Чарльз сандерс пирс или оса в бутылке

В ноябре 1877 г. отец Пирса, вслед за Уильямом Джеймсом, также написал рекомендательное письмо Дэниэлу Гилману, в котором просил Гилмана о месте для Чарльза в университете Джонс Хопкинс. На этот раз речь шла уже физике. И вновь, вслед за этим письмом, последовала пространная эпистола от самого Пирса, в котором он попытался изложить Гилману свой взгляд на взаимоотношения между физикой и логикой:

Что касается меня, то я логик. А данными для обобщений в логике служит не что иное как корпус методов, применяемых естественными науками. Для того, чтобы использовать эти методы в качестве логических данных, логику необходимо потратить время для достаточно глубокого изучения этих наук. Таким образом, я овладел всем, что должен знать физик – хотя, должен признать, существует множество инструментов, имеющих отношение к электричеству, с которыми я все еще не особенно хорошо знаком на практике. Как бы то ни было, являясь тонким знатоком во всех других областях как физики, так и химии, я не побоялся бы взяться за что угодно, поскольку я использовал в работе большинство инструментов, включая электрометры. Ввиду этого, будучи логиком, я полагаю необходимым иметь собственную лабораторию – ведь в том, что касается логики, я вижу ее именно глазами физика. <…> Я убежден в том, что моя логическая система (представляющая собой общий метод философии, в отношении которого математическая алгебра есть лишь одно из средств в ряду многих других) должна иметь силу. В противном случае, самый дух физических наук должен претерпеть полную революцию.

С точки зрения Пирса, научная практика (в его случае – физика, химия, геодезия и оптика) абсолютно необходимы для хорошего логика, поскольку его профессиональная задача исчерпывается исследованием методов использования разума, т.е., в его понимании, методов науки. В этом, практическом смысле, логика как таковая – это либо логика науки, либо не логика вообще.

В том же письме Пирс неожиданно добавляет:

Но есть два обстоятельства, о которых я считаю долгом Вас предупредить. Во-первых, я не могу полностью отказаться от руководства экспериментами с маятниками в Береговой службе, которые, хоть и требуют присмотра, в дальнейшем не будут отнимать слишком много времени. Второе обстоятельство – крайне болезненная для меня личная тема, о которой мне совсем не хотелось бы говорить, и о которой я постараюсь сказать настолько мало, насколько это все же необходимо. Суть его в моем продолжающемся достаточно долгое время разладе с женой, с которой мы давно не живем вместе, и с которой я даже ни разу не встречался в течение вот уже более года. Причины тому, как с моей, так и с ее стороны, полагаю, выяснить не удастся уже никогда. Предельно ясно лишь то, что ситуация неисправима. Этот факт Вы, безусловно, захотите принять во внимание, если всерьез рассматриваете возможность приглашения меня в Балтимор.¹⁴⁶

К письму прилагались планы лекций и варианты некоторых статей. Гилман в ответ дал понять, что перипетии личной жизни не могут служить сколько-нибудь серьезным препятствием, но осторожно предложил лишь место приглашенного профессора для чтения курса логики «до поры, пока будущее не оправдает лучших надежд и не приоткроет больше возможностей в применении средств нашего молодого фонда».¹⁴⁷

После долгой паузы, 12 марта Пирс ответил несколько выспренним письмом, в котором, в случае принятия предложения Гилмана, пообещал не более и не менее чем возродить логику, напоминающую ему «бесформенную кучу отрубей, которыми до настоящего времени продолжают кормить студентов под маркой преподавания <этой науки>»¹⁴⁸. При этом он оговорил возможность время от времени уезжать из Балтимора, в случае необходимости ненадолго прерывая занятия.

