Ббк 65. 291. 21 П75 Редакторы О. Пригожина, П. Суворова Пригожин А. И

Социальный идеал гораздо более доступен, чем эстетический. Он образу­ется как воображаемое совершенство общественного устройства. Это образ, очищенный от знакомой реальности жизни, ее болезней и тягот. Идеал всег­да наделяется полной беспроблемностью. Спрос на него всегда велик как в самых образованных, просвещенных слоях населения, так и среди неграмот­ных людей. Почему-то социум выделяет в себе некоторое количество идеа­листов, которые иногда могут сложить свои представления об идеале в целую идеологию. Это получается тогда, когда идеал оснащается соответствующей ему атрибуцией — конкретными признаками, деталями, образующими ка­кое-то единство, целостность.

Распространение такой идеологии вызывает к жизни целый класс интер­претаторов, идеологов, знатоков, т. е. экспертов по данному идеалу (просве­тителей, проповедников, учителей-гуру, наставников и т.п.). Разумеется, между экспертами довольно быстро возникают расхождения, и идеология расчленяется на толки, течения, лагеря, часто враждующие между собой настолько, что антагонизм между толками одного и того же идеала может быть сильнее антагонизма между сторонниками разных идеалов. Поэтому идеологические процессы постоянно будоражат социумы, вызывают в них плотные синкретические союзы и энтропийные контакты типа конфликтов, войн, партийной борьбы.

202
Появление идеалов вызывает синергию; они сами — синергики различной мощности, побудители массовой деятельности, мотиваторы социальных изменений. Поэтому потенциал идеалов издревле был высоко оценен носи­телями власти для своего укрепления. Ведь если к физической силе и величию богатства добавить еще и владение идеалом, то власть усиливается много­кратно, она не только становится внешним принуждением по отношению к подвластным, но и проникает внутрь их душ, умов и воль.

Некоторые идеологи — авторы или признанные толкователи идеалов — тоже соблазнялись возможностью укрепления своего идеала в массовом со­знании традиционными средствами власти и взбирались на вершину соци­альной иерархии.

Как порождается социальный идеал, откуда он происходит?

• 
  Во-первых, из мечты о будущем. Фольклор, наверное, любого народа
  создает немало образов возможного совершенства человеческой жизни
  вообще и человеческих отношений в частности. По разным странам
  всегда бродили фантазеры, которые проповедовали собственные или
  принятые ими идеалы. Это древнее занятие и сейчас чрезвычайно по­
  пулярно. И по-прежнему оно становится профессией.
  
• 
  Во-вторых, из идеализации прошлого. Причем не только самого дале­
  кого, когда свидетелей несовершенств этого прошлого уже не осталось.
  После радикальных перемен всегда образуются какие-то группы массо­
  вого сознания, которые начинают работать над идеалом самого бли­
  жайшего прошлого.
  
• 
  В-третьих, из религиозного вдохновения, полученного вследствие мис­
  тического явления одному или нескольким людям нового образа до­
  стойной жизни, не обремененной никакими страданиями. Другое дело,
  что путь к этому состоянию обычно связан с прохождением через стра­
  дания и огромные напряжения воли. Видимо, массовый человек не
  способен к безвозмездному восприятию божественного, и поэтому для
  него этот путь мотивирован вознаграждением: на Земле — исполнени­
  ем некоторых заповедей и ритуалов, а после земной жизни — воплоще­
  нием для него того самого идеала.
  
• 
  В-четвертых, из довольно простых силлогизмов, элементарных умоза­
  ключений, т.е. идеал становится как бы логически выводным. Напри­
  мер: если рабочие столь успешно трудятся на капиталистов, то они еще
  успешнее будут трудиться на себя; значит, предприятие нужно передать
  им в собственность. Или: назначаемые руководители не учитывают
  интересы подчиненных, населения, поскольку от них не зависят. Сле­
  довательно, если людям дать возможность избирать руководителей, то
  гармония между ними и властью будет обеспечена.
  
• 
  В-пятых, из заимствований чужого, часто далекого физически и куль­
  турно. Из желания подражать, воспроизвести у себя лучшую жизнь по
  

Идеалы обогащают жизнь, украшают, одухотворяют ее, возвышают мыс­ли и моральные чувства. Они необходимы человечеству как векторы движе­ния, как ценностные ориентиры совершенствования себя. Драмы и трагедии с идеалами начинаются тогда, когда из таких ориентиров и векторов они превращаются в цель. Желающие совершить с идеалами столь противоесте­ственное для них прагматическое превращение появляются не столько даже из числа их авторов — социальных изобретателей, сколько среди носителей вторичных групп сознания — толкователей, сторонников, последователей. Именно они склонны переводить идеалы в программы действий и осущест­влять эти программы.

