Библиотека научного социализма

ных планов и прекрасных чертежей, объяснял европейским монархам, в чем состоит «рацио­нальная» общественная система. В этом отно­шении он, как и все социалисты-утописты, был родным братом ве­ликих французских просветителей, у которых (главным образом у Гельве­ция) он почти целиком заимствовал свое учение об образова­нии человеческого характера, и которые, подобно ему, с упорством, вполне достойным несравненно лучшей участи, объяс­няли коронован­ным «законодателям», как и чем может быть обеспечено счастье человече­ства. Они красноречиво громили «деспотов» и они же упор­но возлагали свои упования на просвещенный деспотизм. Это про­тиворечие било в глаза и, разумеется, не ускользнуло от их соб­ственного внимания. Все они сознавали его — одни с большею, другие с меньшею яс­ностью и все они утешали себя именно надеждой на случайность. Вообразите, что у вас есть большая урна, в которой находится очень много черных шаров и два-три белых, и что вы вынимаете шар за шаром. Нечего и говорить, что в каждом отдель­ном случае у вас гораздо меньше шансов вынуть белый шар, нежели черный. Но, повторив эту операцию достаточное число раз, вы не­пременно вынете, наконец, и белый. То же самое и с коронованными «зако­нодателями». В каждом отдельном случае гораздо больше шан­сов найти на престоле плохого «законодателя», чем хорошего. Но явится же, наконец, и хороший. Этот сделает все, что предписывает «философия», и тогда восторжествует разум.

Правда, у социалистов-утопистов уже замечается подчас сильное недовольство тео­рией, унаследованной ими от просветителей, стре­мление выйти из узкого круга идеализма и стать на более реальную почву. Они стараются создать общественную науку. Отсюда все их «открытия». Некоторые из этих открытий замечательны, в полном смысле этого слова.

Они проливали яркий свет на многие важнейшие стороны исто­рического процесса,— например, на роль борьбы классов в новейшей истории западноевропейских обществ ¹),— и тем подготовляли науч­ное объяснение общественных явлений. Но они именно только подго­товляли его. Исторический идеализм, на точке зрения которого стояли все социалисты пер­вой половины девятнадцатого века, очень затруд­нял выработку научного взгляда на общест­венную жизнь. Научному объяснению поддаются только закономерные явления. Закономер­ность явлений предполагает подчинение их закону необходимости, а исто­рический идеализм рассматривает историческое движение почти исключительно как продукт сознательной, и следовательно, свободной деятельности людей. Пока не было устранено это противоречие, на­учное объяснение общественной жизни оставалось невозможным. А социалисты того вре­мени не только не разрешали этого противоре­чия, но не умели даже формулировать его с надлежащей точностью. Ясное сознание и точную формулировку его впервые дала немецкая философия в лице Шеллинга.

Шеллинг показал, что свобода человеческих действий не только не исключает необхо­димости, но, напротив, предполагает ее, как

свое условие ¹). Эта глубокая мысль Шеллинга была основательно и подробно развита в со­чинениях Гегеля. В переводе на обыкновенный язык она означает, что деятельность чело­века может быть рассматриваема с двух сторон: во-первых, он выступает перед нами, как при­чина тех или других общественных явлений. Поскольку он сознает себя такой причиной, по­стольку он полагает, что от него зависит вызвать эти общественные явления или не вы­звать их. И постольку он считает свою деятельность сознательной и свободной. Но человек, вы­ступающий перед нами в качестве причины данного общественного явления, может и дол­жен быть рассматриваем с другой стороны, как следствие тех общественных явлений, кото­рые своим влиянием опре­делили склад его характера и направление его воли. Рассмат­ривае­мый как следствие, общественный человек не может считаться свободным деятелем, потому что не от его воли зависели те обстоятельства, которые определяли собою ее дви­жение. Стало быть, теперь его дея­тельность представляется нам, как подчиненная закону не­обходи­мо­сти, т. е. закономерная деятельность. Таким образом выходит, что свобода вовсе не ис­ключает необходимости. Знание этой истины очень важно потому, что она — и только она — открывает нам путь к науч­ному объяснению общественной жизни. Мы уже знаем, что на­учному объяснению поддаются только те явления, которые подчинены закону необходимо­сти. Если бы общественный человек мог быть известен нам лишь как причина общественных явлений, то его деятельность была бы доступна нашему представлению лишь со стороны своей свободы, и потому она навсегда осталась бы недоступной для науч­ного объяснения. Просветители XVIII и социалисты XIX столетий, в своих рассуждениях об истории, смот­рели на общественного чело­века только как на причину общественных явлений. Это происхо­дило потому, что они держались идеалистического взгляда на исто­рию: кто видит в умствен­ном развитии самую глубокую причину исторического движения, тот принимает в сообра­жение только созна­тельную деятельность людей, а сознательная деятельность и есть та дея­тельность, которую мы называем свободной ²).

