Библиотека научного социализма

leitende», т. е. то противоречие, которое ведет эту страну вперед и приближает ее к новому общественному порядку. Это совершенно логично и неизбежно выходит из слов г. П. Струве и вместе с тем это представляет собою такую удивительную, такую неудобосказуе­мую, ко­роче — такую «баснословную» догму, что если бы «критиче­ский опыт» г. П. Струве застал Маркса в живых, и если бы автор «Капитала» дал себе труд ознакомиться с содержанием этого неве­роятного опыта, то ему оставалось бы только развести в недоумении руками и вос­кликнуть, несколько изменяя слова героя в некрасовской поэме «Суд»:

И пусть снисходительный читатель не думает, что мы ловим г. критика на случайных описках. Нет, совсем нет! Указанный нами чудовищный промах повторяется чуть не на каж­дой странице «опы­та» и составляет тот логический центр, вокруг которого «вращает­ся» почти все содержание придуманной г. П. Струве «критики» ре­волюционного марксизма Вот, например, через несколько страниц после цитированного нами комментария, г. П. Струве категорически заявляет: «революция, устраняющая противоречие, во всяком случае логически необходима для марксовой теории постоянно усиливающе­гося противоречия ме­жду хозяйством и правом» ²). Эти слова показы­вают, что г. П. Струве не только «упорст­вует» в своем непостижи­мом заблуждении, но и кладет его в основу своей «критики»: он со­бирается оспаривать марксову мысль указанием на то, что между правом и хозяйством (т. е. имущественными отношениями, экономи­ческой структурой) существенного противоречия быть не может. Не меньшее «упорство» в заблуждении обнаруживается и нижесле-

дующей аргументацией, которую наш «критик» считает неотразимой и победоносной:

«То, что, по примеру Маркса, называется отношениями произ­водства, логически и ис­торически уже заключает в себе правовое регулирование имущественных отношений. Уже по одному этому ло­гически невозможно, оставаясь на марксовой точке зрения, говорить о противоречивом развитии производственных отношений и правового порядка (да кто же го­ворит об этом, кроме вас, о, строгий критик! Ведь у Маркса-то речь идет о противоречии между производитель­ными силами и имущественными отношениями. Вы сами, в начале ва­шего комментария, «отметили — правда, без «особенной силы» — это действительно дос­тойное замечания «обстоятельство». Как же вы вдруг позабыли о нем, когда вам понадоби­лось «критиковать» теорию Маркса? — Г. П.). Но еще много важнее то, что признание по­добного развития фактически и безусловно исключает всякое реа­листически понимаемое воздействие хозяйственных явлений на пра­вовой порядок (откуда взялись у вас хозяйствен­ные явления, г. П. Струве? Ведь у вас шла речь о производственных отношениях или, иначе, о хозяйстве, и вы сами справедливо говорите, что поня­тие хозяйство совсем не покрывается тем, что мы называем хозяйственным элементом в общественных явлениях — Г. П.). Ибо подумайте: производственные отношения (г. «критик» опять, sans crier gare, возвращается к производственным отношениям, понятие о которых, по его собственному замечанию, совсем не покрывается понятием: хозяйственные явления — Г. П.), становящиеся все более и более социалистическими, порождают классовую борьбу; классовая борьба — социальные ре­формы, а эти последние будто бы обостряют капиталистический характер общества. Итак, производственные от­ношения, становящиеся все более социалистическими, порождают пра­вовой порядок, становящийся все более капиталистическим. Воз­действие экономии на право не только не порождает никакого вза­имного приспособления между ними, но все более уси­ливает суще­ствующее между ними противоречие» ¹).

Часть этой тирады, следующая за словами: «ибо подумайте» написана, очевидно, для того, чтобы «с особенной силой отметить» нелогичность «ортодоксальных» последователей Маркса, признающих диалектический закон развития. Но здесь наш критик опять навя­зывает «ортодоксальным» марксистам «совершенно баснословную

догму», и опять его изложение превращает в «ячмень наполовину с дурманом» чрезвычайно ценное теоретическое зерно марксовой теории социального развития. «Ибо подумайте»! Ко­гда Маркс и его «ортодоксальные» последователи говорят о постоянно растущем те­перь про­тиворечии между производительными силами капиталисти­ческого общества и его производ­ственными отношениями, они под этими последними понимают буржуазные имуществен­ные отношения, как это особенно ясно показывают сделанные нами выше цитаты из «Мани­феста Коммунистической партии» и как это признает сам г. П. Струве. Вот почему ни Мар­ксу, ни его «ортодоксальным» по­следователям никогда не приходило и никогда не могло прийти в голову утверждать, — как это приписывает им г. П. Струве,— что производствен­ные отношения буржуазного общества все более и бо­лее становятся социалистическими. Кто сказал бы это, тот тем самым высказал бы ту мысль, достойную разве лишь какого-нибудь новейшего Бастиа, что имущественные отношения, свойственные капиталистическому об­ществу и горячо отстаиваемые буржуазией, все более и более приближаются к социалисти­ческому идеалу ¹).

Г. П. Струве называет книгу «К вопросу о развитии монисти­ческого взгляда на исто­рию», самым лучшим изложением философско-исторических основ ортодоксального мар­ксизма. По его же словам, наши «Beträge zur Geschichte des Materialismus» написаны совер­шенно в духе этой книги. Пусть же читатель потрудится пересмо­треть эти книги и пусть он сам решит, есть ли в них хоть что-либо похожее на то, что приписывает «ортодоксальным» ученикам Маркса наш странный «критик»!

Изо всего этого следует тот неизбежный вывод, что в «крити­ческом» походе г. П. Струве ему служит операционным базисом колос­сальное, поистине невероятное, непонима­ние Маркса. Славный поход! Глубокая «критика»! Интересный «критик»!

Литературная известность г. П. Струве начинается с осени 1894 г., когда вышла в свет его наделавшая много шума книга: «Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России».

¹) Этой неудобосказуемой путанице полезно противопоставить собствен­ные слова Маркса: «Ни одна об­щественная формация не исчезает раньше, чем разовьются все производительные силы, которым она предос­тавляет достаточно простора, и новые, высшие отношения производства никогда не занимают места старых раньше, чем выработаются в недрах старого общества материальные условия их существования. Zur Kritik etc., Vorwort, курсив наш).

В этой тяжеловесно написанной и местами наивной, но в общем все-таки дельной книге од­новременно выступали,

и причудливо переплетаясь одна с другою, две теории: во-первых, теория Маркса и «орто­доксальных» марксистов, а во-вторых, теория Брентано и его школы. И это смешанное, эк­лектическое содержание книги в значительной степени оправдывало как упреки, сыпавшиеся на ее автора со стороны некоторых «ортодоксальных» марксистов, так и ожидания, возла­гавшиеся на него другими, не менее «ортодо­ксальными» последователями Маркса: упрекав­ших раздражал брента­низм, а люди, возлагавшие ожидания на г. П. Струве, надеялись, что эта буржуазная теория будет мало-помалу побеждена в его взглядах присутствовавшим в них элементом марксизма. Пишущий эти строки принадлежал к числу ожидавших. Его ожидания не были, правда, очень велики: он никогда не считал г. П. Струве человеком, спо­собным обо­гатить теорию Маркса значительным теоретическим вкладом; но он все-таки надеялся, во-первых, на то, что брентанизм г. П. Струве скоро будет побежден его марксизмом, а, во-вто­рых, на то, что автор «Критических заметок» способен правильно пони­мать автора «Капи­тала». Теперь оказывается, что мы ошиблись в обоих случаях: марксизм уже теперь уступает, во взглядах г. П. Струве, свое место своему старому соседу - брентанизму, а, кроме того, наш «критик» обнаружил совершенное непонимание самых коренных, самых важных положений исторического мате­риализма. В этом последнем отношении он очень далеко ушел назад, что объясняется, конечно, влиянием того же брентанизма. Ввиду всего этого, нам остается лишь открыто признаться в своей ошибке и сказать в свое оправдание, как говаривал Еврипид: «Многое де­лают боги против ожидания; не исполняется ими то, чего мы ждали, а с другой стороны, они находят средство осуществить неожиданное».

IV.

Мы видели: нам невозможно было ошибиться насчет смысла, в котором г. П. Струве употребляет слово хозяйство, так как он сам постарался точно определить этот смысл. Но предположим, тем не менее, что мы неправильно его поняли, и что указанным словом наш критик обозначает не тот или другой («например, капитали­стический») хозяйственный порядок, не производственные (имуще­ственные) отношения, свойственные данному обще­ству, а именно тот хозяйственный элемент в социальных явлениях, понятие о котором.

Раз приняв его, мы естественно должны принять также иное толкование тех слов г. П. Струве, что в марксовой теории социаль­ного развития все вращается вокруг противоречия между хозяйством и правом. Мы обязаны теперь допустить, что основой этой теории он счи­тает учение о противоречии (отношении) между хозяйствен­ными явлениями, имеющими ме­сто в данном обществе, и свойствен­ным этому обществу правом. Это противоречие и должно быть признано теперь тем центром, вокруг которого «все вращается» в марксовой теории.

Возьмем же капиталистическое общество и посмотрим, в какой мере и при каких ус­ловиях противоречие между совершающимися в нем хозяйственными явлениями и его пра­вом может явиться при­чиной, толкающей вперед его развитие.

Предположим, что в нашем капиталистическом обществе суще­ствует так называемая разрешительная система учреждения акцио­нерных обществ. Известно, что эта система от­личается многими неудобствами, стесняющими развитие акционерных компаний, а, следова­тельно, и крупного производства, которое так нуждается те­перь в ассоциации капиталов, принадлежащих отдельным лицам. Поэтому в нашем обществе рано или поздно возникает противо­речие между хозяйственным явлением — ростом крупного производ­ства, нуждаю­щегося в развитии акционерных компаний,— и правом — неудобным законодательством, регулирующим учреждение этих ком­паний. Такое противоречие может быть устранено только одним путем: путем уничтожения разрешительной системы и замены ее так называе­мой явочной системой, несравненно более удобной. И, ко­нечно, явочная система,— именно, как несравненно более удобная,— рано или поздно будет принята законодателем. Приспо­собление пра­вовой нормы к хозяйственному явлению произойдет здесь, можно сказать, само собою, и нужно быть, по французскому выражению, fou à lier, чтобы заводить речь о соци­альной революции там, где

развитие общественной жизни выдвигает только противоречия этого рода.

Но чем же отличается этот род противоречий? Тем, что хо­зяйственные явления, проти­воречащие буржуазному праву, нисколько не противоречат, однако, экономической основе этого права, т. е. имущественным отношениям капиталистического общества.

Теперь спрашивается: говорил ли когда-нибудь сам Маркс или кто-нибудь из его «орто­доксальных» последователей, что коренные из­менения общественного строя вызываются противоречиями этого рода? Нет, этого не говорили ни Маркс, ни его ученики. По Марксу (мы указывали на это уже много раз, но вынуждены опять повто­рить это), социальные рево­люции подготовляются и делаются неиз­бежными благодаря противоречию между произво­дительными силами общества и теми его имущественными отношениями, на основе кото­рых держится свойственное этому обществу право. Это проти­воречие принадлежит совер­шенно к другому (несравненно более опас­ному) роду; с появлением этого противоречия на­чинается эпоха коренного общественного переустройства. Топить его в неопределен­ных и потому бессодержательных разглагольствованиях о противо­речии между хозяйственными явлениями и правовыми учреждениями и о приспособлении права к хозяйству — значит, не выяснять во­прос, а запутывать и затемнять его до последней степени. И по­истине нужен весь, «целиком взятый», «kritischer Geist» господина П. Струве, чтобы хоть на минуту вооб­разить, будто подобное запу­тывание и затемнение вопроса равносильно дальнейшему посту­па­тельному движению «реалистической» мысли, лежащей в основе марксизма, как истори­ческой теории. Это не только не поступа­тельное движение, но даже и не моцион мысли (как говаривал по­койный А. С. Хомяков), а просто-напросто беспорядочная и бессо­держательная, а потому совершенно бесплодная и бесполезная тео­ретическая суета вокруг пустого места. Подобная суета может до­ставить величайшее наслаждение людям, о которых говорит Куно Фишер словами, поставленными нами в эпиграфе, но для науки она хуже, чем ничего, для нее она — огромный шаг назад, отрица­тельное явление.

Что право, свойственное данному обществу, вырастает на ос­нове его экономической структуры (имущественных отношений), это категорически говорит сам Маркс ¹). И это можно подтвердить це­-

¹) «Совокупность этих отношений производства составляет экономиче­скую структуру общества, реаль­ный оазис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка (Zur Kritik etc. Vorwort; курсив наш).

лым рядом самых неоспоримых примеров. Кто не знает теперь, что имущественные отноше­ния диких охотничьих племен насквозь про­питаны коммунизмом и что на основе этих ком­мунистических отно­шений вырастает соответствующее им обычное право? Кому не­из­вестно, что на почве феодальных имущественных отношений (на основе «феодальной орга­низации земледелия и промышленности») выросла целая система правовых учреждений, по­лучавших свои пита­тельные соки из этой почвы и исчезнувших вместе с нею? Кто не слыхал о том, что современное буржуазное право, например, уже упомянутый выше Code Civil, вы­росло на почве буржуазных иму­щественных отношений? Сам г. П. Струве, комментируя Маркса (см. выше, примечание на стр. 155), называет надстройкой правовые и политические отношения, возникающие на основе данной экономиче­ской структуры, или данных имуще­ственных отношений. И сам же г. П. Струве признал, что коренным противоречием, указы­ваемым марксовой теорией социального развития, является противоречие между производи­тельными силами общества и его имущественными отношениями. Почему же он немедленно забывает об этом коренном противоречии и подменяет его второстепенным противоречием между теми хозяйственными явлениями, которые совершаются внутри дан­ной экономиче­ской структуры, и правом, которому эта структура служит, по выражению Маркса, реальным базисом? Чем может оправдать он такую подмену?

Возьмите кризисы, на которые «Манифест Коммунистической партии» указывает, как на явление, служащее наиболее ярким под­тверждением той мысли, что производительные силы буржуазного об­щества переросли свойственные ему имущественные отношения, или его экономическую структуру, и скажите, читатель, противоречит ли это хозяйственное яв­ление праву, выросшему на почве буржуазных имущественных отношений, например, хоть французскому кодексу 1804 года? Наивный и смешной вопрос! Кризисы так же мало проти­воречат гражданскому праву буржуазного общества, как век­сельный курс — его уголовному праву. Не кризисы противоречат Code Civil, а производительные силы противоречат эконо­мической струк­туре («имущественным отношениям»), лежащей в основе этого ко­декса. Но что же означают эти слова: производительные силы бур­жуазного общества противоречат его экономической структуре, его имущественным отношениям? Они означают, что эти отноше­ния препятствуют применению этих сил во всем их объеме, и что когда эти силы получают широкое применение, они нарушают правильный

ход народного хозяйства. Выходит, стало быть, что чем более раз­виты производительные силы общества, тем опаснее становится для него их полное применение. И это противоречие не может быть устранено до тех пор, пока продолжают существовать буржуазные имущест­венные отношения ¹). Для его устранения необходима соци­альная революция, которая разру­шит буржуазные имущественные отношения и заменит их социалистическими, имеющими совер­шенно другой характер. Такой смысл имеет указание Маркса и Эн­гельса. Приведенное ими в пример хозяйственное явление указывает на узость тех рамок (тех имущественных от­ношений), в которых заключена хозяйственная жизнь буржуазного общества и которые легли в основу буржуазного права. А их «критик» обходит молча­нием (точнее: совершенно забывает, раз упомянув о них) как раз то самое противоречие, которое он считал коренной причиной со­циальных революций, и наивно замечает потом, что собственная теория Маркса, будучи правильно понята, не оставляет места для социальной революции, а предполагает «постоянную приспособлен­ность права к хозяйству, как нормальную форму их сосуществова­ния». Ввиду такой критики невольно вспоминаешь слова Крылова: слона-то ты и не приметил.

Выходит, что в каком бы из двух возможных смыслов мы ни понимали слова г. П. Струве о том противоречии между правом и хозяйством, которое, по его словам, составляет теоретический центр марксовой теории общественного развития, мы все-таки должны при­знать, что он совершенно ошибочно понимает или совсем неверно излагает эту теорию. Но его ошибка так груба и так неожиданна, что мы еще раз спрашиваем себя: нет ли тут какого-нибудь недо­разумения? И не был ли г. П. Струве введен в ошибку каким-нибудь выраже­нием Маркса или Энгельса, неправильно им понятым или не­правильно примененным са­мими основателями научного социализма?