) «Veränderung ist eine Art zu existieren, welche auf eine andere Art zu existieren

Заметим мимоходом, что и в «простых вещах» вопрос о скач­ках решается совсем не так просто, как это казалось Лейбницу и Канту. Возьмем, например, уже знакомые нам рассуж­дения автора «Критики чистого разума».

Он говорит, что новая величина реальности (А—В) возникает посредством всех мень­ших степеней, заключающихся между момен­тами А и В. Положим, что это так, и возьмем две непосредственно следующие одна за другой степени из тех, которые находятся между указанными моментами. Спрашивается, как возникает та величина реальности, которая рав­няется разности между этими двумя степе­нями? Тут можно сделать только два предположе­ния: 1) она возни­кает сразу или 2) она возникает постепенно. Если она возникает посте­пенно, то, значит, она сама проходит многие промежуточные степени. Но это противоречит условиям нашей задачи, так как мы взяли две такие степени, которые непосредственно идут одна за дру­гою. Стало быть, остается только второе предположение, согласно которому раз­ность между взятыми нами степенями возникает сразу. А это возникновение сразу и есть один из тех скачков, которые будто бы невозможны. А это значит, что не скачков не терпит ин­теллект, а именно непрерывности.

Тезису, гласящему, что скачков не бывает, а есть только непре­рывность, с полным правом можно противопоставить антитезис, по

¹) Не имея под рукой сочинения Лейбница, укажем хоть на «Grundriβ der Geschichte der Philosophie» Ибервега, Berlin 1880. LI Theil. S. 130.

смыслу которого в действительности изменение всегда совершается скачками, но только ряд мелких и быстро следующих один за дру­гим скачков сливается для нас в один «непре­рывный» процесс.

Правильная теория познания, конечно, должна примирить этот тезис и этот антитезис в одном синтезе. Мы не можем рассма­тривать здесь, как можно примирить их в области «простых вещей». Это завело бы нас слишком далеко ¹). Здесь для нас достаточно знать и помнить, что в «сложных вещах», с которыми нам так часто приходится иметь дело при изу­чении природы и истории, скачки предполагают непрерывное изменение, а непрерывное из­менение неиз­бежно приводит к скачкам. Это — два необходимых момента одного и того же процесса. Устраните мысленно один из них, и весь процесс станет невозможным и немысли­мым ²).

IV.

физиология показывает, что смерть не есть внезапный, мгновенный акт, а очень медленно совершающийся процесс. Всякое органическое существо в каждое данное мгновение есть то же, каким оно было в предыдущем, и вместе не то же. В каждое данное мгновение оно пере­рабатывает извне получаемую материю и выделяет из себя дру­гую, одни клеточки его орга­низма вымирают, другие вновь нарожда­ются, так что, спустя известный период времени, ма­терия данного организма вполне обновляется, заменяется другим составом атомов; вот по­чему каждое органическое существо всегда то же и, однако, не то же.

Г. П. Струве, которому, разумеется, хорошо знакомы эти со­ображения, хочет поймать правоверных марксистов на слове. Он упрекает их в том, что они ожидают найти пропасть там, где на самом деле может быть лишь ровный и почти незаметный переход. Он объявляет лишенными разумной теоретической основы их толки об общественном перевороте, который означал бы собою именно резкое—в действительности невозможное — разграничение двух обще­ственных формаций: капиталистической и социалистической.

Но подобными доводами можно сбить с толку разве лишь та­кого марксиста, который еще не успел свести в своем миросозерца­нии концы с концами. Марксист, продумавший ос­новные положения своей теории, знает, что на самом деле развитие совершается вовсе не так, как хотели бы гг. «критики». Если я вижу, что нагревание превращает лед в воду, а воду—в пар, то мне нужно сделать много усилий над собою, чтобы не заметить скачков, подготовляемых здесь постепенным изменением. Конечно, такие скачки имеют место не по­всюду. Но даже и там, где их не бывает, или там, где то, что представляется нам скачком, на самом деле состоит из ряда посте­пенных, но незаметных для нас переходов, даже и в этих случаях мы нередко имеем полную возможность разграничить явления с точ­ностью, доста­точной для преследуемой нами определенной цели. Так, хотя смерть и есть более или менее медленно совершающийся про­цесс, а не внезапный акт, мы все-таки в огромном большин­стве слу­чаев умеем отличать живых от мертвых, и если мы видим, что Иван ударом топора отсекает голову Семену, то мы можем, не опасаясь ошибки, сказать, что он совершает убий­ство, и что отсечение Ива­новой головы топором и есть то действие, которое лишает его жизни. То же и в области социально-политических явлений. Общественная эволюция совсем не исключает социальных революций, которые явля­ются его моментами. Новое общество развивается «в недрах старого»;

но, когда наступает время «родов», тогда медленный ход развития обрывается и тогда «ста­рый порядок» перестает заключать новый в своих «недрах» по той простой причине, что он исчезает вместе со своими «недрами». Это и есть то, что мы называем социальной револю­цией. Если г. П. Струве хочет иметь наглядное представление о социальной революции, то мы еще раз отсылаем его к великому социальному перевороту, положившему во Франции конец существо­ванию того самого «ancien régime», внутри которого так долго раз­вивалось третье сословие. Г. Струве думает, что капиталистическому порядку не суждено умереть та­кою быстрою и такою насильствен­ною смертью. Мы не препятствуем ему думать, как угодно. Но мы попросим его привести в защиту своего мнения что-нибудь более убедитель­ное, нежели его нескладные и неладные соображения о «непрерывности».

Но если эти доводы нашего «критика» несостоятельны в смысле логики, то они инте­ресны в психологическом отношении. И с этой стороны их интересно сопоставить с некото­рыми доводами г. Э. Бернштейна.

Энгельс сказал в своем сочинении «Людвиг Фейербах», что мир представляет собою со­вокупность процессов, в которой вещи и их умственные образы, т. е. понятия, находятся в беспрерывном изме­нении. Г. Э. Бернштейн счел нужным подвергнуть это положение Эн­гельса своей «критике». Он заявил, что «в принципе» (prinzipielle) он, «конечно», признает это положение правильным (sicherlich, richtig), но сомневается насчет того, в какой мере верна мысль, лежащая в его основе (welche Tragweite dürfen wir dem ihm zu Grunde liegenden Gedanken beilegen) и как надо понимать слова — постоянное измене­ние. Чтобы пояснить, чтó именно показалось ему сомнительным, г. Бернштейн привел такой пример: по учению физиологов, составные части человеческого организма постоянно переменяются. В проме­жуток времени, не превышающий десяти лет, в этом организме про­исходит полное обновле­ние всего вещества. Поэтому можно сказать, что каждую данную минуту, каждый данный человек не совсем тот, каким он был в предыдущую минуту, а по истечении некоторого вре­мени он в материальном отношении совершенно переменяется. Но несмотря на это, он оста­ется той же самой личностью, какою был и прежде. Правда, он стареет и изменяется. Он раз­вивается, но его развитие определяется свойствами его организма, и хотя оно могло бы быть замедлено или ускорено, но оно ни в коем случае не могло бы привести к тому, чтобы из данного человека получилось суще-

ство совсем другого рода. На этом основании г. Э. Бернштейн думал, что вышеприведенное положение Энгельса надо изменить так: мир представляет собою совокупность готовых ве­щей и процессов. Мы видим в нем такие процессы, для завершения которых нужно менее одной секунды, но видим также и такие, для которых необходимы целые столетия или даже тысячелетия, и которые с практической точки зрения могут быть названы вечными. Ради не­которых определенных целей исследования и изложения не только можно, но и нужно бы­вает иногда отвлечься от некоторых специфических признаков вещей. Но диалектические формулы,— думает г. Бернштейн,— побу­ждают к такому отвлечению даже там, где оно со­всем недопустимо или же допустимо только в известных пределах. И в этом заклю­чается опасность диалектических формул.

Мы не хотим касаться здесь вопроса о том, насколько поправ­ка, сделанная г. Бернштей­ном. поправляет Энгельса. Не будем мы также распространяться и о поразительной, чисто институтской на­ивности «критических» соображений г. Бернштейна. Главная отличи­тельная черта его, как «критика» философских и социологических основ марксизма, вообще состоит в непонимании им критикуемого предмета ¹). Но здесь нам нет до нее никакого дела. Нам нужно только выяснить себе смысл упрека, делаемого г. Бернштейном диа­лектикам вообще и марксистам в частности. А этот упрек сводится к тому, что они недостаточно считаются со специфическими призна­ками вещей. Заметив это, вспомним, в чем упрекает правоверных марксистов г. П. Струве.

У него выходит, что эти люди слишком сосредоточивают свое внимание на специфиче­ских признаках противоположных понятий капитализм, социализм и изменяют диалектике, забывая о постепен­ном и непрерывном развитии форм общественной жизни ²).

Таким образом мы имеем перед собою два прямо противопо­ложных упрека. По г. Бернштейну, правоверные марксисты из-за развития не видят готовых вещей; по г. Струве, они из-за резко очерченных понятий не видят развития. По г. Бернштейну, они слишком верны диалектике; по г. Струве, они недостаточно верны ей.

Оба эти упрека вышли из одного и того же источника: из не­правильного представления о диалектике.

Г. Бернштейн почему-то думает, что диалектика не считается с тем, что Гегель называл правами рассудка, т. е. не заботится о точ-

¹) Об его «критических» подвигах см. нашу статью: «Cant против Канта или духовное завещание г. Берн­штейна».

²) Archiv, S. 688.

ном определении понятий. Г. П. Струве почему-то вообразил, что считаться с «правами рас­судка» значит изменять диалектике.

На самом деле отличительная черта людей, умеющих мыслить диалектически, состоит в том. что они свободны как от того, так и от другого недостатка: они знают, что развитие ка­ждой данной «ве­щи» ведет к ее отрицанию и к переходу ее в другую «вещь». Но они также хорошо знают, что этот процесс перехода одной вещи в дру­гую может быть для нас понятен только тогда, когда мы научимся отличать их одну от другой и не давать нашим понятиям о них сливаться в одно безразличное целое: ведь на самом деле речь идет именно о возникно­вении различных вещей, а не о постоянном изме­нении одной и той же вещи. Выражаясь сло­вами Гегеля, можно ска­зать, что остается верным диалектическому методу только тот, кто умеет отдавать должное и разуму, и рассудку. Кто забывает о пра­вах «разума», тот стано­вится метафизиком; кто упускает из вида права «рассудка», тот впадает в скептицизм ¹).

Кто воображает, что сторонники диалектического метода пре­небрегают правами «рас­судка», тот так же мало понимает истинную природу этого метода, как и тот, кто во внима­тельном отношении к названным правам видит измену диалектике. Первый случай есть слу­чай г. Бернштейна, второй—случай г. П. Струве.

А впрочем, какое дело до всего этого г. Струве и г. Бернштей­ну? Крайне ошибочно было бы воображать, что так называемая кри­тика марксизма стремится удовлетворить какой-нибудь серьезной теоретической потребности. До теории гг. «критикам», в сущности, очень мало дела. Им нужно побороть или хотя бы только ослабить известную практическую тен­денцию: революционную тенденцию пе­редового пролетариата. Их «критика» служит им оружием в «духов­ной борьбе» с этой тенденцией, и их аргументы имеют в их глазах цену лишь постольку, поскольку они помогают выставлять в небла­гоприятном освещении ненави­стное им понятие: социальная революция. Эта практическая цель оправдывает все теоретиче­ские средства. И если один «критик» выдвигает против правоверных марксистов та­кое обви­нение, которое совершенно несовместимо с обвинением, в то же самое время выдвигаемым против них другим «критиком», то тут нет противоречия, а есть только разнообразие в един­стве. Оба «кри-

¹) См. об этом «большую» энциклопедию Гегеля, параграф 81-й и дополне­ние к нему. Ср. также «Die Phenomenologie des Geistes», Bamberg und Würzburg 1807, стр. 134 и след. Гегель очень хорошо замечает, что, «das Etwas ist die erste Negation der Negation» (Werke, III, S. 114), XXI/A.

тика» вполне согласны между собою в том, что надобно разрушить Карфаген, т. е. понятие: социальная революция. И это обстоятельство делает их единомышленниками, создает взаим­ное сочувствие между ними. А какой предлог следует выбрать для разрушения Карфагена,— это каждый из них решает по-своему, ни крошечки не смущаясь тем, что предлог, выбирае­мый им самим, лишает всякого смысла предлоги, выбираемые его союзниками. Недаром гг. «критики» восстают про­тив «шаблонов»!

В теоретическом отношении защищаемая г. П. Струве теория эволюции имеет, как мы видели, тот коренной недостаток, что в ней есть место только для изменения уж возникших вещей, а не для возникно­вения новых. Но на этот недостаток охотно закрывает глаза и сам г. П. Струве, и вся та ученая и полуученая, крупная и мелкая бур­жуазия, которая стремится по­бороть «духовным оружием» социаль­но-революционные стремления пролетариата. Консер­вативный классо­вой инстинкт, всегда очень зло подшучивающий над идеологами высших классов, подшучивает теперь над буржуазными «гносеологами». Он заставляет их гордиться своими многочисленными и вопиющими тео­ретическими ошибками, распускать их, как пав­лин распускает свой пышный хвост, и свысока посматривать на людей, избегающих таких ошибок.

V.

Читатель заметит нам, пожалуй, что говорить о консервативном инстинкте гг. П. Струве и Э. Бернштейна нельзя потому, что како­во бы ни было их отношение к социальной революции, они все-таки выступают решительными сторонниками социальной реформы. Но в том-то и дело, что решительное отстаивание социальной реформы как нельзя лучше ужива­ется в настоящее время с консервативным инстинктом буржуазии.

Вот, например, послушайте г. Вернера Зомбарта.

«Мысль, занимавшая в половине нынешнего века самые светлые головы,— говорит он,— мысль о возможности в близком будущем об­щественного производства без капитали­стического предпринимателя, эта мысль в наши дни живет только в представлениях выми­рающей генерации социальных фантазеров. Теперь мы знаем, что предпринима­тели могут стать излишними только путем медленного органического процесса... Еще на целые столетия хватит интенсивной и экстенсив­ной работы капитализма... И мы с удовольствием приветст­вуем пер­спективу еще долго видеть во главе нашего экономического про­

гресса тех людей, которые и теперь руководят общественною жизнью: гениальных предпри­нимателей, имперских купцов, директоров круп­ных акционерных обществ, имеющих почти столь же важное значе­ние, далее — руководителей нашего государственного, городского и коммунального хозяйств» ¹).

Перспектива видеть во главе экономического прогресса импер­ских купцов, директоров акционерных компаний, гениальных пред­принимателей и т. п., совершенно неотделима от перспективы видеть всю эту почтенную братию «во главе» эксплуататоров наемного тру­да. Человек, «с удовольствием приветствующий» одну перспективу, с удовольствием приветст­вует и другую. Такой человек, несомненно, стоит на точке зрения буржуазии. Ему дороги ее интересы. Ее ин­стинкт самосохранения говорит его устами. И, тем не менее, он го­рячо за­щищает «социализм».

«Но это вовсе не значит,— уверяет он,— что перед колоссальной сферой деятельности современного капитализма должны капитулиро­вать социалистические идеалы: скорее на­оборот, именно на капита­листическом пути они получают возможность реализации. Это спра­ведливо, как в том случае, если мы социалистическим идеалом считаем планомерное управление производством и дикими стихийными силами рыночного обращения при по­мощи союза картелей, так и в том слу­чае, когда мы на первый план выдвигаем защиту инте­ресов труда против интересов собственности. Последний идеал достигается путем медлен­ного преобразования господствующего хозяйственного порядка; сюда относится фабричное законодательство, государственное стра­хование рабочих и вообще все реформы в законода­тельстве и управле­нии, которые на место первоначального частно-правового договора о найме ставят публично-правовое отношение» ²).

Что такое «интересы собственности», т. е. интересы капитали­стической собственности, собственности тех купцов, акционеров и предпринимателей, которым г. Вернер Зомбарт с таким удовольствием пророчит такое долгое господство? Это — интересы эксплуатации наем­ного труда. Оградить интересы наемного труда против интересов этой собственности, значит понизить уровень эксплуатации работ­ника капиталистом. Спрашивается, понизился ли этот уровень, благо-

даря тем реформам в отношении труда к капиталу, о которых нам все уши протрубили сто­ронники теории постепенного «опорожнения» капитализма? Нет, до сих пор этого не было! Нам очень хорошо известно, что, наоборот, несмотря на все эти реформы, относитель­ная доля рабочего класса в общественном доходе уменьшается во всех передовых капиталисти­ческих странах. Но это означает повы­шение уровня эксплуатации рабочего класса и увеличе­ние его зависи­мости от капиталистов. Стало быть, указанные реформы не вносят ровно ни­каких существенных изменений в капиталистические отно­шения производства и нимало не ограничивают существенных прав капиталистической собственности. И если весь возмож­ный теперь «социализм» сводится к таким реформам, то нимало не удивительно, что «социа­листические идеалы» лучше всего реализируются на капи­талистической основе. Передовая промышленная буржуазия капита­листических стран давно уже поняла, что осуществление таких «идеалов» не только не вредит ей, но приносит значительную пользу. Вот почему она, так решительно восстававшая прежде про­тив государственного вмешательства в отно­шения труда к капиталу и против профессиональных союзов рабочих, теперь сама готова требовать такого вмешательства и содействовать возникновению та­ких союзов. Она поняла, что,— как выражается один из буржуазных Пиндаров трэд-юнионизма,— «в большой меха­нической мастерской розничная покупка рабочей силы есть бессмыслица и нелепость» И вот ее публицисты и ее ученые выступают убедительными пропо­ведниками «социализма» этого разбора ²).

В качестве ученого буржуа, очень хорошо знающего, «где раки зимуют», г. Вернер Зомбарт весьма красноречиво рассуждает о социа­лизме на капиталистической основе. Но заметьте, читатель, что этот социализм и есть та пресловутая «социальная реформа», кото­-

¹) Paul Bureau «Le Contrat de Travail, le Rôle ries syndicats profes­sionnels», Paris 1902, p. 257.

²) Надо, впрочем, заметить, что в самое последнее время в Англии отно­шение общественного мнения буржуазии к тред-юнионам начинает резко изменяться. Теперь почти каждый номер «Justice» приносит нам несколько новых известий о ходе «войны» с тред-юнионами («The war on Trade Unions»). Английская буржуа­зия как будто возвращается к той мысли, что тред-юнионы мешают ей успешно конкурировать с другими стра­нами на всемирном рынке. Если эта «война с тред-юнионами» не прекратится в скором времени, то «социа­лизм» английской буржуазии отойдет в область предания, показав, что даже и он, при всей своей безобидности, мог уживаться с капитализмом лишь до поры, до времени, лишь до известного