Необходимость не исключает свободы. Мало того, сознательная и в этом смысле сво­бодная деятельность людей возможна только

¹) «System des Transzendentalen Idealismus», Tübingen 1800, S. 422 и след. Ср. H. Бельтова: «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», стр. 105 и след.

²) «Необходимость, в ее противоположности свободе, есть именно бессо­знательное»,- справедливо го­во­рит Шеллинг (l. cit., S. 424).

потому, что их действия необходимы. Это может показаться пара­доксом, но это — безуслов­ная истина. Если бы действия людей не были «необходимы», то их невозможно было бы предвидеть, а там, где невозможно никакое предвидение, нет места и для свободной дея­тельности в смысле сознательного влияния на окружающую жизнь. Таким образом, необхо­димость оказывается залогом свободы.

Все это хорошо выяснили, еще великие немецкие идеалисты, и поскольку они в своих суждениях об общественной жизни держались той точки зрения, постольку они стояли на твердой почве науки. Но именно потому, что они были идеалистами, они не могли надле­жа­щим образом воспользоваться своими собственными гениальными мыслями. Правда, их фи­лософский идеализм не был необходимо свя­зан с идеалистическим взглядом на историю. Гегель замечает в своих «Чтениях по философии истории», что хотя, конечно, разум правит миром, но он правит им в том же самом смысле, в каком он упра­вляет движением небесных светил, т. е. в смысле законосообразности. Небесные светила движутся по определенным за­конам, но движение их остается бессознательным. Так же совершается, по Гегелю, и исто­рическое движение человечества; оно подчинено известным зако­нам, но люди не знают этих законов, и потому можно сказать, что историческое движение бессознательно. Люди оши­баются, думая, что их идеи служат главным фактором исторического движения. Идеи всякой данной эпохи сами определяются характером этой эпохи. Притом же сова Минервы вылетает только ночью. Когда люди начи­нают вдумываться в свои собственные общественные отно­шения, тогда можно с уверенностью сказать, что эти отношения уже отжили свое время и готовятся уступить место новому общественному порядку,

¹) «Я мог бы предвидеть их (поступки моих сограждан) только при том условии, если бы я мог рассматри­вать их, как и все другие явления окружающего меня мира, т. е. как необходимые следствия определенных при­чин, которые уже известны или могут быть известны мне. Иначе сказать, моя свобода не была бы пустым сло­вом только в том случае, если бы ее сознание могло сопровождаться пониманием причин, вызывающих свобод­ные поступки моих ближних, т. е. если бы я мог рассматривать эти поступки со стороны их необходимости. Совершенно то же могут сказать мои ближние и о моих поступках. А что это означает? Это означает, что воз­можность свободной (сознательной) исторической деятельности всякого данного лица сводится к нулю в том случае, если в основе свободных человеческих поступков не лежит доступная пониманию деятеля необходи­мость». (Н. Бельтов, «Монистический взгляд на историю», стр. 106).

истинный характер которого выяснится людям только тогда, когда и ему придет пора сойти со сцены ¹).

Эти рассуждения Гегеля очень далеки от той наивной мысли,— составляющей сущ­ность идеалистического объяснения истории,— что историческое движение обусловлива­ется в последнем счете развитием идей или, как выражались тогда французские просвети­тели, что миром правит «мнение». В этих рассуждениях верно указывается по край­ней мере то, чем нельзя объяснить историческое движение. Но в них нет, разумеется, и указания на их ис­тинную причину. Да его и не могло в них быть. Если Гегель был далек от наивного ис­тори­ческого идеализма французских просветителей и социалистов-утопистов, то это нис­колько не колебало идеалистической основы его системы, а эта основа не могла не помещать выра­ботке вполне научного объяснения общественно-исторического процесса. По Гегелю, в ос­нове всего мирового развития лежит развитие абсолютной идеи. Развитием этой идеи объ­ясняется у него, в конце концов, и вся человеческая история. Но что такое эта абсолютная идея? Это,— как очень хорошо пока­зал еще Фейербах ²),— есть лишь олицетворенный про­цесс мышления. Выходит, что мировое развитие вообще и историческое развитие в частно­сти объясняется законами человеческой мысли или, другими словами, что история объясня­ется логикой. До какой степени неудо­влетворительно такое объяснение, можно видеть из со­чинений самого же Гегеля. Историческое движение только тогда и становится у него понят­ным, когда оно объясняется не логикой, а развитием обще­ственных и, преимущественно, экономических отношений. Так, когда он говорит, что Лакедемон пал главным образом вследствие эконо­мического неравенства, то это объяснение очень понятно само по себе и вполне соответствует выводам новейшей исторической науки. Но абсолютная идея тут ре­шительно не при чем, и когда Гегель обращается к ней для того, чтобы окончательно выяс­нить судьбу Греции и Лакедемона, то он ровно ничего не прибавляет к тому, что уже объяс­нено им указанием на экономику ³).

