Бурдье П. Политические позиции и культурный капитал// Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 99-158

Таким образом, чтобы нагляднее показать, что политический выбор значительно меньше, чем обычно считают, независим от социального класса, даже опре­деленного синхронно через обладание неким опреде­ленным объемом капитала и некой его структурой, до­статочно адекватным образом выстроить категории. Но можно продвинуться еще дальше в направлении, от­крытом Мишля и Симоном, если принимать в расчет диахронные свойства каждой социальной позиции и, может быть, особенно, если дать себе труд описать и понять, что означает политическая марка и соответст­вующий политический продукт для каждого адекватно охарактеризованного класса или слоя класса. Можно лишь сожалеть, что исследования, проведенные во Франции, не позволяют ощутить и изолировать эффек­ты траектории и внушения (через профессию или полити­ческие точки зрения родителей). И может еще более сожалеть, что они не дают никаких возможностей вос­принимать различия непосредственно, по манере их выражения или их подтверждения, из-за чего номи­нально идентичные точки зрения на самом деле не­сравнимы, а значит и несовместимы (иначе, как на бумаге). Это не потому, что избирательная логика не признает различий между коммунистическим выбором артиста или профессора и коммунистическим выбором школьного учителя или, afortiori*, служащего, рабоче­го-специалиста или шахтера, которые наука должна различать, но потому, что стараясь запретить себе вся­кую возможность давать научные объяснения, наука должна раскрыть действительно различные способы быть и называться коммунистом и значимые различия в голосовании за коммунистов, скрывающиеся за но­минальной идентичностью выбора, не забывая также учитывать как политически важный факт, что электо­ральная логика рассматривает как идентичные точки зрения, различающиеся как по их интенциям, так по их ожиданиям.

Тем не менее, нельзя по настоящему понять раз­личия, иногда огромные, которые разделяют близкие все же в объективном пространстве категории, как на­пример, ремесленников или земледельцев, мастеров на производстве или техников, если не учитывать помимо объема и структуры капитала, эволюцию его свойств во времени, то есть социальную траекторию группы в це­лом, рассматриваемого индивида, его потомства, кото­рая лежит в основе субъективных представлений об объ­ективно занимаемой позиции. Одна из наиболее определяющих характеристик политического выбора заключается в действительности в том, что политиче­ский выбор, больше, чем какой-либо другой и, особен­но, больше, чем неопределенный и глубинный выбор габитуса²³, допускает в большей или меньшей степени эксплицитное и систематическое представление, кото­рое мы имеем о социальном мире, о позиции, которую мы занимаем в нем, и которую мы "должны" занимать. А политические выступления, когда они имеются как таковые, являются лишь выражением этого представ­ления, выражением более или менее эвфемистическим и обобщенным и никогда не признаваемым даже в гла­зах самого выступающего. Иными словами, между ре­ально занимаемой позицией и выработкой политиче­ской позиции располагается представление о позиции, которое, само будучи определено позицией (при условии, что та рассматривается комплексно, то есть также и диахронно), может рассогласовываться с выработан­ной политической позицией, какой она представляется для стороннего наблюдателя (то, что иногда называют "извращенным сознанием"). Наклон индивидуальной траектории и, в особенности, коллективной траекто­рии задает, при опосредовании через временные дис­позиции, восприятие занимаемой в социальном про­странстве позиции и отношение удовлетворения или разочарование этой позицией, которое есть, безусловно, одно из главных опосредующих звеньев для установле­ния связи между позицией и выработанной политиче­ской позицией. Степень, в которой индивиды или группы обращены к будущему, к новому, к движению, к инновациям, к прогрессу (диспозиции, которые де­монстрируются в либерализме по отношению к "моло­дым", для кого и силами кого все это может осущест­виться), и в более общем виде, в какой они склонны к социальному и политическому оптимизму или же, на­оборот, ориентированы на прошлое, склонны к соци­альному злопамятству и к консерватизму, зависит на самом деле от их коллективной траектории, прошлой или потенциальной, то есть от степени, в которой они преуспели в воспроизводстве свойств своих предшест­венников, и в которой они способны (или чувствуют себя таковыми) воспроизвести свои свойства в после­дователях.

Находящийся в упадке класс или слой класса, то есть класс, ориентированный на прошлое, когда он со всеми своими свойствами более не способен воспроиз­водить состояния и позиции, и когда самые молодые члены класса должны в значительной степени для вос­производства своего общего капитала и поддержания своей позиции в социальном пространстве (например, семейного происхождения или актуально занимаемой позиции) осуществлять как минимум реконверсию своего капитала, которой сопровождается смена состо­яния, отмеченная горизонтальным перемещением в со­циальном пространстве. Другими словами, когда восп­роизводство классовой позиции невозможно (деклассированно) или не осуществляется иначе, как через смену слоя класса (реконверсия). В этом случае изменение способа социального происхождения аген­тов определяет появление различных поколений, кон­фликты между которыми не сводятся к тому, что обыч­но понимают под конфликтами поколений, поскольку они имеют в качестве первопричины оппозицию между ценностями и стилями жизни, связанными с преобла­данием в наследстве экономического или культурного капитала.

Структурная история поля (идет ли речь о поле социальных классов или о любом другом) разбивает биографию вовлеченных в данное поле агентов на пе­риоды (таким образом, что индивидуальная история каждого агента заключает в себе историю группы, к которой он принадлежит); вследствие этого, невозмож­но разделить население на поколения (в противовес простому произвольному разбиению на классы по воз­расту) иначе, чем на базе знания специфической исто­рии рассматриваемого поля. Действительно, только те структурные изменения, которые затрагивают это по­ле, обладают властью определять формирование раз­личных поколений, трансформируя способы проис­хождения и определяя организацию индивидуальных биографий и их агрегирование в класс биографий, ор­кестрованных и подчиненных одному ритму. Несмотря на то, что великие исторические события (революции или смены режима), которые наиболее часто используются как вехи для периодизации поля культурного про­изводства, имеют в качестве результата синхронизацию различных полей на протяжении более или менее про­должительного времени и смешение в пространстве данного времени относительно автономной истории каждого из этих полей в общую историю, они вводят часто искусственные купюры и препятствуют исследо­ванию собственной прерывности, свойственной каж­дому полю.

Либеральный консерватизм слоя доминирующе­го класса, воспроизводство которого обеспечивается в высшей степени самостоятельно, противопоставляется реакционным диспозициям тех слоев, которые, ощу­щая опасность в отношении своего коллективного бу­дущего, могут поддерживать свои ценности лишь соот­носясь с прошлым, обращаясь к нему и ссылаясь на систему ценностей, соответствующих прошлому состо­янию структуры поля социальных классов.

Если верно, что индивиды, занимающие сходные позиции, могут иметь различные мнения в зависимо­сти от их социального происхождения и их индивиду­альной траектории, то все, по-видимому, указывает на то, что эффекты индивидуальной траектории осущест­вляются в границах собственных эффектов класса (что особенно заметно для групп, занимающих неопреде­ленные позиции в социальном пространстве, и, исходя из этого, обреченных на большой разброс во всех отно­шениях) так, что этико-политические диспозиции чле­нов одного класса обнаруживают себя как столько же трансформированных видов расположения позиций, которые существенным образом характеризуют классо­вую совокупность²⁴. Таким образом, obsequium*, это твердое признание установленного порядка, которое определяет границы протеста мелких буржуа, является также основой социальных добродетелей новых мелких буржуа. Когда речь идет о продаже благ или услуг, та­ких как культурные блага или материальные блага:

"предметы комфорта", бытовая аппаратура, мебель и помещения, одежда и спортивные принадлежности, — которые служат более или менее удачной материализа­цией стиля жизни доминирующих классов и приобре­тение которых предполагает форму признания домини­рующих ценностей в этике или эстетике, ничто не подходит более чем склонность продавать свои добро­детели, свою уверенность, свои собственные ценности под видом этического снобизма, для подтверждения единичности экземпляра, который содержит в себе при­говор всем другим способам быть или делать. Эта склонность особенно предписывается, поскольку она включает в себя комбинацию доброй воли, являющейся условием начинания, и чистой совести в качестве воз­награждения, когда дело касается обращения в свою веру народных классов, и того, чтобы, вовлекая их в гонку, принудить их к последнему "крику" буржуазных приличий, к последней моде или к последней морали. Такое "обращение" прибегает для подавления "репрес­сивных" диспозиций народных классов к такому же недостойному убеждению, что и буржуазия в прошлом вкладывала в подавление их непреодолимой сверхтер­пимости и непреодолимой невоздержанности.

В области политики этическая капитуляция пе­ред доминирующим классом и "ценностями", которые он воплощает, обнаруживается в недовольстве установ­ленным порядком. Это недовольство находит свое ос­нование в ощущении, что мы занимаем не то место, которое нам принадлежит по праву в этом порядке, и подчиняется нормам приличия, предписываемым же­лаемому классу, в самом споре с этим классом. Так, например, мелкие буржуа, прибегая к своей излюблен­ной стратегии оборачивания против господствующего порядка тех самых принципов, которые он провозгла­шает, говорят о признании, выражаемом ими этим принципам, и, следовательно, о признании, которого они должны удостаиваться во имя этих принципов, о своей неутомимой борьбе против скандала и более все­го о лицемерии — источнике всех скандалов, которое мешает осуществлению этих принципов. Желание быть социально признанным и предвосхищающая иденти­фикация с доминирующим классом обнаруживают себя в природе требований, которые направляются по преимуществу на символические аспекты существования. Это происходит не столько потому, что посягательство на достоинство и на уважение "личности" переживает­ся все более и более болезненно по мере избавления от самых грубых форм эксплуатации и угнетения, но еще и потому, что сама забота о достоинстве склоняет к требованиям более приспособленным и по форме, и по содержанию подтверждать достоинство того, кто их сформулировал.

