Бурстин Э. Чили при Альенде: взгляд очевидца От редакции

ХАЙМЕ БАРРИОСУ,

Я писал эту книгу в надежде на то, что она прольет свет на революционный процесс, развернувшийся при правительстве Народного единства, и поможет уяснить некоторые уроки моим американским соотечественникам и народам других стран. Чтобы сделать эту книгу как можно более полезной, мне пришлось писать и об ошибках. Сами чилийские революционеры не поступили бы иначе. Так, Володя Тейтельбойм, член Политической комиссии ЦК Коммунистической партии Чили, писал:

«...чилийские события ставят целый ряд проблем, которые выходят за рамки нашей страны, вызывают неослабевающий интерес во всем мире... Анализ чилийской проблемы не является монополией чилийцев. Это — право всех революционных партий, всех, кому не безразлична судьба других народов. Каждый может свободно высказывать свое суждение. Мы не собираемся прятаться за стеной так называемого идеологического национализма, признавая только за собой право говорить о наших ошибках... Дружественная... критика... помогает нам»[2].

Тем не менее, говоря об ошибках, следует быть осторожным. Многие «ошибки», приписываемые чилийским революционерам, вовсе не были таковыми. Некоторые авторы обвинили руководителей Чили в период Народного единства в самых нелепых вещах — непонимании основ марксизма-ленинизма, вопроса о государстве, необходимости вооружения народа и т. д. Такая критика не только бесполезна, но и вредна. Она вызывает путаницу, свидетельствует о некомпетентности людей, выдвигающих эти обвинения, и ничего не говорит о руководителях Народного единства. Они были марксистами, это подтвердило их многолетнее участие в политической борьбе. Они знали не только основы, но и гораздо больше. Если бы стоявшие проблемы были вполовину проще того, как представляют их некоторые критики, эти руководители без труда справились бы с ними. Ошибки были допущены, но совсем другого рода. Чтобы действительно разобраться в них, необходимо уяснить сначала трудности: почему простые, как ясный день, решения, предлагаемые некоторыми критиками, были невозможны.

Для общей ориентации следует иметь в виду, что революционная борьба — это многогранный, сложный, полный неопределенностей и опасностей процесс и что писать книги, конечно, гораздо легче, чем управлять революционным процессом. /10/



Примечания

1. Volodia Teitelboim. Prelude to Future Victories. – World Marxist Review, March 1974, p. 83.

2. Ibid., p. 83.


Введение

В начале 1971 года мой чилийский друг Хайме Барриос, вместе с которым я работал на Кубе в первые годы кубинской революции, пригласил меня на работу в аппарат правительства Народного единства. По личным причинам я не смог немедленно переехать в Чили, поэтому Хайме договорился, что я буду советником Хавиера Уррутии, президента «Чилийской торговой корпорации» в Нью-Йорке, и координатором всех прочих чилийских государственных агентств, размещавшихся в этом городе. Я проработал в этой корпорации с марта 1971 года по сентябрь 1972 года и затем выехал в Чили, чтобы приступить к работе в качестве помощника Хайме, который был сначала директором Центрального банка, а затем — советником президента Альенде по экономическим вопросам. Мы с Хайме хорошо помнили наш опыт работы на Кубе. Мы видели там яростное сопротивление, оказываемое империализмом революции. Почти постоянно в течение многих месяцев мы жили в ожидании военного вмешательства со стороны империалистов — высадки морских пехотинцев, нападения наемников или чего-либо еще. Мы чувствовали, что и в Чили борьба ведется не на жизнь, а на смерть. Редко во время наших встреч разговор не заходил о возможности государственного переворота.

Нас поразил также тот факт, что наряду со сходством между Кубой и Чили, не бросавшимся в глаза, между ними имелись важные различия. Политические традиции Чили были иными; чилийская демократия и конституционность имели давнюю историю, и их корни были глубже, чем на Кубе; иным должно было быть и многое как в революционной стратегии, так и в тактике.

В ходе борьбы, развернувшейся в Чили, вы ощущали, насколько иной, хотя и такой же упорный, характер имеет она. Вы убеждались в этом каждый раз, когда раскрывали газеты или включали радиоприемник; грохочущие голоса «за» и «против» правительства раздавались настолько упорно и беспрерывно, что это выходило далеко за рамки обычной политической /11/ борьбы. Эта борьба принимала различные формы: выборы в конгресс; попытки конгресса сорвать планы президента путем отклонения предложенных им законов или выдвижения конституционных обвинений против министров с целью их смещения; проведение выборов с целью определить, представители кого — Народного единства или оппозиции — возглавят Чилийский университет, студенческую федерацию или профсоюз на медном руднике Чукикамата; судебные разбирательства в связи с тем, кто должен контролировать 9-й канал телевидения; судебное преследование Чили корпорацией «Кеннекотт коппер» в Нью-Йорке, Париже, Амстердаме и Стокгольме; уличные демонстрации; политические заявления и редакционные статьи в газетах, направленные на то, чтобы привлечь на свою сторону вооруженные силы; забастовки с целью подорвать экономику и подорвать позиции правительства как способ подготовки к свержению его.

Рост революционной борьбы ведет отчасти к обострению ситуации и ограничению имеющегося выбора, ликвидируя промежуточные возможности. Что означало бы свержение правительства Народного единства? Об этом ясно сказал Фидель Кастро 2 декабря 1971 года в своем прощальном выступлении по завершении 25-дневного визита в Чили:

«...Мы увидели фашизм в действии... Что же предпринимают эксплуататоры, когда их собственные институты уже не обеспечивают им господства? Какова их реакция, когда механизмы, которыми они располагали в определенный исторический период для поддержания своего господства, приходят в негодность? Они их просто разрушают»[3].

Совершенный в Чили переворот потряс своей свирепостью. Утром в первый день мы с женой услышали по радио требование военных к радиостанциям, находившимся под контролем Народного единства, немедленно прекратить радиопередачи, в противном случае они будут «атакованы как с земли, так и с воздуха». Позже было передано предупреждение: «Женщинам дается пять минут, чтобы покинуть “Ла Монеду” (президентский дворец) перед началом бомбардировки». Вскоре с пронзительным ревом пронеслись самолеты. Днем было объявлено: всякий, кто будет оказывать сопротивление хунте после 3 часов 30 минут дня, при поимке будет расстрелян на месте: «Сопротивление бесполезно; вы можете судить о том, на что мы способны, по тому, что мы сделали в “Ла Монеде”».

Однажды вечером члены хунты выступили с заявлениями по телевидению. Густаво Ли, возглавлявший военно-воздушные силы, заявил, что хунта «искоренит рак марксизма» в /12/ Чили. Аугусто Пиночет, командующий армией и глава хунты, объявил, что работа конгресса приостанавливается «до дальнейшего уведомления». Вскоре хунта объявила вне закона политические партии Народного единства, запретила деятельность других партий и ликвидировала Единый профсоюзный центр трудящихся Чили (КУТ). Она взяла также в свои руки управление университетами и начала широкую чистку «левых элементов» среди преподавателей и студентов.

Хайме и его жена Нэнси прибыли в «Ла Монеду» рано утром в день переворота. Нэнси покинула дворец вместе с другими женщинами перед полуднем по приказу президента Альенде. После долгих метаний в районе боевых действий в центре города она нашла убежище в мексиканском посольстве. Хайме сражался в «Ла Монеде» до конца.

В первый же день переворота начали зачитывать указы, предписывающие политическим деятелям Народного единства и членам правительства сдаться властям. Мы с женой напряженно вслушивались в передаваемые списки и вскоре услышали имена друзей и людей, с которыми я работал. В течение последующих нескольких дней часто повторялись предостережения о том, что в Чили проникли «сотни иностранных экстремистов». На улице мы подобрали листовку, в которой говорилось: «Не будет никакой пощады иностранным экстремистам, прибывшим в Чили, чтобы убивать чилийцев. Граждане! Будьте бдительны, обнаруживайте их и доносите в ближайший участок».

Мы решили, что хунта доберется и до меня — это лишь вопрос времени — и мы должны как можно скорее уйти из поля ее досягаемости. С помощью Нэнси через шесть дней после переворота мы получили убежище в мексиканском посольстве. Наше решение оказалось верным. 5 октября хунта издала приказ о моем аресте, но к этому времени мы были уже в Мехико.

Встретившись с Нэнси в мексиканском посольстве, мы с нетерпением стали расспрашивать ее, нет ли новостей о Хайме. Достоверных сведений не было, только противоречивые слухи. Ни Нэнси с детьми, ни их друзья не могли выяснить, что же случилось с ним. Мы узнали о его судьбе лишь спустя многие месяцы. Хайме был хладнокровно убит, застрелен на следующий день после того, как его схватили в «Ла Монеде» и доставили в полк «Такна» в Сантьяго.

Почему хунта убила так много людей — две тысячи, согласно газете «Нью-Йорк таймс», и пятнадцать тысяч, по данным Гарольда Эдельстама, бывшего посла Швеции в /13/ Чили, у которого нет, как у американских империалистических кругов, таких интересов, ради которых они готовы на все? Потому, что хунте, а также чилийской буржуазии и империализму США, стоящим за ней, этот террор нужен был, чтобы захватить власть.

Революции учат. В ходе революционной борьбы отчетливо проступают цели, которые обычно завуалированы; пробуждаются силы, которые обычно дремлют; она заставляет различные классы взяться за оружие, которое обычно хранится в резерве. Учат не только победоносные революции, но и революционные выступления, терпящие поражение.