Но идеалы не выдерживают и соприкосновения с повседневностью. Она приводит к их извращению, приданию им обратных смыслов. Когда столь привлекательные, даже завораживающие образы конкретизируются в житей­ские правила, повседневность сопротивляется: она не создана для совершенства. И идеалисты поступают двояко: одни в ужасе шарахаются от результатов воплощения идеалов, спешат вернуть идеал на его недосягаемое место, дру­гие же прибегают к силе для слома сопротивления и разгрома реальности.

Осуществление идеала стало бы концом истории. Но история — беско­нечна.

Тогда как же привлекательные и полезные составляющие идеала довести до реализации? Неужели нет возможности? Она есть. Между идеалом и пов­седневностью два промежуточных элемента — идеологемьг, т. е. прикладные ценности, и инноватика, т. е. инструментальные преобразования идеологем в нововведения. Например, если идеал — всеобщий Порядок, то его идеоло-гемой является законность, а нововведениями для реализации законности будут судебная, административная и другие реформы.

Опытный читатель сразу заметит, что по мере прохождения через все эти стадии и формы от идеала не так уж много остается, слишком большие и разнообразные искажения — энтропики — вкрадываются на каждой стадии в движение от него. Такова неизбежная судьба идеала при приближении его к повседневности. Все, на что остается надеяться, — смысловые различия между всеми стадиями удастся сводить к минимуму.

Связка идеологем и инноваций образует мост между идеализмом и ути­литаризмом. Если идеал задает вектор движения, то все, что оттуда можно заимствовать, превращается в конкретные ценности, а затем и в нововведе­ния. А все, что нельзя, — либо переносится в будущее, либо остается в недо­сягаемости.

Искусство и история сформировали некоторые типовые варианты соци­альных идеалов. Вот примеры, на мой взгляд, чаще других появлявшиеся.

204

• 
  «Я — ваш идеал»: сравнительно безобидный вариант — Фома Фомич
  Опискин из «Села Степанчикова...» Ф. Достоевского. Правда, внедрив
  себя как идеал в местное микросообщество, он вполне довольствовал­
  ся поклонением и содержанием. Но в современной политике есть го­
  раздо более брутальное выражение такого типа идеала (Каддафи в
  Ливии, и даже пожестче его).
  
• 
  «Вы — идеал»: так обращались коммунисты к рабочему классу, а на­
  цисты — к германской нации.
  
• 
  «Вперед, к идеалу» — так называемому светлому будущему. Ф. Искан­
  дер осмеял его под названием «цветная капуста», которую кроличий
  король бесконечно сулил своим подданным (как аналог коммунизма).
  
• 
  «Контридеал» — обращение к абсолютной альтернативе сущему, на­
  пример: «справедливость», «всеобщий Порядок».
  
• 
  «От имени идеала»: наилучшая метафора — Великий Инквизитор в
  «Братьях Карамазовых», якобы передающий волю Христа.
  

• 
  простые решения: «все поделить», «упразднить государство» и т.п.;
  
• 
  предельные обещания: «все будет у всех»;
  
• 
  личный пример: «я сумел — и вы со мной»;
  

• 
  другие хуже: «у нас трудности, но вокруг — сплошной ужас» (конечно,
  это сопровождается информационной изоляцией);
  

• 
  прямое насилие (для не понимающих своего счастья).
  

Идеалы — величайшие соблазнители общества. Последнее бывает особен­но падко до них, со страстью заглатывает какие-то из них в периоды разоча­рований, кризисов и цивилизационных поисков. Об этом — дальше.

_{Глава 13}

ИДЕАЛ ДОКТРИНАЛЬНЫЙ

Социальные идеалы всегда были мистическими, сакральными. Они появ­лялись из манифестов религиозных или революционных проповедни­ков. Их огромная духоподъемная сила сдвигала исторические пласты. Все вожди крупных восстаний угнетенных обязательно выдвигали свой идеал. На нашей почве тоже провозглашались царственные идеалы: «третий Рим», «новый Иерусалим», а затем и религиозные — «всеединство» и «космизм».

