Борис Александрович Тураев Древний Египет
жүктеу/скачать 0.67 Mb.
|
|
Арабское завоевание (691), в значительной степени облегчённое ненавистью коптов к Византии и рознью относительно греков и православия, на первых порах было для них благоприятно и вызвало даже новый подъём литератур, обусловленный и тем, что их язык получил права и избавился от конкуренции греческого. К этому времени относятся некоторые лучшие произведения коптской письменности с народным оттенком и даже в народной стихотворной форме, стоящей в связи с древнеегипетской, б. ч. в форме четверостиший, без рифмы, но с 1-4 ударяемыми слогами в каждом стихе. Интересны стихи на библейские и монашеские темы, на мотивы христианской морали, песни некоего «Хумиса» на разнообразные темы из области религиозной жизни с библейскими-гомилитическими (особ. из Иоанна Златоуста), особенно эсхатологическими мотивами. Но венцом коптской поэзии является стихотворная обработка легенды о св. Археллите и его матери, сохранившаяся в рукоп. X в. в Берлине. Это своего рода драма или ораторий, прерываемый частями повествовательного характера. Знатная римлянка, вдова Синклитикия, отправила своего единственного сына Археллита учиться в Афины и Бейрут. Потерпев кораблекрушение, юноша под впечатлением выброшенного на берег мёртвого тела (опять!) убеждается в суетности бренного мира и идёт в монастырь св. Романа. Здесь он предаётся подвигам и даёт обет никогда не видеть женского лица. Между тем мать, не имея о нём сведений, грустит. Приводится её трогательный плач: «Скорблю я о тебе, мой возлюбленный сын, Археллит, которого я люблю, которого имя в устах моих; кроме него у меня нет никого. Братия мои и знакомые, грустите со мною и плачьте о смерти моего возлюбленного сына — я не знаю, что с ним сталось». Она предаётся благотворительности и устраивает убежище для странников. Услыхав однажды, случайно, от пришедшего из Палестины имя Археллита как святого в монастыре Романа, она расспрашивает о нём, но узнаёт, что сын её не примет из-за своего обета. Она идёт к архиепископу, у него оставляет своё имущество, затем отправляется в путешествие, и, прибыв к монастырю, посылает к сыну сказать: «Чрево, носившее тебя, и сосцы — питавшие тебя — вот они тебя ищут. Археллит, мой возлюбленный, мой возлюбленный, заклинаю тебя страстями, который подъял за нас Христос, выйди и дай увидать лицо твоё, да будет моя радость исполнена». Он отказывается, ссылаясь на обет. Она заклинает его: «Я оставила позади себя Романию и прибыла к областям Палестины, ибо желаю видеть лицо твоё, Археллит, мой возлюбленный сын. И волны моря, по которым я плыла, не причинили мне столько горя, сколько твоё слово: “я во веки веков не увижу женского лица”…» Следует новый трогательный разговор, в котором выражается душевная драма обоих действующих лиц. Наконец, Археллит чувствует, что больше не в силах упорствовать; он просит у Бога смерти, и когда его мать вошла, она увидала его бездыханным. Приводится её трогательный плач: «Все женщины, родившие детей, соберитесь и плачьте со мною — я родила единственного сына и я же была причиной его смерти. Желала я хоть раз видеть тебя, более, чем все сокровища мира, Господь мой помощник, на него я возложила печаль мою…» Господь послал и ей кончину, и она была погребена вместе с сыном. Гораздо ниже многочисленные стихи о Соломоне и Савской царице, например, загадка: «В моей стране растёт дерево, царь Соломон, прекрасное, великолепное. Направо от него поле, полное драгоценных камней, к нему все стремятся. Ежегодно проходит вестник, нагруженный всяким добром. Разреши мне эту (загадку), Соломон, да возвещу я твою мудрость». — «Дерево, растущее в твоей стране, Иесаба, царица эфиопская, подобно солнцу; поле у дерева подобно небу. Драгоценные камни — звёзды, сияющие ночью; когда взойдёт солнце, они меркнут из-за света, окружающего солнце. Вестник, приходящий в твою страну каждый год — вода Нила, ежегодно утоляющая жажду страны…» Сохранилась часть стихотворной композиции, имевшей предметом явление св. Креста Константину В. И здесь был драматический элемент в виде беседы царя с солдатом, св. Евстигнеем. Другие стихотворения носят нравоучительный характер, например, — «Мы видели