Сам факт поражения чилийской революции подтверждает ряд марксистско-ленинских положений. Ее опыт показывает народным массам Чили и других стран, что вооруженные силы не могут быть «чисто профессиональными», то есть стоящими над классами, верными конституции и закону прежде всего. Она подтверждает, что без завоевания всей полноты государственной власти и ликвидации буржуазного государства социализм построить нельзя.

Однако, наряду с подтверждением основных положений марксизма-ленинизма, чилийский опыт внес новое в наши познания о революции, ибо в определенных отношениях он уникален, ведь впервые начало революционному процессу положила победа народа на выборах. Во всех предшествующих социалистических революциях переходу правительства в руки народа предшествовала вооруженная борьба. Лишь после завоевания государственной власти он брал на себя исполнение обязанностей правительства. В чилийской революции правительственную власть Народному единству дала победа на выборах, однако это был лишь плацдарм для завоевания всей государственной власти.

Чилийская революция явилась первым испытательным полигоном для стратегии и тактики, используемой империализмом и местной олигархией, когда действия демократически избранного социалистического правительства ставят под угрозу их привилегии; для стратегии и тактики победивших на выборах революционеров, добивающихся завоевания всей полноты государственной власти для народа и построения социализма; для методов управления страной и ее экономикой на этапе борьбы за власть при наличии части ее. /14/

Однако для Пабло Неруды, который в своем произведении «Всеобщая песнь» глубоко проник в историю Латинской Америки, Вальдивия — «палач», разделивший Чили между ворами, будто она «труп осла», возвращавший пленных индейцев с отрезанными носами и ушами и покинувший «ее в кругу мертвецов, опустевшую, в шрамах, рубцах». Неруда считал «нашим отцом» Лаутаро — молодого вождя, возглавившего отряды индейцев-арауканов, ведших партизанскую войну против испанских завоевателей и нанесших в бою поражение Вальдивии. Голова ненавистного испанца была отрублена, и ее передавали по кругу на копье. В Сантьяго нет памятника Лаутаро, ни один чилийский город не носит его имени.

Чилийцев учили, что они ведут свое происхождение от Вальдивии и испанцев, однако чилийский народ не просто испанцы. Чилийцы — это в основном метисы, смесь испанской и индейской крови. Лишь высшие круги в большинстве своем имеют испанское происхождение, но и в них есть примесь индейской крови.

В испанском экспедиционном отряде Вальдивии, отправившемся на завоевание Чили, было сто пятьдесят мужчин и только одна женщина. Основную часть чилийского народа составляют потомки этих мужчин и индейских женщин.

После завоевания Чили из Испании приезжали в основном мужчины. Они несли главным образом военную службу и стремились сколотить состояние, участвуя в боевых сражениях; семья была бы для них обузой. Ассимиляция испанцев /15/ и индейцев произошла быстро. Не прошло и пятидесяти лет как метисов стало намного больше, чем испанцев.

Индейцы-арауканы оказывали упорное сопротивление завоевателям Чили, оно продолжалось свыше трехсот лет. Эта война была настолько яростной, что среди солдат в Испании получило широкое распространение такое выражение: «Берегись, иначе тебя пошлют в Чили»[4]. Вначале индейцы стремились встретиться с испанцами в открытом бою, однако были разгромлены, поскольку последние имели лошадей и были лучше вооружены. Но вскоре индейцы сами научились использовать лошадей, а луки и стрелы сменили на булавы и дубинки и стали избегать прямых столкновений с противником. Все, кто пишет об этой войне, высоко оценивают боевые качества индейцев-арауканов. Они выработали тактику, очень похожую на тактику современной партизанской войны.

Известный чилийский антрополог Алехандро Липшуц объясняет упорное сопротивление, оказываемое индейцами, природой их бесклассового общества. «Никогда не управлялись королем», — говорил Эрсилья, испанский военнослужащий и поэт, который сражался против индейцев-арауканов и свое восхищение их мужеством выразил в поэме «Араукана», ставшей национальным эпическим произведением Чили. В отличие от инков и ацтеков, у арауканов никогда не было правителей, и они не могли позволить испанцам превратить их в рабов. Они защищали свою землю, свой народ, свой образ жизни.

Трехсотлетняя война не могла не оказать воздействия на общества, ведущие ее. В конечном счете она завершилась почти полным уничтожением индейцев-арауканов, в живых осталось лишь несколько сотен тысяч индейцев. Сейчас они живут на юге Чили, у них отняли земли, они лишены своей культуры и по-прежнему называют других чилийцев «чужаками». О воздействии войны на другую сторону пишет Луис Гальдамес в книге «История Чили»:

«Такая продолжительная и ужасная война наложила весьма специфический отпечаток на политическую и социальную жизнь страны. Во время боевых действий, часто разворачивавшихся в XVI и XVII веках, население, живущее в условиях строгого военного режима, подвергалось постоянным жестоким испытаниям. Колония была доведена до обнищания и обезлюдела, правительство ненавидели, жизнь была неопределенной, а домашние устои подрывались суровостью лагерной жизни»[5].

Первыми испанцами, ступившими на землю Чили, были солдаты-завоеватели, не привыкшие к труду и плохо знакомые с обработкой земли, разведением домашних животных, /16/ трудом на рудниках. Эту работу заставляли выполнять индейцев. Завоеватель получал энкомьенду {Энкомьенда — особая форма эксплуатации индейского населения колонизаторами, имевшая широкое распространение в испанских колониях в Латинской Америке. Индейцы, номинально считавшиеся свободными, передавались на «попечение» испанских колонизаторов якобы с целью приобщения их к христианской религии и европейской цивилизации. (Здесь и далее прим. перев.)}, что означало, что индейцы, проживающие в данной местности, отдавались ему на «попечение». Индейцы построили первые дома, общественные здания, церкви. Они выполняли сельскохозяйственные работы, разрабатывали месторождения, проводя большую часть дня по колено в воде. В военных кампаниях их использовали в качестве вьючных животных. Исключение не делалось ни для кого — ни для стариков, ни для детей, ни для женщин. «По общему мнению, сложившемуся у испанцев, — отмечает Гальдамес, — индейцы не принадлежали к человеческой расе, они стоили не дороже лошади или собаки»[6].

Огромное количество индейцев погибло после установления испанского господства. Многие были убиты в сражениях, умерли в результате жестоких условий труда, опустошительных эпидемий оспы, кори, тифа, жестоких расправ владельцев энкомьенд с «непокорными» индейцами. Кроме того, падала рождаемость вследствие нарушения семейного уклада жизни, войн и насильственной вербовки индейцев на подневольный труд. Сокращению индейского населения способствовало и смешение с испанцами и метисами. К концу XVIII века за пределами территории, контролируемой индейцами-арауканами, они были почти полностью истреблены. Их заменили в качестве рабочей силы на фермах и в городах метисы.

В XIX и XX веках в Чили прибывали многочисленные иммигранты неиспанского происхождения. Приехали английские торговцы. После 1848 года на юге страны обосновалось большое число немцев; там и по сегодняшний день во многих городах и обширных сельских районах говорят и по-немецки и по-испански. Прибыли французы, итальянцы, югославы, евреи, ливанцы. И сейчас в Сантьяго существуют частные парки с игровыми площадками, плавательными бассейнами, теннисными кортами, ресторанами, где собираются выходцы из этих стран.

Ко второй половине XIX века, неиспанские иммигранты, которые стремились держаться в стороне от принадлежавших к «низам» метисов, начали пробиваться в высшие сферы чилийского общества. Поэтому наряду со старейшей чилийской /17/ аристократией главным образом баскского происхождения среди «лучших семей» Чили есть семьи с английскими фамилиями, такими, как Эдвардс, Лайон, и с французскими, например, Суберкасо. Результатом новой иммиграции явилось увеличение дистанции между низшим классом — метисами и высшим и средним классами, к которым принадлежат главным образом выходцы из Европы.

Эту дистанцию между метисами и европейцами можно наблюдать, прогуливаясь по Сантьяго. В богатых кварталах Лас Кондес, Ла Рейна, Ла Авенида, Америго Веспуччи с особняками и многочисленными гаражами для двух или трех автомобилей живут люди с европейскими чертами лица, цветом кожи и фигурой. В бедняцких районах Ла Гранха, Барранкасо, Кончами или любых других окраинах, обитатели которых ютятся в деревянных лачугах, построенных на немощеных улицах, где босые дети издалека носят воду из колонок, вы увидите людей, которые, за редким исключением, являются метисами — об этом свидетельствуют разрез глаз, цвет кожи, прямые иссиня-черные волосы и невысокий рост.

Большинство чилийцев из высших и средних слоев отрицают тот факт, что чилийское общество пропитано расизмом. «Мы не похожи на вас, американцев, — сказал мне однажды сосед по столику в кафетерии Центрального банка, — у нас нет деления на расы». Однако было очевидно, что в самом Центральном банке почти все высшие должности занимали люди европейского типа, в то время как уборщицами работали метиски. Подобная градация наблюдается во всем чилийском обществе.

Предрассудки в отношении индейцев и метисов в высших и средних слоях чилийского общества сохраняются до сегодняшнего дня. Часто во время обеденной беседы высокопоставленные чиновники говорили мне, что чилийским рабочим необходима строгая дисциплина, потому что они лентяи и пьяницы, и что эти пороки они унаследовали от индейцев. В ответ я приводил им слова Эрсильи, непосредственно общавшегося с индейцами, о том, что индейцы-арауканы — неутомимые труженики. Мои слова не встречали поддержки.