Мы также были не единственной, но первой из тех стран, которые попы­тались воплотить в себе «научно» разработанную идеологическую конструк­цию. Но даже «научно» обоснованный идеал не является теоремой, он неиз­бежно приобретает аксиоматический вид.

Именно так строится доктрина. У нее есть следующие особенности:

1. 
   признаки той или иной научности (к примеру, материалистическое
   понимание истории);
   
2. 
   монопараметрическое измерение реальности (например, сведение всех
   дифференцирующих признаков к формам собственности);
   
3. 
   экзальтация образа какой-то социальной группы (например, абсолют­
   ное превосходство класса рабочих);
   
4. 
   невосприимчивость к любому оппонированию или критике (вы или
   полный сторонник, или враг);
   
5. 
   она предполагает решение всех проблем.
   

206
антов империи. Другие удерживаются в маргинальных слоях: «Святая Русь», «национал-большевизм», «новый монархизм». Все эти писатели или ораторы сразу отключаются, как только получают вопросы на понимание типа: как это практически осуществимо? Любой запрос на детализацию образа жела­емого будущего фактически и неявно подразумевает ответ типа: вот тогда и посмотрим.

История имеет сослагательное наклонение только как урок. Поскольку от появления идеалов и стремления их воплотить никуда не деться, посмотрим на уроки применения на отечественной почве марксистского идеала.

1. МЕТОДОЛОГИЯ ВООБРАЖЕНИЯ

Социализм — один из старейших европейских идеалов — приобрел некото­рую научность, только соединившись с материализмом. В чем была новизна этой логики?

На каждом этапе, когда производительные силы поднимаются до какого-то уровня, старые производственные отношения (рабовладельческие, фео­дальные, капиталистические) становятся узки, тесны им, возникает социаль­ная революция как результат классовой борьбы вокруг форм собственности, меняется общественно-экономическая формация. Такова основа марксизма. Социализм же, знает всякий марксист, есть продукт наивысшего уровня развития производительных сил. Ибо только на этом уровне средства произ­водства требуют широкого обобществления, которое в узких рамках начи­нается при капитализме, чему препятствует частная собственность на них. И только на этом уровне материально-технического, организационно-эконо­мического развития производства формируется такой рабочий класс (главная производительная сила), который в состоянии революционным путем пре­образовать производственные, а затем и все другие общественные отношения в социалистические.

Новое общество с необходимостью должно превзойти капитализм по всем параметрам (производительность труда, культура, свобода развития каждо­го, уровень жизни и др.). В этом суть естественно-исторического подхода в отличие от идеалистического. Оглядываясь в современном им мире, К. Маркс и Ф. Энгельс даже Германию не считали по этому признаку готовой к социа­листической революции. Более вероятной кандидатурой для этого была тогдашняя Англия, где в силу навыков социальных компромиссов ожидалась мирная революция: пролетариат откупится от своей буржуазии, ибо та вы­нуждена будет признать бесперспективность борьбы.

Но тезис о наивысшем уровне развития производительных сил как клю­чевом факторе перехода к социализму — основополагающ. Именно там классовый антагонизм капиталистов и рабочих имеет шанс разрешиться социалистической революцией, где соблюдено это материальное условие. Наблюдая в какой-то момент перемещение центра революционного движе-

207
ния в отсталую по тому же признаку Россию, К, Маркс и Ф. Энгельс пони­мали это не только как некоторую региональную специфику хода классовой борьбы, способность ее опережать объективные предпосылки вследствие особых местных культурно-политических обстоятельств. Для них социали­стическая революция была общемировым процессом, и некоторые флукту­ации с напряжением ее вызревания в разных местах Европы не влияли на концепцию причин и способов перехода к новой формации.

Но зигзаг истории оказался устойчивым, и «призрак коммунизма» задер­жался именно в России — крестьянской в своей массе стране, где рабочий класс составлял лишь несколько процентов населения, с сильными пережит­ками крепостничества, а в азиатских колониях — рабства. В немногочислен­ных индустриальных центрах современное тогда производство не преобла­дало. Словом, материальных предпосылок для социалистической революции в России не было.

Но были сильны политические и социально-психологические предпосыл­ки: усталость от неудач войны и вызванная ею экономическая дестабилиза­ция, исключительно высокая активность революционных партий, архаичная и уже ослабевшая система правления. Назревание революционной ситуации открывало беспрецедентный шанс. Но требовался ответ на теоретический вопрос: как совместить социалистический характер подготавливаемой в России революции с отсутствием в ней материальной основы для этого?

