) Ibid., р. 22. 2) Ibid., р. 108. 3)

Представительное правление существует затем, чтобы сосредото­чить в себе и выразить общественные нужды и стремления, а также затем, чтобы облекать властью тех, которые умеют понимать и удовлетворять эти стремления и нужды ¹). Само собою разумеется, что, по мнению Гизо, таким умением обладают лишь представители «среднего класса», а оттого и власть должна, по его теории, при­надлежать именно этому классу, а не той population extérieure (так называет Гизо рабочую массу), права которой нужно признавать и защищать, но которая может погубить и себя, и все государство, если только доберется до власти! ²).

Когда Маркс и Энгельс писали в «Манифесте», что современ­ная государственная власть есть не более, как комитет, выбранный для заведывания общественными делами буржуазии, они высказали то же самый взгляд на созданное буржуазией представительное правление. Только они оценивали его уже не с точки зрения «сред­него класса», а с точки зрения того именно «внешнего населения» (population extérieure), о господстве которого Гизо не мог по­думать без страха.

Как бы там ни было, не подлежит ни малейшему сомнению то обстоятельство, что Гизо очень хорошо сознавал классовый характер представляемых и защищаемых им социально-политических тенден­ций. Когда сторонники старого порядка стали обвинять его в том, что, проповедуя борьбу классов, он разжигает будто бы дурные страсти, он отвечал, что ему хо­телось только резюмировать историю Франции. Она полна борьбой сословий или, вернее, сделана ею. Это знали и это говорили за много веков до революции. Это знали и это гово­рили в 1789 г. Это знали и это говорили три месяца тому назад ³). Я думаю, что и теперь все помнят об этом, хотя меня и упрекают в том, что я высказал это. Факты не уничтожаются по желанию и для удобства министерств и партий. Что сказали бы все те мужественные буржуа, которых посылали в Генеральные Штаты для защиты и завоевания прав третьего сословия, если бы, воскрес­нув теперь, они услыхали, что дворянство никогда не воевало с третьим со­словием; что оно не чувствовало беспокойства при его возникновении, что оно не возмуща­лось при виде его роста, что оно не мешало его социальным и политическим успехам?.. Вы­родившиеся потомки расы, некогда господствовавшей над великой страною и

заставлявшей трепетать королей, вы отрекаетесь от своих предков и от своей истории! Вы сознаете свое падение и потому протестуете против своего былого величия!». Поднимая речь о борьбе классов, Гизо совсем не имел в виду высказать что-либо новое: борьба клас­сов — не теория и не гипотеза: это — самый простой факт. «И я повто­ряю,— восклицает Гизо,— что не только нет никакой заслуги за теми, которые его видят, но почти смешно отрицать его». Гизо стыдится того, что ему, буржуа, приходится читать дворянству уро­ки француз­ской истории и доказывать ему, что оно стало «слишком смиренно в своих воспоминаниях». А на обвинение его в том, что он разжигает страсти и сеет разделение между гражданами, он отвечает восклицанием: «Как! Мы должны забыть нашу историю только пото­му, что ее вы­воды оказались неблагоприятными для вас?»

Эти выписки ¹) достаточно характеризуют тогдашнее боевое настроение Гизо. Для бо­лее полной характеристики укажем, впрочем, еще на эпиграф цитируемого здесь сочинения его «Du gouvernement de la France». Он взят из Паскалевых «Pensées» и гласит так: «Приятно находиться на корабле во время бури, когда знаешь, что не погибнешь!».

Во всем этом классовое самосознание буржуазии выражается так ярко, что мы не нуж­даемся в дальнейших выписках. Поэтому мы не станем говорить здесь ни о книге Армана Карелля: «Histoire de la contre-révolution en Angleterre» (Париж 1827), ни об относя­щихся к более позднему времени сочинениях Алексея Токвиля. Мы считаем твердо установленным тот факт, что уже во время реста­врации Сен-Симон и многие ученые представители фран­цузской буржуазии видели в борьбе классов главнейшую пружину историче­ского развития народов нового времени.

Мы думали, что полезно установить этот факт, так как он, по-видимому, остался неиз­вестным многим критикам «Манифеста Коммунистической Партии». Вот, напр., Эмиль Ван­дервельд катего­рически утверждает, что понятие о классовой борьбе есть «пробный камень демократического социализма, в отличие его от всех дру­гих настоящих и прошедших форм социализма буржуазного и уто­пического», и что это понятие «впервые было развито со всеми его

¹) Сделанные из Avant-propos третьего издания брошюры «Du gouverne­ment de la France».

