсу кезеңін дамыту (градация) арқылы берген. «Ойнағылары келіп, ұшқылары келіп дамыл таппайтын ересектеніп қалған...» – деп, дамыта келе ары қарай қаламгер ата-ананың баласына деген арманы мен тілегін асқан шеберлікпен философиялық дәлдікпен ұштастырады.

«...Тезірек ұшса екен, дүние таныса екен. ...Ата-ана қарлы-боранды дауыл күтеді. Қара дауыл соғып тұрғанда ықтап-ығысып отырған қос қоңырды желге қарсы итеріп жіберу керек. Қанаттарын еріксіз қағатын болсын. Кеудеден тіреген қатты жел құлатпайды да, қанат қаққан сайын жоғары көтеріп әкете береді. Сонда балалар қорқып шырылдар ма, қуанып саңқылдап жібере ме? Ата-ана осыны күтеді, қуана күтеді. Бұл олардың алты ай күткен арманы. Алты айғы азаптың бар төлеуі осы ғана...»

Бұлар – жазушының жүрек сыры, жас ұрпаққа жеткізейін деген көкірек лебі, тебіренісі. Автордың ата-ананың баласына деген абзал қасиеті сияқты тым нәзік, құпиясы көп құбылысқа өз көзқарасы, ой қорытындысы бейне, күшті кейіпкер. Көкқасқа бейнесінде ел үшін, жас ұрпақтың болашақ қамы үшін жорық шегіп, сол жолда құрбан болуға бар азаматтың бейнесі бар. Әңгіменің басынан аяғына дейін тартылған желі – Көкқасқаның әрекеті. Көкқасқаның жорығын бірқалыпты дамытып, өрбітіп, көтеріп отырады.

Шығармада автор сүйсіну мен жиіркеніш сезімді қатарластыра психологиялық параллелизм түрінде қарастырған. Көкқасқа бейнесіне қарама-қарсы Минога бейнесін автор ұтымды ашқан. Көкқасқа мен екеуінің мекені бір, түпкі тегі мен жынысы бір. Алайда, екеуінің тіршілік мақсаты басқа.

Миногаға қаламгер мынадай психологиялық мінездеме береді: «Аты балық атанғанымен сүліктей жіңішке, қылыштай ұзын Минога дейтін залымдар да тосқауылда жүр екен. Бұл бір үлкен пәле. Қылаңдап келіп, жымып келіп балықтың желбезегіне жабысады да, желімдесіп қалады. Қашан өзі ажырасқанша одан құтылар шара жоқ. Жабысқан басы шектей шұбатылып ұрық шашар тұщы суларға жетеді де, жас уылдырықты қиядай сыпырады. Көкқасқа бұл пәлені де ішіне түйеді».

Осы әрекетімен-ақ Миноганың бар түр-тұлғасы, ішкі дүниесінің қару-қалтарысы түгел ақтарылып болғандай. Оның дәл осы әрекеті «ұрпақ қамы» деп шырылдап жүрген Көкқасқаның бүкіл арманын аяқ асты етеді. Әрі осынау көріністер әңгіменің фоны ретінде әдемі үйлесімін табады. Жеке көрініс, іс-әрекеті арқылы жазушы Минога тәрізділердің характерін осылай ашады. Минога арқылы автор қу құлқыны үшін тасаланып, күліп жүріп, кішірейіп, моп-момақан, сып-сыпайы боп, бір жүріп екі асап жейтін пайдакүнемдердің символдық бейнесін берген. Тасаланып жүріп, біреудің арқасында күнін көру – олардың әдетіне айналған, қанына мықтап сіңген әдет. Миногалар өздеріне төнген қауіп-қатердің жоғын, өзгелердің бейғам екенін білсе-ақ, олар бірде еркінсиді, жаңа мінез танытады. Тіпті олар адал нәрсеге, болашағы мол балаңдау, жастау нәрсеге тап беруге, жойып жіберуге әзір. Балықтардың желбезегіне жабысып, жас уылдырықты жейтін Минога – қазақ халқына жабысқан орыстың тоталитарлық дерті, жас уылдырық – бұл жерде дәстүрі мен ана тілін жалмап, жұтуының символын мегзегенднй. Автор осы шағын екі деталь арқылы ізгі мақсат пен әлеуметтік мәні бар таласты бейнелеген. Шығармада Миногадан асып түспесе, кем түспейтін Көкқасқаның аран ауыз, керазу деген жаулары бар. Оларға керегі жем. Оларға тиімдісі – осындай қарбалас кезең. «Ең қатерлі жаулар да осылар. Қырғын майдан үстінде қыраттар семіреді» – дейді автор.

Жоқтан, кездейсоқтықтан пайда болып, оңай олжаға, жалған атаққа ие болатындар мен жорық жолында өмірін сарп ететін Көкқасқаның қаракеті – әңгіме сюжетіндегі негізгі буынның бірі.

Міне, осы үзіндідегі айтар ойдың мәнділігі, көздеген мақсаттың айқындылығы шығарманың көркемдік қуатын, эстетикалық әсерін молайта түсіп отыр.

Қыран құстың балапанын дауылда аяқтандыруы тегін емес, автор бұл арада дауылды – сыны мол өмірдің символы ретінде алып отыр. Алдағы күтіп тұрған қауіп-қатерге тойтарыс бере ала ма, жоқ па? Қиындық, ауырлықты төзімділікпен жеңуге қажыр-қайраты жете ме екен, сірә, деген сауалға жауап іздейді.