И ответ был дан: идея наиболее слабого звена в империалистической цепи, выбить которое означает разрушить всю цепь. Россия считалась таким звеном.

Тут важно подчеркнуть: большевики ни до Октябрьской революции, ни долгое время после нее, будучи верными марксизму, не предполагали воз­можности социалистической революции в России без поддержки и сотруд­ничества с промышленно развитыми странами Европы. Октябрь рассматри­вался ими тогда только как начало мировой революции. Примеров тому множество, но убедительнее звучат, конечно, самые поздние высказывания В.И. Ленина. «Мы тогда знали, что наша победа будет прочной победой толь­ко тогда, когда наше дело победит весь мир, потому что мы и начали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию». И далее: «...наша ставка была ставкой на международную революцию, и эта ставка безусловно была верна», — говорил он на торжественном заседании 6 ноября 1920 года.¹ И еще позже: «...в России мы имеем меньшинство рабочих в промышленно­сти и громадное большинство мелких земледельцев. Социалистическая ре­волюция в такой стране может иметь окончательный успех лишь при двух условиях. Во-первых, при условии поддержки ее своевременно социалисти­ческой революцией в одной или нескольких передовых странах»².

¹ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 1-2.

² Там же. Т. 43. С. 58.

208
Вскоре после Октября этот принципиальнейший прогноз стал оправды­ваться. Советская власть установилась в Венгрии, Словакии, Финляндии, Баварии. Правда, почти в каждом из названных случаев она возникла не на той материальной основе, которую считал обязательной научный социализм, а скорее в расчете все на ту же поддержку более продвинутых к социализму стран. Но и эти четыре советские республики довольно быстро пали.

Да, сегодня видно — тогда был допущен исторический просчет. Высоко­развитые страны так и не ответили на этот порыв. Революционная Россия оказалась в одиночестве и на линии конфликта между двумя полюсами: идеология — из будущего, материальная основа — из прошлого. Такого масштаба разрыв теоретически был неприемлем, а практически...

Попав на чуждую ей материальную, а значит, и культурную почву, со­циалистическая идея претерпела жестокое перерождение, в чем-то стала своей противоположностью. Эта чудовищная инверсия обнаружилась в огосударствлении вместо обобществления, в отчуждении человека от труда и власти вместо «свободного развития каждого как условия свободного развития всех», в возврате к средневековому деспотизму вместо самой пе­редовой демократии, в низком уровне качества жизни вместо опережения и процветания, в уравнительности вместо справедливости и т. п. Тяжелой работой люди создали новые города, индустрию, культуру, науку. Но при социализме все это должно быть значительно выше, безусловно привлека­тельнее, чем при капитализме. Таков смысл этой формации, и только для этого она нужна.

Но что же представляла собой социалистическая идея в том ее виде, ради которого и совершилась Октябрьская революция?

2. VISION ИЗ ТЕХ ЛЕТ

Пожалуй, самое полное изложение ее мы увидим в книге В.И. Ленина «Госу­дарство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетари­ата в революции», появившейся в августе-сентябре 1917 года, т. е. прямо перед Октябрем. Она написана как бы в продолжение «Критики Готской про­граммы» К. Маркса, а та, в свою очередь, в значительной мере посвящена анализу опыта Парижской коммуны. Именно она, как считали оба автора, дала пример будущим практикам революции: уничтожение постоянного вой­ска и замена его вооруженным народом, всеобщее избирательное право, ответственность носителей власти и их сменяемость в любое время, выпол­нение любой общественной службы за заработную плату рабочего — это выписывалось ими из первого декрета Коммуны. Отсюда вывод о неизбеж­ности и необходимости отмирания государства после победы революции.

Материалистически отмирание государства объяснялось так: «Капитали­стическая культура создала крупное производство, фабрики, железные доро­ги, почту, телефон и проч., а на этой базе громадное большинство функций

209
старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функ­ции станут вполне доступны всем грамотным людям...»¹. И далее: «...все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей»². «Демократия означает равенство... Но демократия означает только формальное равенство»^. А что же нужно для достижения фактического равенства на первой (!) фазе коммунистического общества? Ответ таков: «Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного "синдиката". Все деле в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдали меру работы, и получали по­ровну. Учет этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычай­ности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок»⁴. К этому надо добавить требование вве­дения прямого продуктообмена между городом и деревней (рабочие се­лу — технику, мануфактуру, в обратном направлении — продовольствие и сырье). Прямой продуктообмен совершенно исключал товарность и вообще экономические, прибыльные отношения.

На этих идеях сходились самые разные большевики — от В. И. Чапаева до А. В. Луначарского. И они действительно выражают мечты поколений социа­листов, мечты, откликавшиеся в темных массах революционным бредом о «светлом царстве социализма» в чем-тo довольно реальных чевенгурцев. Благородная страсть привести угнетаемых трудящихся к справедливой, до­стойной их труда жизни переходила в ненависть и безграничную жестокость к несовершенству этого человеческого материала, «не понимающего» своего счастья.

3. ПАРИЖСКАЯ КОММУНА В РОССИЙСКИХ СНЕГАХ

Образ будущего общества, изложенный в «Государстве и революции» непо­средственно перед Октябрем, стал внедряться в действительность сразу после него. Именно ради этих идей осуществлялась Октябрьская революция, из-за них велась мучительная Гражданская война.

Переход к нэпу отнюдь не предполагался тогда. И трудно себе представить расстановку и поведение социальных сил в стране, если бы было иначе.

¹ Ленин В И Поли собр соч Т 33 С 44
² Там же С 50
³Там-АА С 99
⁴Тамже С 101

210
Известно, как болезненно переживался в рядах большевиков возврат к капиталистическим методам (тогда не стеснялись их так называть) хозяй­ствования; за что же тогда принесены такие жертвы? Но и доводы были сильные. Первое: революция в Европе задерживается, и то развитие произ­водительных сил, которое мы надеялись осуществить с ее помощью, придет­ся достигать самим, для чего надо дать поработать местной буржуазии и государственному товарному сектору под контролем рабоче-крестьянской власти. Второе: неэффективность уравнительной организации труда в горо­де. Третье: сопротивление продразверстке в деревне. Последняя восставала все чаще по мере демобилизации крестьян из Красной армии с окончанием Гражданской войны. Кронштадтский мятеж (март 1921 года) был последним кровавым подтверждением того, что неестественное растяжение между со­циалистическими идеалами и отсталой, к тому же разрушенной экономикой Россия не выдержит. Введение социализма напрямую не получилось.

Нэп признавался партией как отступление социализма, хотя и временное. Надолго? Сроки назывались неопределенные. Лет на 25, предположил од­нажды В. И. Ленин. А потом? Конечно, взяв все от капитализма своего и за­падного, имелось в виду покончить с ним здесь и там и вернуться к идеям коммунаров.

Но «потом» не состоялось. Материалистический подход, впрочем, остался: поднять производство до уровня мировой державы необходимо прежде все­го. Спустя семь лет нэпа началось огосударствление производительных сил с целью резкого ускорения их развития и ликвидации рыночной вольницы.

Неприязнь к ней в рядах большевистской партии так и не прошла. Она осталась присуща, по выражению В. И. Ленина, «большевикам, централистам по убеждению и по программе и по тактике всей своей партии»¹ с желанной необходимостью «сэкономить труд централизацией»² при ведущей роли плана и контроля. Нэп остался эпизодом, хотя и поучительным. Идея же единого государственного синдиката, у которого состоят на службе все граж­дане, была доведена до крайности через массовый принудительный труд и террор.

Мощное направление общественной мысли, веками подготовленное уто­пистами, парижскими коммунарами, социал-демократами, большевиками, освященное великим самопожертвованием, альтруизмом,— в силу зигзага истории приняли на этот раз руки сугубых практиков, с кровью препариро­вавшие его, взвинтившие чисто державные цели и оставившие остальное романтикам — своим и заграничным.

Довольно точно сконструированный VISION-идеал оказался нереализуе­мым. В.И. Ленин тут же нашел объяснение: среда такая. Ведь научный ком­мунизм К. Маркса и Ф. Энгельса был рассчитан на самый высший уровень

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 318.

² Там же. С 320.

211
развития производительных сил, а Россия по этому критерию была еще до­вольно отсталой. Передовые же страны все еще находились в предреволюци­онной ситуации. Что делать? Рассуждая научно-материалистически — отсту­пить к капитализму, ожидая присоединения к мировой революции Германии, Англия и других стран.

Вождь умер. А Сталин (тоже верный материалист) ждать не стал и нашел другое решение — насильственно развивать материальную базу социализма и после ее формирования выстраивать отношения в обществе по социали­стической модели. Впрочем, последняя его мало интересовала — он был зациклен лишь на индустриализации с сильным военным уклоном. Идеал обратился в свою противоположность.