последствиями в «Манифесте Коммунистической Партии» ¹). При­знаемся, что от человека, написавшего, так сказать, юбилейную брошюру по поводу «Манифеста», можно требовать более вниматель­ного отношения к своему предмету.

Точно так же и господин Вернер Зомбарт, критикуя высказан­ный в «Манифесте», взгляд на великое историческое значение борьбы классов, ни единым словом не указывает на то, что в сороковых годах взгляд этот не был новым в политической литературе ²). Вер­нер Зом­барт придает большое значение «истории догм» (Dogmengeschichte) в новейшем социализме. От него тоже можно было бы требовать лучшего знакомства с этой историей. В статье «Essai d'interprétation et de critique de quelques concepts du marxisme», на­печатанной в февральской книжке «Devenir Social» за 1898 г., г. Бенедетто Кроче чрезвычайно старательно «критикует» учение Маркса и Энгельса о борьбе классов. Но и этот старательный критик, как видно, очень далек от мысли о том, что борьбу классов проповедовали еще теоретики буржуазии.

Укажем еще на Томаса Кэркопа, который, «критикуя учение Маркса с самых различных сторон и довольно останавливаясь на «Манифесте», не догадывается спросить себя, точно ли мысль о клас­совой борьбе принадлежит исключительно Марксу ³).

С критиками марксизма до сих пор почти всегда происходили такие оказии: они не заме­чали действительных промахов Маркса и Энгельса, но зато записывали на их счет такие ошибки, которых те никогда не делали.

¹) Золотая свадьба международного социализма» (перевод с француз­ского). Лондон 1899 г., стр. 5, Одесса 1905, стр. 3. В русском переводе, изданном в Лондоне, брошюра эта снабжена маленьким предисловием изда­телей, в котором «эволюция здоровой социалистической мысли в Европе» противопоставляется «догмам гер­манского социализма . Почтенные сторонники «здоровой социалистической мысли не заметили ни вышеука­занной, ни других ошибок Вандервельда и даже кое-что прибавили к ним из собственного запаса. Так, они на­зывают Вандервельда марксистом и притом одним из наиболее ученых и талантливых представителей парла­ментарного социализма». Последнее справедливо! Вандервельд действительно — один из наиболее ученых и талантливых представителей социализма (парламентарного и всякого другого) в Бельгии. Но марксистом он никогда не был, как могли бы убедиться в этом его русские издатели, ознакомившись с другими его сочине­ниями.

²) См. «Sozialismus und soziale Bewegung im 14 Jahrhundert», S.S. 1—2.

³) См. «A History of Socialism by Thomas Кirkup». London 1900, главы 7, 8 и 9.

Но промах промаху рознь. Разумеется, очень хорошо, когда основатели данной теории знают всех своих предшественников и не ошибаются в своих суждениях о них. Однако никто не поставил бы Дарвину в большую вину тех ошибок, которые он сделал бы, говоря о месте, занимаемом его собственной теорией в истории учений об эволюции. Но если кто-нибудь взялся за критику дарвинизма, а особенно, если бы он захотел написать историю трансфор­мизма, то он обязан был бы знать предшественников Дарвина, и тогда было бы в высшей степени странно, если бы он, говоря об этих предшествен­никах, удовольствовался простым повторением того, что сказал о них сам Дарвин.

То же можно заметить о критиках марксизма и об историках социализма. Под их пером совершенно непростительны такие промахи по части «истории догмы», которые были вполне понятны и извини­тельны под пером Маркса или Энгельса.

Но оставим пока критиков и вернемся к предшественникам.

Во время реставрации французская буржуазия пережила не одну бурю. Но, ободряемая своими недавними колоссальными побе­дами над аристократией, она верила, что нет силы, способной поло­жить предел ее господству, и бодро смотрела в будущее, находя, что очень приятно быть на корабле во время бури, когда знаешь, что не погибнешь. Она не боялась то­гда говорить о классовой борьбе и насмешливо отказывалась позабыть историю своей собст­вен­ной классовой борьбы в угоду выродившейся аристократии. Но — увы! Все течет, все изменяется. Прошло каких-нибудь два-три десятка лет. и буржуазия была вынуждена взгля­нуть на классовую борьбу с другой точки зрения. Рабочий класс,— внешнее население, как назы­вал его Гизо,— начал борьбу против ее собственного классового господства. Вследствие этого коренным образом изменилось настрое­ние буржуазии: из революционного оно превра­тилось в консерватив-ное. Сорок восьмой год был страшным уроком для буржуазии. Как хо­рошо поняла она смысл этого урока, видно из того, что с этого времени ее теоретики стали проповедовать «социальный мир». Всегда чрезвычайно внимательно и чутко относившийся к положению и нуждам «среднего класса», Гизо уже в январе 1849 г. выпустил брошюру: «De la Démocratie», в которой воспевается социальный мир, ведущий к «свободе, спокойствию, благоденствию, достоинству» и ко всем другим «вещественным и духовным благам». Гизо и в 1849 г. помнил, что социальная война «сделала» историю Франции; но теперь война эта представляется ему же не двигателем про-