Такие предрассудки бытуют не только среди некоторых банковских служащих. Франсиско Энсина, ведущий чилийский буржуазный историк первой половины нашего века, писал: «Новая чилийская раса была создана в энкомьендах. Здесь метисы осознали величайшее завоевание человечества: привычку к труду». Энсина считает, что кнут и винтовка, которые испанцы использовали для насаждения убийственной дисциплины в энкомьендах, сыграли положительную роль. /18/

Энсина заявляет также, что «определенные эндемические пороки, такие, как алкоголизм, всецело обусловливаются туземным влиянием»[7]. Ужасающие жилищные условия и доходы, получаемые землевладельцами и торговцами от продажи спиртного беднякам, не имеют-де к этому никакого отношения.

«Расистские толкования — повсеместное явление в Чили... — пишет профессор Фредерик Б. Пайк. — Широко распространена антииндейская литература. Вот несколько взятых наугад примеров, иллюстрирующих глубоко укоренившиеся предрассудки, составляющие важную национальную черту. Один автор утверждает, что высокая детская смертность среди низших слоев — результат глупости, нечистоплотности и приверженности к алкоголизму, которые достались им в наследие от индейцев; другой заявляет, что умственная неполноценность индейцев-арауканов признается почти всеми чилийцами; в другом источнике утверждается, что расовое превосходство белых высших классов неизбежно привело к эксплуатации ими низших классов со смешанной кровью»[8].

Однажды, когда мы с женой наблюдали марш бедняков из трущоб Барранкасо, шествовавших по главной улице Аламеда, в центре Сантьяго, холеная женщина повернулась к нам и, указывая на демонстрантов, сказала: «Посмотрите на этих грязнуль, чего же они хотят?»

Вальдивия вознаградил конкистадоров, сопровождавших его, дав им не только индейцев, но и земельные участки. Это разделение людей и земель положило начало процессу, имевшему величайшее значение для формирования характера будущего чилийского общества.

Первоначальные земельные наделы, предоставленные конкистадорам, представляли собой огромные площади. Некоторые получили целые долины, простиравшиеся от Анд до Тихого океана. Другим выделили участки поменьше; они стали немедленно расширять их, захватывая пограничные земли и близлежащие холмы, где имелась вода. Некоторые энкомьендос получили только индейцев без каких-либо прав на землю. Однако, поскольку индейцы без земли не представляли особой ценности, эти энкомьендос сами захватывали земли — либо те, на которых жили индейцы, либо любые другие, имевшиеся под рукой. Этот процесс продолжался, как указывал Джордж М. Макбрайд в своем классическом труде «Чили: земля и общество», до тех пор, пока

«крупные фермерские поместья… не утвердились в качестве господствующих сельскохозяйственных единиц. Почти вся лучшая земля... была захвачена /19/ владельцами этих крупных ферм... на всей территории, оккупированной белыми, почти не осталось места для какого-либо другого типа владения»[9].

Первоначально в этих имениях работали только индейцы. Им приходилось делать все: обеспечивать хозяина пшеницей, кукурузой, яйцами и другими продуктами, заниматься строительством, прислуживать в доме. «Ни одно хозяйство испанцев, — пишет Макбрайд, — не обходилось без местных слуг...»[10]

На первых порах индейцы при первой же возможности убегали в леса от своих иностранных поработителей, но со временем положение изменилось. Распад индейских общин и монополизация земли испанцами все более затрудняли существование индейцев за пределами поместий. Со временем индейцев сменили метисы, никогда не знавшие жизни вне поместий.

До тех пор пока землевладельцы сталкивались с проблемой удержания рабочей силы, сохранялась система энкомьенд, при которой индеец находился на «попечении» хозяина и был обязан по закону работать на него. Однако, по мере того как у работников не оставалось иного выхода, кроме как жить в поместьях, эта система постепенно менялась. Работник и его семья трудились на хозяина в обмен на определенные права. Например, он должен был отработать 160 или более дней в году на хозяина, и за это ему предоставлялась лачуга на территории поместья, разрешалось пасти домашних животных или возделывать небольшой участок, чтобы прокормить себя и свою семью.

На основе старой системы энкомьенд и раздачи земельных участков родилась новая система — асьенда {Асьенда — имение, плантация и т. д. в Испании и ее колониях.}; владелец энкомьенды стал владельцем асьенды, а индеец превращался в инкилина — арендатора. Свобода, полученная инкилинами, как и свобода, полученная рабами после гражданской войны в Соединенных Штатах, была скорее формальной, чем реальной. Работник оставался в подчинении у хозяина, не мог уйти из его поместья и был обязан работать на него.

Какого же развития сельского хозяйства можно было ожидать от такой системы, господствовавшей в Чили? Чилийский экономист прошлого века писал:

«В условиях, когда земли жаловались на основе системы фаворитизма и в таких чрезмерных размерах, равных иногда целым округам, когда эти земли отдавались под верховный надзор энкомьендос, не имевших производственных навыков, и обрабатывались индейцами, /20/ принудительно работавшими на них и лишенными какой-либо заинтересованности в эффективном ее использовании, земельная собственность в Чили в течение всего колониального периода была не чем иным, как обширным ранчо, с которого получали только естественные, вырастающие почти сами собой продукты земледелия»[11].

Асьенда была экономической единицей с натуральным хозяйством. Кроме особняка, принадлежавшего владельцу асьенды, и лачуг, в которых жили инкилины, в ней имелись рабочие помещения и склады, магазины для продажи инкилинам продовольствия и вина, а также церковь. Владелец земли царствовал в своем имении, как маленький монарх. Инкилин должен был получить у него разрешение на женитьбу, часто тот был крестным отцом его детей, после смерти инкилина он распределял его имущество между наследниками. Он выступал судьей в спорных делах, определял наказание за проступки; на многих асьендах имелись камеры или темницы, куда сажали непокорных.

К концу колониального периода асьенда стала одним из самых важных институтов Чили. Макбрайд пишет:

«Она была характерной единицей сосредоточения населения, значительно более важной, чем те несколько мелких городов, существовавших в то время в Чили... Присущая ей независимость вассала от хозяина накладывала отпечаток на всю социальную структуру с ее резким разграничением высших и низших классов, равно как и отношения между этими двумя лицами определяли тип существовавших правительственных институтов...»[12]

Даже в наше время на сельском хозяйстве Чили лежит отпечаток его истоков, о чем можно судить по приводимым ниже выдержкам из доклада «Инвестиции в Чили», опубликованного министерством торговли США.

«Для Чили характерна крайне высокая концентрация сельскохозяйственных угодий в руках небольшого числа владельцев, вместе с тем размеры многих сельскохозяйственных владений слишком малы для экономически выгодного ведения хозяйства».

В 1955 году на долю 2,8% хозяйств приходился 41% пахотной земли, тогда как на долю 64% хозяйств — только 12%.

«Асьенда, или фундо, как ее чаще называют в Чили, — это типичная форма земельного владения... Ее истоки и в большинстве случаев право собственности на нее идут от времен энкомьенд и эстансий {Эстансия — скотоводческое хозяйство.}, пожалованных испанской короной или захваченных от ее имени после 1544 года»[13].

/21/ В докладе «Инвестиции в Чили» указывалось и на методы ведения сельского хозяйства:

«Все органы власти согласны с необходимостью значительного улучшения практики земельного управления и методов ведения хозяйства в Чили... Самой серьезной проблемой является, вероятно, недостаточно эффективное использование земли... Большинство чилийцев, за исключением крупнейших землевладельцев, возлагают ответственность на хозяев асьенд. Например, министерство сельского хозяйства указывает, что на земельных участках площадью свыше одной тысячи гектаров, то есть в так называемых латифундиях, земля используется только частично, механизация и современные приемы применяются недостаточно, а земли с ирригационной системой отводятся часто под естественные пастбища...»[14]

Современные чилийские землевладельцы, как и их предки, не хотят заниматься сельским хозяйством. Клод Г. Бауэрс, посол США в Чили в 1939-1953 годах, пишет в связи с этим: «Они часть года живут в своих поместьях, часть — в городских домах в Сантьяго. В большинстве своем они космополитичны, и в курортный сезон их можно встретить на Ривьере, в Биаррице или в Швейцарии»[15].

Сложившееся в колониальный период классовое разделение на землевладельцев и инкилинов дошло до сегодняшних дней. Вот некоторые условия, которые ставил владелец фундо перед своими инкилинами в 1965-1966 годах:

1) каждый дом должен обеспечить, чтобы на фундо работали два человека;

2) пользование домом и приусадебным участком входит в оплату труда обоих;

3) каждый работающий получает также земельный участок в четверть куадра (Куадра равна примерно акру.), выпас для двух домашних животных, 3 центнера (Центнер США — 45,3 килограмма.) муки и 150 килограммов бобов в год, древесину для личного пользования;

4) заработок каждого работающего составляет 1,22 эскудо (около 30 американских центов) в день[16].

Классовое расслоение особенно бросается в глаза в асьендах при сравнении лачуг инкилинов с особняками землевладельцев. Однажды в воскресенье мы с женой отправились на окраину Сантьяго, чтобы осмотреть особняк «Пеньяболен». Миновав длинный ряд глиняных лачуг, мы увидели гигантский дом, занимавший обширный участок, похожий на парк. У ворот нам сказали, что вход воспрещен — здание захватили /22/ жители бедняцких кварталов Сантьяго и в нем проживает сорок семей.

