Библиотека научного социализма под общей редакцией Д. Рязанова

БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА

под общей редакцией Д. РЯЗАНОВА

Г. В. ПЛЕХАНОВ

СОЧИНЕНИЯ

ТОМ II

ПОД РЕДАКЦИЕЙ

Д. РЯЗАНОВА

ИЗДАНИЕ 3-е (21-85 тыс.)

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

Москва

Государств, тип. им. тов. Зиновьева. Ленинград. Социалистическая 14

Во второй том «Собрания сочинений» Плеханова вошли статьи и брошюры, писанные в период от 1883 до 1888 года. Если уже в 1882 году Плеханов становится вполне убежденным марксистом и, наряду с пере­водом Коммунистического Манифеста, собирается писать изложение «Капитала», то с начала 1883 он становится социал-демократом. К этому времени кристаллизуется и основное ядро будущей социал-демократиче­ской группы «Освобождение Труда», Плеханов, Засулич, Аксельрод, — как это видно из приветствия, посланного ими съезду немецкой социал-демократии в Копенгагене (29 марта — 2 апреля 1883 г.).

Бывшие чернопередельцы окончательно отказались от своего преж­него отрицательного отношения к политической борьбе, они сближаются с «Народной Волей», они соглашаются даже на союз с нею, хотя и не желают — в первую голову Плеханов — пожертвовать своей идейной само­стоятельностью, опасаясь вполне справедливо, что излишнее увлечение политической борьбой приведет к другой крайности, к «забвению буду­щих интересов партии», к игнорированию задач организации рабочего класса.

Соглашение между бывшими чернопередельцами и настоящими народовольцами налаживалось, и, не создавая еще новой группы, Пле­ханов и его товарищи считали возможным работать вместе с народо­вольцами в одном органе. Состав редакции, в которую, кроме Плеха­нова и Лаврова, входил только один представитель народовольчества, Л. Тихомиров, представлял, казалось, достаточные гарантии. Лавров в споре между чернопередельцами и народовольцами стоял ближе к пер­вым и даже принимал участие в органе первых «Черный Передел». Но вышло иначе. После окончательного разгрома Исполнительного Коми­тета Народной Воли в начале 1883 г. среди членов его, уехавших за границу, возобладали ткачевско-якобинские тенденции, наиболее влия­тельной представительницей которых была М. Н. Полонская (Ошанина).

Разрыв произошел как раз при первой же попытке Плеханова под­вергнуть, хотя и осторожной, более или менее «дипломатической», кри­тике якобинскую теорию «захвата власти». В то время, как статья

4

П. Аксельрода о «Социализме и мелкой буржуазии», а также заметка Плеханова о Щапове, посвященная критике народничества, не вызвали никаких возражений, большая статья Плеханова, в которой он рас­сматривал вопрос об отношениях между социализмом и политической борьбой, вызвала решительный протест Тихомирова и Полонской. По­пытка Лаврова добиться компромисса кончилась неудачей, и Плеханов взял обратно свою статью — в августе 1883 г. Немедленно за этим сор­ганизовалась новая группа, которая, в конце сентября, выпустила объ­явление об издании «Библиотеки Современного Социализма». Первым выпуском этой библиотеки явилась статья Плеханова для «Вестника Народной Воли», исправленная и дополненная, под названием «Со­циализм и политическая борьба».

Но уже следующий номер «Вестника Народной Воли» показал, что разногласия гораздо глубже. Статья Тихомирова «Чего нам ждать от революции?» знаменовала собой новый поворот в истории «Народной Воли». Якобинские тенденции одержали полную победу, и — что всего неожиданнее было — Лавров, который еще недавно был почти целиком солидарен с Плехановым, в своей рецензии на брошюру «Социализм и политическая борьба», высказался решительно против новой группы.