многих, считавших себя великими, которые получали милостыню перед тем, как умереть. Мы видели Диоклетиана и великое, с ним приключившееся. Вчера ещё он был преступный царь, через день он ослеп и получал милостыню. Так говорили наши святые отцы в своих возвышенных сказаниях». К области поэзии можно отнести и некоторые надгробные надписи этого времени, проникнутые скорбным, элегическим характером и напоминающие несколько древнеегипетские. К сожалению, их очень немного, и в огромном большинстве они дают стереотипные формулы или перечни святых, предстательству которых поручается почивший. К числу исключений относятся, например, следующие тексты: «О какова глубина премудрости, более непостижимой, чем бездна, как сотворил Он изначала в Своей великой премудрости. Он взял земли от земли, Он создал человека по образу своему и подобию, Он поместил его в раю сладости. Когда диавол увидал великую славу, которую Бог дал человеку, стал завидовать ему, сверг его с его славы в сей мир, полный страдания и сделал его чуждым всего благого наслаждения, и он был на чужбине — в сей жизни, полной ущерба, скорби сердца, стенаний. Хуже всего сего, что Бог, видя непослушание его, изрёк над ним горькое наказание смерти, которую поставил госпожой над ним и семенем его до века, сказав: “Адам, ты — земля, и в землю снова пойдёшь”. Сие ныне совершилось надо мною несчастным и бедным, причём не знал до сего дня. Я был среди своего дома, крепкий, как цветущее дерево. Моя жена и мои дети были окрест моей трапезы; я радовался с ними, и они радовались со мною вместе; мой дом плодотворно пользовался миром сим, и я взял за образ моего праотца Адама в раю, пока приговор Божий не постиг его. Когда посещение Божие пришло на меня внезапно, и я не знал его, по писанному: “приидет день Господень, яко тать (в нощи)”, я не знал и не думал, что он постигнет меня в сии дни, меня бедного. Ибо предначертание совершилось, и я был посечен, как посекается дерево и был в большом несчастии среди всех знавших меня. Сокрушились все кости мои, всё тело моё было в напасти из-за великой болезни язвы; нашедшей на меня внезапно до самой моей гортани; и она подпала великой болезни, которая не давала более никакой пище проходить в неё. О великая беда, о час страшный, о какова гибель и уничтожение человека, о великое бедствие детей моих на чужбине — я взираю к ним; они не дождались, чтобы прийти, и чтобы я увидал их ещё раз, прежде чем умереть, и сказал им моё слово, я несчастный Косма. День, когда почил блаж. Косма 9 месори 515 г.». Дошли до нас от этой эпохи и жития святых, имеющие несомненный исторический интерес. Сюда относится, например, житие известного нам Писентия, еп. Кефтского VII в. (м. пр. о муках ада), житие (в форме похвального слова) патриарха Исаака (686–688), написанное Миной, тоже скитским монахом, впоследствии епископом г. Никия и автором других писаний, например, похвального слова в честь Макровия, одного из своих предшественников по кафедре. Собственно исторических трудов на коптском языке нет, да их и нельзя ожидать от египтян. Однако в это время один копт составил хронику, которая является ценным источником для истории Византии и Египта, особенно современной ему эпохи арабского завоевания. Это был Иоанн, епископ г. Никия, переживший арабское нашествие. Его труд дошёл до нас в эфиопском переводе, сделанном с арабского; оригинал был написан, кажется, в зависимости от источников, частью по-гречески, частью по-коптски. Для более древних времён он повторял Малалу и Иоанна Антиохийского, для Египта иногда пользовался местными легендами, хотя б. ч. и здесь прибегал к классическому и библейскому материалу. Между прочим, у него находится довольно обстоятельный рассказ о покорении Египта Камбизом, отступающий от известных нам и в некоторых частностях приближающийся к дошедшим до нас берлинским отрывкам так наз. исторического романа о Камбизе, представляющего тенденциозное произведение в национально-патриотическом духе с восхвалением храбрости египтян, с презрением к их врагам, напоминающими древние царские победные надписи. Некогда великий народ, теперь уже много веков подъярёмный, остался верен себе и продолжал считать себя выше всех. Особенно сильны