Как-то раз мы осмотрели поместье, расположенное, в близлежащем городе Сан-Фелипе. Ведущие в него ворота были больше и изящнее ворот Колумбийского университета; усаженная деревьями аллея вела к резиденции владельца — двухэтажному дворцу площадью с городской квартал. Позади него размещался бассейн длиной примерно сто ярдов, окруженный подстриженными деревьями на манер Версаля. Это здание передавалось под один из факультетов Университета Сан-Фелипе...

Инкилины находились в полной зависимости от хозяина асьенды, который использовал их и в своих политических целях. Вот несколько строк из стихотворения Пабло Неруды «Выборы в Чимбаронго», написанного в 1947 году:

Однажды в Чимбаронго, в Чили,

/23/ Землевладельцы традиционно пользовались большой политической властью в Чили. В колониальный период и в первые годы независимости они были самой мощной политической силой в стране. Впоследствии они уступили власть городской буржуазии, но по-прежнему сохраняли большую силу. В классовом отношении они никогда не были просто землевладельцами, они вели торговлю за рубежом и внутри страны. Со временем резкая граница между землевладельцами и городской буржуазией исчезла в результате браков и капиталовложений землевладельцев в промышленные предприятия, а городской буржуазии — в землю. Тем не менее имеется довольно обособленная группа землевладельцев, чьи интересы больше связаны с землей, в отличие от остальной буржуазии. Психология землевладельца сохраняется и в мировоззрении всей буржуазии и проявляется в работе многих чилийских институтов.

Господство землевладельцев наложило отпечаток на все стороны жизни Чили, что можно проиллюстрировать на примере инфляции. В Чили одни из самых высоких темпов инфляции в мире, и этот процесс длится вот уже целый век, причем ежегодное повышение цен на 25-75% считается вполне обычным. Инфляция началась в 1879 году, когда Чили, вынужденная финансировать войну против Перу и Боливии, обратилась к прямому выпуску казначейских билетов и банкнот, по существу, к печатанию денег. Однако этот вид финансирования продолжался и после завершения войны. Землевладельцы обнаружили, что могут нагреть руки на обесценении песо: они экспортировали пшеницу и другие продукты за золото, а оплачивали долги обесцененными бумажными деньгами и обогащались на этом в той степени, в которой государство финансировало себя путем печатания денег. Чилийские публицисты любят приводить следующую цитату из труда профессора Фрэнка Феттера «Денежная инфляция в Чили»:

«Есть что-то парадоксальное в том факте, что страна, которой в прошлом правила консервативная аристократия, с такой стабильной политической историей и с такой замечательной общественной репутацией имела такой пестрый опыт в денежных делах. Объяснением служит главным образом сильная задолженность титулованного мелкопоместного дворянства и его господствующее влияние в решении государственных дел»[17].

Землевладельцы традиционно считали Чили большой асьендой, которой следует управлять ради своей выгоды. Они всегда безжалостно прибегали к силе, чтобы ликвидировать любую угрозу их интересам. Они ненавидели Бернардо О'Хиггинса, /24/ возглавившего войну за независимость и ставшего первым Верховным правителем независимой Чили, потому что он обложил их налогом для ведения войны против Испании, потому что он стремился ликвидировать дворянские титулы, потому что он хотел уничтожить систему наследования, по которой право на недвижимость имел старший сын, что препятствовало дроблению крупных поместий и вело, таким образом, к сохранению власти класса землевладельцев. Поэтому они совершили государственный переворот и свергли чилийского Джорджа Вашингтона. Впоследствии они не раз свергали или помогали свергать неугодные им правительства. В последние годы, не имея прежнего влияния, они представляли главную силу в самых реакционных партиях Чили, зловеще взирая на все попытки достижения прогресса, включая даже умеренные буржуазные реформы.

Проникновение империализма в самых разных формах началось с первых же дней существования Чили.

Сначала были испанцы, провозгласившие себя правителями Чили и включившие ее в меркантильную систему, при которой Испания монополизировала торговлю своих колоний и разрешала производить в них только те товары, которые сама не могла выпускать. По выражению одного историка, колониям не разрешали производить ни гвоздя, ни подковы. Чили попала в зависимость не только к Испании, но и к Перу. Вице-короли Перу, отмечает Энсина, считали Чили

«простым придатком вице-королевства, амбаром, предназначенным для удовлетворения потребностей вице-королевства в пшенице и сале, рынком для поддержания процветания коммерции Лимы... Они учитывали интересы только перуанского потребителя и купца и не заботились о последствиях своих мер для экономического развития Чили»[18].

Как Англия, так и вновь созданное государство — Соединенные Штаты Америки выступали за независимость Латинской Америки от Испании, с тем чтобы самим получить доступ к ее сырьевым ресурсам и рынкам. В первые годы войн за независимость в Латинской Америке Англия выступала на стороне Испании против Наполеона, и поэтому у нее были ограниченные возможности для оказания помощи повстанцам. Однако после падения Наполеона она предпринимала различные маневры с целью воспрепятствовать оказанию другими европейскими странами военной помощи Испании в подавлении восстания латиноамериканцев; ее торговцы продавали повстанцам оружие, а ее подданные вступали в их ряды. /25/ Шотландец лорд Кочрейн возглавил первую чилийскую военно-морскую эскадру, участвовавшую в боях за вытеснение Испании из Перу. Соединенные Штаты посылали своих агентов, чтобы поддержать новые национальные правительства и помочь им советами.

Со времен войн за независимость началось деловое соперничество между Англией и Соединенными Штатами за господство в Латинской Америке. Поскольку в то время Англия была ведущей экономической державой, преимущества были на ее стороне. В борьбе за проникновение в Чили Англия намного обошла Соединенные Штаты и превратила Чили в свой экономический придаток.

В 1875 году 58% экспорта и 41% импорта Чили приходилось на Англию[19]. Структура торговли соответствовала отношениям между метрополией и колонией. Чили стала ведущим производителем меди, покрывая в 1870 году 66% потребностей Англии в ней. Чили выдвинулась также в число крупнейших поставщиков пшеницы на ее рынок. Англия же стала основным поставщиком промышленных товаров, потребляемых в Чили.

Засилье Англии не ограничивалось рамками внешней торговли Чили. Английские коммерческие агенты контролировали ее медную промышленность, не будучи сами сколько-нибудь значительными производителями меди. Они предоставляли кредит владельцам медных рудников в обмен на обязательства последних продавать им добытую медь. Раздавались многочисленные жалобы на то, что несколько медеплавильных заводов в Суонси, Уэльсе (Англия) повышали или понижали цены, исходя из своих интересов. Держа в подчинении внешнюю торговлю Чили, а также имея там свои оптовые торговые дома, английские бизнесмены взяли под свой контроль и большую часть ее внутренней торговли. Британские коммерческие дома занимались не только скупкой и продажей, но и банковскими операциями. В 1822-1879 годах чилийское правительство получило десять иностранных займов, и все они поступили из Англии[20].

Для поддержания своего экономического господства Англия использовала политическое давление. Когда в Чили был введен налог на экспорт сырья с целью поощрить выплавку меди внутри страны, министерство иностранных дел Англии поручило своему представителю в Сантьяго добиться от чилийского правительства его аннулирования. Когда в Чили был повышен налог на импорт угля, чтобы поощрить его производство внутри страны, министерство иностранных дел Англии также воспротивилось этому. Англия оказывала нажим на /26/ Чили, добиваясь принятия последней принципа свободной торговли. Занимая фактически монопольные позиции в промышленном производстве, Англия могла опередить любых конкурентов, и ей требовался свободный доступ на мировые рынки. Положение в Чили коренным образом отличалось от положения в Англии, однако в 50-х годах XIX века она стала осуществлять принцип свободной торговли.

Современный империализм проник в Чили в 80-х годах XIX века. В результате войны 1879-1884 годов с Перу и Боливией Чили получила земли с богатыми залежами селитры — нынешние северные провинции Тарапака и Антофагаста. Однако главную выгоду из войны извлекли английские спекулянты, такие, как Джон Томас Норт. В 1875 году Перу экспроприировала земли с залежами селитры, выдав облигации их бывшим владельцам. В годы войны эти облигации обесценились, и Норт, пустив в ход капитал, полученный в чилийских банках, скупил их столько, сколько смог. После войны Чили решила вернуть собственность владельцам облигаций, и Норт прочно обосновался в селитряной промышленности. Затем, следуя той же логике, которой следовал Джон Д. Рокфеллер, Норт проник и в другие отрасли, от которых зависело производство селитры. Он установил контроль над водоснабжением, столь необходимым для пустынных районов, железной дорогой, государственной осветительной компанией, компанией, монополизировавшей поставки на рудники, и пароходной компанией, монополизировавшей доставку селитры в страны-потребители. В 1888 году Норт основал «Бэнк оф Тарапака энд Лондон». Вскоре Норт и еще несколько действовавших с ним заодно дельцов превратили северные провинции Чили в свою частную вотчину.