Ответом на эти статьи явилась новая брошюра Плеханова «Наши разногласия». Она открывается «Письмом к П. Лаврову», из которого видно, что оно было написано под свежим впечатлением только что прочитанной рецензии, сейчас же после получения номера «Вестника Народной Воли». Сначала предполагалось, вероятно, выпустить это письмо отдельной брошюрой, но после Плеханов отказался от этого на­мерения. Таким образом письмо, датированное 22 июля 1884 г., пре­вратилось в предисловие к книжке, которая писалась до конца 1884 г. и вышла в свет только весною 1885 г.

Мы перепечатываем ее со второго издания, вышедшего в Женеве в 1905 г. Новое издание отличается от первого только тем, что Плеха­нов разбил книжку на более мелкие главы и снабдил их особыми за­головками. Тщательное сравнение показывает, что за исключением од­ного полемического выпада против Тихомирова, который во время óно был Плехановым, по совету Засулич, выпущен и во втором издании вставлен, автор ограничился несколькими стилистическими измене-

5

ниями и примечаниями. Вопреки неоднократным заявлениям Плеханова, приходится констатировать, что взгляды, развиваемые в «Наших разногласиях», в особенности на террор и общину — вполне соответ­ствуют его тогдашним действительным взглядам, что «дипломатические соображения», на которые он ссылается, имели влияние только — в бро­шюре «Социализм и политическая борьба» в большей степени, чем в «Наших разногласиях» — на форму их выражения, а не на сущность. И если сам Плеханов несколько раз отмечает в примечаниях, что взгляд его на русскую общину, как одну из ступеней разложения первобыт­ного коммунизма, не соответствует действительности, то это изменение произошло значительно позже, в 90-х годах.

В перепечатываемых теперь впервые примечаниях к переводу теоретической части брошюры Геда и Лафарга «Программа рабочей пар­тии» — она была выпущена под названием «Чего хотят социал-демо­краты» — читатель найдет дополнительные соображения Плеханова о теории рынков В. В., на которую он ссылается в примечании ко второму изданию «Наших разногласий».

В первый раз появляется на русском языке маленькая статейка Плеханова о Морозовской стачке, написанная им для органа француз­ской рабочей партии «Socialiste» в 1886 г. по поводу процесса «зачин­щиков» этой забастовки. В этом процессе он видит исходный пункт но­вого фазиса русского рабочего движения.

Д. Рязанов.

Ноябрь 1922 г.

СТАТЬИ 1883 — 1888 гг.

ОТ ОСНОВАНИЯ ГРУППЫ «ОСВОБОЖДЕНИЕ ТРУДА» ДО ОРГАНИЗАЦИИ «РУССКОГО СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИ­ЧЕСКОГО СОЮЗА»

Приветствие съезду немецкой социал-демократии: в Копенгагене ¹).

Дорогие товарищи!

Несколько русских социалистов, живущих в Женеве и Цюрихе, уполномочили нас выразить немецкой социал-демократии, в лице делега­тов конгресса, живейшие симпатии и в то же время искреннейшие поже­лания, чтобы конгресс достиг в своей работе для общего дела пролета­риата самых благотворных результатов. Мы и наши братья пользуемся этим случаем, чтобы выразить нашу глубокую скорбь по поводу смерти Карла Маркса, великого учителя « наставника всемирного пролетариата. Мы целиком присоединяемся к словам глубокого уважения и почтения, которые товарищ наш Петр Лаврович Лавров сказал у могилы великого усопшего. И мы твердо убеждены, что преждевременная смерть духов­ного вождя международного пролетариата для русского социально-рево­люционного движения представляет такую же незаменимую потерю, как и для рабочего движения более передовых стран. Мы позволяем себе, поэтому, выразить желание, чтобы конгресс немецкой социал-демокра­тической партии взял на себя инициативу международного сбора для со­оружения памятника, который был бы достоин великого пионера совре­менного социализма и свидетельствовал бы об уважении к нему социа­листов всех стран, а также инициативу создания фонда для народного издания всех сочинений Маркса.

В заключение просим вас принять уверения, что мы с напряжен­нейшим вниманием следим за борьбой немецкой социал-демократии и с радостью приветствуем всякий шаг вперед в ее международном влиянии и всякий успех ее внутри самой Германии.