«Дауылда ұшырған балапандарымен қатарласа ұшып келе жатқан ата-анада қуаныштан басқа бір сезім қалмаған сияқты» – деп аяқталатын бұл үзіндінің ауқымына әңгіменің барлық өміршеңдік философиялық сонылық идеясы, тақырып ерекшелігі сыйып кеткендей. Автор бұл шығармада жас ұрпақ алдындағы әрбір ата-ананың жауапкершілігі, оның болашағы үшін жанымен жауап берушілігі жайындағы тамаша идеяны батыл қойып отыр. Шынында да ұрпақ алдындағы ұлы жауапкершілікті сезінуден, ұрпақ мүддесі үшін жан-тәнімен қызмет етуден, қажет жағдайда өзіңді де құрбандыққа шала білуден артық абырой жоқ деген Мүсірепов концепциясына км қарсы болар екен? Өзіме болмаған ұрпағыма болса екен, өзім шықпаған биікке ұрпағым шықса екен деген ата-ананың арманды тілегін дәл көрсеткен. «Қыран жыры» – өлең сияқты тез-ақ оқылатын қып-қысқа әңгіме. Осы шағын туындының өзінде жалпақ дүниенің суреті, жарық жалғанның жұмбағы бар. Тіршілік поэзиясының суреттері адам баласының бойындағы кіршіксіз тұнық сезімдердің көзін ашқандай, өмір мәнін ұқтырғандай. «Қыран құс жасырына білмейді, сығалап сықылықтаған ұры көздері де, күңкілі тынбас күндес көздерді де ұнатпайды» /1:274/ – деп, автор көтерген мораль мәселесі мегзеумен, символикамен жанама берілген. Осы бір үзіндіде қаншама өмірдің өткір философиясы, ащы шындығы бар. Бұл әңгімеде негізгі арқау болатын нәрсе – өмірге құштарлық, өмір үшін күрес мәселесі. Тіршіліктің сұлулығы мен мән-мақсаты, жарасымдылығы күресте екендігін автор негізгі идея етіп алған.

Осы «Қыран жырының» жазылу тарихына оралсақ, Ғабит Мүсірепов Алтай өңіріне барған сапарынан алған әсерінен жалылған Ғафу Қайырбеков «Аға туралы әңгімелер» атты естелігінде («Жұлдыз», 1975, 199-200-бб) айтқан болатын.

Ғабит Мүсіреповтің «Қыран жыры» тәрізді терең толғамды, қастерлі туындыларының қатарына жататын тағы бір сүбелі шығармасы – «Өмір жорығы» әңгімесі.

Шығармадағы басты кейіпкер – атабалық Көкқасқа. Су астындағы тіршілігіне қарап, оны балық деп қабылдамай, өмір үшін болатын жорық үстіндегі ақылы мен батылдығы бар адамның өмірін символикалап көрсетіп отыр автор. Көкқасқа – ұмытылмас Көзқасқалардың ойлайтыны – үнемі бұқараның, қауымының қамы. Сергектігі де, көш бастар көсемдігі де сол бұқараның қамын ойлайтын қасиетінен танбайтындығында.

Қысқасы, «Өмір жорығы» мен «Қыран жыры» өмір шындығын ұлттық жаратылысымызға сәйкес психологиялық суреттеудің айқын деректі сипаттамасы. Көкқасқа, сарбалақ бейнелері әр түрлі адамдар тағдырын елестетеді. Автор сол арқылы ойлантып, толғантады. Бұл екі әңгіме – адам баласына тән іс-әрекеттерді жанамалап, астарлап көрсете алғандығымен көркемдік шешімінің философиялық шешімге айналуымен құнды. «өмір жорығы» мен «қыран жыры» әңгімелерінің арасында идеялық сабақтастық сезіледі.

Ғабит Мүсіреповтың бұл әңгімелерінде тоғышар, желбуаз жандар психологиясының батыл сыналып, осы жарамсыз мінездерінің туу, етек алу себептерінің жан-жақты қарастырылуы әбден орынды. Жеке бастың қамын күйттеу, жауапкершілік сезімді аяққа басу бар. Бұл мінез осы шығармаларда сынға алынған. Автордың айтпағы – өмірдегі адамдардың тағдыры, адамдық мінез болмысы, ұрпақ жалғастығы. Теңеп айтқанда, қыран мен күйкентайдың, тұлпар мен жабының арасындағы іштей тартыс, олардың ара салмағы туралы сыр шертеді.

Ғабит Мүсіреповтің айтар ойды, суреткерлік өз көзқарасын тұспалдап, психологиялық контраспен жеткізуі, философиялық символикаға ден қоюы қазақ прозасына қосқан дара сүрлеу соқпағы дер едік. Символикалық сипат – әңгіме еңсесін биікке көтеретін факторлардың бірі. Ғ.Мүсіреповтің символдық әңгімелері ой ұшқырлығымен, сырлы сазымен, бейнелі ойымен шағын жанрдың шеңберін кеңітіп тұр. Қазақ әңгімелерін символикалық сипат енгізушілер дегенде, Ғабит Мүсірепов есімін ерекше атау ләзім. Жоғарыда сөз болған қос әңгіменің сұңғыла сұлулығы да символикалық рухына тікелей байланысты деп қорытынды жасауға толық негізі бар.
ӘДЕБИЕТТЕР
1. С.Қирабаев. Революция және әдебиет. Алматы: Жазушы, 1977.

2. Ғ.Мүсірепов. Таңдамалы шығармалар. Алматы: Жазушы, 1978.