Английское засилье в чилийской экономике возросло, как никогда ранее. До 1880 года займы составляли шесть из восьми миллионов фунтов стерлингов английских инвестиций в Чили. Впоследствии прямые инвестиции — признак современного империализма, — означающие контроль над собственностью в самой стране и в связи с этим более глубокое проникновение в нее, подскочили с 2 миллионов до 18 миллионов фунтов стерлингов в 1890 году[21]. Контроль Англии над селитряной промышленностью означал контроль над ключевой отраслью экономики Чили и, следовательно, над ней самой. Вывоз селитры возрос в 80-х годах XIX века, она превратилась в главный экспортный товар. Экспортный налог на селитру стал основным источником правительственных поступлений и составил 45% их в 1891 году. Крупные дополнительные поступления селитра давала косвенным образом через /27/ пошлины на ввозимые товары, купленные главным образом на деньги, вырученные от ее реализации.

Господствующее положение в экономике обеспечивало политическое влияние. У англичан были мощные союзники в тех классах, с которыми они вели свои дела, — среди землевладельцев, которые продавали им пшеницу, среди владельцев рудников, которые продавали им медь, и среди импортеров, которые покупали у них товары. В платежных ведомостях Норта стояли фамилии нескольких адвокатов, игравших важную роль в чилийской политической жизни, например Энрике Макиверы, лидера радикальной партии, и Карлоса Валькера Мартинеса, лидера консервативной партии. Компания «Нитрэйт рейлуэй» имела фонд для политических взяток, составлявший 100 тысяч фунтов стерлингов. Это обнаружилось после того, как англичане — держатели акций — подали в суд на компанию, чтобы узнать, как используются ее деньги.

Селитряное золотое дно способствовало и росту доходов правящих классов Чили. Они стали чаще ездить за границу, увеличили ввоз предметов роскоши и добились отмены немногих прямых налогов, фактически полностью освободившись от какого-либо налогового бремени.

Однако по мере всевозрастающего проникновения британского империализма в стране рождалось ответное естественное движение: «Чили для чилийцев». Чилийцы требовали вернуть свои богатства, использовать их на благо своего народа, а не иностранцев. Рождался класс промышленной буржуазии, и его представители призывали к «защите национальной промышленности, что откроет путь к огромным источникам богатств, которыми располагает страна»[22].

В 1886 году президентом Чили стал Хосе Мануэль Бальмаседа, который не только выступал за освобождение страны, но и ясно понимал необходимость экономического развития Чили. Бальмаседа разработал широкую программу, предложив национализировать железные дороги, ликвидировать селитряную монополию английских капиталистов и создать национальные селитряные компании, акции которых не разрешалось бы передавать иностранцам. Он утверждал, что «нам следует инвестировать» поступления от разработки селитряных месторождений

«в производственные предприятия, с тем чтобы после утраты селитрой своего значения в связи с открытием новых природных месторождений или успехами науки создать на основе национальной промышленности и государственных железных дорог новый источник доходов...»[23]

Он хотел также путем установления новых тарифов защитить чилийскую промышленность, чтобы дать ей возможность /28/ окрепнуть. По его словам, чилийские рудники должны не просто поставлять сырье на внешний рынок, они должны стать основой для создания мощной национальной металлургической промышленности.

Бальмаседа начал осуществлять широкую программу общественных работ. Его правительство приступило к расширению вдвое сети железных дорог, построило новые автомобильные дороги, телеграфные линии, мосты, доки, системы водоснабжения, больницы и школы.

Политика, проводимая Бальмаседой, неизбежно натолкнулась на острую оппозицию. Конечно, англичане не могли смириться с угрозой, нависшей над их интересами. Высшие классы Чили ненавидели Бальмаседу за то, что он «впустую» тратил деньги на строительство школ и дорог, вместо того чтобы освободить их от налогов. Землевладельцы протестовали, заявляя, что его программа общественных работ создает дефицит рабочей силы и вынуждает повышать зарплату.

Норт предпринял ряд поездок из Лондона в Чили с целью выяснить, что можно предпринять. Его адвокаты возглавили оппозицию Бальмаседе в конгрессе, которая блокировала все его мероприятия. Они отказывались голосовать за законопроект о налогах. Они использовали такую меру, которая через 80 лет была применена и против Альенде, — вынесение конституционных обвинений против министров с целью их смещения, заставляя Бальмаседу неоднократно формировать новые кабинеты министров. Несмотря на все это, Бальмаседа не отступал. В январе 1891 года оппозиция прибегла к мятежу.

Мятеж возглавили военно-морские силы, ориентировавшиеся со времен лорда Кочрейна на Англию. В сообщении американского представителя в Чили государственному департаменту отмечалось: «Известно, что многие английские фирмы внесли значительные вклады в революционный фонд. Руководители гражданской войны открыто признают, что Джон Томас Норт, в частности, внес 100 тысяч долларов»[24]. Английские суда помогали перевозить уголь и продовольствие в Икике, расположенный в районе залегания селитры, где мятежники устроили свой штаб.

В августе 1891 года мятеж закончился победой. Английский представитель сообщал в министерство иностранных дел: «Мы, англичане, пользуемся огромным расположением во всех классах»[25].

Однако возникла новая угроза господству британского империализма в Чили, а именно со стороны других империалистических держав — Германии и США. Их экономическая мощь неуклонно возрастала. В 90-х годах XIX века быстро /29/ увеличивались германские инвестиции в Чили, и вскоре Германия заняла господствующие позиции в электроэнергетике и городской троллейбусной сети Чили. После 1900 года наблюдается рост американских инвестиций. В 1905 году для разработки меди на руднике Эль-Теньенте была создана фирма «Брейден коппер», которая впоследствии стала дочерней компанией «Кеннекотт коппер корпорейшн». В 1911 году для разработки меди в Чукикамате была учреждена фирма «Чили эксплорейшн», которая затем стала дочерней компанией «Анаконда корпорейшн». В 1913 году «Бетлехем стил корпорейшн» приобрела железорудные рудники Эль-Тофо. Росла торговля Германии и США с Чили. По объему инвестиций и торговому обороту с Чили США и Германия быстро догоняли Англию. Чили стала ареной острого империалистического соперничества.

Это соперничество разрешила первая мировая война. Германия была почти полностью устранена из игры. Англии, вышедшей из войны ослабленной, страной-должником, пришлось еще более потесниться. Главенствующее положение заняли Соединенные Штаты, создав в Латинской Америке свою империю, частью которой стала Чили.

После войны американский империализм завершил установление своего контроля над ключевыми отраслями чилийской экономики. Американские корпорации держали в своих руках крупные медные рудники, приобретшие в то время первостепенное значение, поскольку медь заменила селитру в качестве основной статьи чилийского экспорта. Опасения Бальмаседы за будущее селитряной промышленности Чили оправдались — она уступала свои рынки искусственной селитре, технология производства которой была открыта в годы войны. Однако эта старая отрасль промышленности по-прежнему приносила некоторую прибыль, и в 20-х годах семейство Гугенхеймов установило контроль над принадлежавшей англичанам компанией «Ингленд-чилиан нитрат энд рейлуэй» и над принадлежавшей чилийцам компанией «Лаутаро нитрат». В 1927 году компания «Интернэшнл телефон энд телеграф» (ИТТ) приобрела большинство акций контролируемой англичанами компании «Чили телефон», и в 1929-1931 годах «Саут америкэн пауэр компани» скупила собственность компании «Чилиан электрик трэмуэй энд лайт», находившейся под контролем англичан.

Американский империализм потеснил Англию и в политической области. В 1932 году в Чили произошел государственный переворот. Среди руководителей переворота были такие левые деятели с социалистическими устремлениями, как Mapмадуке /30/ Грове; они предложили программу вытеснения империализма из Чили. Встревожились все — американские бизнесмены, посольство США, государственный департамент. Посол США Уильям Калбертсон вошел в контакт с Карлосом Давилой, правым руководителем правящей хунты, который считал, что «иностранным интересам не следует досаждать». Калбертсон оказал поддержку Давиле, который совершил новый переворот, провозгласил себя временным президентом и сослал левых членов хунты на остров Пасхи[26].

Депрессия 30-х годов оказала влияние и на Чили. Сокращение экспортных поступлений вызвало острый дефицит платежного баланса страны, что вынудило ее урезать импорт. Она повысила таможенные пошлины и запретила полностью ввоз некоторых товаров, отказавшись от принципа свободной торговли, проводившегося с 50-х годов XIX века. Развитие обрабатывающей промышленности с целью производства заменителей импортируемых ранее товаров положило начало медленному процессу индустриализации страны. Вторая мировая война, отрезав страну от иностранных поставщиков, усилила его.

В 1939 году правительство Народного фронта учредило «Корпорацию промышленного развития» (КОРФО) с целью создания и укрепления промышленных отраслей, имевших важное значение для экономического развития страны. Наряду с расширением электроэнергетической промышленности эта организация была призвана создать сталелитейную, нефтяную и ряд других отраслей.

«В двух интервью, данных Гонсалесом Виделой... он сказал, что, поскольку коммунисты отдали ему свои голоса, он будет вынужден ввести трех коммунистов в свой кабинет. У меня сложилось впечатление, что, по его мнению, они долго не задержатся в нем»[28].

В 1947 году Чили подписала в Рио-де-Жанейро межамериканский «договор о взаимной помощи» и в 1948 году вступила в Организацию американских государств (ОАГ), действовавшую по указке Соединенных Штатов Америки.