Между тем, 14 марта Пирс неожиданно получил довольно странное письмо от Хальстеда, одного из молодых преподавателей Хопкинса, учившегося в аспирантуре у математика Джемса Сильвестра. Хальстед в то время занимался подготовкой порученного ему курса лекций «Ясное мышление и его современные методы в биографической перспективе». Пять лекций курса были посвящены, соответственно, Де Моргану, Булю, Джевонсу, Чарльзу Пирсу и Ланге. В письме Хальстед уведомлял Пирса о своем желании посвятить одну из лекций ему лично и его вкладу в современную логику, но сообщал при этом, что ему отсоветовали делать это, поскольку

...Вы обнаруживаете привычку недооценивать все и всякого, о ком или о чем Вам приходится хоть раз упоминать в своих работах. В особенности же я был обескуражен словами профессора Сильвестра, который сказал, что Ваши статьи в Popular Science Monthly претенциозны и неглубоки, и что их мог бы написать кто угодно. Что касается меня, я от них в восторге и не увидел в них никаких изъянов, кроме, как я уже упоминал, нескольких неясных мест. Поэтому, хоть я и пошел на попятный, Вашим исследованиям все же посвящена большая часть моей последней лекции, и я не сомневаюсь в своей правоте, утверждая, что Ваши заслуги в логике выше, чем таковые кого-либо другого среди американцев.¹⁴⁹

Эта эпистола заслуживает упоминания ввиду того, что Пирс характерным образом воспринял ее как оскорбление не от самого Хальстеда, как этого можно было бы ожидать, а от Сильвестра, которому немедленно написал:

Я с удивлением узнал из прилагаемого письма, что Вы намеренно препятствуете моему приглашению в университет Джонс Хопкинс. Ранее я был убежден, что Вы, напротив, приветствуете меня в этом отношении. Мне нечего сказать о том, что касается Вашего мнения как такового. Я удовлетворен тем приемом, который оказан моим работам в мире логики, и мнение тех, кто к нему не причастен, меня мало заботит. Не могу сказать, что м-р Хальстед представляется мне персоной, сколько-нибудь знакомой с savoir-vivre. Никто не наделял его правом переадресовывать мне комментарии личного характера, и, если только Вы сами не указали ему на желательность того, чтобы мне стало о них известно, его действия представляются мне дурным тоном.¹⁵⁰

20 мая Гилман сообщил Пирсу о том, что, несмотря на решение Совета временно приостановить набор профессоров, он намерен ходатайствовать о приеме Пирса в университет, и одновременно попытался исправить недоразумение с Сильвестром:

Я едва успел прочесть Ваше письмо ко мне, как профессор Сильвестр показал мне то, которое было отправлено Вами на его имя девятнадцатого, и я полагаю, мне необходимо вмешаться. Хотел бы заверить Вас, что в его частных беседах со мной никогда не было и тени недружелюбия по отношению к Вам. Напротив, любое его упоминание о Вас говорило о его исключительно высокой оценке, так что у меня сложилось устойчивое впечатление, что с его точки зрения, тот интеллектуальный настрой, который Вы способны привнести в атмосферу университета, будет ценен как сам по себе, так и в том влиянии, которое он может оказать на другие направления нашей работы. Каков бы ни был окончательный результат нашей переписки, я надеюсь, Вы поверите мне, если я добавлю, что, насколько мне известно, каждый из нас, кто хоть сколько-нибудь близко знаком с Вашей работой, восхищен качествами, которыми она вдохновлена. С благодарностью за прямоту, с которой Вы обратились к профессору Сильвестру и ко мне,

Искренне Ваш,

Д.К. Гилман¹⁵¹

В выстраивании отношений с университетом, кроме очевидных доводов практического характера, Пирсом, вероятно, руководили и другие мотивы. Среди этих мотивов, каковы бы они ни были, не последнее место, вопреки желанию получить постоянную позицию, занимало все то же неприятие конвенциональной стороны академической жизни, которая неизбежно потребовала бы личных вложений не только с научной, но и с чисто структурной точки зрения. Не вызывает особых сомнений, что «здесь и теперь» социальной жизни, в отличие от Джеймса, интересовало Пирса довольно мало. Отчасти ввиду этого, Джеймс, который, в результате, предпочел строить карьеру в Гарварде, был для Гилмана на тот момент более подходящей кандидатурой. Кроме того, когда в Хопкинсе зашел разговор о необходимости открыть две новые кафедры – психологии и истории философии, Джеймс, не в силах побороть нерешительность, обычное для себя состояние, сначала заявил о своем желании получить место профессора психологии, в то время как на кафедру истории философии рекомендовал Джорджа Морриса. Поначалу это оставляло Пирсу не слишком большие шансы на постоянное место и сообщало его положению дополнительную неопределенность.