Гегель охотно повторял, что идеализм обнаруживает себя, как истина материализма. Но его «Философия истории» доказывает как раз обратное. Из нее видно, что по крайней мере в применении к истории, материализм должен быть признан истиной идеализма.

Чтобы окончательно проложить прямой и верный путь для научного объяснения общест­венно-исторического процесса, исследователи долж­ны были распроститься со всеми разно­видностями идеализма и пе­рейти на материалистическую точку зрения. Это и было сделано Марксом и Энгельсом. Выработанное ими материалистическое пони­мание истории так ха­рактеризуется в предлагаемой брошюре:

«Материалистическое понимание истории зиждется на том по­ложении, что производ­ство и обмен продуктов служат основанием всякого общественного строя; что в каждом ис­торическом обществе распределение продуктов, а с ним и образование классов или сосло­вий, зависит от того, как и что производится этим обществом и каким способом обмениваются произведенные продукты. Отсюда сле­дует, что коренной причины социальных перемен и политических переворотов нужно искать не в головах людей, не в более или менее ясном по­нимании ими вечной истины и справедливости, а в измене­нии способов производства и об­мена; другими словами — не в фило­софии, а в экономии данной эпохи. Пробудившееся соз­нание нера­зумности и несправедливости существующих общественных отношений, убежде­ние в том, что Vernunft Unsinn, Wohltat Plage geworden (что безумством мудрость стала, злом — благое) служит лишь указанием на то, что в способах производства и обмена постепенно соверши­лись изменения, настолько значительные, что им не соответствует более обществен­ный порядок, выкроенный по мерке старых эконо­мических условий. Из сказанного ясно, что и средства для устране­ния зла должны заключаться в более или менее развитом виде — в са­мих изменившихся условиях производства. Ум человеческий не мо­жет изобрести эти сред­ства; он должен открыть их в данных мате­риальных явлениях производства».

Если пробудившееся сознание неразумности и несправедливости существующих обще­ственных отношений само является следствием общественно-экономического развития, то ясно, что и в сознательной деятельности людей, которая обусловливается их понятиями о ра­зуме и справедливости, может быть найдена известная законосооб­разность. Так как эта их деятельность определяется в последнем счете развитием экономических отношений, то, вы­яснив себе напра­вление экономического развития общества, мы тем самым получаем воз­можность предвидеть, в какую сторону должна направиться со­знательная деятельность его членов. Таким образом здесь, как у Шеллинга, свобода вытекает из необходимости, а необ­ходимость пре­вращается в свободу. Но между тем, как Шеллинг, вследствие идеа-­

листического характера своей философии, не пошел дальше общих,— хотя и чрезвычайно глубоких,— соображений на этот счет, материа­листическое понимание истории позволяет нам воспользоваться этими общими соображениями для исследования «живой жизни», для научного объяснения всей деятельности общественного человека.

Давая возможность взглянуть на сознательную деятельность общественного человека с точки зрения ее необходимости, материа­листическое понимание истории тем самым прокла­дывает социализму путь для перехода на научную почву. В приведенных нами строках Эн­гельс говорит, что средства для устранения общественного зла не могут быть изобретены, т. е. придуманы каким-нибудь гениальным мыслителем, а должны быть открыты в изменив­шихся экономических отношениях данной эпохи. В той самой мере, в какой возможно та­кое открытие, возможен и научный социализм. Мы имеем, стало быть, очень определенный ответ на выдвинутый г. Бернштейном во­прос о возможности научного социализма. Правда, сам г. Бернштейн как будто даже и не подозревает существования подобного ответа. Но это только доказывает, что этот господин совсем не понял ос­новы учения тех самых людей, по­следователем которых он называл себя в продолжение почти двадцати лет.

Утопический социализм исходил из отвлеченных принципов; научный социализм берет за точку отправления объективный ход экономического развития буржуазного общества.

Если средства для устранения нынешнего общественного зла не могут быть придуманы на основании общих соображений о челове­ческой природе, а должны быть открыты в экономи­ческих условиях нашего времени, то ясно, что и открытие их не может быть делом случая, независимым от указанных условий. Нет, само это открытие оказывается закономерным про­цессом, доступным научному изучению.

Основное положение материалистического объяснения истории гласит, что мышление людей определяется их бытием или что в про­цессе исторического движения ход развития идей определяется в по­следнем счете ходом развития экономических отношений. Если это так, то ясно, что возникновение новых экономических отношений