После войны Соединенные Штаты начали в Чили и во всех странах Латинской Америки проведение систематической программы проникновения в ряды их вооруженных сил. По договору о «взаимопомощи» 1951 года и соглашению о «взаимной обороне», подписанному с Чили в 1952 году, они стали оказывать ей военную «помощь»: посылать военных инструкторов и советников и обучать чилийских офицеров в Соединенных Штатах и зоне Панамского канала. Эдвин Льювен указывает в книге, опубликованной для полуофициального совета по международным отношениям, что

«программа помощи... не преследует достижение какой-либо важной военной цели, (но) тем не менее она играет очень важную роль в создании возможностей для укрепления политических, а также профессиональных отношений между посылающим и принимающим правительствами. Практика подготовки офицеров из латиноамериканских стран в Соединенных Штатах помогает также заручиться их политическими симпатиями»[29].

В то же время ЦРУ развернуло, как потом оказалось, широкое проникновение во все влиятельные круги чилийского /32/ общества. Согласно докладу сенатской комиссии по разведывательной деятельности «Тайная операция в Чили, 1963-1973», к началу 50-х годов оно уже начало осуществление операции под названием «средства массовой информации»[30].

В течение некоторого времени процесс индустриализации с целью производства в стране импортируемых товаров успешно осуществлялся. Чилийский импорт промышленных изделий в 1945-1949 годах сократился по сравнению с 1925-1929 годами на 35%, тогда как уровень промышленного производства повысился на 125%. К 50-м годам Чили производила различные виды промышленных товаров, включая текстиль, предметы дерево- и металлообработки, жиры и масла, кожевенные изделия. Большинство фабрик были мелкими, с отсталым оборудованием, а по качеству многие товары намного уступали товарам развитых стран, однако это действительно была национальная промышленность. Производила она гораздо более широкий круг промышленных товаров, чем Куба до революции.

Однако к 1955 году возникли трудности. Сократилось количество товаров, которым легко можно было найти замену на внутреннем рынке. Новым отраслям промышленности требовалась более сложная технология и большие капитальные вложения. Воспользовавшись этим, иностранные монополии усилили свое проникновение в страну путем учреждения новых предприятий либо скупки действующих или присоединения к ним. В конце 50-х годов и в течение 60-х годов Чили захлестнула волна прямых иностранных инвестиций.

Во что же вкладывали иностранные корпорации свои капиталы? Компании «Дженерал моторз», «Форд», «Крайслер», ФИАТ, «Лейланд» и «Ситроен» построили сборочные заводы по производству автомобилей марки «нова», «фалкон», «додж-дарт», «симка» и т.д. Несколько иностранных фирм создали заводы по производству покрышек из импортируемых материалов. Компания «Дженерал телефон энд электроникс» построила завод по сборке телевизоров из деталей, производимых на дочернем предприятии в Сильвании, в Пуэрто-Рико, компания «Ремингтон рэнд» — фабрику по сборке металлической канцелярской мебели из импортируемых конструкций.

Свыше 85% населения Чили нуждалось в улучшении питания, в одежде, в расширении общественного транспорта, в нормальных жилищных условиях. Чили требовались целевые инвестиции для решения стоявших перед ней проблем. Те же капиталы, которые она получала, имели целью повысить прибыль иностранных корпораций и привязать ее к высокоразвитым /33/ капиталистическим странам путем строительства заводов по производству предметов роскоши из импортируемых материалов. Необходимость импортировать материалы, переводить прибыль, ренту и проценты за границу вела к тому, что эти новые заводы ложились тяжелым бременем и на без того слабый платежный баланс Чили. Особенно пагубные последствия имели инвестиции в автомобильную промышленность. Они влекли за собой целый ряд дополнительных расточительных расходов на строительство новых шоссе, ведущих в шикарный округ Сантьяго — Витакура или в лыжный курорт Потрильос, а также валютные издержки, связанные с покупкой нефти для автомашин.

Вскоре иностранные корпорации заняли господствующие стратегические позиции в чилийской промышленности. В 1968-1969 годах они являлись совладельцами 25% промышленных компаний Чили, причем это были крупнейшие, часто ведущие компании в своей отрасли, на которые приходилось 60% продукции чилийской промышленности[31].

Одновременно с промышленностью империалисты прибирали к рукам и финансы. «Нэшнл сити бэнк», который впервые начал свои операции в Чили в 1916 году, учредил новую компанию «Ринасьера насьональ» для среднесрочного и долгосрочного финансирования. «Бэнк оф Америка» основал дочернюю компанию с восемью филиалами. Рокфеллеровская семейная компания «Интернэшнл бейсик экономи» учредила крупнейший кредитный фонд в Чили «Фондо кресиндо».

Внешняя задолженность Чили подскочила с 600 миллионов долларов в 1960 году до 3 миллиардов долларов в 1970 году. Выплата процентов по этому долгу ложилась тяжелым бременем на ее платежный баланс. Проценты по долгу в 1971 году составили 300 миллионов долларов и 400 миллионов долларов в 1972 и 1973 годах. В зависимости от цены на медь эти 400 миллионов долларов составляли 35-40% общей стоимости ее годового экспорта. Чили попалась на крючок, и ей приходилось все чаще занимать крупные суммы лишь для того, чтобы выплатить проценты по старому долгу.

Проникновение в область культуры также способствовало проникновению в экономику. Еще в 1911 году Энсина анализировал последствия того, что сегодня мы назвали бы империалистическим влиянием в области культуры. Он писал:

«Проникновение экономики более развитого государства в экономику слаборазвитой страны создает растущее стремление к потреблению без соответствующего увеличения производственных мощностей... Желание потреблять, возникшее как подражание, передается гораздо быстрее, чем соответствующее /34/ желание производить. В связи с этим соприкосновение передовой цивилизации с цивилизацией, стоящей на более низкой ступени, вызывает глубокое расстройство в развитии последней, имеет самые серьезные экономические и моральные последствия. Из этого (соприкосновения) проистекает наше поистине огромное, если учесть наши экономические позиции, потребление предметов роскоши... Выручка (от нашего экспорта)... идет большей частью в Европу на оплату одежды, экипажей, драгоценностей, мебели, путешествий и т.д.»[32]

Эти слова были написаны еще до того, как в Чили проникли современные средства связи и рекламы. Американские фильмы, телевизионные программы, журналы, такие, как «Ридерс дайджест» и «Тайм», вызвали у высших и средних слоев Чили желание жить так, как, по их мнению, живут американцы, не отказываясь, конечно, от дешевых слуг, которыми неразвитая чилийская экономика обеспечивала их.

Интересы иностранных монополий все больше переплетались с интересами чилийской буржуазии. В период правления Бальмаседы иностранные корпорации были связаны в основном с чилийской буржуазией, занимавшейся коммерцией, финансами и горнодобывающим делом; интересы же промышленной буржуазии, добивавшейся защиты от иностранной конкуренции, вступали в противоречие с интересами империалистов. В последующем положение изменилось: между сливками чилийской промышленной буржуазии и империалистическими компаниями устанавливались все более прочные, крепнущие связи. Более того, происходило слияние различных слоев чилийской буржуазии между собой и переплетение с иностранными монополистами. Разительным примером этого служит семья Эдвардсов, старых влиятельных представителей чилийской олигархии: она владела целым рядом газет (включая ведущую газету Чили «Меркурио»), банком и несколькими промышленными, горнодобывающими и земельными компаниями, помимо участия в рокфеллеровской компании «Интернэшнл бейсик экономи», в кредитном фонде «Фондо кресиндо», владения 20-процентной долей в чилийской дочерней компании «Ралстон пурина» и большим количеством акций компании «Пепси-кола»[33].

Чили представляла для американского империализма интерес не только с точки зрения частных монополистических корпораций, но и более широких политических и экономических аспектов. Чили была частью империи США. Когда Соединенные Штаты начали экономическую и политическую войну против революционной Кубы, Чили, несмотря на внутреннюю оппозицию, присоединилась к серии антикубинских /35/ выступлений, предпринятых ОАГ, и порвала отношения с Кубой в 1964 году. Боясь того, что кубинская революция послужит примером для других стран, империалистические круги США выдвинули для Латинской Америки программу «Союз ради прогресса», с помощью которой они рассчитывали предотвратить осуществление революции на континенте путем проведения частичных реформ. В этом плане они рассчитывали на Чили как на витрину.

На президентских выборах в Чили в 1964 году Соединенные Штаты поддерживали христианского демократа Эдуардо Фрея, чья политическая линия была близка политической направленности «Союза ради прогресса». Посольство США в Сантьяго предпринимало закулисные интриги, добиваясь, чтобы консервативная и либеральная партии вышли из Демократического фронта и поддержали Фрея. Тем самым правые и основная часть центра объединились бы против кандидата левых сил[34].

«Группа американских бизнесменов в Чили предложила, — как сообщается в докладе сенатской комиссии, — предоставить полтора миллиона долларов, которые были бы... тайно выплачены правительством США», но это предложение было отклонено; «однако ЦРУ передало деньги как пожертвования частных лиц христианским демократам через бизнесменов»[35].