Гилман же, в свою очередь, должен был учитывать политические задачи университета, и в этом смысле он, скорее всего, достаточно быстро понял, что не может слишком полагаться на Пирса. Немаловажную роль в его сомнениях сыграли и особенности финансирования, поскольку часть завещания, оставленная Хопкинсом в пользу попечительского совета, целиком состояла из акций железнодорожной компании, так что благосостояние университета практически полностью зависело от величины ежегодных дивидендов, которая была подвержена естественным ежегодным колебаниям.

Хотя как Пирса, так и Гилмана вполне устраивала ситуация, в которой ни тот, ни другой не были связаны слишком жесткими обязательствами, решение о назначении затянулось еще на год. К тому же, Пирс продолжал выдвигать все новые условия. Одним из них было его опоздание к началу осеннего семестра в связи с очередной поездкой в Европу по делам Береговой службы (которая была позже перенесена на весну следующего года), а другим – покупка и переправка из Европы за счет университета книг, необходимых для преподавания логики. Но к 20 июня 1879 г. все условия были, наконец, оговорены, и осенью Пирс стал лектором самого передового университета Америки того времени.

К моменту, когда Пирс, наконец, начал читать в Хопкинсе лекции по логике, ему только что исполнилось сорок. Незадолго до этого, в апреле 1877 г., он был выбран членом Американской Национальной Академии Наук. В следующем, 1878 году, после долгой и мучительной переписки с президентом Гарварда Чарльзом Элиотом, в «Анналах» Гарвардской обсерватории вышли его «Фотометрические исследования», которые во многом стали результатом его работы ассистентом у Джозефа Уинлока, а также, с ноября 1877 по август 1878 гг., в изданиях Revue Philosophique и Popular Science Monthly были напечатаны статьи серии «Иллюстрации к логике науки». Работа в Хопкинсе, где с публичными лекциями выступали Томас Хаксли и изобретатель телефона Белл, где преподавали математик Джеймс Сильвестр, биолог Генри Мартин, химик Ира Ремзен, психолог Грэнвил Стэнли Холл, филолог Бэзил Гильдерслив и физик Генри Роуланд, безусловно, добавляла еще одну строку к списку успехов Пирса и открывала перед ним хорошие перспективы: 1879-1884 гг. стали временем установления важных академических контактов в США и Европе.

28 октября 1879, недолго спустя после начала работы в Хопкинсе, Пирс открыл первое заседание созданного им при университете нового Метафизического клуба. Судя по всему, подоплекой как создания, так и выбора названия отчасти послужили те же мотивы, что и при организации первого одноименного клуба в Кембридже: лекция, на которой Пирс, «для большей свободы дискуссии», неожиданно объявил слушателям о необходимости организации клуба, началась с его определения метафизики как «науки о нестрогом мышлении».¹⁵²

Среди многих обсуждавшихся на заседаниях тем, инициированных Пирсом в период с 1879 по 1884 годы, были: «О методах логического вывода» – трактат одного из учеников Эпикура Филодема, рукопись которого была обнаружена в конце XVIII века в развалинах Геркуланума; «О 1-й Критике Канта в свете современной логики», где Пирс предложил свою логическую интерпретацию проблемы синтетических суждений a priori; «О способностях человека» Гальтона, логика Милля, схоластические доказательства существования бога, Булевы алгебры, вундтовская концепция воли, логика релитивов, свойства наблюдения в математике и многое другое. На заседаниях клуба выступал со своим «Понятием жизни в философии» Моррис, обкатывал идеи будущий инструменталист Дьюи, читали доклады студенты и ученики Пирса Лэд-Франклин, Алан Марканд и Джозеф Джастроу. Последнее выступление самого Пирса состоялось 18 ноября 1884 г. Речь шла о трактате Петра Перегрина De Magnete, переписанном Пирсом за год до того с оригинальной рукописи в парижской Национальной Библиотеке.

Клуб просуществовал почти 6 лет, до 3 марта 1885 г. 27 января того же года, на одном из последних заседаний, Джастроу продемонстрировал ученой публике несколько вариантов «логической машины», среди которых был представлен и «силлогистический вариатор» Алана Марканда – один из первых прообразов современного компьютера. Марканд, единственный из студентов Пирса, впоследствии защитивший диссертацию и получивший степень доктора, рассчитал принципы его действия на основании Булевых алгебр. Вскоре после этого, на очередном, сороковом по счету заседании, уже после увольнения Пирса из университета, Холл рекомендовал реорганизацию клуба в соответствии с изменениями, произошедшими в лекционной программе по философии.¹⁵³

Подавляющая часть обсуждавшихся в клубе тем была тесно связана с официальной университетской программой лекций и спецкурсов Пирса, основу которых составляли средневековая логика, учение о вероятностях, логика релятивов и история науки. Читавшиеся Пирсом курсы по логике предназначались для аспирантов, большая часть которых имела математическое образование. Именно это, в конечном счете, не понравилось Дьюи, который записался к Пирсу на курс по логике в 1884 г., но затем, по протекции Морриса, перешел в Мичиганский университет. Однако, уже гораздо позже, по прошествии 20 лет, вновь обратившись к работам Пирса, Дьюи переосмыслил значимость для себя логической стороны прагматизма и, по его собственному признанию, сделал ее основой своей философии.¹⁵⁴ Примечательно, что первая лекция Пирса в Хопкинсе была посвящена не чему иному, как все той же связи между логикой и психологией.

Именно в Хопкинсе получили развитие идеи Пирса о логике не просто как о нормативной науке, исследующей общие законы мышления, но как о способе выработки исследовательских методов. Логика, как он считал, имеет какое-то отношение к выработке исследовательских привычек – т.е. имеет дело не с формами мысли, а с принципами, позволяющими мышлению стать самоконтролирующимся процессом, направленным на выполнение практических научных задач. Понимаемая таким образом, логика, по мысли Пирса, должна представлять собой, по сути, общий метод либерального образования, поскольку ее преподавание имеет своей основной задачей научить «применению методов одних наук к исследованиям в области других».¹⁵⁵ К тому же, в Хопкинсе практиковался свободный выбор курсов, что было одним из новшеств, введение которого, например, в Гарварде, встретило серьезное сопротивление. Такое положение дел, вообще говоря, являло собой в достаточной мере радикальную меру, ввиду того, что новая модель в перспективе фактически отменяла обязательную четырехлетнюю программу в том виде, в котором она была принята в то время во всех американских колледжах.

С осени 1879 г. Пирс прилагал все усилия для того, чтобы без потерь совмещать лекции в Хопкинсе с полной занятостью в Береговой службе. Последняя требовала частых командировок, поскольку, вплоть до 1884 г., Пирс непосредственно руководил экспериментами на ряде станций в Пенсильвании, Виржинии и Нью-Джерси, что предполагало необходимость составления пространных отчетов. Все это дополнялось необходимостью частых поездок в Вашингтонский офис для выполнения бумажного делопроизводства. Помимо этого, также по делам Береговой службы, в разное время с 1879 по 1883 гг. его ждали путешествия в Европу и Канаду, эксперименты со спектроскопом и надзор за изготовлением четырех новых маятников по его собственным чертежам.¹⁵⁶ В течение того же периода Пирс регулярно выступал на собраниях Национальной академии наук с докладами, темы которых простирались от средневековой философии, истории науки и символической логики до математической теории дифракционных явлений, опытов со спектроскопом и изобретенных им новых способов микрометрии на основе использования платиново-иридиевой пластины.

