) Le seul baume à notre servitude, c'est, de temps en temps, un

довательную программу, глубочайшую основу которой составляет Материалистическое по­нимание истории. Они не ожидают сочувствия социализму от всех классов общества, так как они знают, что спо­собность данного класса сочувствовать данной революционной идее оп­ределяется его экономическим положением, и так как они видят, что изо всех классов совре­менного общества только пролетариат на­ходится в таком экономическом положении, кото­рое роковым обра­зом толкает его на революционную борьбу с существующим обще­ствен­ным порядком. Здесь, как и везде, они не удовлетворяются взглядом на деятельность обще­ственного человека, как на причину общественных явлений, их взор проникает глубже и ви­дит, что эта причина сама есть следствие экономического развития. Здесь, как и везде, они рассматривают сознательную деятельность людей, с точки зрения ее необходимости.

«Если бы мы не имели лучшего ручательства за предстоящий переворот в нынешнем способе распределения продуктов труда,— с его вопиющими противоположностями ни­щеты и роскоши, голода и расточительности,— кроме сознания того, что этот способ распре­деле­ния несправедлив и что справедливость должна же когда-нибудь восторжество­вать, то наше дело было бы плохо, и нам пришлось бы ждать долго. Уже средневековые мис­тики, мечтав­шие о тысячелетнем царстве, сознавали несправедливость классовых противо­положностей. Томас Мюнцер громко высказал это сознание на пороге новейшей исто­рии, триста пятьдесят лет тому назад. Тот же крик раздается и зами­рает во время буржуазной ре­волюции в Англии и во Франции. Чем же объясняется, что этот крик о необходимости уст­ранения классовых различий, до 1830 года не встречавший отклика в работающей и стра­дающей массе, вызы­вает теперь тысячекратное эхо; что он пе­редается из одной страны в другую и притом в той самой последо­вательности и с той самой интенсивностью, с которой развивается в этих странах крупная промышленность; что он в продолжение одного поколе­ния вызвал к жизни такую могучую силу, которая мо­жет сопротивляться всем соединив­шимся против нее обще­ственным силам и может быть уверена в победе? Тем, что современ­ная крупная промышлен­ность, с одной стороны, создала в лице про­летариата такой класс, который впервые в исто­рии может выставить требование уничтожения не той или иной от­дельной классовой орга­низации, а классов вообще, и который находится в таком положе­нии, что непременно дол­жен осуществить это требование под стра­хом падения до уровня китай­ских кули. С другой стороны, та же

крупная промышленность создала в лице буржуазии такой класс, ко­торый имеет монополию всех производительных и жизненных средств, но в каждом периоде спекуляционной горячки и следующего за ней краха показывает, что он уже стал неспособным господствовать над пе­реросшими его власть производительными силами; класс, под руко­водством которого обще­ство идет навстречу своему разрушению, как локомотив, с которым не может справиться машинист. Другими сло­вами: тем, что как производительные силы, созданные современным капиталистическим способом производства, так и им же обусловлен­ная система распределе­ния благ пришли в жестокое противоречие с ним, и что поэтому в способе производства и распределения дол­жен произойти переворот, если только современному обществу не пред­стоит окончательно погибнуть. Этот осязательный материальный факт, с непреодолимой не­обходимостью отражающийся в головах эксплуатируемых пролетариев в более или менее ясном виде, этот факт, а не представление того или другого кабинетного мыслителя о праве и о бесправии ручается за победу современного социа­лизма» ¹).

Так говорил Энгельс в своем споре с Дюрингом. И в этих его словах резко сказывается уже хорошо знакомая нам отличительная черта научного социализма: взгляд на освободи­тельное движение про­летариата, как на закономерный общественный процесс, убеждение в том, что только необходимость может обеспечить торжество свободы ²).

Тэн говорит где-то, что совершенная наука с полной точно­стью воспроизводит в поня­тиях природу и последовательность явле­ний. Такая наука может делать безошибочные пред­сказания отно­сительно каждого отдельного явления. И нет ничего легче, как

показать, что общественная наука не обладает и не может обладать такой точностью. Но на­учный социализм никогда и не предъявлял пре­тензий на такую точность. Когда его против­ники выдвигают против него то соображение, что социологическое предвидение невозможно, то они смешивают два очень различных понятия: понятие о напра­влении и об общих резуль­татах данного общественного процесса с понятием об отдельных явлениях (событиях), из ко­торых соста­вится этот процесс. Социологическое предвидение отличается и всегда будет от­личаться очень малой точностью во всем том, что касается предсказания отдельных собы­тий, между тем как оно обладает уже значительной точностью там, где надо определить об­щий характер и направление общественных процессов. Возьмем пример. Статистика показы­вает, что цифра смертности колеблется в зависимости от времен года. Зная ее колебания в данной стране или в данном ме­сте, не трудно предсказать, в какой мере увеличится или уменьшится число смертных случаев при переходе из одного времени года в дру­гое. Тут речь идет об общем характере и о направлении данного общественного процесса, и тут воз­можно очень точное предсказание. Но если бы мы пожелали узнать, в каких именно отдель­ных явле­ниях выразится, скажем, увеличение смертности с наступлением осени; если бы мы поставили себе вопрос о том, какие именно лица не пе­реживут осеннего времени и каковы именно будут конкретные обстоя­тельства, сопровождающие смерть этих лиц, то на этот вопрос мы не дождались бы ответа от общественной науки, и если мы все-таки стали бы до­биваться его решения, то нам пришлось бы обратиться к какому-нибудь магу или предсказа­телю. Другой пример. Вообра­зите, что в парламенте данной страны находятся представители от крупных землевладельцев, доход которых сильно понижается вслед­ствие конкуренции соседних стран; от промышленных предпринима­телей, сбывающих свои товары именно в этих соседних странах, и, наконец, от пролетариев, живущих лишь продажей своей рабочей силы. В составленный, таким образом, парламент вносится предложе­ние обложить высокой пошлиной хлеб, ввозимый из-за границы. Как вы думаете, может ли социолог предсказать, как встретят это предложе­ние парламентские представители различных общественных клас­сов? Мы думаем, что в этом случае социолог,— и не только социолог, человек науки, а вся­кий тот, кто не лишен некоторого политического опыта и здравого смысла,— имеет полную возможность сделать безошибоч­ное предсказание: «Представители землевладельцев — ска­жет он — будут всеми силами поддерживать указанное предложение; представители

пролетариата будут отвергать его столь же энергично, и в этом отно­шении от них не отста­нут представители предпринимателей, если только представители землевладения не купят их согласия какой-нибудь серьезной экономической уступкой в какой-нибудь другой области». Это предсказание будет сделано на основании анализа экономиче­ских интересов различных общественных классов и оно действительно будет иметь,— по крайней мере там, где оно от­носится к землевла­дельцам и к пролетариям,— определенность и точность математиче­ского вывода. Далее,— зная число голосов, каким располагает в пар­ламенте каждый из представ­ленных в нем классов, наш социолог легко и безошибочно предскажет судьбу инте­ресую­щего нас предло­жения. Здесь его предсказание опять может иметь очень большую сте­пень точности и достоверности. Но если вы, не довольствуясь зна­нием общего характера и на­правления данного общественного про­цесса,— процесса борьбы, вызванной данным пред­ложением,— захотите наперед определить, кто именно возьмет слово по поводу этого за­ко­нопроекта и какие именно парламентские сцены будут вызваны речами будущих орато­ров, то социолог ответит вам уже не научным предвидением, а более или менее остроумными до­гадками, и если вам будет мало, то вам опять придется взяться за магию. Третий при­мер. Если вы возьмете сочинения великих французских просветителей XVIII века,— скажем, хоть Гольбаха,— то вы найдете в них всю социаль­ную программу великой французской рево­люции. Но вы не встретите в них ни одного предсказания относительно тех исторических со­бы­тий, из которых составился впоследствии процесс осуществления требо­ваний, выставлен­ных французскими просветителями во имя всего третье­го сословия. Откуда эта разница? По­нятно,— откуда; иное дело хара­ктер и направление данного общественного процесса, а иное дело те отдельные события, из совокупности которых он составится. Если я понял его харак­тер и направление, то я могу предсказать его исход; но как бы ни было глубоко мое понима­ние этого процесса, оно не даст мне возможности предсказывать отдельные события в их ин­дивидуальности. Когда говорят, что социологическое предвидение невозможно или, по крайней мере, чрезвычайно затруднительно, то почти всегда имеют в виду невозможность или трудность предвиде­ния отдельных событий, совершенно забывая о том, что такое пред­видение вовсе и не есть дело социологии. Социологическое предви­дение имеет своим пред­метом не отдельные события, а общие резуль­таты того общественного процесса, который, как, например, процесс развития буржуазного общества, уже совершается в данное

время. Что эти общие результаты могут быть определены заранее это хорошо показывает вышеприведенный пример французской рево­люции, вся социальная программа которой была формулирована, как мы сказали, передовыми литературными представителями буржуа­зии

Научный социализм говорит, во-первых, что торжество социа­листических идеалов предполагает, как свое необходимое условие, из­вестий, независящий от воли социалистов, ход экономического развития буржуазного общества; во-вторых, что это необходимое усло­вие находится теперь налицо л обусловливается характером свойственных этому обществу производственных отношений; в третьих, что само распространение социалистических идеалов в рабочем классе современных капиталистических стран вызывается экономиче­ским строем и развитием этих стран. Такова общая мысль научного социализма. И эта общая мысль нимало не опровергается тем вполне правильным соображением, что социология ни­когда не будет наукой совершенной в вышеуказанном смысле этого слова. Ну и пусть ее не будет! Что же из этого? Хотя социология и не совершенная наука, а общая мысль научного социализма все-таки неоспорима, а потому и сомнение в возможности такого социализма все-таки неоснова­тельно.

В спорах о возможности научного социализма теоретики бур­жуазии и «критики» Мар­кса нередко выдвигают еще следующий довод. «Если возможен научный социализм,— гово­рят они,— то стало быть возможна и буржуазная общественная наука, а это — противоре­чивая бессмыслица, потому что наука не может быть ни социалистической, ни буржуазной. Наука — одна, буржуазная политическая экономия также немыслима, как и социалистиче­ская математика».

Этот довод тоже основывается на смешении понятий. Матема­тика не может быть ни со­циалистической, ни буржуазной; это верно; но что верно в применении к математике, то ошибочно в применении к общественной науке.

Чему равняется сумма квадратов катетов? Квадрату гипотенузы. Так ли это? Так. Всегда ли это так? Всегда так; отношение квад-

¹) В своей недавно вышедшей книге: «Les classes sociales, analyse de la vie sociale», парижский профессор Боэр (Bauer) высказывает аналогичный, взгляд на социологическое предвидение. Его книга интересна во мно­гих отношениях. Жаль только, что почтенный профессор очень плохо знаком с историей развиваемого им взгляда. Ему, по-видимому, и в голову не приходит, что в числе своих «предшественников» он должен считать философов Шеллинга и Гегеля и социалистов Маркса и Энгельса.

рата гипотенузы к сумме квадратов катетов не может измениться, потому что свойства математических фигур неизменны. А что мы видим в социологии? Остается ли неизменным предмет ее исследо­вания? Нет, не остается. Предметом социологического исследования яв­ляется общество, а общество развивается и, следовательно, изме­няется. Вот этим-то изме­нением, этим развитием и создается воз­можность буржуазной общественной науки, равно как и научного социализма. Общество проходит в своем развитии известные фазы, которым соответствуют известные фазы развития общественной науки. То, что мы называем, на­пример, буржуазной экономией, есть одна фаза развития экономической науки, то, что мы называем социалистической экономией, есть другая фаза ее развития, непо­средственно сле­дующая за нею. Что же тут удивительного? Где же тут противоречивая бессмыслица?

Было бы очень ошибочно думать, что буржуазная экономия состоит из одних заблуж­дений. Вовсе нет! Поскольку буржуазная экономия соответствует определенной фазе об­щественного развития, постольку она заключает в себе научную истину ¹). Но эта истина от­носительна именно потому, что она соответствует только извест­ному фазису обществен­ного развития. А теоретики буржуазии, вооб­ражающие, что общество навсегда должно ос­таться в своей буржуаз­ной фазе, приписывают своим относительным истинам абсолютное значение. В этом и заключается их коренная ошибка, исправляемая научным социализмом, появление которого свидетельствует о том, что буржуазная эпоха общественного развития приближается к своему концу. Научный социализм, это — та самая сова Минервы, о которой говорит Гегель и которая, по его словам, вылетает только тогда, когда закатывается солнце данного общественного порядка. Еще раз, где же тут противоречие? Где бессмыслица? Тут не только нет ни противоречия, ни бессмыслицы, но тут впервые получается возмож­ность взглянуть на самый процесс развития науки, как на процесс закономерный.

Но как бы там ни было, а главная отличительная черта науч­ного социализма определи­лась для нас теперь с полною ясностью. Его сторонники не довольствуются надеждой на то, что социали-

стические идеалы благодаря своему возвышенному характеру привле­кут к себе всеобщую симпатию и потому восторжествуют. Нет, им нужна уверенность в том, что самое это при­влечение всеобщей симпатии социалистическими идеалами есть необходимый обществен­ный процесс, и эту уверенность они черпают из анализа современ­ных экономических отно­шений и хода их развития ¹). Защитники су­ществующего общественного порядка очень хо­рошо чувствуют, хотя и не всегда ясно сознают, что эта главная отличительная черта соста­вляет и главную силу социалистической теории. Поэтому их «критика» направляется именно в эту сторону. Они начинают обыкновенно с рассуждений о том, что нельзя видеть в эконо­мике главную пружину общественного развития, так как человек состоит не из одного же­лудка и так как у него есть душа, сердце и другие нетленные сокро­вища. Но эти сантимен­тальные рассуждения, свидетельствующие о полной неспособности нынешних теоретиков буржуазии понять, в чем заключается главнейшая основная задача общественной науки, иг­рают у них роль вспомогательного отряда. Главные же силы их аргументации сосредоточи­ваются на вопросе о направлении современ­ного экономического развития. Здесь они стара­ются опровергнуть одно за другим все положения научного социализма ²). И хотя их стара­ния ни к чему не приводят, но они постоянно возобновляют свои нападения и не могут не возобновлять их, так как здесь речь идет о самом существовании дорогого им общественного порядка. Они сознают, что если экономическое развитие в самом деле идет так, как говорят последователи научного социализма, то социальная революция неизбежна. А это сознание равносильно признанию воз­можности научного социализма.

Мы указали одну отличительную черту научного социализма. В

¹) Некоторые писатели, например, Штаммлер, замечают, что если торже­ство социализма есть историче­ская необходимость, то практическая деятельность социал-демократии совершенно излишня. Зачем содейство­вать возникновению такого явления, которое и так непременно наступит? Но это жалкий и смешной софизм. Рассматривая историческое развитие с точки зрения необходимости, социальная демократия и на свою собст­венную деятельность смотрит как на необходимое звено в цепи тех необходимых условий, совокупность которых делает неизбежным торжество социализма. Необходимое звено не может быть излишним: его устранение разо­рвало бы всю цепь событий. Логическая слабость этого софизма ясна для того, кто понял сказанное нами выше о свободе и необходимости.

²) Об этом см. нашу статью «Критики наших критиков», напечатанную во 2-3-й книжке «Зари».

своем споре с Дюрингом Энгельс указывает другую. Он говорит, что этот социализм полу­чил свое начало лишь со времени открытия природы и происхождения прибавочной ценно­сти, и что весь он «группируется» вокруг этого открытия. Так как целью социалисти­ческого движения является устранение эксплуатации одного обще­ственного класса другим, пролета­риата буржуазией, то научный со­циализм стал возможен только с тех пор, когда науке уда­лось опре­делить природу классовой эксплуатации вообще, а в частности тот вид, который она принимает в нынешнем обществе. Пока это не было сделано, социализм не мог выйти из области более или менее смут­ных стремлений, и в его критике существующего порядка ве­щем не­доставало главного: понимания того, где находится экономический центр тяжести этого порядка. Открытие прибавочной ценности дало ему такое понимание. Как велико зна­чение этого открытия, показы­вает уже одно то обстоятельство, что защитники существую­щего порядка вещей всеми силами стараются опровергнуть его истинность. Теория предель­ной полезности встречает теперь чрезвычайно радуш­ный прием со стороны буржуазных экономистов именно потому, что она покрывает густым туманом вопрос об эксплуатации работника капиталистом и даже делает весьма сомнительным самый факт такой эксплуата­ции.

Но как ни важно было открытие прибавочной ценности в исто­рии социализма, научный социализм все-таки оставался бы невоз­можным, если бы устранение буржуазных производ­ственных отноше­ний, а следовательно, и эксплуатации пролетариата буржуазией, не было понято, как историческая необходимость, обусловливаемая всем ходом современного эконо­мического развития.

Еще два слова. В одном из приложений к этой брошюре печа­тается в этом издании, как и в предыдущих, три главы из знаме­нитой книги «Herrn Eugen Dührings Umwälzung der Wis­senschaft», по­священные критике дюринговой «теории насилия». В этих главах содержится, между прочим, очерк истории военного искусства в ци­вилизованных государствах нового времени, а также анализ причинной

связи развития этого искусства с экономическим развитием обще­ства. Людям, склонным к эклектизму, эти главы могут показаться «односторонними». «Нельзя же все объяснить эко­номией», скажут такие люди. Поэтому мы считаем полезным обратить их внимание на одну книгу, обязанную своим происхождением специалистам воен­ного дела и озаглавленную: «Les maîtres de la guerre. Frédéric II—Napoléon—Moltke. Essai critique d'après des travaux inédits de M. géné­ral Bonnal par le lieut-colonel Rousset, professeur à l'école supérieure de la guerre». Эта интересная книга посвящена тому же самому пред­мету, какой рассматривается Энгельсом в указанных главах, и она приходит почти совершенно к тем же выводам. «Соци­альное состоя­ние каждой данной исторической эпохи,— читаем мы в ней на стра­нице 4-й,— имеет преобладающее влияние не только на военный орга­низм нации, но еще и на характер, на способности и на стремление военных людей. Обыкновенные генералы пользуются обыч­ными мето­дами, употребляют в дело обычные средства и побеждают или терпят поражение, смотря по тому, благоприятны или неблагоприятны для них внешние обстоятельства... Что же касается великих полководцев, то они подчиняют своему гению средства и приемы борьбы или, точнее, они, руководствуясь чем-то вроде инстинктивной догадки, преобразуют и средства, и приемы сообразно парал­лельным законам социальной эволюции, решительное влияние которой на технику военного искусства оценивается ими одними». Это очень неда­леко от материалистического объяснения истории, хотя автор цитируемой книги наверное не имеет о нем ни малейшего понятия: ведь если развитие военного искусства определяется со­циальным развитием, а социальное развитие — экономическим, то выходит, что техника во­енного дела и даже не одна только эта техника, но так­же «характер, способности и стремле­ния военных людей» обусловли­ваются в последнем счете экономическим развитием. И этот вывод, поражающий своей «односторонностью», многих и многих «интелли­гентов» всяких национальностей, вряд ли испугал бы нашего воен­ного автора, который, признавая, что раз­витие военной техники обусловливается социальным развитием, признает в то же время, что это развитие в свою очередь обусловливается «прогрессом наук, искусств и промышленно­сти» (стр. 2). Если он не лишен способно­сти к последовательному мышлению,— а он, по-ви­димому, вовсе не лишен ее,— то ему очень легко было бы понять ту историческую тео­рию, по которой социальное развитие совершается на основе эко­номического, а экономиче­ское определяется ходом