ЦРУ широко вмешивалось в избирательную кампанию. Вот некоторые подробности, взятые из доклада сенатской комиссии:

«Центральное разведывательное управление затратило свыше 2,6 миллиона долларов на избрание кандидата от христианских демократов... Свыше половины затрат на проведение кампании по избранию кандидата христианских демократов было оплачено Соединенными Штатами... Помимо этой финансовой поддержки ЦРУ развернуло активную антикоммунистическую пропагандистскую кампанию. Широко использовались печать, радио, фильмы, брошюры, плакаты, листовки, прямые посылки по почте, транспаранты и надписи на стенах. Это была “кампания запугивания”, в ходе которой рисовались картины вторжения советских танков и кубинских пехотных частей и которая была нацелена в первую очередь на женщин. Организации христианских демократов распространили сотни тысяч экземпляров антикоммунистического пасторального письма папы Пия XI... Использовалась дезинформация и “черная пропаганда” — материалы, исходившие якобы от Коммунистической партии Чили... В течение первой недели интенсивной пропагандистской деятельности... финансируемая ЦРУ пропагандистская группа готовила по двадцать радиопередач в день в Сантьяго и по сорок четыре /36/ для провинциальных станций; 12-минутные передачи новостей пять раз в день по трем станциям Сантьяго и двадцати четырем провинциальным каналам; тысячи карикатур, множество платных объявлений в печати... Пропагандистская кампания велась и на международной арене. ЦРУ проводило политические акции независимо от кампании христианских демократов среди различных слоев избирателей, в том числе обитателей трущоб, крестьян, организованных рабочих и диссидентов-социалистов»[36].

Фрей победил на выборах, получив 56,1% голосов, опередив Альенде, собравшего 38,9% голосов.

«Анализ, проведенный ЦРУ, приводит к выводу, — говорится в докладе “Тайная операция в Чили, 1963-1973”, — что вмешательство США позволило Эдуардо Фрею получить на выборах 1964 года явное, а не просто относительное большинство»[37].

Без вмешательства США разница в голосах, поданных за кандидатов, была бы значительно меньшей, возможно, весьма незначительной. Эти выборы иллюстрируют, хотя и неполно, степень империалистического вмешательства.

Это вмешательство в годы правления Фрея увеличилось. Американские инвестиции росли как грибы, и каждое новое американское предприятие еще более усиливало его, ибо служило прикрытием для сбора разведывательных данных агентами ЦРУ и источником подкупа политических деятелей и партий. Каждый год все новые контингенты чилийских офицеров из вооруженных сил и полиции проходили обучение на американских базах и в училищах. В этот период в Чили находилось в среднем 48 североамериканских военных советников[38], которые укрепляли профессиональные и личные связи с элитой чилийской военщины. В ходе выполнения программ Американского института свободного профсоюзного движения — организации, основанной в 1962 году в рамках «Союза ради прогресса», — тысячи чилийских профсоюзных деятелей прошли обучение на краткосрочных семинарах в Чили, а ряд выборных профсоюзных руководителей, например бывшие руководители левых профсоюзов, направлялись на долгосрочные курсы в Соединенные Штаты[39]. ЦРУ умножала свои «активы», готовясь к непредвиденным обстоятельствам в будущем.

После победы Фрея у ЦРУ было по-прежнему много работы. В докладе сенатской комиссии указывается:

«В период между избранием... Фрея... и президентской избирательной кампанией 1970 года ЦРУ... затратило... почти 2 миллиона долларов на тайную деятельность в Чили... проведя 20 секретных операций...»[40]

/37/ Агенты, финансируемые из средств на проведение одной из этих операций,

«помещали почти ежедневно инспирируемые ЦРУ редакционные статьи в газете “Меркурио”... а после 1968 года установили довольно прочный контроль над содержанием новостей, помещаемых в международном разделе этой газеты»[41].

Другие

«операции ЦРУ были направлены на: — отвоевание у коммунистов контроля над университетскими студенческими организациями; — поддержку женской организации, активно участвующей в политической жизни Чили и в работе среди интеллигенции; — ведение борьбы против Единого профсоюзного центра трудящихся Чили (КУТ), в котором главенствующую роль играли коммунисты; — использование фронта гражданского действия против влияния коммунистов среди работников культуры и интеллигенции»[42].

Политика, проводимая Фреем и христианско-демократической партией, в высшей степени устраивала империалистов. Центральное место в своей стратегии Фрей отводил проведению реформ для предотвращения революции. Даже его риторический призыв к революции — это тот же прием, используемый империалистами для рекламирования «Союза ради прогресса». Президент Кеннеди провозгласил: «Мы предлагаем завершить революцию в обеих Америках». Фрей призывал к «революции в условиях свободы».

В основе идеологии христианско-демократической партии лежит идея «коммунитарного общества», доктрина, толкуемая по-разному различными членами партии. «Коммунитаризм» отмежевывается как от либерального капитализма, так и от марксистского социализма, утверждая, что либерализм ведет к несправедливости и «изоляции личности от ее социального окружения, тогда как марксизм просто-напросто заменяет угнетение капиталистами угнетением государством»[43]. Единственный выход из этого — организовать общество в общины. Каждое предприятие стало бы общиной, и рабочие участвовали бы как во владении, так и в управлении предприятиями, тогда как государственная собственность и государственное вмешательство были бы ограниченны. Частная собственность и разделение на классы продолжали бы существовать, однако, /38/ по словам Фрея, наступил бы конец «глубокому классовому конфликту, присущему нашей нынешней общественной организации»[44]. Пути построения «коммунитарного общества» неясны, за исключением того, что не предусматривалось введение его государственным декретом. За моралистическим философским языком, которым изложена концепция «коммунитарного общества», скрываются основные элементы христианско-демократической политической стратегии — сломить классовую солидарность низших слоев общества, заинтересовав их призрачным участием во владении частным предприятием, запугать зловещим призраком социалистического государства.

В идеологии христианско-демократической партии, нацеливающей на устранение классового конфликта, отражена многоклассовость ее социального состава. Среди ее членов были промышленники, банкиры и бизнесмены, принадлежавшие к современной либеральной, реформистской части буржуазии, той, которая наиболее тесно связана с интересами иностранных монополий. Большинство ее членов составляли средние слои — представители свободных профессий, технические специалисты, государственные служащие, студенты, мелкие предприниматели и фермеры средней руки. Были также рабочие медных рудников, служащие сферы услуг, арендаторы.

Разнородным социальным составом партии объяснялся тот факт, что в ее руководстве были люди, выражавшие различные политические взгляды и интересы. Справа стоял Эдмундо Перес Сухович, владелец крупной строительной компании, связанный с чилийской дочерней компанией корпорации «Бетлехем стил» и заинтересованный в поддержании мирных настроений среди рабочих, что он считал необходимым условием для привлечения иностранных инвестиций. Слева стоял Жак Чончоль, молодой агроном, работавший на Кубе экспертом от Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН (ФАО) в первые годы революции; он выступал за проведение в Чили радикальной аграрной реформы. На левых позициях, хотя и не таких радикальных, как Чончоль, стоял и Радомиро Томич, лидер партии с первых дней ее основания. Фрей пытался подняться над различными фракциями, но сам он был тесно связан с Пересом Суховичем.

Излагая свою программу, Фрей заявил, что в течение нескольких поколений Чили пребывала в состоянии кризиса; он отметил неравное распределение дохода, экономический застой и сосредоточение власти в руках меньшинства. Этот кризис, сказал Фрей, должен быть разрешен. Должна произойти «быстрая трансформация неподходящих и несправедливых форм и структур». Народу должно быть позволено участвовать /39/ во всех видах власти — политической, экономической и культурной. «В противном случае будет неизбежно процветать непреодолимая тенденция к огосударствлению...»[45]

Фрей предлагал «чилинизировать» крупные горнорудные и коммунальные предприятия, контролируемые иностранцами; провести «глубокую» земельную реформу; «радикально перестроить налоговую систему, сделав упор на прогрессивную шкалу налогов на личные доходы»; поставить через четыре года под контроль инфляцию, повысить годовые темпы роста производства на душу населения с 1,5 до 3,2%; провести широкую программу «Народное продвижение», в ходе осуществления которой страна была бы охвачена сетью организаций жильцов, через которые «находящиеся на краю бедности слои» населения, такие, как обитатели лачуг, смогли бы быть включены в жизнь «национальной общины», и народ в целом смог бы участвовать в осуществлении власти[46].

«Чилинизация» проводилась на основе принципов, предложенных компанией «Кеннекотт»[47]. Она выдвинула простой, но выгодный для себя путь национализации медной промышленности, с требованием осуществления которой все настойчивее выступали чилийцы. Чили предоставлялось большинство акций рудника Эль-Теньенте и видимый контроль над ним — конечно, за компенсацию; однако контроль над операциями оставался в руках компании «Кеннекотт» — для охраны ее интересов.

По соглашению 1967 года, которое «чилинизировало» рудник Эль-Теньенте, Чили через «Коппер корпорейшн» (КОДЕЛКО) получила 51% акций в новой смешанной компании, владеющей рудником. За эти 51% ей пришлось заплатить дочерней компании корпорации «Кеннекотт» — «Брейден коппер» 80 миллионов долларов, несмотря на то, что номинальная стоимость всей компании составляла всего лишь 67 миллионов долларов. Компания «Брейден коппер» утверждала, что номинальная стоимость была нереалистически занижена, но если это так и было, то только потому, что в прошлом ей позволяли амортизировать активы по высоким нормам и платить низкие налоги. Таким образом, этой компании позволяли пользоваться одним сводом правил, когда дело касалось налогов, и совсем другим, когда речь шла о продаже ее[48].

Компания «Анаконда» сначала не согласилась с какими-либо изменениями в отношении статуса принадлежавших ей рудников Чукикамата и Эль-Сальвадор. Однако во время вьетнамской войны, когда возросли цены на медь и соответственно ее прибыли, чилийские конгрессмены, включая христианских /40/ демократов, все настойчивее стали требовать их национализации. Компания «Анаконда» пошла на уступки, согласившись в 1969 году на условия, установленные с компанией «Кеннекотт» и получившие название «национализация по договоренности»[49].