Частые путешествия, в том числе в Нью-Йорк, вкупе с необходимостью обустройства на новом месте, приводили к большим расходам. Ходатайство секретарю Казначейства США Джону Шерману о повышении Пирсу зарплаты в Береговой службе, поданное в июне 1879 г. все еще руководившим ей на тот момент капитаном Паттерсоном, не было удовлетворено. Вполне возможно, что отказ Казначейства был связан со слишком откровенно процветавшим в Береговой службе непотизмом, поскольку повышение зарплаты Пирса характерным образом планировалось за счет снижения ее другому служащему, ассистенту Харрисону, который по возрасту переводился с полевой на офисную работу.¹⁵⁷ Несмотря на то, что его общий доход от работы в университете и Береговой службе был приблизительно равен жалованью высокооплачиваемого гарвардского профессора, Пирс, совершенно не умевший считать деньги, постоянно сталкивался с их отсутствием, часто занимая у отца.

В самом конце первого семестра, в сочельник, Гилман получил от Пирса следующее письмо:

Дорогой президент,

С Рождеством Вас и ваших близких!

Я должен поведать Вам об обстоятельстве, которое может прозвучать странно и которое, если только не произойдет ничего непредвиденного, должно остаться строго конфиденциальным. Вчера, почувствовав себя неважно, я нанес визит моему врачу в Нью-Йорке. Последний, после консультации с коллегой, проинформировал меня о том, что рассматривает состояние моего мозга как внушающее серьезные опасения. Не сказав прямо, что речь идет непременно о помешательстве, он действительно высказался в пользу чего-то в этом роде. Он настаивает на том, чтобы я задержался на некоторое время в Нью-Йорке и не обещает, что я смогу вернуться к 5 января. Что касается меня, то я не думаю, что дело настолько серьезно, насколько он говорит. Напряжение, сопутствующее моим лекциям и другим делам в университете, уединенность жизни, которую я веду, и общая физическая усталость, – сочетание всех этих причин привело меня в состояние опасного умственного напряжения и возбуждения. Я, однако, убежден в том, что удивлю докторов быстротой моего восстановления. Не думаю, что всему этому следует уделять повышенное внимание. Как бы то ни было, я счел за лучшее ввести Вас в курс дела настолько, насколько мне это представилось необходимым. Во-первых, для того, чтобы мое возможное опоздание не стало для Вас совершенной неожиданностью, а во-вторых, на тот случай, если дело обернется хуже, чем я теперь полагаю, и я совершу какой-нибудь абсурдный поступок. Я не говорил об этом ни с кем, кроме Вас, и молю Вас забыть сказанном к моменту моего возвращения, поскольку я намерен не приезжать до тех пор, пока все это не закончится.¹⁵⁸

Кроме экстремальных интеллектуальных способностей, Чарльз, как уже упоминалось, унаследовал от отца тяжелейшую мышечную невралгию, от которой страдал с детства, и от которой оба более или менее регулярно принимали эфир, а также лаудан и морфий, в то время – легальные и достаточно распространенные обезболивающие. По предположению Д. Брента, примерно в этот период общая жизненная неопределенность, сильнейшие невралгические обострения и перегрузки, связанные с постоянными переездами между Кембриджем и Балтимором, привели к тому, что Пирс добавил к этому списку кокаин.¹⁵⁹ Приблизительно тем же временем, т.е. зимой 1879-1880 гг., датируются два написанных Пирсом отрывка под одинаковым названием «Мышление как церебральный процесс», в которых он предпринимает анализ связи между повторяемостью в системе реакций нервных окончаний, с одной стороны, и установлением привычки как общей цели мышления – с другой.¹⁶⁰

К началу 1880 г., несмотря на пропуски лекций, Пирс все еще сохранял хорошие шансы на получение постоянного места в университете, о чем, как следует из семейной переписки Пирсов, Гилман сообщил в одном из писем его отцу.¹⁶¹ Кроме того, лекции Пирса пользовались значительной популярностью среди студентов и аспирантов. В начале семестра на курс по общей логике записалось 14 человек, средневековой – 5, а курсы по учению о вероятностях и «Логике» Милля в общей сложности собрали 12 слушателей.