Да здравствует социал-демократия Германии и всех стран!

Г. Плеханов.

П. Аксельрод.

Вера Засулич.

¹) Конгресс собрался в Копенгагене в самый разгар закона против социали­стов — в 1883 г. и заседал от 29 марта по 2-е апреля.

Афанасий Прокофьевич Щапов.

Сочинение профессора Н. Я. Аристова (посмертное издание). С.-Петербург 1883 г. ¹).

Книга покойного Аристова вызвала очень мало толков в нашей «легальной» литературе. Мы прочли где-то, что это объясняется ее не­достатками. Но такое объяснение едва ли можно признать удовлетвори­тельным. При всех своих недостатках, книга эта, наверное, возбудит огромный интерес в лучшей части нашей читающей публики по той про­стой причине, что она говорит о личности, слишком дорогой для всякого, кто не остался равнодушным к нашему освободительному движению по­следних десятилетий. Исторические труды А. П. Щапова оказали и про­должают оказывать большое влияние на умственное развитие нашей на­рождающейся демократии. Если они и не легли в основу, то, по крайней мере, были весьма значительным вкладом в теорию народничества, кото­рое до сих пор составляет едва ли не преобладающее направление в рус­ской революционной и оппозиционной среде. Но до сих пор не было еще систематического и критического обзора ни самой теории народничества e ее целом, ни тех элементов ее, из которых она сложилась исторически. Уже по одному этому можно и должно было посвятить сочинению Аристова хотя бы одну статью хотя бы в одном из тех журналов, кото­рые борются теперь против фальсифицированного народничества. Исто­рические труды Щапова не составляют библиографической редкости и могли бы с большою пользою пополнить пробелы, нередкие в книге Аристова; что же касается жизни Щапова, то она заключает в себе столько глубоко поучительного, что не мешало бы лишний раз на­помнить о ней читателям и противопоставить ее «безмятежному житию» наших официальных ученых.

Вернее всего, что именно особенности жизни Щапова и послу­жили причиною молчания наших журналов о книге Аристова. Слиш­ком трудно писать в цензурных рамках о такой нецензурной лично-

¹) «Вестник Народной Воли» № 1.

11

сти, как автор «Земства и раскола», лишенный кафедры и потом сосланный в Иркутск за демонстрацию весьма недвусмыслен­ного свойства.

Смотрите, вот пример для вас,

Он горд был, не ужился с нами...

тот рискует никогда не увидеть своей статьи в печати, потому что во­лей-неволей должен будет высказать несколько горьких истин о со­временном политическом положении России. Пользуясь свободой загра­ничного органа, мы, со своей стороны, считаем не лишним посвятить не­сколько страниц изложению нашего взгляда на жизнь и исторические теории Щапова.

Покойный Афанасий Прокофьевич Щапов принадлежал к числу самых типичных и самых замечательных представителей нашего мыс­лящего пролетариата. Сын сельского дьячка, принадлежавший, по мате­ри, к бурятскому племени, он стоически вынес все мытарства бурсы и семинарии и отправился в Казанскую духовную академию со страстным желанием продолжать свое научное образование. Несколько лет прожил он, погруженный в свои книги и рукописи, по семнадцати часов в сутки простаивал за своей конторкой, так что от его сапог оставались углу­бления, и студенты прозвали эти углубления «ямами нового столп­ника, блаженного Афанасия»; наконец, назначен был, по окончании курса, «бакалавром» академии по кафедре русской истории. В эту пору своей жизни он еще до такой степени чужд был каких бы то ни было политических стремлений, до такой степени оставался «великим тружеником чистой науки», что решился было идти в монахи, когда возникло сомнение в том, что его оставят при академии. Но он обла­дал слишком живым характером, чтобы остаться индифферентным в виду освободительного движения, охватившего наше общество после крымской войны. Он страстно любил свою науку, но еще страстнее

12

любил он тот народ, «многочисленные бедствия которого во все века» он часто оплакивал «навзрыд» (стр. 39). Страдания народа, «беды и напасти забитого и угнетенного крестьянства» слишком резко за­печатлелись в его душе с детства, чтобы он мог на всю жизнь остаться бесстрастным кабинетным тружеником. Всеобщее возбуждение умов ускорило неизбежный перелом в характере молодого ученого. «Кре­стьянская реформа наэлектризировала Щапова до последней степени, и надо было ожидать если не громового удара, то сильного треска. Своим страстным увлечением и порывистой энергией, страшной силой убеждения и непреклонного характера, необычайной задушевностью и горячей любовью к народу он электризовал и студентов».

18

Иной восстанет грозный мститель, Иной родится мощный род: Страны своей освободитель Проснется дремлющий народ,

Такая смелая и откровенная речь, такое явное сочувствие рево­люционной попытке, о которой лишь за несколько лет до того была с высочайшего одобрения издана лживая и полная клевет книга барона Корфа, — были и до сих пор остаются «не ко двору» нашим универ­ситетам.

Молодой доцент скоро попал на замечание, и безднинская исто­рия была лишь внешним поводом для его увольнения. «Как фанатик своих убеждений, — читаем мы в книге Аристова, — он привык выска­зывать их не стесняясь; если бы даже грозили ему страдания за откро­венность, он не посмотрел бы на них, а только закалился бы в своем стремлении» (стр. 64). Такой характер заранее обрекал Щапова на мученичество и отнимал у него возможность спокойно продолжать свою научную карьеру. Он умер не академиком, а ссыльным, лишенным не только научных пособий, — но даже средств к существованию. «Незадолго до кончины своей он иногда приходил голодным к зна­комым и просил, чтобы накормили его: обыкновенной его домашней пищей был чай с хлебом. Отсутствие питания ускорило развязку дела и сокрушило его злополучную жизнь; без добрых людей и раньше он мог бы умереть с голода».

Щапов скончался 27-го февраля 1876 г.

Весьма характерно, что сообщение о его кончине не разрешено было к печатанию в газете «Сибирь», и общество иркутское узнало о его смерти, когда «уже он давно лежал в земле сырой». Так погиб этот ученый представитель русского мыслящего пролетариата, быв­ший, по словам Аристова, целую жизнь заступником русского народа.

Покойный инспектор также огорчается этой безвременной ги­белью, но он обвиняет в ней не тех, кого следует. Мы уже сказали, что он винит в ней больше всего самого Щапова.

Упомянувши о речи, послужившей поводом к аресту Щапова, наш автор с горечью восклицает, что «минутное торжество бесцель­ной политики убило наповал развитие науки». Мы высоко ставим бла­городную и талантливую личность Щапова и не сомневаемся в том, что он мог бы вести политическую агитацию с большею целесооб-

14

разностью, а потому и с большим успехом. Но мы никак не можем признать вредным для науки пробуждение в ученом политических интересов. Кому же не известно, что очень многие из западноевропейских ученых принимают деятельное участие в политической жизни своей страны, в парламентских заседаниях и в избирательной агита­ции и в то же время делают для своей специальности не меньше, чем сделали все вместе взятые студенты Казанской духовной академии, политический индифферентизм которых с такой похвалой оттеняет в своей книге Аристов? Пора же, наконец, русским ученым понять, что наука может беспрепятственно развиваться лишь там, где ее учения свободны, и что такая свобода мыслима лишь в свободном государ­стве. На основании этой аксиомы можно сказать, что наши полити­ческие мученики делают для будущего развития русской науки больше. чем ученые филистеры, не видящие потребностей нашей современной действительности из-за реторт, летописей или кристаллов. Тому, кто назвал бы нашу мысль преувеличением, мы напомним следующие слова одного из величайших немецких мыслителей. «Я убежден, — гово­рит Фихте, обращаясь к студентам в 1813 г., — я убежден, что цар­ству исконного врага человеческого рода — зла вообще, в различные эпохи являющегося в самых различных видах, конец может быть по­ложен только развитием науки в человеческом роде. Вам известно, что я разумею под этим воплощение знания, разума, мудрости в са­мую жизнь...

Перейдем к историческим идеям Щапова. В книге Аристова мы не находим критики этих идей. Покойный доктор русской истории ограни­чился лишь немногими заметками относительно «своеобразного про-

15

селочного пути», проложенного Щаповым в своей науке, да несколькими ворчливыми выходками против его «скороспелых выводов». Но он дает нам небезынтересные сведения о ходе развития и занятий нашего та­лантливого историка и об отношении его к современным ему литера­турным направлениям. Он рассказывает, что Н. Г. Чернышевскому сильно хотелось привлечь на свою сторону Щапова, но с тем, чтобы он изменил хоть отчасти свой исторический взгляд; с этой целью он уст­роил с ним свидание на масленице 1862 г. Целый вечер продолжался горячий спор между ними о коренных воззрениях на русскую исто­рическую жизнь и современное состояние народов. Щапов узнал только при прощании, с кем он вел долгий и дельный спор — и, однако, ни на шаг не уступил из своих выработанных убеждений. С той поры участие его в «Современнике» сделалось сомнительным... (стр. 91). За две стра­ницы перед тем мы читаем, что, «сталкиваясь с сотрудниками «Совре­менника», Елисеевым, Пыпиным, Помяловским и другими, Щапов не мог помириться с направлением этого журнала, считая его искусственным, сочиненным и непригодным для русского народа, наметившего свой жизненный путь, по которому и следует сознательно вести его «истин­но образованным людям». Это разногласие нисколько не удивит нас, если мы припомним, что в Щапове были очень сильны славянофильские тенденции.

«Когда я изучал, — пишет он, — историю Устрялова и Карамзина, мне всегда казалось странным, отчего в их истории не видно нашей сель­ской Руси, истории масс так называемого простого черного народа? Разве это громадное большинство не имеет прав на просвещение, на

16

историческое развитие и значение? Прочитайте летописи, акты и пис­цовые книги, вы увидите, что строителями России были крестьяне всюду и везде, и они вынесли на свои« могучих плечах светлое будущее нашего отечества». Это признание исторической самодеятельности на­родных масс и эта симпатия к ней заставляли его с особенной любовью останавливаться на том времени, когда Московские приказы и Петер­бургские канцелярии не довели еще до ничтожного минимума «излюб­ленного народом самоуправления», когда «жизнь русского народа сла­галась во всех отношениях естественно свободно, без искусственного расписания русского народонаселения, «по земле и воде», когда «каждая область с мелкими подразделениями имела свою самобытность и само­стоятельное управление, сложившееся естественно, по требованию жизни народонаселения». В своей симпатии к этому периоду Щапов, в свою очередь, доходил до крайности. Хотя он и признавал, что «законы исторического роста, воспитания и народного организма так же есте­ственны и вечны, как законы природы», хотя он и понимал, что с этой точки зрения «самые реформы петровской эпохи централизационной системы и бюрократические учреждения его могут иметь силу жизнен­ности и воспитательности исторической», — но это признание не ме­шало ему смотреть на несколько столетий русской истории, как на одну огромную ошибку. В очерке «русского управления XVIII века» он доказывает, что сущность всего правительственного строительства в течение XVIII и первой половины XIX столетий состоит в непрерыв­ном, последовательном отрицании предшествовавших учреждений уста­новлениями последующими, в изменении комиссий, проектов и поло­жений». По смыслу этих слов выходит, что государственно - централи­зационная эпоха русской истории привела и могла привести лишь к от­рицательным результатам. И в этом случае один из родоначальников русского народничества сходится с самым блестящим представителем — если так можно выразиться — манчестерской исторической школы на Западе. Читатель помнит, что, по мнению Бокля, самые мудрые распо­ряжения государей заключаются в отмене законов, изданных их пред­шественниками.