гресса, а каким-то ящиком Пандоры, из которого сыплются на его страну ужаснейшие бедст­вия. «Борьба различных классов нашего общества наполняет собою нашу историю, — по­вторяет он. — Револю­ция 1789 г. была самым общим и самым могучим ее проявлением. Дворянство и третье сословие, аристократия и демократия, буржуазия и работники, собст­венники и пролетарии,— все это лишь различные формы и различные фазы социальной борьбы, от которой мы так долго страдаем... Это — бич, это — стыд, недостойный нашего времени. Внутренний мир, мир между различными классами граждан, социаль­ный мир! Это — самая важная потребность Франции, это — крик спасения» ¹).

Преобладание средних классов составляет характеристическую черту французской ис­тории после 1789 г. Указав на это, Гизо пи­шет целый панегирик буржуазии. Но он ясно ви­дит, что ее господ­ству грозит страшная опасность. «Теперь на арену вышел новый борец. Демократический элемент подразделился. Против средних клас­сов выдвигают рабочие классы, против буржуазии — пролетариат. И эта новая война тоже ведется на смерть, потому что новый пре­тендент так же исключителен, как и все прочие» ²).

Пролетариат грозит уничтожить господство «средних классов». «Средние классы» бо­ятся пролетариата, и потому их теоретики про­поведывают мир. Но прочный мир может быть заключен только тогда, когда пролетариат перестанет оспаривать право буржу­азии на суще­ствование. Гизо прекрасно понимает это. Он доказы­вает теперь, что все классы, существую­щие во Франции, составляют «естественные, глубокие элементы французского общества» ³). И он утверждает, что признание справедливости этой мысли всеми борю­щимися между со­бою сторонами было бы огромным шагом вперед в направлении к социальному миру. В са­мом деле, признав справедли­вость этой мысли, пролетариат тем самым признал бы «естест­вен­ность» своего подневольного положения. Но это-то и нужно было перепуганному идео­логу буржуазии.

Не один Гизо проповедовал социальный мир и не один Гизо изменил свое отношение к классовой борьбе после того, как на аре­ну выступил «новый борец». Мы уже знаем, как от­носился Минье к «бесчинствам» Парижской Коммуны. Что касается Ог. Тьерри, то для его настроения после 1848 г. характерно предисловие к «Essai sur

¹) «De la Démocratie». Paris 1849 p. 35.

²) Ibid., p. 107.

³) Ibid., p. 105.

l'histoire du Tiers-Etat», вышедшему в 1833 г. История третьего со­словия была историей соци­альной войны среднего класса с аристо­кратией. Ог. Тьерри был, как мы знаем, одним из пер­вых, обратив­ших внимание читающей публики на классовый характер этой войны. Отрицать этот характер значило бы лишить историю третьего со­словия всего ее значения. Но, с другой стороны, в 1853 г. Тьерри уже не мог говорить о классовой борьбе без серьезных оговорок. И вот он оговаривается. Он замечает, что классовая борьба, составляющая предмет его книги, не имеет ничего общего с классовой борьбой пролетариата против буржуазии. Описываемая им борьба была бла­годетельна по своим последствиям и велась в течения целых столе­тий, а борьба пролетариата с буржуазией началась «только вчера и совершенно нарушает общест­венную безопасность». Классовый инте­рес пролетариата кажется ему узким, а классовый ин­терес третьего сословия очень широким потому, что третье сословие охватило всю нацию, за исключением дворянства и духовенства.

Это рассуждение чрезвычайно характерно в психологическом отношении, хотя, как мы увидим ниже, сторонникам революцион­ной борьбы с буржуазией очень легко было опро­вергнуть Ог. Тьерри его же собственными доводами.

Научное убеждение в исторической важности классовой борьбы было, однако, так сильно у французских историков времен реста­врации, что когда у них проходил страх перед революционным дви­жением пролетариата, они снова начинали говорить своим прежним языком. Для примера мы опять сошлемся на Гизо.