11 марта 1880 г. Пирс стал членом Лондонского математического общества, а в апреле отправился в свое четвертое путешествие в Европу. На этот раз, Паттерсон не дал ему никаких конкретных письменных инструкций, оставив ведение дел полностью на его усмотрение и лишь предположительно обозначив дату его возвращения январем 1881 г. В июне Пирс выступил перед членами Парижской Академии с докладом об экспериментах по измерению гравитации, а 20 августа должен был принять участие в съезде Международной геодезической ассоциации в Женеве. Однако уже в конце июля он получил известия из Кембриджа о болезни отца, 4 августа вернулся в Нью-Йорк, а 5 был уже в Кембридже, где оставался вплоть до смерти Бенжамена Пирса 6 октября 1880 г.

Ввиду дальнейших событий нужно учесть, что смерть отца, вероятно, еще более усилила переживавшиеся Пирсом противоречия между необходимостью социализироваться и наукой. Кроме того, это произошло на взлете преподавательской и научной карьеры, а также на пике международной известности.

Бенжамен Пирс, личное и интеллектуальное влияние которого на Чарльза было колоссальным, никогда не скрывал того мнения, что слава любого университета, как правило, всецело зависит всего от нескольких светлых голов. Поэтому, по его глубокому убеждению, нормальный университет должен пестовать свою научную элиту, которая, в свою очередь, должна совмещать обладание основными социальными привилегиями с необходимостью нести на себе весь груз ответственности за развитие чистой науки. При этом последняя не имеет и не может иметь перед обществом никаких непосредственных практических обязательств – в силу самого характера чистой науки как деятельности.

Бенжамен был сильной личностью, и его карьера сложилась таким образом, что общество, на которое он, как ученый, смотрел свысока, дало ему все, чего он хотел. Кроме того, именно такой, элитистский, аристократический взгляд на вещи, при активном участии лаццарони, одним из деятельных членов которых был Бенжамен Пирс, – направлял начальные шаги по созданию первых американских научных институтов. Учитывая то, что было сказано выше по поводу сформулированной Пирсом максимы прагматизма, именно она, утверждая себя в качестве исключительного инструмента для проверки как чисто теоретических мнений и гипотез, так и возможных практических решений, в рамках самого научного метода предоставляла мощную этическую поддержку той элитистской концепции развития науки, которую исповедовали лаццарони.

После смерти Бенжамена обязанности главы семьи легли на плечи старшего брата Чарльза, Джема, который вплоть до этого времени жил в Холворси-холле, на Гарвардском кампусе. Переехав на Киркланд авеню, Джем активно занялся делами, связанными с оставшимся от отца наследством, и сделал несколько вложений, впоследствии принесших неплохую прибыль. Этим обстоятельством, среди прочих, как во время, так и после балтиморского периода, не уставал пользоваться Чарльз, постоянно и настойчиво выжимая деньги из брата.

Вернувшись в Балтимор раньше запланированного срока, Пирс теперь должен был собраться с мыслями и возобновить отмененные ранее занятия в университете. Незадолго до его возвращения, в июльском выпуске журнала Nature вышла его работа «О цветах двойных звезд», а чуть позже, в октябре, American Journal of Science and Arts издал его статью «Результаты экспериментов с маятниками», которая через месяц была перепечатана в европейском издании The London, Edinburgh, and Dublin Philosophical Magazine and Journal of Science. Помимо лекций и заседаний Метафизического клуба в Балтиморе, в ноябре, на слушаниях в Национальной академии наук, Пирс прочитал доклад об особенностях способов расчета эллиптической формы Земли на основании измерений силы гравитации.