Так, например, страх потерять то, что они при­обрели, стремясь получить все, что им было обещано (в частности, через школу и тип диплома), конечно, не объясняет полностью форму, которую принимают стратегии, относящиеся к социальным требованиям мелких буржуа: обычным средствам борьбы рабочих — забастовке или демонстрации, — которые они предус­матривают лишь как крайнюю меру, вырванную из их умеренности избытком несправедливости ("Если нуж­но — мы выйдем на улицы"), мелкие буржуа предпочи­тают символическое оружие и, прежде всего — педаго­гику, которая устанавливает отношения морального господства, или "информирование" — предмет их не­истового доверия. Такая особая форма коллективного действия, которую осуществляет ассоциация — строго серийная группировка индивидов, объединенных только одним "делом", одним желанием осуществить в неко­тором роде этический ультиматум: общественная рабо­та, показная трата "доброй воли", настоящее этическое действо и по-настоящему бескорыстное, не преследую­щее никакой иной цели, чем оно само, — такая форма коллективного действия наделяет, среди прочих прав, правом приходить в негодование во имя безупречности тех, кто не щадил себя и исполнил полностью свой долг и, особенно тех, кто свершил правое дело, взывающее к признательности. Действие строго "бескорыстное", "чистое", "достойное", свободное от каких-либо "пол­итических компромиссов" является в действительно­сти условием успеха идеи "институционализации" — наиболее завершенной формы социального признания, которого добиваются в более или менее скрытой мане­ре все ассоциации, являющиеся по преимуществу дви­жениями мелких буржуа, которые, в отличие от партий, получают выгоды от достоинства и респектабельности идей "всеобщего интереса", полностью позволяя при этом удовлетворять самым непосредственным образом интересы частные²⁶.

Но если точно занятая в социальном пространст­ве позиция не связана с выработанными политически­ми позициями достаточно простыми и непосредствен­ными связями, как те, что наблюдаются в других областях, то не только потому, что индивидуальная и коллективная траектория направляет восприятие соци­ального мира и, в особенности, будущего этого мира посредством опыта, ассоциирующегося с подъемом или с упадком²⁷, но еще и главным образом потому, что вероятность того, что политический "выбор" будет лишь политически слепой реакцией этоса класса, воз­растает по мере перехода к старшим возрастным группам, к более мелким единицам поселения или по мере снижения в иерархии по уровню образования или социальному положению, и является ощутимо более сильной у женщин, чем у мужчин. Несмотря на то, что такая реакция реже отмечается у рабочих (более "по­литизированных"), чем у земледельцев или мелких предпринимателей, заражение политики моралью не минует и народные классы. Действительно, кто в зави­симости от возраста (пожилые), половой принадлеж­ности (женщины), места поселения (сельская мест­ность) и, соответственно, их рабочей среды (работники мелких предприятий), более подвержен опасности со­циального упадка, падения или повторного падения в субпролетариат и, одновременно, менее образован и политически ограничен, и, следовательно, менее скло­нен и подготовлен воспринимать проблемы и ситуации через политические категории перцепции и оценива­ния, у тех ничто не противодействует склонности к пессимизму, даже к озлоблению, которое склоняет к обобщенному отторжению "политики" и "политиков", какими бы те ни были, а через это к абсентеизму или к консерватизму.

Можно предположить, что индивиды тем более чувствительны к эффекту экрана (или извращенной контекстуализации), который оказывают группы на ло­кальной основе (а также поля), т. е. что они более ори­ентированы брать в качестве точки отсчета для оценки занимаемой ими в социальном пространстве позиции социальное подпространство на географической осно­ве (деревня, группа деревень и т. п.), чем более эти индивиды лишены свойств, которые определяют шансы на доступ к мнению или к средствам его конструирова­ния (как, например, чтение центральных ежедневных газет). Доминирующие в пространстве, являющемся в целом доминируемым (как те, кто имеет собственность в 50 га земли в регионе мелких хозяйств, местные но­табли, мастера и др.), могут таким образом совершать политический выбор, напрямую связанный с выбором доминирующих ("за деревьями леса не видно")²⁸. Такая же логика, несомненно, прослеживается до определен­ной степени в том, что конторские служащие, располо­женные на самой нижней ступени иерархии админист­ративных работников и средних классов, голосуют с большим уклоном влево, чем мастера, которые распо­лагаются на вершине рабочего класса. В более общем виде можно предположить, что при прочих равных и какой бы ни была позиция этих полей в социальном пространстве, доминирующие в относительно авто­номном поле имеют более значительную склонность голосовать "правее", чем доминируемые в "сообщаю­щемся" поле, а доминируемые во всех полях — более выраженную склонность голосовать "левее", чем соот­ветствующие доминирующие.