В 1858 г. он издал свои «Воспоминания», в первом томе ко­торых речь идет именно о том времени, когда он с пылким энтузи­азмом молодости проповедовал классовую борьбу среднего класса с аристократией. Упомянув о своей брошюре «Du gouvernement de lа France», представляющей, как мы уже знаем, самое горячее воззва­ние к такой борьбе, Гизо признается, что, перечитав ее через 36 лет после ее выхода, он вынес такое впечатление: «Рассматривая вещи по существу и в них самих, как историк и как философ, я не вижу в своей брошюре ничего такого, что я должен был бы взять назад. Я продолжаю думать, что высказанные в ней общие идеи справедли­вы, великие социальные факты правильно оценены, политические деятели хорошо поняты и верно изображены... Но... я слишком мно­го требовал от людей».

Научная добросовестность взяла верх над страхом перед «но­вым борцом», и престаре­лый теоретик буржуазии уже не смотрит на

классовую борьбу, как на стыд и горе Франции. Он утверждает, что в брошюре «Du gouvernement» социальные факты оценены верно, а это значит, что социальная война—борьба классов—сделала историю Франции. Откровенно высказывая это, Гизо обнаружил несравненно больше уважения к научной истине, чем все те нынешние «ученые», которые избегают упоминания о классовой борьбе с таким же стара­нием, с каким христиане должны, по совету апостола Павла, избе­гать всяких разговоров о «мерзостях», запрещенных седьмой за­поведью.

Итак, было время, когда буржуазия прекрасно понимала исто­рическую роль классовой борьбы. Если она теперь не понимает или делает вид, что не понимает этой роли, если она проповедует «со­циальный мир», то это очень хорошо объясняется дальнейшей исто­рией буржуазного общества, страхом перед «новым борцом». И если в настоящее время теоретики буржуазии охотно распространяются на тему о «социальном мире» и ставят в тяжелую вину социал-де­мократам их проповедь классовой борьбы, то социал-демократы мо­гут ответить им, как отвечал когда-то Гизо теоретикам аристокра­тии: Выродившиеся потомки класса, не­когда безраздельно господ­ствовавшего над цивилизованным миром и заставлявшего трепе­тать королей, вы отрекаетесь от своих предков и от своей истории! И, подобно Гизо, мы имеем право насмешливо удивляться тому, что наши противники стали слишком смиренны в своих воспоминаниях, и иронически спрашивать их: «Неужели мы должны забыть историю только потому, что ее выводы оказались неблагоприятными для вас?»

А как понимать всех социалистов, которые, под предлогом критики марксизма, хотят умалить значение классовой борьбы и, подобно его превосходительству, господину мини­стру Мильерану, за­являют, что не следует восстановлять рабочих против буржуазии? Пре­доставляем судить об этом самому читателю.

В настоящее время социализм не может не стоять на точке зрения классовой борьбы. Но социалисты не всегда стояли на ней. Пока социализм находился в детском периоде своего развития, его приверженцы тоже готовы были оплакивать классовую борьбу, как стыд и горе человечества. Этому как будто противоречат вышеизло­женные взгляды Сен-Симона. Но не нужно забывать, что у Сен-Си­мона речь везде идет о борьбе промышленников против феода­лов, а не о борьбе пролетариата с буржуазией. Пролетариат не суще­ствует для Сен-Симона, как класс, способный играть самостоятель­ную роль в истории. В «Женевских письмах» он говорит «неимущим»,

Такие взгляды социалистов-утопистов представляют собою и в теоретическом, и в прак­тическом отношениях огромный шаг назад в сравнении с вышеизложенными взглядами идеологов революционной буржуазии и объясняются неразвитостью тогдашнего капита­лизма. Они не остались, конечно, без вредного влияния на развитие клас­сового самосознания рабочих, но они не остановили этого развития и не могли остановить его. Рост капитализма вел за собою как численный рост пролетариата, так и умственное его пробуждение. Уже в октябре 1836 г. существовавший в Лондоне «Рабочий союз» принял устав, который очень недвусмысленно указывал на необходи­мость разрыва рабочего класса с партиями господ­ствующих классов ¹). С другой стороны, во Франции большинство членов тайных револю­ционных обществ вербуется в среде рабочего класса. Какие идеи распространялись между членами этих обществ, показывает следую­щий отрывок из диалога, происходившего при принятии новых чле­нов в коммунистическое общество «Времен года».

Устранение нарыва есть первое условие выздоровления. Уни­чтожение аристократии есть первое условие возвращения обществен­ного тела к справедливому состоянию» и т. д. ²).