древнеегипетские пережитки в той области, которая всегда была египетской по преимуществу — в области магии. Она возродилась в христианском облике с тех пор, как в церковь вошла масса населения, плохо усвоившая новую веру и перенёсшая с собою свои прежние навыки. Разрыв с греческим миром и православием ещё более содействовал оживлению этой характерной для Египта области. До нас дошло немало заклинаний, заговоров, амулетов; рецептов, талисманов и т. п., например, из Фаюма от VIII в., из мастерской какого-то шарлатана — например, заговор в облегчении родов, повествующий о том, как Иисус Христос облегчил олениху, или уже совершенно языческий заговор против боли в животе, где выводятся опять, как много раз в древнем Египте, юный Гор, подвергшийся болезни, и Исида, его исцеляющая, и только заключительная фраза, приставленная механически: «Я говорю, а Господь Иисус подаёт исцеление», напоминает нам, что пред нами не тексты времён фараонов, хотя он и заключает в себе фразы вроде следующей: «Ты не нашёл меня и не нашёл моего имени, истинного имени, которое влечёт солнце к западу и месяц к востоку…» Многочисленны любовные заговоры. В них, как вообще в подобных у других народов, пациент иногда грозит сойти в преисподнюю и предаётся Сатане: «Я скажу: “и ты — Бог”, ибо хочу исполнить моё желание»… и т. п. В качестве заговоров употреблялись и священные тексты — например, начала 4-х евангелий, псалом 90, а также апокрифическая переписка Спасителя с Авгарем Едесским (как и у нас, и в других странах), имена 40 мучеников и т. п.; иногда упоминается в заговорах особый ангел Руф, «поставленный над землёй Египетской». По прямой линии от древнеегипетских списков лёгких и тяжёлых дней идёт следующий текст: «Второе число месяца. В нём родилась любовь. Оно благоприятно. Хорошо в него предстать перед начальством, получить от него правду, давать на проценты деньги, насаждать виноградник, засевать поле, покупать рабов, покупать скот, жениться, давать мужу жену, плавать по морю, строить башню». Древнеегипетские амулеты против укушения змей и скорпионов, так наз. «Горы на крокодилах, изображавшие Гора-младенца и Беса, попирающими гадов», перешли в гностический и христианский Египет; здесь евангельские изображения переплелись с египетскими; центральная фигура получила имя Висисина, — комбинация египетского Беса с Сисиннием; всё служит амулетом против «обмана». И древнеегипетские изображения фараонов, поражающих врагов и хватающих их за волоса, нашли себе приём в христианской иконографии и до сих пор находятся пред нами в виде св. Никиты, поражающего злую силу, — изображения эти также имеют магическое значение. Каковы были судьбы великого египетского искусства в христианскую эпоху помимо тех и других пережитков, связанных с религиозными и подобными им запросами? Христианский Египет, подобно другим областям христианского мира, выработал своё искусство, известное науке под именем коптского, корни которого, однако, заложены глубже и уходят ещё в эллинистическое языческое время и которое ещё недавно даже такие авторитеты, как Масперо, ошибочно признавали лишь провинциальной разновидностью византийского. Напротив, то, что считается византийским искусством, само является результатом взаимодействия различных элементов, среди которых египетские занимают далеко не последнее место, ибо сама Византия представляет эллинистическую основу с новым придатком Востока. Если первым толчком к замене египетского письма греческим послужила большая точность последнего в передаче не только согласных, но и гласных тех слов, магическое значение которых зависело от точности произношения, то в области искусства произошло также внешнее подчинение туземного греческому, как доказывает Стржиговский, благодаря тому, что мировой рынок требовал греческого, а Александрия и другие греческие города давали тон в области мелкого искусства и художественной промышленности. «Коптское искусство — типичный представитель тех возникших позади эллинистических берегов в глубь стран уже в древнее время течений, которые получили перевес в христианское время, вместе с монашеством перекинулись на запад и стали основой так наз. романского искусства. Превращение древнеегипетского