Лаврентьевская летопись, стр. 247

К 
этому времени от периода завоеваний осталась только 
воинственность князей и их дружин, способных наносить в бес­
прерывных, уже по сути феодальных, войнах ущерб друг другу, 
но слабых для того, чтобы справиться с врагом, сильным прежде 
всего своей сплоченностью и численностью: монголы в это время 
переживали «готический» период своей истории.
Итак, в истории Киевского государства мы имеем два периода: 
1) период вызревания феодальных отношений, подготовки сил, 
способных разложить «империю» на уделы, и 2) период фео­
дальной раздробленности, т. е. период наибольшего для данного 
момента могущества отдельных феодалов, освоивших общинную 
землю и таким путем успевших поставить в зависимость от себя 
огромное число подданных.
СЛЕДЫ ДРЕВН ЕЙ Ш ЕГО ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ
Второй вопрос, поставленный перед нашей наукой в послед­
нее время, о характере общественных отношений, предшество­
вавших феодальным, тоже уже имеет свою литературу, хотя и 
весьма скромную. И здесь можно отметить тоже два основных 
течения: одно, признающее рабовладельческую формацию неиз­
бежной стадией в развитии каждого общества и усматриваю­
щее все признаки этой формации и в древнейшей Руси до по­
явления в ней феодальных отношений, и второе — отрицающее 
обязательность рабовладельческой формации (отнюдь не опре­
деленную роль рабства) и не находящее признаков этой фор­
мации в русском обществе в дофеодальную пору.
Строго говоря, спор идет об определении роли рабства 
в дофеодальной Руси, и вопрос ставится так: можно ли рабство, 
которое мы наблюдаем на известной стадии развития в России, 
рассматривать как признак рабовладельческой (античной) форма­
ции? Мы хорошо знаем, что смена одной общественно-экономи­
ческой формации другой высшей происходит лишь тогда, когда 
в недрах старой формации созреют все необходимые для этого 
предпосылки, т. е. когда в достаточной степени разовьются все 
необходимые для этого производительные силы. Поэтому и в дан­
ном случае наша задача состоит в том, чтобы определить ту струк­
туру общества, которая в своих недрах вырастила феодальные 
общественные отношения. Недавно было высказано соображение 
о том, что этот вопрос может быть решен на основе только одних 
методологических соображений,
?4

Нисколько не умаляя значения теории в нашей науке и ре­
шительно подчеркивая, что без теории не только нет науки, но 
не может быть и простого предварительного собирания фактов, 
все же нахожу, что вопрос о роли рабства в том или ином обществе 
должен решаться на основании конкретного материала, а не 
одних методологических соображений.
Вопрос этот специально рассматривается ниже.
Сейчас же мне хотелось бы собрать сведения, рассыпанные 
в наших источниках об общественном строе, предшествовавшем 
тому, в котором жил и который непосредственно воспринимался 
летописцем. Заранее должен оговориться, что сведения эти 
скудны по вполне естественным, неизбежным причинам.
Когда в обществе появилась потребность оглянуться на свое 
прошлое, это прошлое уже успело уйти так далеко, что представить 
себе его в XI в. было достаточно трудно. Я имею в виду родовой 
строй, предшественник феодальных отношений. Если мы зададим 
себе вопрос, когда и какими средствами мы научно впервые озна­
комились с сущностью этого периода в развитии человеческих об­
ществ, то неизбежно вернемся к книге Моргана «Древнее об­
щество» и книге Энгельса «О происхождении семьи, частной соб­
ственности и государства», написанной, как известно, в 1884 г. на 
основании наблюдений над подлинным родовым строем, изученным 
Морганом среди американских туземных племен. Конечно, здесь 
суть дела не в Америке. Можно было бы такой же строй наблюдать 
у гиляков, чукчей, ненцев и других народов нашего крайнего 
севера или еще где-нибудь, где жили племена на этой стадии 
своего развития. Дело все в том, что без непосредственных наблю­
дений над этим строем не могли быть поняты его основные черты 
по тем пережиточным остаткам, которыми располагали исследо­
ватели различных европейских обществ. Когда появились 
письменные памятники, запечатлевшие в себе эти пережитки 
далекого прошлого, оно было у^ке основательно забыто. Неудиви­
тельно, что наш летописец, всегда вообще конкретный, умею­
щий передавать подробности изображаемых им событий, реши­
тельно теряет эти свои свойства, переходя к характеристике 
родового строя. Здесь, конечно, можно задать вопрос: неужели 
летописец не мог непосредственно наблюдать родового строя 
у более отсталых славянских и неславянских племен, ему совре­
менных? Мне кажется, что правильнее всего будет ответить на 
этот вопрос так: «едва ли мог, а если бы и мог, то не всегда умел».
25

Не мог, потому что едва ли в XI в. этот родовой строй где-либо 
в Восточной Европе был в неприкосновенности, исключая 
севера, куда летописец едва ли имел возможность проникнуть 
с научной целью; ' не умел, потому что* наблюдать родовой 
строй совсем не так легко, как это кажется; нам стоит только 
заглянуть в наблюдения наших энтографов, изучавших, к при­
меру, Сибирь, чтобы убедиться в этом.
Древнейшее упоминание о восточнославянском роде мы имеем 
в «Повести временных лет» в недатированной ее части, т. е. части, 
для самого автора представлявшей наиболее неопреодолимые 
трудности, так как он не имел об этом периоде никаких точных 
данных. О полянах, наиболее ему известных, он может сказать, 
только очень глухо: «Полем же жившем особе и владеющем роды 
своими. . . и живяху каждо с своим родом и на своих местех, 
владеюще каждо родом своим». Шахматов не без основания видит 
здесь наслоение двух редакций и первоначальный текст «Повести» 
представляет так: «Поляне живяху каждо своим родом на своих 
местах, владеюще каждо родом своим».
Тут мы имеем указание на то, что летописец все-таки знает 
кое-что о прошлом славян и говорит нам о форме их древнейших 
общественных отношений, называя ее родом. Дальше он еще раз 
ссылается на это же место: «поляной же живущим о собе, якоже 
рекохом»х.
Здесь «род» есть несомненно форма общественных отношений, 
хотя и не раскрытая в летописи перед нами в своем содержании.
Но мы все же можем догадаться, о каком роде здесь идет речь. 
Материнский род тут несомненно исключается. О матриархате 
применительно к славянам и финнам летописец не говорит ни 
звука, несмотря на то, что ему известны вообще различные формы 
семьи и брака, лежащие в основании той или иной стадии в раз­
витии родовых отношений. Летописец говорит о групповом браке 
у халдеев, «гилиомь»,. во «Врезании» («мнози мужи с единою 
женою спять и мнози жены с единым муже похотьствуют»). Ле­
тописец, весьма вероятно, ошибается, приписывая эти формы 
брака определенным народам, но он с полной очевидностью обна­
руживает перед нами знакомство с этими формами, и ясно, что 
если бы летописцу хотя бы намек был известен на групповый 
брак или на семью пуналуальную у славян или финнов, он бы
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1910 г ., стр, 8 , 11.
26

не преминул сказать об этом. Между тем, в его изображении 
наиболее отсталые славянские племена — древляне, радимичи, 
вятичи и северяне, которых летописец нисколько не склонен 
щадить в своей характеристике и которых он готов упрекать 
в чем угодно, знают во всяком случае парный брак, а весьма 
возможно и моногамную семью. «Браци не бываху в них, — 
пишет он, — но игрища межью селы; схожахуся на игрища,, 
на плясанье и на вся бесовская игрища и ту умыкаху жены себе, 
с нею же кто свещашеся; имаху же по 2 и по 3 жены».1 Идеал 
летописца моногамная семья. Он стоит за нее не только потому,, 
что она освящена христианским законом, но и потому, что моно­
гамная семья благодаря «победе частной собственности над 
первоначальной, первобытной общинной собственностью», сде­
лала уже большие успехи, во всяком случае у полян.
Здесь эта победа обнаружилась несколько раньше, чем у дру­
гих славянских племен, и летопись этот факт отмечает с пол­
ной отчетливостью. Это произошло несомненно очень задолго 
до времени, когда жил и писал автор «Повести». Понятно, по­
чему он не видел рода и столь туманно о нем говорит в своем 
произведении.
В дальнейшем своем повествовании не только с моментов 
более достоверно известных летописцу, но и для более темного 
периода истории восточнославянского общества летописец поль­
зуется термином «род» в самых разнообразных смыслах. Кий, 
Щек и Хорив становятся родоначальниками правящей у полян 
династии, точно та£ же, как у древлян, дреговичей, новгород­
ских славян и полочан появились князья, а может' быть и ди­
настии свои. Перед нами наследственность высшего представи­
теля власти, по крайней мере в изображении летописца, и пони­
мание термина «род» в смысле династии. 
Отсюда понятие 
княжеского рода: «вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь 
роду княжа», говорит Олег обращаясь к Аскольду и Диру. 
И совершенно прав был Соловьев, когда указывал на разно­
образие в понимании этого термина летописцем.3 Род означал 
и совокупность родственников и каждого из них («избрашася 
три братья с роды своими», т. е. с родственниками своими), 
этот же термин употреблялся и в смысле соотечественника (Олег *
*

жүктеу/скачать 3.25 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: