«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

И все же бронетанковая колонна генерала Уайта планировала начать бросок на Берлин, как только вновь соберется на западном берегу. В 83-й ходили разговоры о том, что полковник Крейбилл предложил в долг 2-й бронетанковой дивизии большой, только что конфискованный в Барби красный автобус, способный вместить пятьдесят солдат. У 83-й были все причины для триумфа. Ее патрули уже были в городке Цербст, менее чем в 48 милях от Берлина.

* * *

Брэдли ждал своего командира на летном поле. «Мы пожали друг другу руки, — вспоминал Симпсон, — а потом Брэд сказал:

— Вы должны остановиться на Эльбе. Вы не пойдете дальше на Берлин. Мне очень жаль, Симп, но такова ситуация.

— Кто это сказал, черт побери? — возмутился я.

— Айк, — ответил Брэдли».

Симпсон был так потрясен, что даже не мог «вспомнить половину того, что говорил потом Брэдли. Я помню только, что сердце мое было разбито, и я шел к самолету, как в тумане. И думать я мог только о том, как сказать об этом моему штабу, моим командирам корпусов и моим войскам. Самое главное, как сказать об этом моим войскам?»

Из штаба Симпсон передал приказ командирам корпусов и немедленно отправился к Эльбе. Генерал Хиндз встретился с Симпсоном в штабе 2-й дивизии и сразу увидел, что тот встревожен. «Я подумал, — вспоминал Хиндз, — что старику не нравится, как мы форсируем реку. Он спросил, как дела, а я ответил:

— Сейчас все в порядке, генерал. У нас два хороших пути отхода, и никаких волнений, никакой паники. Переправы в Барби хорошие.

— Отлично, — сказал Симпсон. — Если хотите, можете оставить часть людей на восточном берегу, но дальше они не должны идти... Сид, дальше мы не идем.

Хиндз был так ошеломлен, что нарушил субординацию. [268]

— Нет, сэр, это неправильно. Мы идем на Берлин.

Воцарилась неловкая пауза. Казалось, Симпсон с трудом сохраняет спокойствие. Затем он сказал ровным, мертвенным голосом:

— Мы не идем на Берлин, Сид. Здесь война для нас закончилась.

* * *

* * *

Пока Хейнрици обдумывал этот вопрос, прибыл Альберт Шпеер, рейхсминистр вооружений и военного производства. В этот день Хейнрици не хотел видеть посетителей, особенно такого нервного и явно встревоженного, как Шпеер, но деваться было некуда. В тиши генеральского кабинета Шпеер объяснил причину своего визита. Он нуждался в поддержке Хейнрици. Генерал не должен подчиняться гитлеровскому приказу «выжженной земли», не должен уничтожать немецкую промышленность, электростанции, мосты и тому подобное.

— Ну почему надо все разрушать, даже если Германия потерпит поражение? — спросил Шпеер. — Немецкий народ должен выжить.

Хейнрици выслушал гостя и согласился с тем, что приказ Гитлера «жесток», и он сделает все, что в его силах, чтобы помочь. [269]

— Однако, — предупредил Хейнрици, — на данном этапе я могу лишь постараться как можно лучше провести это сражение.

Шпеер вдруг достал из кармана пистолет.

— Только чем-то вроде этого можно остановить Гитлера. Приподняв брови, Хейнрици взглянул на пистолет и холодно сказал:

— Должен признаться, я не рожден для убийства. Шпеер зашагал взад-вперед по кабинету. Казалось, он даже не слышал слов генерала.

— Гитлеру невозможно вдолбить, что он должен капитулировать. Я пытался трижды: в октябре 1944 года, в январе и марте этого. Последний его ответ: «Если бы со мной так говорил солдат, я счел бы его трусом и приказал расстрелять». А потом он сказал: «В момент кризиса лидеры не должны терять самообладание. А если они струсили, от них необходимо избавляться». Его невозможно убедить, что все потеряно. Невозможно. — Шпеер убрал пистолет в карман и произнес более спокойным тоном: — Все равно его невозможно убить.

Он не сказал Хейнрици, что много месяцев уже думал об убийстве Гитлера и его окружения. Он даже разработал план; хотел впустить газ в вентиляционную систему бункера, но это оказалось невыполнимым: вокруг заборной трубы был построен дымоход высотой в двенадцать футов.

— Я думал, что смогу убить его, если это поможет немецкому народу, но я не могу. — Шпеер посмотрел на Хейнрици. — Гитлер всегда верил в меня.;, в. любом случае, это было бы несколько неприлично.

Хейнрици не нравился тон беседы. Его также тревожили поведение и непоследовательность гостя. Если станет известно, о чем Шпеер говорил с ним, то, вполне вероятно, весь его штаб будет расстрелян. Хейнрици ловко сменил тему: вернулся к первоначальному вопросу о защите Германии от тактики «выжженной земли».

— Я могу лишь как можно лучше выполнить мой долг солдата, — повторил он. — Остальное в руках Господа. Уверяю вас, Берлин не станет Сталинградом. Я этого не допущу.

В Сталинграде шли ожесточенные бои за каждую улицу, за каждый квартал. Хейнрици не собирался под напором русских вводить в Берлин свои войска и ввязываться в уличные [270] сражения. Что касается приказа Гитлера уничтожить жизненно важные объекты, то на территории своей группы армий Хейнрици уже тихонько отменил его. Он сказал Шпееру, что пригласил командующего обороной Берлина генерала Реймана, чтобы обсудить эти же вопросы и лично объяснить, почему невозможно перевести Берлинский гарнизон под командование «Вислы». Несколько минут спустя явился Рейман. С ним был начальник оперативного отдела штаба Хейнрици полковник Айсман. Шпеер остался на это военное совещание.

Айсман отметил позже, что Хейнрици попросил Реймана «не рассчитывать на поддержку группы армий «Висла». Рейман выглядел так, словно его лишили последней надежды.

— Тогда я не знаю, как защищать Берлин, — сказал он.

Хейнрици. выразил надежду, что его армии смогут обойти столицу, но добавил, что ему могут приказать послать войска в Берлин, однако пусть Рейман на это не полагается.

Рейман сообщил генералу, что получил от Гитлера приказ взорвать мосты и некоторые здания в городе.

— Любой взрыв в Берлине только парализует город. Если вдруг мне прикажут взять Берлинской гарнизон под мое командование, я строго запрещу подобные акции.

Шпеер внес свой вклад. Как вспоминает Айсман, он сказал: «Если вы разрушите линии снабжения, город будет парализован по меньшей мере на год. Начнутся эпидемии и голод, а речь идет о миллионах людей. Ваш долг — предотвратить эту катастрофу! Ваш долг — не выполнять эти приказы!»

Атмосфера была напряженной. В Реймане явно шла внутренняя борьба. Наконец он хрипло сказал, что всегда честно выполнял свой офицерский долг; что его сын погиб на фронте; его дом и все имущество пропали; все, что у него осталось, — это его честь. Он напомнил о том, что случилось с офицером, который не успел взорвать мост в Ремагене, — его казнили, как обычного уголовника. Рейман думал, что то же случится и с ним, если он не выполнит приказ.

Хейнрици и Шпеер пытались переубедить его, но не смогли. В конце концов Рейман уехал, а вскоре удалился и Шпеер. Хейнрици остался один. Теперь он мог сосредоточиться на самом важном: необходимо ответить на вопрос, когда начнется русское наступление. [271]

Самые последние донесения разведки, казалось, указывали на то, что наступление начнется очень скоро. Генерал Райнхард Гелен, начальник разведотдела штаба ОКХ, даже включил в свой доклад самые свежие допросы пленных. В одном из донесений говорилось о солдате 49-й стрелковой дивизии Красной армии, который «утверждал, что главное наступление начнется через пять — десять дней. «Красноармейцы поговаривают, — сказал пленный, — что Россия не позволит США и Англии захватить Берлин». Второй рапорт был похож и содержал еще больше гипотез. Солдат из 79-го корпуса, взятый в плен утром того дня около Кюстрина, сказал, что, когда наступление начнется, его главной целью будет «взять Берлин раньше американцев». Если верить тому солдату, «ожидаются ссоры с американцами», которых «по ошибке» накроет артиллерийский огонь, дабы те прочувствовали мощь русской артиллерии.