в коптское идёт не от монументального искусства, но от художественной промышленности. Здесь впервые образовался тот хаос, при котором художник, чувствуя по-египетски, с рукой, воспитанной на туземной технике, производит греческие фигуры и сирийско-эллинистические орнаменты. Это и есть то смешение стилей, которое я называю коптским искусством. Решительным в нём является вовсе не христианское содержание. Коптское искусство подготовляется уже в эллинистическое и римское время, возведение христианства в государственную религию застаёт его уже вполне развитым, оно в это время уже проникает и в сферу монументального искусства. Оно состоит из трёх элементов: дух и техника — египетские, сюжеты и формы — большею частью греческие, орнаментальные мотивы сильно сирийские». Итак, и здесь то же, что и в письменности — внешность греческая, дух и приёмы — туземные. В области архитектуры последние оказались более устойчивы; достаточно вспомнить, например, стены монастыря св. Шенути у Сохага (Белый и Красный или колонны монастыря св. Мины близ Александрии, а также надземные гробничные сооружения в некрополе Великого Оаза, обследованном русской экспедицией В. Ю. Бока. Для III-V вв. характерен изломанный трёхчастный фронтон, иногда богато орнаментированный; это своего рода барокко, вероятно, восходит к Сирии, откуда пришли разнообразные формы растительного или растительно-звериного орнамента в виде виноградных гирлянд, аканфов с изгибами, завитками, плетениями и т. п., с гранатовыми плодами или фигурами зверей, птиц и т. п. в пустых круглых пространствах, а также в виде меандров с цветками, ростками и т. п. внутри. Эти мотивы господствуют также в III-V вв., а затем частью переходят на надгробные стелы; они же богато украшают разнообразные формы капителей корзиночных и чашевидных колонн. По красоте и своеобразию их эллинистический и христианский Египет занимает первое место и, вероятно, в нём, наряду с Сирией и Малой Азией, следует видеть источник тех прекрасных произведений этого рода, которые известны из Византии, Равенны, Венеции. В скульптуре, наряду с античными сюжетами, удерживаются и национальные черты: африканские толстые тела на тонких ногах, сухость формы, резкое расчленение туловища, круглые головы с короткими волосами, схематизм в складках одежды, плоский рельеф и древние символы, особенно иероглиф жизни, стилизованный в виде креста. Древнеегипетское мастерство в передаче животных утратилось — особенно уродливы, почти геометричны львы, ставившиеся у порталов и епископских седалищ. Этот заимствованный из Передней Азии обычай, где львы у ассириян и хеттов играли роль охранителей, перешёл чрез Египет в Европу и до сих пор напоминает нам у входов в здания о Востоке. Иногда, как в древнем Египте, человеческие фигуры помещаются в наосах, нишах; национальный стиль под сирийским влиянием иногда одерживает верх над греческим, например, на сложной композиции Входа Господня в Иерусалим в монастыре Шенути или на рельефном изображении самого Шенути в Берлинском музее, где снова выступают древнеегипетские условности соединения на одной фигуре изображения в профиль и спереди. Излюбленны изображения святых на конях (типы Георгия Победоносца, Феодора Стратилата и др.), идущие частью от императоров-триумфаторов, частью от Гора, поражающего злую силу; последний, в виде всадника с головой кобчика, но en face, нередко встречается на тканях, которые вообще представляют собою характерные произведения египетской индустрии и наполняют музеи, будучи весьма разнообразны по технике, материалу, рисунку. Фабрики Александрии, Ахмима, Антинои и др. поставляли эти ткани от II до XII в. всюду до Западной Европы включительно; на наш юг проникли их мотивы, уже скрещенные с персидскими сасанидскими. Сначала преобладают эллинские рисунки на одеждах с одноцветными, тёмными полосами, с гобеленовым узором, линейным орнаментом, фигурами античного стиля; с IV в. появляются христианские символы, пышность красок увеличивается за счёт тщательности рисунка. И в живописи переживают иногда древнеегипетские приёмы. Например, в росписях некрополя Великого Оаза (Эль-Багауат), где богатство цикла превосходит римские и неаполитанские катакомбы и где фигуры заимствованы из эллинистического искусства, а изображение Богоматери указывает на сиро-палестинское влияние, египетское наследство сказывается в расположении фигур этажами и рядами, в склонности к надписыванию, и в древних условностях (головы и ноги в профиль при туловищах спереди), в формах деревьев, лодок и т. п. Сходный характер имеют иллюстрации — миниатюры московского голенищевского папируса Мировой хроники V в., написанной, вероятно, в Александрии на греческом языке; рисунки имеют национальный дух и характер, в них мало эллинистического элемента; подобно изображениям на древних папирусах, это раскрашенные рисунки, имеющие значение иллюстраций, как бы иероглифического пересказа текста, а не украшений; нет ни ландшафта, ни фона, ни обстановки, ни светотени, ни полутонов и оттенков. Национальный характер произведения сказывается и в том, что центральным по важности рисунком является разрушение Серапея епископом Феофилом — победа национальной церкви над эллинизмом. Если эта, как и другие рукописи на папирусе, является в своих иллюстрациях продуктом национального искусства под эллинистическим влиянием, то художественная часть рукописи на пергаменте идёт из Передней Азии, от древнего искусства Вавилона, Ниневии и особенно Персии, и даже дальнего Востока, и также подпала влиянию эллинизма. Здесь богатая орнаментика, обрамление миниатюр, цельные композиции и т. п. Этот стиль господствует в армянских рукописях, проникает в коптские, а затем переходит и в Западную Европу. Он проник в Египет так же, как скульптурный растительный орнамент и как впоследствии шёлковые ткани. С арабским владычеством и распространением Ислама восточные влияния усилились; орнамент стел и тканей и вообще декорация принимает новый характер; живопись держится дольше. Мало-помалу коптское искусство умирает; едва ли оно дожило до X в. Египет сделался областью так называемого арабского искусства, даже без национальной окраски. Ислам был началом и других проявлений культуры. То, что не удалось ни персам, ни грекам, ни римлянам — денационализация народа, создавшего древнейшую в мире цивилизацию, то выпало на долю арабов, при которых Египет потерял своё христианское искусство и забыл почти свой язык. В VIII, особенно же с IX в. начинается настоящий мартиролог коптской нации. Первые поколения после арабского нашествия пережили некоторый подъём, результатом которого явилось благосостояние, вызвавшее алчность мусульманских чиновников и подогревавшее религиозный фанатизм, тем более, что влиятельные копты успели занять места при дворе и в администрации, не соответствовавшие положению подчинённой нации. Подозрения возбуждали и сношения коптских патриархов с христианскими государями подчинённых им в церковном отношении Нубии и Абиссинии. И вот, против коптов издаются унизительные ограничительные законы, открываются настоящие гонения, усиливающиеся вследствие восстаний населения, обременяемого налогами и грабежами. Особенно сильны были гонения при Мутанеккиле (849 г.), при известном фанатике и сумасброде Аль-Хакиме (кон. X в.), когда дело доходило до разрушения церквей и запрещения богослужения, и в 1320 г., когда страшные насилия вызвали представления византийского императора, испанского короля и абиссинского царя. Красивая коптская легенда, создавшаяся по поводу внезапного исчезновения Аль-Хакима, повествует, что этот халиф, желая доказать, что христиане, как не имеющие веры даже с зерно горчичное, подлежат истреблению, потребовал, чтобы патриарх при огромном собрании мусульман, иудеев и христиан, передвинул с места Мокаттам. Когда патриарх совершил это чудо, он крестился и тайно ушёл в монастырь… Неизмеримо тяжелы были последствия гонений и, прежде всего, массовые отпадения в ислам; к концу XVII в. из шести миллионов коптов, которых застало арабское завоевание, уцелело всего около ста тысяч, да и это малое стадо, руководимое не всегда достойными пастырями, отрезанное от живых и деятельных сношений с христианским миром, опускалось в культурном и нравственном отношении. Забывался родной язык, изгнанный в VIII в. из официального употребления. Лучшие люди употребляли усилия и изыскивали средства спасти нацию и церковь от поглощения морем ислама. К