Борис Александрович Тураев Древний Египет
Глава V Христианский Египет
жүктеу/скачать 0.67 Mb.
|
Глава VХристианский ЕгипетМало знает о начале христианства в Египте история. В. В. Болотов доказал большую историческую ценность актов св. апостола и евангелиста Марка и вычислил день его мученической кончины в Александрии в праздник Сараписа 24 апреля 63 г., на второй день иудейской Пасхи. Несомненно, и здесь христианство сначала проникло в иудейские круги, — ещё во II в. здесь существовало в греческом переводе евангелие от евреев. Затем христианство распространялось среди греческого населения, и греческий язык был первоначально языком церкви. На нём написаны древнейшие памятники христианской литературы в Египте, как то изречения Христовы, евангелие от египтян, многочисленные апокрифы, а также ряд произведений сильно распространённого в различных своих разветвлениях и оставившего заметные следы гностицизма. Александрия II и III вв. произвела таких деятелей церкви, как Климент и Ориген; во время гонения при Септимии Севере (202), христиане привлекались в Александрию уже «из Египта и всей Фиваиды» для суда и страдания. Они были распространены по всей стране, которая в церковном отношении находилась под монархическим ведением александрийского епископа, унаследовавшего власть языческого «первосвященника Александрии и всего Египта». В 325 г. можно указать христианские общины в 50 египетских городах, из которых более, чем в 40 были египетские кафедры. Страшные гонения при Деции и Диоклитиане доказали силу египетского христианства и явили миру множество мучеников, как из числа греков, так и природных египтян, впоследствии названных по арабскому искажению имени египтян «коптами». Для этих же туземцев первоначально основал свои первые монастыри Твенниси и Пебов св. Пахомий В., тоже природный египтянин, как и св. Павел Фивейский и Антоний В. К половине IV в. была уже переведена Библия на три диалекта туземного коптского языка: перевод местами обнаруживает столь архаические черты, что возможно предположение об его частичном появлении и в III в. Как объяснить такое быстрое обращение ко Христу народа, языческое «благочестие» которого было общим местом у писателей древности, для которого его боги и храмы, казалось, были неотделимы от всего его существа, культы которого были распространены по всему миру до отдалённой Британии и нашего юга? Как могли потомки ревностных служителей Ра, Амона и Птаха, создавших богословские системы, таинственные культы, доходивших в своих исканиях иногда до сравнительно высоких достижений, оставить свою религию, нашедшую себе поклонников среди всех народов древности и сделаться не только поголовно христианами, но и мучениками, и основателями нового учреждения — монашества? Ответ на это пытается дать один из современных исследователей коптской старины Лейпольдт. Он указывает на то, что всемирное распространение египетских культов в связи с их эллинизацией оторвало их от создавшей их почвы и их народа, который в своей массе и раньше не участвовал в богословской работе верхов при храмах, и теперь ещё более стал далёк от этих храмов с их эллинизированными богами и греками жрецами; недаром «эллин» и «язычник» стали синонимами. Действительно, если мы прочтём, например, составленный во II в. трактат Плутарха об Осирисе и Исиде, мы убедимся в том греческом или, лучше сказать, международном умозрении, какое наслоилось в это время на египетскую религию. Да и сами египтяне-христиане до такой степени позабыли своих богов, что не смущаясь давали их имена по привычке; среди них изобилуют и Анупы, и Висы, и Амуны и т. п. Жрецы были или греки, или египтяне, также отставшие уже от египетской премудрости. Всё чаще и чаще мы встречаем вместо надписей пустые места или бессмысленные изображения, доказывающие, что при храме или под руками уже не было сведущего в иероглифическом письме. С другой стороны, египетский народ был приготовлен к принятию христианства едва ли не более, чем какой-либо другой народ. Если идея страждущего божества в той или иной форме, с той или другой степенью приближения в идее искупления была свойственна многим религиям древности, то нигде она до такой степени не проникала во всё существо религии, быта и искусства, как в Египте. Осирис, благой «Онуфрий», был всем для древнего египтянина, особенно и потому, что он сливался с этим богом после смерти, обожествляясь и сподобляясь бессмертия и славы. Ни один народ древности не создал такого учения о загробной участи, ни одна религия не давала так много по этому вопросу, столь живо захватывающему человека. Поэтому вполне понятно, что все инородцы, селившиеся в долине Нила, подвергались могущественному влиянию именно этой стороны египетской культуры: при взгляде на фаюмские портреты или гипсовые головы саркофагов или погребальные пелены с портретными изображениями погребённых, ясно выступают не египетские типы, — а греческие, римские, и семитические, успокоившиеся на лоне Осириса. Какой народ мог в демотическом папирусе о Сатни дать эпизод, слегка напоминающий притчу о богатом и Лазаре и являющийся прототипом сказаний о Будде, Павле Фивейском и др., обратившихся после впечатления, произведённого на них похоронами? Этот интерес к вопросам загробного бытия и эсхатологии могло ещё в большей мере, чем древняя религия, удовлетворить христианство, и египтянин, приняв новую веру, до такой степени оставался верен ему, что даже долгое время — и в христианстве продолжал бальзамировать тела и держать их в домах, ожидая от них благословения. Многие монахи и подвижники уговаривали своих учеников тайно погрести их во избежание этого суеверного почитания. Но были и социальные причины запустения языческих храмов. Богатые египетские помещики, сплошь язычники и по большей части греки, угнетали население, прогоняли его с насиженных мест, присваивали имущество, заставляли по дорогим ценам покупать у себя негодное мясо и кости, отдавали на прокорм свою скотину или бесплатно, или за ничтожное вознаграждение. Во время набегов нубийцев заставляли их охранять имение, подвергая явной опасности, дорого брали за бани, не платили поденной платы и т. п. И всё это происходило в эпоху всеобщего экономического и социального упадка в III и IV столетиях, причём в Египте ещё присоединилось и недостаточное разлитие Нила. Правительство было бессильно даже против яростных набегов нубийцев; с помещиками оно не могло ничего сделать, чиновники-язычники не обращали внимания на вопли бедных, и только те из них, которые сделались христианами, считали своим долгом облегчать, насколько возможно, их положение. Но особенно видная роль в этом отношении принадлежит церкви. Когда не действовали увещания и угрозы, представители церкви прибегали к решительным мерам, и в этом отношении особенную деятельность обнаружили монастыри и их наиболее яркий представитель, создатель всего того, что является характерным для копта — знаменитый архимандрит Шенути. Это была исключительная натура — египтянин с сильным характером и твёрдой волей. Он родился ок. 333 г. и умер в год 4-го Вселенского собора — 451 г., таким образом, жил 118 лет. Это было время, когда массовые переходы в христианство стали понижать уровень верующих, переносивших с собой в церковь свои языческие привычки и нравы. Праздники в честь мучеников стали напоминать древнеегипетские паломничества с их оргиями и разгулом; древние суеверия стали возрождаться в новом облике, благочестие и нравственность падали. И вот люди, воодушевлённые ревностью, уходили в пустыни, собирались в обителях, монашество росло и развивалось. Но после кончины Пахомия В., его монастырь стал склоняться к упадку и терять притягательную силу для коптов также благодаря засилию братии из греков. И вот, в том же номе Шмина, в половине IV столетия, возникают две новые кеновии — аввы Пшаи и аввы Пжоля у Сохага и Атриба, монастыри, так наз. Красный и Белый. Уставы их в смысле строгости шли дальше Пахомиевых, — этого требовало время. Пжоль был дядей по матери Шенути, который поступил в его монастырь и после его кончины сделался его преемником. Под его управлением монастырь стал процветать. Он упорядочил послушничество и ввёл строгое общежитие. Первою обязанностью членов общины был труд; богослужение и содержание менее интересовали Шенути и далеко не занимали в его обители такого места, как в греческих или сирийских. Он управлял жезлом железным, его распоряжения регулировали до мелочей всю жизнь. В своих проповедях и посланиях он и гневно, и любовно призывал богатых к состраданию и помощи бедным, усовещивал заимодавцев и помещиков, увещевал чиновников, обличал распутные нравы богачей. Он даже решился совершить путешествие в Константинополь ради насилий чиновников над бедными. Но все эти усилия редко приводили к цели. Тогда Шенути выступил на активную борьбу с языческим населением. В своих громовых проповедях он высмеивал идолопоклонство, почитание светил и животных, высмеивал мифы и культы. Запрещая христианам служить у язычников, он стремился экономически подорвать последних. Наконец, он поднял руку на средоточие врагов и утеснителей христианского населения — храмы. Сжёгши последние в близлежащем Атрибе, он подал пример к разграблению и разрушению их в Ермополе и Антиное. Жалоба жрецов пред игемоном не имела успеха — собравшееся христианское население не позволило коснуться своего благодетеля и этим отплатило ему за многое. Особенно много делал для него Шенути во время нашествий нубийцев; об этом он сам рассказывает в своих письмах к общинам: «Или ты не видишь и не слышишь, что варвары причинили Собранию, подобно тебе и городу, близкому к тебе, весям и всем городам? Скорбь, разрушения и грабежи, наведённые врагами на чад церкви, достаточны, чтобы удручить сердце мудрых. Или разве не чудо, что ты знаешь, как много погибло в реке, много умерло в горах, много взято в плен, много дев осквернено, церкви частью сожжены, частью разграблены, и нашим сочленам и нашим братьям причинено тяжкое горе — и что всё-таки в эти времена не перестают в тебе грабить и совершать злодеяния, полные преступлений, как и прежде?.. Паки прилагаю славить Господа Бога и благодарить Его за все блага, ниспосланные нам. — Это те многочисленные люди, которые искали у нас приюта, и во вратах этих собраний и во всех их окрестностях, с их жёнами и детьми, так что их было около 20 тыс. и больше. Все братья, кроме слабых, служили им три месяца тем, что у нас было по Его благословению; среди того, что они просили, не было ничего, что бы им не было доставлено. Семь врачей пользовало их больных, тех, которые подверглись стрелами и были ранены их остриём. Мы платили им; их содержание обошлось в 500 тыс. медных драхм. Умерло 50 и 44 человека; мы похоронили их у себя — это были христиане. Родилось 52 ребёнка, и мы израсходовали на их матерей, сколько им было нужно, единовременно 25000 медных драхм, еженедельно за овощи 30 тысяч, кроме овощей, которые были у нас. Однако мы не позволяли братии есть этого — иначе они хотя бы и имели продовольствие, но недостаточно, не считая их многочисленного скота, верблюдов, ослов, телят, быков, лошадей, овец, коз; я заботился о них. Чудесен был этот небольшой колодезь, ибо если бы Бог его не благословил, его бы для них было недостаточно. Впрочем, скажу тебе вкратце: воистину, если мы веруем, то познаем, мы, тщательно относящиеся ко всем сосудам, от которых что-либо берём. И мы издержали для этого множества, собравшегося из-за врагов, медь, золото, нижнее одеяние, сандалии, покрывала, плащи, погребальные пелены, овец, хлеб, ячмень, всякого рода зерно, вино, уксус, яйца, сыр, голубей, муку, елей, виноград, фрукты, всякого рода потребное для больных, словом, всё, что было израсходовано. Не менее 65700 медных драхм. Ибо только пшеница и хлеб составляют 8500 артоб и более… Далее. Мы в том же году выкупили 100 пленных, снабдив их всем, каждого за 400 тыс. драхм, не считая денег, издержанных на платье, приём, проезд на родину. И поистине, как я сказал, не было у них ни в чём недостатка, но Бог приложил им всё. И как могли нас не постигнуть упрёки, гнев и проклятия, если те, которые живут в этих монастырях, испытывали нужду в своих телесных потребностях? Ибо они не брегли о своих душах в эти дни. Но достаточно ли у нас всего этого? Если да, то мы лжём, говоря: “мы берём наш крест на себя и следуем за Господом”. Откуда и чрез кого мы это получили? Или на каком поле сжали или в какой торговле приобрели? Мы живём от дел рук своих — или скорее от благословения благословенного Господа, Бога всяческих. Верные дивились, говоря о Его святом месте и славили Его, ибо знают, что все блага — Его. Неверные и эллины были поражены и говорили о нас: “где эти люди нашли всё это?”. Ибо они не знали, что Бог благословил пять ячменных хлебов и семь хлебов, и все могли есть и насытиться, и ещё наполнили корзины, что Бог и теперь всё благословляет, что принадлежит тому, кто верует, что Он может творить всё, что хочет. Старающийся размышляет об этом и рассуждает так: из-за беззакония нубийцев произошло утеснение в Египте, но вследствие праведности надеющихся на Иисуса они вызвали на небе радость и мир. Из- за слепоты нубийцев принесены жертвы Велиару, князю злых духов, благодаря же благочестивому смыслу рабов Христовых они стали жертвой милосердия и даров — ему принадлежат люди, его медь и золото и все вещи. Так славят Его, молят Его, благодарят Его за все Его блага, телесные и духовные, да благословит он их достояние, исполнит сердце и душу их всякими мыслями правости, да познают, что все получили от того, Кому всё принадлежит до последнего обола». Само собою понятно, что такая деятельность носила живой отклик в сердцах народа, который ответил на неё исключительным почитанием. Шенути — один из самых чтимых национальных святых; службы и песнословия в честь его многочисленны. С его именем соединены сказания о видениях и откровениях, дошедшие до нас на коптском, арабском и эфиопском языках. В них он является восхищаемым на небеса, беседующим со Спасителем и ангелами о покаянии, прощении грехов, страшном суде, читающим небесные надписи о постах и покаянии. Эсхатология и здесь интересует больше всего египтянина, который вспоминает любимые древние образы демонов-чудовищ, весы и т. п. Абиссинцы, также чтущие «авву Синода», ожидают, что в чудесно созданной им церкви сойдутся некогда цари римский и эфиопский, установят мир церковный, обратят иудеев, язычников и еретиков. Заслуги Шенути пред своим народом неисчислимы. Он не только временно облегчал его материальные и духовные нужды, но и навеки создал национальное понимание христианства, со скромным местом, отведённым христологии, отчуждением от греческой церковности. Другая его огромная заслуга — это создание национальной литературы. Своими посланиями и проповедями он, наряду с переводами с греческого, дал коптам туземные произведения, которые вошли в церковное богослужение и до сих пор находятся в употреблении за службами. Он для коптской литературы был своего рода классиком. Ещё с начала II в. по Р. X., желая возможно точно передавать таинственные магические слова, египетские грамотеи стали соблазняться преимуществами греческого вокализованного алфавитного письма пред сложным демотическим, и до нас дошёл ряд сначала отдельных слов, а потом папирусов, написанных по-египетски греческими буквами. Если таким образом египтяне-язычники могли решиться изменить своему освящённому религией и веками письму, то христиане и принципиально должны были порвать с ним, как с наследием оставленного мира. Вместе с Библией, переведённой с греческого, они усвоили и греческий шрифт, присоединив к нему семь знаков, уцелевших из демотической грамоты, для передачи звуков, не существующих в греческом языке. Но эта система не везде была проведена. Дело в том, что иероглифическая и демотическая письменности были едины в диалектическом отношении и пользовались сложившимся на заре истории единым литературным языком, не исключавшим различных разговорных диалектов, о существовании которых мы знаем из литературных свидетельств. Этому литературному языку до известной степени остаются верны и языческие произведения, пользовавшиеся греческим алфавитом, хотя здесь вокализация уже вносила известные местные оттенки. Христианство, как и везде, распространялось в Египте первоначально среди простых людей, далёких от литературы и бедных языком. Поэтому и перевод Св. Писания был сделан не на литературный египетский язык, а на местные диалекты, причём для многих понятий не оказалось соответствующих слов и пришлось на каждом шагу прибегать к удержанию греческих слов. Это оставление без перевода и совершенно свободное заимствование греческих слов вошло в обычай коптских писателей, и коптские тексты пестрят греческими словами, между тем, как языческие от них свободны. И это понятно. Коптский язык, язык простого народа, гораздо беднее классического египетского; новейшие изыскания приводят к выводу, что едва 1/5-1/7 часть древнеегипетских корней удержалась в коптском. Что касается диалектов, то ни Фивы, ни Мемфис уже не могли дать направления, ибо их почти не существовало, на их место выступили иные центры, каковы Оксиринх в Фаюме с его бесчисленными церквами и монастырями, Ахмим с его ткацкими мастерскими и многочисленным христианским населением, Антиноя, Шмун (Ермополь), наконец, Александрия и примыкающая область — местопребывание патриарха. И мы действительно имеем памятники на диалектах; верхнеегипетском (так наз. сахидском), нижнеегипетском (или «бохейрском», т. е. приморском), фаюмском, ахминском (с особенностями в Ермопольской области), а также незначительное количество текстов на наречии мемфисской области. Мало-помалу это разнообразие свелось к двум диалектам — верхнему и нижнему, пока, наконец, после XI в. последний не осилил, как язык патриархата в церкви, и не стал безраздельно господствовать, по крайней мере, в литературе. Если судить по сохранившимся памятникам, то можно подумать, что сахидский диалект древнее, а бохейрский — едва ли не искусственный. Но нельзя забывать, что север Египта вообще не благоприятен для сохранения письменных памятников; папирусы здесь не сохранились, и мы не имеем отсюда текстов ранее X в., когда коптская литература уже пережила свои лучшие дни. Эти древнейшие северные тексты написаны греческими буквами, без всякого влияния демотического письма, не существующие в греческом языке звуки выражались искусственными сочетаниями. Впоследствии и северный диалект усвоил себе общую систему. Памятники коптской литературы дошли до нас в самом плачевном виде. Местами их возникновения и хранения были, главным образом, монастыри. Персидский погром, затем превратности мусульманского владычества, а всего более вырождение их насельников, которые, забыв родной язык, перестали дорожить написанными на нём творениями, обусловили гибель значительной части последних. Европейские миссионеры и туристы опустошили книжные хранилища коптских монастырей, покупая по частям и листам пергаментные и папирусные рукописи, которые, таким образом, разошлись по музеям и частным собраниям всего мира, и куски одного и того же памятника находятся в различных странах. С X, особенно же с XIII в. копты начали переводить свои писания на арабский язык, а с последнего делались переводы на эфиопский, и эти дошедшие до нас тексты во многих случаях заменяют оригиналы. Кроме того, в это время начинается и христианская арабская письменность в Египте, по духу и содержанию примыкающая к коптской. Лучшая пора коптской письменности падает на время от Шенути до X в., распадаясь при этом на два периода — до арабского завоевания и после него. Первый период создал Шенути и отчуждение от православной церкви и греческого мира в связи с общевосточной реакцией против эллинизма, проявившейся уже в IV в. На коптский язык усиленно переводятся греческие произведения, необходимые для церковной жизни и назидательного чтения, причём египетские вкусы и здесь отдают особое предпочтение гностическим трактатам, апокрифам, апокалипсисам, сборникам чудес, патерикам, мартирологам, житиям святых, далеко не всегда оставляя оригинал в неприкосновенности. Читая, например, апокриф о кончине Иосифа Обручника, трудно сказать, оригинал это или перевод — до такой степени он переполнен чисто египетскими пережитками представлений о загробном мире. В других случаях находит себе место националистическая тенденциозность, и, с этой стороны, особенно характерны коптские сказания о вселенских соборах. Авторы их имели под руками подлинные акты и памятники, дополняющие известный нам греко-латинский материал, но обработали их тенденциозно в виде церковно-исторических романов, приписав своим соотечественникам едва ли не решающую роль, причём далеко не всегда выводя египетских уроженцев, действительно бывших на соборе. Национальная литература, конечно, воспиталась на греческих образцах, не забывая о египетском прошлом. Греческие романы с хождениями и приключениями также сказались на коптских житиях и повествованиях, как и древнеегипетские сказки. Конечно, значительно было влияние и библейской литературы с примыкающей к ней. Богато было гомелитческое творчество, идущее от Шенути. Его монастырь дал несколько писателей, прежде всего, его ученика Вису, написавшего его житие и составлявшего проповеди и послания, которым далеко до силы его учителя, они проникнуты не властностью, а монашеским смирением. Влияние Шенути сказывается и на проповедях Писентия, еп. г. Кефта (кон. VI в., нач. VII в.), в них те же призывы к достойной христианской жизни и покаянию. Особенно интенсивно проявилась литературная деятельность в монастыре, имя которого сделалось нарицательным, особенно у нас в России — в Ските (этимология этого имени у коптов ши-хэт — «Вес сердца»). К этому монастырю относит себя известное едва ли не на всём христианском Востоке и имеющееся в наших Четьих-Минеях сказание с именем монаха Пафнутия о хождении по пустыне, посещении подвижников и кончине преп. Онуфрия — сказание, идущее от жития св. Павла Фивейского, и нашедшее себе подражание, например, во влагаемом в уста монаха Серапиона повествовании о путешествии в пустыню после сновидения для посещения подвижника Марка Тармакского и его погребения. Около аввы Памво в монастыре св. Макария В. в Ските также образовался цикл легенд, например, сказание о дочерях императора Зинона, — старшая из них, Илария, бежит под видом мужчины в Скит и здесь спасается, причём одному Памво свыше открыта её тайна; затем она исцеляет свою младшую сестру, одержимую злым духом и присланную к монахам для исцеления. Затем Памво, после её кончины, погребает её и записывает сказание, а потом в другом сказании, по повелению гласа свыше, подобно Пафнутию и Серапиону, идёт в пустыню навестить великого подвижника авву Кира, на пути посещает других отшельников и приходит как раз накануне кончины Кира, чтобы присутствовать при ней. И здесь мы видим черты, переносящие нас в древний Египет с его наивностью, отсутствием исторической перспективы, интересом к эсхатологии и смерти. Святые, ангелы и Божество являются и беседуют с героями рассказа по их желанию; у Господа Иисуса Христа даже «обычай приходить каждый день и утешать» их. Дочери императора попали в Скит, а Кир даже именуется братом императора Феодосия В. Здесь уже не только наивность, но и своеобразный патриотизм, который некогда персидских царей и Александра превратил в египтян, а потом самого Диоклитиана сделал пастухом у отца аввы Пооте, епископа Птолемаидского. Деятельность Скитского монастыря продолжалась и впоследствии. Здесь жили не только туземцы, но была и сирийская обитель, заходили сюда и эфиопы, и армяне, благодаря чему развилась переводческая литература, обусловившая распространение памятников египетского происхождения по всему монофиситскому миру. Так, сказание о преподобном Кире полностью дошло до нас в эфиопском переводе; имеются переводы на сирийский язык, — например, похвального слова в честь преп. Иоанна Колова, принадлежащего Захарии, епископу Ксоитскому (кон. VIII в.). По-видимому, скитские монахи составили даже Библию-полиглотту на пяти языках — эфиопском, сирийском, коптском, арабском, армянском. Монашеские сказания и многие акты мучеников — настоящие духовные романы, напоминающие и эллинистическую литературу чудес, и египетские папирусы. С этой стороны также интересны два произведения: одно, сохранившееся в арабском облике, другое — в больших отрывках и, по-видимому, составного характера. Первое от имени некоего Иоанна рассказывает биографию некоего Аура, родившегося от связи всесильного мага Ебрасхита с дочерью какого-то царя, во дворце которого он поселился. Со дня рождения Аур находился под покровительством ангелов, особенно арх. Гавриила. Придя в возраст, он отпросился с отцом и братьями у нежно любившей его бабушки в Иерусалим и Египет, где после многих чудес, явлений, крайне наивно рассказанных, после неоднократных препятствий со стороны сатаны и при содействии арх. Гавриила, строит в честь последнего на горе Наклун в Фаюме монастырь и делается епископом. Другой рассказ выводит двоих благочестивых братьев Гесия и Исидора. Первый, отправляясь в путешествие, заключает со вторым договор, чтобы он, в случае его невозвращения через год, взял больного и ходил за ним. Придя на берег моря, Гесий увидал выброшенное морем мёртвое тело, взял его, как подобает египтянину, как драгоценность, и решил с ним не расставаться — оказалось, что это мощи Евтиха, воскрешённого некогда ап. Павлом. Не расстаётся он с ним и тогда, когда явился корабль, моряки которого были «ругатели и весьма злые, каких вы знаете среди александрийцев». Они, заподозрив его в нечистых делах, решили продать в рабство. Спасшись каким-то образом, вероятно, при помощи открывшегося ему Евтиха, Гесий возвращается домой, где Исидор уже приютил больного, за которым братья самоотверженно ухаживают, несмотря на его зловонные раны и тяжёлый характер. Когда он умер, братья пошли искать уединения, чтобы провести остаток жизни в подвигах. Заснув под каким-то памятником в окрестностях Емессы, они услыхали голос «недостоин ти имети жену брата твоего» и слышали его много раз. Недоумевая, они обратились к епископу, который полагал, что голос относится к ним. Выяснилось, что это голос Иоанна Крестителя, который повелел им обрести на этом месте свою главу, блюдо и одеяние в трёх оловянных сосудах, что и было исполнено, после чего братья удостоились блаженной кончины; очевидцы же этого рассказывали обо всём автору на Никейском Соборе, присовокупив повествование о церковных торжествах, чудесах и, по-видимому, прикровенно о похищении святынь в Египет, вследствие недостоинства местных жителей-еретиков иметь их у себя. жүктеу/скачать 0.67 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|