выгодно отличает их от социалистов-утопистов. Конечно, борьба кучки людей, составивших заговор во имя народных интересов, ни в каком случае не может быть названа классовой борьбой. Но, когда главный контингент заговорщиков поставляется рабочими, заговор пред­ставляет собой зародыш революционной борьбы рабочего класса. А взгляд общества «Вре­мен года» на «аристократию» указывает на тесную генетическую связь идей тогдашних французских революцио­неров-коммунистов с идеями буржуазных революционеров восемна­дцатого века и либеральной оппозиции реставрационной эпохи.

Мы видели, что классовой интерес пролетариата казался Огюстэну Тьерри узким, а ин­терес третьего сословия широким, так как сосло­вие это охватывало всю нацию, за исключе­нием аристократии. Фран­цузские революционеры-коммунисты исходили, подобно Огюстэну Тьерри, из сознания необходимости бороться против аристократии в интересах всей ос­тальной части общества. Но они справедливо указывали на то, что родовая аристократия уступила место денеж­ной и что поэтому борьба за широкие общественные интересы долж­на вестись уже не против дворянства, а против буржуазии. Логика была, очевидно, на их сто­роне, и они имели полное право упрекать своих буржуазных противников в непоследова­тельности.

По мере того, как росло и обнаруживалось противоречие инте­ресов эксплуатируемых с интересами эксплуататоров, росло и крепло сознание необходимости борьбы между проле­тариатом и буржуазией. Но в самом сознании этом было еще очень много утопических эле­ментов. В коммунистической и социалистической литературе сороко­вых годов понятие о борьбе классов далеко еще не достигло той степени ясности, какая была ему свойственна, например, у Гизо. В этом отношении буржуазная идеология превзойдена была только «Ма­нифестом».

Взгляд Маркса и Энгельса на борьбу классов, на значение по­литики в этой борьбе и на зависимость государственной власти от господствующих классов тождествен со взглядами на те же предме­ты Гизо и его единомышленников. Вся разница в том, что одни, от­стаивают интересы пролетариата, между тем как другие защищали интересы буржуазии. Местами «Манифест» говорит языком памфле­тов Гизо, или, если хотите, некоторые памфлеты Гизо отчасти гово­рят языком «Манифеста» ¹). Но у авторов «Манифеста» понятие о

¹) Для примера напомним приведенные выше строки из брошюры Гизо «О демократии», написанной в 1849 году: «Борьба различных классов наполняет собою всю нашу историю... Дворянство и третье сословие, аристократия и демо-

борьбе классов является составною частью стройной исторической теории, между тем как в исторической теории Гизо, Тьерри, Минье и других современных им идеологов буржуазии еще не сведены концы с концами. И это составляет, разумеется, огромное преиму­щество «социальной философии» Маркса и Энгельса.

Ниже мы внимательно рассмотрим это преимущество. Но прежде нужно подвергнуть критике некоторые «критические» замечания не­которых критиков марксизма.

Г. Вернер Зомбарт говорит:

«Начиная «Коммунистический Манифест» словами: «Вся история общества была до сих пор историей борьбы классов», Карл Маркс высказал одну из величайших истин, напол­няющих наше столетие. Но он высказал не всю истину. Ибо неверно то, что вся история об­щества сводится единственно к борьбе классов. Если мы, вообще, хотим обнять всемирную историю одной формулой, то мы должны будем, я думаю, сказать, что вся история общества вращается вокруг двух противоположностей, которые я назову социальной и нацио­нальной противоположностью, понимая слово национальность в са­мом широком смысле. Человече­ство в своем развитии сначала соби­рается в общества, которые первоначально ведут взаим­ную борьбу, но потом внутри них начинается борьба их членов за более высокое положе­ние... Таким образом мы видим, с одной стороны, стремление к тем же целям отдельных членов. Таковы, кажется мне, две проти­воположности, наполняющие собою всю историю» ¹).

Маркс нашел часть истины. Критически мыслящий г. Зомбарт с своей стороны допол­нил сказанное Марксом, и теперь мы, к нашему счастью и удовольствию, обладаем полной истиной, свободной от крайностей и преувеличений. Это очень приятно, но, во-первых, вза­имная борьба отдельных членов общества за более высокое положе­ние не есть еще борьба классов, как это прекрасно доказывают сво­им примером современные нам предприниматели, которые ожесточен­но борются между собою за покупателей, но чужды всякой мысли о клас­совой борьбе с себе подобными. А, во-вторых, что такое «нацио­нальная борьба» г. Зомбарта? Это есть не что иное, как борьба от­дельных государств между собою. Спрашивается, неу­жели же авторы «Манифеста» упустили из вида историческое значение этой борьбы?

кратия, буржуазия и работники,— все это лишь различные формы и различные фазы социальной борьбы»... Это почти дословно то, что говорится в начале первой главы «Манифеста».

¹