Биография Заметка о фотографиях



бет1/11
Дата28.06.2016
өлшемі1.03 Mb.
#164230
түріБиография
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11
Публикация фрагментов книги в журнале "Искусство кино" 2003 - 2004:
Заметка о фотографиях
Глава II. Погребенная заживо
Глава III. Норма Джин
Глава IV. Снивли, Шенк, Каргер и Хайд
Глава V. Мэрилин. Часть 1, часть 2
Глава VI. Миссис Монро
Глава VII. Иудейская принцесса. Часть 1, часть 2, часть 3
Глава VIII. Одинокая женщина. Часть 1, часть 2
Николай Пальцев "ММ: от имиджа к символу" (послесловие к публикации)

Норман Мейлер

Мэрилин.

Биография

Заметка о фотографиях







Замысел этой работы был выношен Лэрри Шиллером — человеком, чья судьба странным образом перекрестилась с жизнью Мэрилин Монро: ему выпало на долю стать одним из трех фотографов, работавших в тот памятный день, когда актриса, менее чем за два месяца до своей гибели, готовясь к съемкам эпизода в фильме «Чем-то нужно поступиться», репетировала сцену купания голышом. Больше того, ему довелось видеть Мэрилин утром последнего дня ее жизни. Спустя годы, Шиллер, по-прежнему убежденный в том, что она — самая яркая киноперсона, когда-либо представавшая перед объективом фотокамеры, испытал искреннее сожаление при мысли, что мало кому удалось познакомиться со сколько-нибудь развернутой ретроспективной экспозицией ее необыкновенного, хоть и не столь прославленного, как кинематографический, таланта фотомодели, и, следовательно, публике не дано насладиться целым рядом ракурсов и оттенков ее вечно изменчивой индивидуальности, сияние которой, подобно тому алмазу, каковой зарекомендовал себя лучшим другом девушки, всегда озаряло мир новым светом.

Шиллер поставил себе задачей собрать воедино работы двадцати четырех виднейших фотомастеров, снимавших Мэрилин Монро. Из огромного актива, насчитывавшего около шестнадцати тысяч фотографий, сложилась выставка под девизом «Мэрилин Монро:

Легенда и правда«- выставка, прошедшая столь успешно, что ее итогом стала идея книги. Для ее осуществления пригласили писателя — меня. На страницах этой книги перед читателем предстанут целых две хронологии — текстовая и визуальная. При удаче они сойдутся воедино, соучаствуя в труднейшей из попыток — попытке уловить поистине неуловимое: придать видимые очертания облику очаровательной, хотя и непростой женщины.

Глава I. Роман-биография

Итак, мы думаем о Мэрилин — о Мэрилин, воплотившей в себе влюбленность каждого в Америку, о Мэрилин Монро, белокурой, прекрасной, наделенной нежнейшим голосом, в котором отзывалось пение небесных сфер, и стерильной чистотой всех стерильно ухоженных задних двориков этой страны. Она была для нас ангелом, сладчайшим ангелом секса; и сладость секса, какой от нее веяло, рождала в воздухе такие же флюиды, как аккорд, слетевший с чистейшей скрипичной струны. Ее домогались умудренные любовным опытом мужчины пяти континентов; по ней томились веснушчатые подростки, едва заступившие на свою первую смену на бензоколонке, ибо и для тех, и для других Мэрилин становилась освобождением, гениальным Страдивари сексуального мира, его владыкой и магом, столь могущественным, снисходительным, веселым, уступчивым и нежным, что и самому бездарному скрипачу не под силу было внести диссонанс в пленительную гармонию его волшебного инструмента. «Любому страждущему ниспосылается и да будет ниспослана любовь небесная» — эту истину, заимствованную из откровений Мэри Бейкер Эдди («молюсь за тебя всегда» — так ее перефразировала сама Мэрилин, адресуясь к человеку, возможно, бывшему ее первым тайным любовником), она выражала всем своим существованием; и мы глубже поймем смысл этого речения, заменив в нем слово «любовь» словом «секс». «Секс с Мэрилин Монро, — гласила улыбка молодой звезды, — да будет ниспослан любому страждущему». Она дарила каждому ощущение, что стоит заняться с нею любовью — и он немедленно перенесется в заоблачную высь, где просто не сможет, вкусив от плода несбыточных наслаждений и предвкушая сладость наслаждений еще более несбыточных, не пережить второе рождение. И она ничего не требовала взамен. В ее страсти не было мрачных бездн, дремлющих в чреслах знойных брюнеток, взыскующих кровавых клятв, верности до гробовой доски и готовых выпустить наружу мстительных фурий, стоит им убедиться в вашей измене; нет, Мэрилин всем своим видом демонстрировала, что с другими секс и впрямь может быть труден и опасен, но только не с ней: с ней он сладок. Достаточно лишь, чтобы ваш вкус совпал с ее вкусом, и радужная мечта станет явью.









В начале ее карьеры, в пору «Асфальтовых джунглей», когда на экране возникла, подобно нежному персику, готовому вот-вот лопнуть от спелости, запечатленная в ее лице непобедимая сексуальность, она представала воплощением новой любви, трепещущей в непривычно чистом дыхании редкого чувственного утра; создавалось впечатление, будто, уже одетая, она выскочила из коробки шоколадных конфет, подаренных на Валентинов день: такой желанной, такой манящей, такой грациозной она казалась, словно оправдывая каждую букву в затрепанном рекламными объявлениями слове «грациозный»; так вот, это грациозное существо не таило в себе угрозы; у взиравшего на Мэрилин не было и тени страха, что ее красивые ноготки обернутся прожорливыми щупальцами. Секс для нее был чем-то вроде мороженого. «Владей мной, — говорила ее улыбка. — Я легка. Я счастлива. Я ангел секса, можешь не сомневаться».

Каким шоком для чаяний и надежд целой нации стала новость, что этот ангел сгинул от передозировки. И никому не дано было объяснить, что лежало в ее основе: то ли сознательное покушение на собственную жизнь посредством барбитуратов, то ли самоубийство невольное, ставшее следствием помрачения памяти (она могла потерять счет уже принятым пилюлям снотворного), то ли нечто еще более зловещее. Ее смерть была подернута пеленой двусмысленности, как смерть Хемингуэя — покровом мгновенно нахлынувшего ужаса; а затем одна другую стали сменять кровавые драмы и духовные катастрофы 60-х — десятилетия, ознаменовавшего закат столь многих королей и королев Америки. Сначала погиб Джек Кеннеди, потом Бобби и Мартин Лютер Кинг, а позже Джеки Кеннеди вышла замуж за Аристотеля Онассиса, а Тедди Кеннеди гробанулся с моста в Чаппаквиддике. Так эпоха, заря которой узрела Хемингуэя на троне монарха американского искусства, завершилась регентством Энди Уорхола, а призрак кончины Мэрилин придал меланхолично-лавандовый тон драматичному пейзажу американских 60-х, которые, если глянуть на них с дистанции, всего-то вознесли Ричарда Никсона на пьедестал имперского могущества.

«Любовь — это нелепость», — провозглашал изначальный шок, открывший это долгое десятилетие, на исходе которого телевидение, как глист солитер, разбухло во чреве обалдевшей от наркотиков Америки. Даже в давнюю пору, на заре эйзенхауэровских 50-х, появление Мэрилин свидетельствовало о приходе грядущих времен, когда секс станет радостным и легким, демократично уравнивая людей разного происхождения. Ее лоно, не стянутое корсетом, вызывающе выдавалось, напоминая об исконном предназначении женщины (то самое лоно, которому так и не суждено будет выносить ребенка), а грудь гордо колыхалась, заставляя с трудом переводить дух тысячи внезапно вспотевших кинозрителей. Рог изобилия — вот с чем уместно было сравнить Мэрилин. Ибо весь ее облик побуждал сладострастно мечтать о меде, каким рог наполнен. Но и это было еще не все. Она была личностью. В ней зрели честолюбивые замыслы. Она была ангелом секса, и этот ангел таился в ее дистанцированности от соблазнов жаждущей утоления плоти. Ибо то, что открывалось жадным взорам окружающих, не вполне было ею самой.







«Никому, кроме Мэрилин Монро, — писала Диана Триллинг, — не дано было передать ощущение столь чистого сексуального наслаждения. Прямота, с которой она держалась, никогда не опускаясь до вульгарности, безошибочная и откровенная сексуальность, в которой, однако, всегда присутствовал налет тайны и даже отрешенности, самый тембр голоса, в котором слышались нотки нескрываемого эротизма и который в то же время не переставал быть голосом застенчивого ребенка, — все это органичные компоненты ее дарования. Компоненты, демонстрирующие молодую женщину, пребывающую в какой-то неведомой стране, где еще живо представление о невинности».