Компании «Кеннекотт» и «Анаконда» продолжали сохранять такие же позиции в медной промышленности, как и ранее. Они обеспечили себе это путем заключения контрактов на право управления и продажи, без которых не соглашались принять новые условия. «Брейден коппер», дочерняя компания корпорации «Кеннекотт», была уполномочена управлять рудником Эль-Теньенте, вести производственные и административные дела, регулировать отношения с рабочими, приобретать материалы и оборудование, делать инвестиции, заключать договоры. Дочерние компании корпорации «Анаконда» имели право инструктировать служащих своих смешанных предприятий по вопросам организации, администрации, управления, бухгалтерского учета и геологической разведки. Продажа производимой меди, как и ранее, осуществлялась через специализированные дочерние компании, принадлежавшие корпорациям «Кеннекотт» и «Анаконда», которые полностью контролировали торговую политику. Несмотря на то, что Чили формально владела большей частью акций, она по-прежнему не могла распоряжаться своей медью[50].

«В области земельной реформы... — сказал Фрей, — наша цель не похищение собственности, а совершенствование ее»[51]. Стратегия его земельной реформы «совершенствования» собственности преследовала несколько целей: снизить накал революционной борьбы в сельской местности путем ликвидации чрезмерно больших поместий и удовлетворения некоторых устремлений крестьян; дать собственность некоторой части крестьян и таким образом предоставить им место в капиталистической системе; помешать превращению их в крупную революционную силу, внося раскол в их ряды; содействовать развитию современного сельского хозяйства путем увеличения инвестиций и ликвидации докапиталистических пережитков в сельской местности.

Закон о земельной реформе 1967 года допускал экспроприацию поместий, площадь которых превышала 80 базовых гектаров (Базовый гектар — мера земельной площади различного качества, равная одному гектару хорошей земли с ирригационной системой возле Сантьяго. 80 базовых гектаров могут быть эквивалентом 500 гектаров засушливой пахотной земли на юге или нескольким тысячам гектаров горных пастбищ. — Э.Б.), «заброшенных» и «плохо эксплуатируемых» поместий[52]. /41/ 80 базовых гектаров — это высокий лимит; в ходе дебатов по законопроекту о земельной реформе левые партии и многие христианские демократы добивались сокращения его до 40 базовых гектаров.

Закон предусматривал выплату компенсации частично наличными и частично облигациями в течение 25 лет. Он предоставлял землевладельцу и определенные права. Если его поместье экспроприировалось из-за больших размеров — что было обычным явлением, — то он мог сохранить за собой 80 базовых гектаров, так называемый резерв. Землевладелец имел право в определенных рамках сам отбирать землю для этого резерва, мог включить в него «складские помещения, силосные башни, сооружения и другие усовершенствования», имеющиеся в поместье. Землевладелец мог также сохранить всех «животных, технику, не привязанную к земле, инструменты, оборудование и другую движимость...»[53]. Новым фермерским хозяйствам, создаваемым на экспроприированной земле, пришлось бы покупать эти вещи у землевладельца или начинать все с нуля.

В ходе земельной реформы число поместий площадью свыше 80 базовых гектаров стало уменьшаться, однако она укрепила в сельском хозяйстве Чили позиции владельцев, имеющих поместья от 40 до 80 базовых гектаров. Число таких поместий начало расти еще до введения закона 1967 года, поскольку многие землевладельцы дробили свои владения, чтобы избежать распространения на них действия предстоящей реформы: один участок земли записывался на жену, другой — на сына и т.д. После вступления в силу закона 1967 года, а также после того, как подвергшиеся экспроприации землевладельцы оставили за собой часть угодий, эта группа поместий еще более возросла. Новые хозяйства были экономически сильными, поскольку землевладельцы оставили за собой лучшие земли и сохранили скот, оборудование и запасы.

Основным видом хозяйств, создаваемых на экспроприированных землях, были асентамьенто — объединения типа кооперативов, управляемые совместно их членами и правительственной «Корпорацией аграрной реформы» (КОРА); вместе с тем их членам разрешалось иметь собственные участки земли, как это было в старых поместьях. По истечении трех-пяти лет члены кооператива могли принять решение о роспуске асентамьенто и разделе земли между собой. Первоначально на землях каждого поместья создавалось асентамьенто, однако, поскольку его бывшие владельцы оставляли за собой часть земли, многие асентамьенто были слишком малы для эффективного ведения хозяйства. Не могли они и объединиться друг /42/ с другом, ибо их разделяли земли, оставшиеся у их бывших хозяев, и неэкспроприированные поместья.

Членство в асентамьенто было ограниченно. В него могли вступить лишь те, кто жил и постоянно работал в поместье в период экспроприации; рабочие, кочевавшие от фермы к ферме, то есть «посторонние», не принимались. Не принимали и женщин; не предусматривалось предоставление права членства детям по достижении ими совершеннолетия. Эти ограничения разделяли крестьян на группы с противоположными интересами.

Те, кто стал членом асентамьенто, не хотели принимать новых людей, опасаясь, что это приведет к снижению доходов его членов и к уменьшению предоставляемых им земельных участков. Когда асентамьенто требовались дополнительные рабочие руки, они нанимали рабочих со стороны. Свыше трети рабочей силы в асентамьенто составляли наемные рабочие, не являвшиеся их членами. Между членами кооперативов и наемными рабочими часто возникали конфликты по вопросу о заработной плате и условиях труда. Некоторые наемные рабочие выступали против земельной реформы, считая, что они получали более высокие доходы и имели бόльшую гарантию против безработицы при старой системе.

По земельной реформе землю не получили не только наемные рабочие, но и владельцы мелких ферм. Эти мелкие хозяева и наемные рабочие составляли более двух третей всего населения, занятого в сельском хозяйстве.

Реформа ничего не дала и индейцам-мапуче, сосредоточенным в нескольких южных провинциях, таких, как Каутин и Арауко. Они терпели ужасные страдания, были вынуждены обрабатывать крошечные клочки земли, не могли найти работы. Кроме ремесленных изделий и время от времени охотничьей добычи лишь немногие семьи индейцев-мапуче производили сверх того, что им самим требовалось для существования. У них не было ни сельскохозяйственных орудий, ни техники; им не предоставлялись кредиты. Когда же у них было что-то для продажи, они попадали в руки торговцев. В тех провинциях, где проживали индейцы-мапуче, размеры поместий были меньше, чем в центральных районах Чили. Поэтому принцип сохранения за бывшим владельцем 80 базовых гектаров вел к тому, что процент экспроприированной земли в этих провинциях был ниже, хотя нужда в ней была больше, чем где бы то ни было.

Христианские демократы использовали правительственную власть, чтобы расколоть профсоюзное движение крестьян и поставить его под свой контроль. ХДП провела закон, который /43/ снимал ограничения на объединения крестьян в профсоюзы, установленные предыдущим законодательством, а затем использовала Институт сельскохозяйственного развития (ИНДАП), который мог предоставить кредиты и другие льготы, для создания новой конфедерации профсоюзов крестьян — «Триумфо кампесино», несмотря на то что уже существовали две конфедерации, причем одна из них ориентировалась на христианских демократов. К 1970 году конфедерация «Триумфо кампесино» насчитывала в своих рядах 45% всех крестьян — членов профсоюзов, а вместе с другой, ориентирующейся на ХДП конфедерацией — 66%[54].

Чтобы воспрепятствовать проведению земельной реформы, землевладельцы часто прибегали к насилию, создавали вооруженные группы. Так, служащий КОРА, выехавший, чтобы оформить передачу экспроприированного поместья, был до смерти избит дубинкой наймитом землевладельца.

Столкнувшись с оппозицией землевладельцев, правительство Фрея стало осуществлять экспроприацию более осторожно. К концу своего срока пребывания у власти оно экспроприировало 1408 поместий — третью часть подлежащих экспроприации. В 1964 году христианские демократы обещали поселить в асентамьенто 100 тысяч семей. К 1970 году они поселили фактически только 32 тысячи.

Обещание Фрея «радикально перестроить налоговую систему, сделав упор на прогрессивную шкалу налогов на личные доходы», обернулось таким же пустословием, как и обещания программы «Союз ради прогресса». Ни к какой «радикальной перестройке» даже и не приступали. Доля поступлений от прямых подоходных налогов и налогов с собственности (прогрессивные налоги) фактически сократилась с 27% в 1964 году до 23% в 1970 году. Косвенные налоги (на торговлю, с товарооборота, с почтовых пересылок), ложась тяжелым бременем на лиц с низким доходом, по-прежнему были основным источником поступлений[55].

Невыполненным осталось и обещание Фрея поставить под контроль через четыре года инфляцию. В 1964 году индекс цен на потребительские товары возрос на 38%. В 1966 году этот рост уменьшился до 17%, но затем вновь подскочил до 35% в 1970 году.

Несмотря на высокие цены на медь, Фрею не удалось довести темпы экономического роста до сколько-нибудь удовлетворительного уровня. В 1964-1970 годах цена на медь возросла на 45% на лондонском рынке и на 81% в Нью-Йорке. /44/ Ниже приводятся данные о годовом росте валового продукта в пересчете на душу населения в эти годы:[56]