XII-XIII вв. относится деятельность иеромонаха Марка Ибн-аль-Канбара, едва ли не самой яркой после Шенути личности. Обладая недюжинной для копта и своего времени учёностью, он поставил целью своей жизни поднять свою церковь до уровня православной. В горячих проповедях, привлекавших множество народа, он, странствуя по Дельте, указывал на нестроения в церкви и быте, исправлял нравы, говорил о необходимости чтения Св. Писания на понятном языке. Гонимый духовенством, он перешёл в православие и получил от патриарха Марка II в управление небольшой монастырь к югу от Каира, где и скончался (1208). Его богословские сочинения, а также перевод Св. Писания на арабский язык до нас не дошли и известны только по выдержкам. Движение, возбуждённое им, продолжалось. Усилия лучших представителей клира и мирян имели некоторый результат: недостойному патриарху Кириллу III (1235–1243) пришлось подписать пункты о прекращении симонии вымогательств, о введении соборного начала и других мер к упорядочению церковной жизни. В это же время жил один из последних коптских писателей, пытавшийся в длинном, довольно бессвязном и неуклюжем собрании 732 (сохранилось 428) четверостиший под именем «Триадон» (с рифмой, заимствованной у арабов) дать своим соотечественникам назидательное чтение на духовные, нравственные и национальные темы. Здесь преподаются уроки монофиситской догматики, указывается на высокие примеры святых, особенно национальных, напоминается о пользе коптского языка и необходимости его изучения. Но сам автор уже пишет на искусственном языке, говорит, что без особой помощи Божией он не мог бы написать своего произведения и присоединил к нему арабский перевод. Между тем, знание коптского языка исчезало; а он всё ещё оставался языком церкви; кроме патриотических побуждений к заботам об его сохранении приводили и религиозные. Египет XI-XIV вв. выставил целый ряд крупных представителей христианской литературы, однако уже писавших по-арабски; среди них были и радевшие о возрождении коптского языка или, по крайней мере, о том, чтобы он был понятен. Так, Иоанн, епископ Саманудский (ок. 1240 г.) пишет: «Так как коптский язык исчез из разговора, то отцы уже составили “лествицу”, в которой собрали весь язык, все его имена и глаголы, чтобы дать пособие для перевода». Итак, уже в XIII в. дело идёт только о пособиях грамматического и лексического характера, о средствах сделать понятным Св. Писание и богослужение. И до нас дошло довольно много произведений копто-арабских грамматиков, ставивших себе эти задачи. Усилия этих достойных вождей своего народа не прошли бесследно — до половины XVI в. продолжалось литературное творчество на коптском языке, главным образом, в области богослужебной поэзии, иногда довольно изящной, хотя и искусственной, но уже на северном, так наз. «бохейрском» диалекте патриарха, переселившегося в XI в. из Александрии в Каир и давшего толчок к распространению его в Верхнем Египте. Выдающийся литературный и исторический интерес представляет один из последних памятников коптской письменности — житие пострадавшего при преемнике Саладина Османе в 1210 г. Иоанна из Фониджонта, отступившего в ислам и покаявшегося в этом. Автор, очевидец, священник Марк, уже думал по-арабски и следовал лучшим арабским литературным образцам; его произведения напоминают их с достоверностью и живостью изложения. Бохейрский диалект поглотил все прочие, и до сих пор в церковном богослужении напоминает о языке великого народа и великой литературы. Потомки современников фараонов уже не понимают его с конца XVII в., когда умер последний старик копт, для которого он ещё был живым разговорным. В настоящее время может идти речь только о пользовании им среди немногих грамотеев ради курьёза или об искусственном его возрождении. Попытки и того и другого нам известны. Почтенна деятельность Лабиба, профессора патриаршей школы и издателя коптских книг, не без успеха приучающего своих учеников к разговорному коптскому языку, и производит впечатление помещённое в приёмной патриарха изображение обелиска, с начертанным на нём именем иероглифами в картуше — овале древних царей. жүктеу/скачать 0.67 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|