Кем была эта кинозвезда, наделенная редкостной скрытностью и в то же время ошарашивающим прямодушием, подверженная поразительной гордыне и столь же необоримому самоуничижению; бескомпромиссная уравнительница по складу мысли (она обожала человека труда) и едва ли не самая тираничная из женщин; безжалостная покорительница мужских сердец, готовая разразиться слезами при виде издыхающей рыбешки; любительница чтения, не читавшая книг, и самозабвенный, безраздельно преданный своему ремеслу творец, неизменно готовый, стоит лишь вспыхнуть рекламным блицам, выгнуть спину перед фотокорреспондентами не хуже бывалой шлюхи, стремящейся побыстрее обслужить клиента; сущий каскад очарования и чувственной энергии, проливающейся на окружающих, — и сомнамбула, целыми днями слоняющаяся по комнате в ленивом забытьи; неискушенная женщина-ребенок — и изощренная лицедейка, способная вызвать нешуточную бурю, обронив на премьере перчатку; море обаяния — и унылая зануда; ходячий циклон красоты на публике — и растрепанная, даже дурно пахнущая порой неряха в часы одинокой депрессии; чувственная великанша — и пигмейка в области эмоций; страстная поклонница жизни — и трусливая данница смерти, тонущая в океане транквилизаторов; очаг жаркой сексуальности, в котором, впрочем, редко вспыхивает огонь (она даже спать ложится в бюстгальтере); итак, кто же она? Чародейка, сгущенное воплощение того, что присуще нам всем? Разумеется, она и больше, и меньше того, что с ней связывают. В ее фаустовских амбициях, в ее небрежении регламентами культуры, в ее тяге к свободе и проявлениях тираничности, в ее благородных демократических порывах, с которыми упорно спорил ее все более углубляющийся нарциссизм (в лучах которого обречен был купаться любой ее друг или раб), нетрудно увидеть увеличенный образ себя самих, зеркальное подобие нашего поколения, так много о себе мнившего, а ныне покатившегося под уклон. Да, стоит признать: в 50-е она провела разведку боем, самой своей гибелью возвестив нам печальную весть — весть о грядущем конце. Ныне она — призрак 60-х. Оплакивая ее уход, ее друг Норман Ростен напишет на страницах своей книги «Мэрилин: Нерассказанная история»: «Гордясь умением мыть посуду, она, бывало, протянет стакан, как бы предлагая убедиться, что он безупречно чист. Азартная любительница бадминтона, порой наградит партнера ударом ракетки по голове (не сильным). Словом, она была сама собой — смешливой, шумной, хихикающей, нежной. Ей нравилась ее гостиная; случалось, она скажет: „Погасите свет, дайте мне подышать“. Спала допоздна, сама готовила завтрак, а затем отправлялась на прогулку — в полном одиночестве, если не считать кошки».









«Мэрилин любила животных; она была привязана ко всему, что движется. Готова была потратить сотни долларов, чтобы спасти поврежденное бурей дерево, и бурно оплакивала его кончину. Выставляла корм для птиц, устраивала на деревьях скворечники на своей вилле. Была вечно озабочена настроением своих кошек и собак. Был у нее как-то пес, меланхоличный по природе, но Мэрилин-то была уверена, что ее любимец страдает от депрессии. Она делала все на свете, чтобы развеселить песика, чем вгоняла его в еще большую тоску, а в те редкие моменты, когда он вставал на задние лапы, обнимала и целовала его, вне себя от радости».

Это строки, продиктованные любовью. Книга Нормана Ростена «Мэрилин: нерассказанная история» — едва ли не самый прочувствованный портрет Монро.

Те же, кому придет в голову заподозрить автора в неискренности, могут найти описание сходных ситуаций в ее биографии, написанной Морисом Золотовым: «Однажды вечером члены съемочной группы — самой Монро не было — просматривали материалы эпизода на яхте… Тони Кёртис играет сына богача, страдающего от подавленного либидо. Девушки не могут расшевелить его. Монро решает исцелить его посредством страстных поцелуев. С пятой попытки ее тактика с блеском срабатывает. В темноте слышится чей-то голос: «Похоже, тебе понравилось целовать Мэрилин». А он: «Это то же, что поцеловать Гитлера». Когда зажегся свет, все увидели, что на глазах Паулы Страсберг слезы. «Ну как ты можешь, Тони?» — в негодовании вопрошает она. «А ты попробуй сыграть с ней сцену, — огрызнулся он, — и поймешь».







Во время съемок Монро читала книгу Пейна «Права человека». И вот как-то Хэл Полер, младший помощник рижиссера, стучит в ее уборную: «Мы ждем вас, мисс Монро». Она отзывается с обезоруживающей простотой: «Да пошли вы…» Что это: предощущение того, как будущее поколение женщин расценит претензии мужчин на свои права? В то же время Билли Уайлдер назовет ее самой несносной женщиной в Голливуде и, заметим, выскажет эту оценку в интервью спустя четыре года после смерти актрисы. Выскажет, давая понять, что даже по прошествии лет воспоминание о работе с Мэрилин способно вывести его из равновесия. Но вот странность: в разгар съемок фильма «Займемся любовью» она пишет в своем дневнике: «Чего я боюсь? Отчего в таком страхе? Думаю, что не смогу играть? Знаю, что смогу, и все-таки мне страшно. Я боюсь, а мне нельзя бояться, нельзя».

Уместно, думается, привести здесь слова женщины, чью жизнь тоже увенчало самоубийство: «Биографию считают законченной, коль скоро в ней подведен итог шести или семи из человеческих „я“. А между тем у личности их не меньше тысячи». Это говорит Вирджиния Вулф. И в ее словах — вся тщета тех свидетельств, какими располагает любой из биографов.

Она родилась в 9.30 утра 1 июня 1926 года. Роды были легкими — самыми легкими из трех выпавших на долю ее матери. Как ведомо всему миру, родилась она вне брака. Когда Мэрилин первый раз выходила замуж — за Джеймса Доуэрти, в свидетельстве о браке фигурировало имя Норма Джин Бейкер (Бейкер — фамилия первого мужа ее матери).

Едва ли уместно усматривать в этих разночтениях некий умысел. Не получившая систематического образования (одна из общеизвестных печалей прекрасной блондинки), она была на редкость невежественна в культурном плане: трудно поверить, но для нее было откровением, что эпоха рококо наступила на триста лет позже Ренессанса; равным образом, она могла поклясться, что отступление Наполеона от Москвы потерпело крах из-за того, что зимние холода парализовали работу железных дорог. Не отягощенная каким бы то ни было интеллектуальным багажом, она, однако, с готовностью вбирала в себя все идущее извне и в нормальном состоянии, когда ее не одурманивала чрезмерная доза транквилизаторов, демонстрировала удивительную открытость новому опыту. Другими словами, как бы пробуждаясь от летаргии, она радостно устремлялась навстречу волнам психоделического прилива. Так, беседуя с одним интервьюером, она как нечто само собою разумеющееся сообщала ему, что ее девичья фамилия Бейкер. Что побуждало ее назвать это имя? Да ровно ничего, разве что форма носа задавшего вопрос. В следующий раз, отвечая на аналогичный вопрос другому интервьюеру (и опять же — реагируя на какую-то черточку в его облике), она скажет: «Мортенсон». А поскольку все это не более чем киношная самореклама, никому не придет в голову ловить ее на противоречиях. С какой стати? В конце концов, кто в курсе ее реального юридического статуса? Если ее мать, Глэдис Монро Бейкер, действительно была замужем за Эдвардом Мортенсоном, этим «любовником на час», то он безвозвратно исчез к тому времени, когда родилась Мэрилин; а по некоторым данным, Мортенсон погиб в мотоциклетной катастрофе еще раньше — прежде чем Норма Джин была зачата.









С другой стороны, нет твердой уверенности в том, что Глэдис Монро действительно была в разводе со своим первым мужем, Бейкером; не исключено, что имело место лишь раздельное проживание. А настоящим отцом девочки, по версии Фреда Гайлса, был некий Ч. Стэнли Гиффорд, один из сотрудников компании «Консолидейтед филм индастриз», в которой работала Глэдис Бейкер. Видный мужчина. Мэрилин, которой в пору раннего детства мать показала его фотографию, впоследствии опишет его как «человека в шляпе, сдвинутой набекрень, с небольшими усиками, улыбающегося. Он был чем-то похож на Кларка Гейбла, знаете, такой сильный, мужественный». А войдя в пору отрочества, она повесит на стене портрет Кларка Гейбла и будет с увлечением рассказывать одноклассникам, что он-де, не кто иной, как ее настоящий отец. Если учесть, что девочка не так давно вышла из сиротского дома, в стенах которого провела двадцать один месяц, а затем перебывала в нескольких семьях на правах приемыша, становится очевидным, что ей отчаянно недостает адекватной самооценки.

Но это самое простое объяснение, биографу же, в обязанность которого входит выявить истоки ее исключительности, надлежит пойти дальше. Итак, представим себе, что в той части ее подросткового ума, где реальность скрашивается фантазией (как и у Ричарда Никсона), зреет властная потребность в самооправдании. Да, незаконнорожденная, что поделать; и все же она пришла в мир сотворить нечто великое: недаром же тайный родитель — сам Кларк Гейбл. Еще наступит время, когда на съемках фильма «Неприкаянные» она встретится лицом к лицу с Кларком Гейблом, встретится на изломе собственной жизни, когда брак с Миллером окажется очередной ошибкой, а ее несчастная привычка всюду опаздывать будет парализовать окружающих хуже апоплексического удара, встретится, захлестываемая волнами помешательства, в которое ее повергнет гремучая смесь бессонницы и барбитуратов. И можно лишь вообразить, какие зловещие предчувствия зародятся в ее голове, когда ей выпадет на долю играть любовные сцены с собственным тайным отцом, и какие адские пропасти разверзнутся в ее измученном мозгу, когда она узнает, что спустя одиннадцать дней после окончания съемок Гейбла не стало. И то сказать, дурные приметы, предвестия, предзнаменования обступают ее как родственники, которых никогда не бывало у нее за обеденным столом.



Верно: едва став звездой, она обнаружила, что отпечатки ступней Валентино в точности совпадают с ее собственными, но верно и то, что в день первой свадьбы на белый смокинг ее жениха опрокинулась соусница, доверху полная кетчупа, а совсем незадолго до бракосочетания с Джо Ди Маджо ее буквально выставили из здания городской управы Сан-Франциско; последнее биограф волен списать по разряду совпадений, но кто знает, не аукнулась ли нашей героине эта нелепая случайность в день, когда она выходила замуж за Миллера и в автокатастрофе погибла следовавшая за ними по пятам женщина-репортер? (Заметим в скобках, что у самой Мэрилин в тот день была менструация.) До чего же кровавый фон: вдребезги раздавленная женщина гибнет в тот самый день, когда она готовится вверить себя единственному мужчине, которого, как она уверена, она любит. Может ли такой фон придать чувство спокойствия молодой женщине, никогда не испытывающей ощущения, что она нормальна: с одной стороны ее родословного древа — пустота и щемящая боль незаконнорожденности, с другой — целая череда помешательств.







Ее дед по матери, Монро (понятное дело, аттестовавший себя как потомок президента Монро), последние годы жизни провел в стенах психиатрической лечебницы. На бабушку Мэрилин, Деллу Монро Грейнджер, красавицу с огненной гривой и бирюзовыми глазами, как когда-то на Готорна, прямо на тихих улочках трущобных окрестностей Лос-Анджелеса накатывали приступы необъяснимого бешенства, и ее дни тоже закончились в сумасшедшем доме. В клинике для душевнобольных большую часть жизни Мэрилин провела и ее мать. А брат матери покончил с собой. Когда птица безумия взмахивает крылами так близко, обращаешь внимание и на ненароком брошенное перышко. Самое банальное совпадение кажется грозным предзнаменованием. И, должно быть, у нашей героини возникло ощущение человека, наконец-то открывающего дверь в комнату, куда ему заказан доступ (и больше того, обнаруживающего, что внутри все в точности соответствует ожидаемому), когда выяснилось, что фамилия режиссера, снимающего ее первый звездный фильм «Входи без стука» (кстати, повествующий о помешанной девушке), — Бейкер. И все-таки и эта родовая склонность к психической патологии, и это отсутствие четкого представления о себе самой — не только слабость, но и действенный импульс к тому, чтобы стать актрисой. Согласно логике трансцендентного, в любой слабости заложен потенциал будущей силы. Выдающиеся актеры обычно обнаруживают, что обладают дарованием, сперва остро пережив кризис идентичности. Ощущение обычного, заурядного «я» — не то, что способно их удовлетворить, да и сама острота переживания приобретает у них экстремальную форму. Сила, движущая великим актером в юности, — непомерное честолюбие. Классический пример кризиса идентичности — ребенок, потерявший кого-то из родителей, но тот же ребенок без труда становится кандидатом в актеры (ведь наиболее плодотворный способ создать новое, приемлемое «я» — это примерить на себя роль). В то же время в непомерной, ни с чем не считающейся амбициозности можно усмотреть и корни безумия. Безумие — это агония неукрощенного стремления, пульсирующего в условиях безнадежной заточенности. Быть погребенным заживо — вот что такое безумие.

Если мы действительно стремимся проникнуть в мышление душевнобольных, нам не остается ничего другого, как поставить под сомнение фундаментальный тезис, на котором зиждется современная психиатрия: он заключается в том, что у нас лишь одна жизнь и одна смерть. Утверждение, согласно которому ни один смертный не переживал предшествующей жизни, а в будущем — реинкарнации, представляет собой философский краеугольный камень, доминирующий во всех начинаниях психиатрии; и тем не менее выстроенные на его основе теории сплошь и рядом терпели и продолжают терпеть крах, когда речь заходит о последовательной методике лечения душевных болезней. Поэтому вряд ли нужно быть гениальным, чтобы прийти к выводу о том, что, задавшись целью проникнуть в природу психозов и в психологию исключительных личностей (вроде нашей героини), имеет смысл вглядеться в человеческое поведение как производное от двух корней. Если здесь и сейчас ощущение единственности и сиюминутности существования доминирует над большей частью наших поступков, то другой их корень может восходить к определенному кармическому свойству или долгу, который оказался накоплен для кого-то из нас (либо для нас всех) в силу храбрости или трусости, проявленных в наших предшествующих жизнях. Уделом любого, кто начинает жить с большим ощущением экзистенциального долга, нежели другие, может стать столь грандиозная амбициозность, что она с избытком поглотит былые долги. (И, соответственно, тем меньше такой человек будет удовлетворен скромными достижениями.) И, разумеется, тем безграничнее будет его отчаяние, коль скоро его амбиции потерпят крах.

Если мы хотим постичь природу Монро (пока этого не сделал никто: мы видели лишь, как из нее делают ангелоподобную и хрупкую жертву или ущербную духом своекорыстную бестию), отчего не предположить, что, явившись отпрыском рода, сосредоточившего в себе такой сгусток безумия, незаконнорожденная дочь Глэдис Монро Бейкер с первых дней своего существования, может статься, одержима необоримой страстью, истоки которой — во всех неоплаченных долгах и жизнекрушениях, ставших уделом еепредков на протяжении веков. А суть этой необоримой страсти — не в том ли она, чтобы явить себя миру в нежной, податливой и обворожительной плоти ангела секса, так искупая его усугубляющуюся жестокость? Явить себя миру, становясь объектом безжалостной и расчетливой манипуляции, неся на себе все тяготы и унижения этого невыносимо трудного пути, безотчетно повинуясь властному, почти маниакальному голосу глубоко затаенного отчаяния, ибо провал этой миссии равнозначен безумию или другому варианту небесной кары…

Представив себе такую картину, мы отшатываемся. Она чрезмерно сгущена, она преждевременна. Монро была всего-навсего пустоголовой и сексапильной шлюхой, услужливо подсказывает глас уязвленного рассудка, не чуждой обаяния глупой девчонкой с тяжелым детством, которой во многом везло, во многом не везло и которая, обладая весьма ограниченными способностями, ухитрилась добиться немалых результатов. Только пройдитесь по улицам любого южного городка: там таких тринадцать на дюжину. Знакомый голос. Он успокаивает. И все-таки, оценив масштаб ее адресации к миру (ее способность привлекать к себе всеобщее внимание можно сравнить лишь с наполеоновской), признаем, по крайней мере, что этот возвращающий на землю голос не более убедителен, чем прежний, романтический, что «трезвый», «умиротворяющий» взгляд на Монро тоже никак не объясняет ее феномен. В конце концов, на свете миллион глупых, пустоголовых и везучих шлюх, но ни одна из них ни на йоту не приблизилась к Монро.

Поэтому, пытаясь постичь ее тайну и проходя извилистыми тропами ее жизненного пути, не будем, в числе других гипотез, выбрасывать из головы мысль о карме.



Достарыңызбен бөлісу:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет