Противники "экономического человека": историческая школа

Во-первых, историзм был присущ немецкой мысли в значительно большей степени, чем английской: по Гегелю, развитие человечества можно понять лишь путем философского анализа закономерностей действительного исторического процесса; на юридических факультетах, которые занимали особое положение в германских университетах, - в них готовили многочисленную армию чиновников, - законы изучали как продукт длительного исторического развития. Вентам же предлагал придумать и ввести в действие новые законы, исходя не из исторического опыта, а из "арифметики счастья". К истории обращались и влиятельные представители немецкого романтизма в философии, литературе и искусства: они искали в ней достойный подражания национальный идеал, который объединил бы раздробленные немецкие земли.

Напомним, что Смит, хотя в его книге можно встретить массу исторических примеров, не выводил свои идеи из опыта истории, а, напротив, иллюстрировал их с его помощью. Сами же идеи шли явно от "естественной природы человека".

Во-вторых, немецкая идеология той поры была этатистской. Гегелевская философия истории видела в современном государстве свою вершину. Для немецких мыслителей индивиды существуют ради государства, а не наоборот, как для Смита и Рикардо⁴⁹. Государство никак не может быть сведено к простой совокупности своих граждан. Оно защищает их и обеспечивает им достойную жизнь. Соответственно и экономическая наука Германии того времени, так называемая камералистика, являлась по сути дела, развернутым предписанием того, как управлять государством, и была похожа скорее на армейский устав, чем на описательную науку.

Историзм и отражение существенной роли государственных институтов предполагают менее абстрактный взгляд на экономическую систему и экономическое поведение, чем гипотеза о гармоничном сосуществовании атомистических эгоистов. Это неизбежно наложило сильный отпечаток на развитие оригинальной немецкой школы экономистов, получившей название исторической. Представители исторической школы так же, как и Милль понимали, что модель экономического человека представляет собой абстракцию, но в отличие от Милля считали ее применение неправомерным как из научных, так и из этических соображений.

Они (в первую очередь Б.Гильдебранд и К.Книс) выступали против индивидуализма классической школы, считая подходящим объектом анализа для экономиста "народ", причем не как простую совокупность индивидов, а как "национально и исторически определенное, объединенное государством целое"⁵⁰. Что же касается отдельного человека, то он, по словам Б.Гильдебранда, "как существо общественное есть прежде всего продукт цивилизации и истории. Его потребности, его образование и его отношение к вещественным ценностям, равно как и к людям, никогда не остаются одни и те же, а географически и исторически беспрерывно изменяются и развиваются вместе со всею образованностью человечества"⁵¹.

Каковы же эти факторы, определяющие индивида как часть народа? Среди географических в первую очередь упомянуты при родные условия, принадлежность к той или иной расе и "национальный характер"⁵². Так, по мнению Книса, для англичан характерны: расчетливый эгоизм, национальная гордость, чувство сословной принадлежности, мужество, необходимое для самоуправления. Французам присуще стремление к равенству, наслаждениям и новшествам, хороший вкус. Немцы отличаются обдуманностью действий, прилежанием, гуманизмом и чувством справедливости. Находится, что сказать и об итальянцах, голландцах, испанцах. Что же касается исторических факторов, то под ними понимается одно временно накопленная сумма средств производства и уровень культуры в обществе. (Это сочетание Книс называет капиталом) ⁵³.

Как же влияет этот набор факторов на основные мотивы человеческого поведения в экономике? К эгоизму классиков добавляются еще два, гораздо более благородных побуждения: "чувство общности" и "чувство справедливости"⁵⁴. Смит, по мнению Книса, абсолютизировал современные ему общественные условия, порождающие эгоизм индивида, которые, с точки зрения немецкого экономиста, остались в XVIII в. Что же касается цивилизованного XIX столетия, то "мы больше не считаем "высшим из благ" приобретение максимального количества вещественных благ и получаемое при их помощи наслаждение"⁵⁵.

Прогресс нравов и расцвет двух упомянутых неэгоистических побуждений проявляются, согласно автору, в расцвете частной благотворительности.- А если человек настолько альтруистичен в потреблении, что делится со своими ближними, то, видимо, в производстве он тоже не руководствуется чисто эгоистическими мотивами. В доказательство этого тезиса Кипе приводит такой трогательный довод: в наши дни фабрикант платит рабочим минимальную заработную плату не по своей воле, а "только под давлением конкуренции"⁵⁶. Таким образом, модель экономического субъекта исторической школы существенно отличается от классического "экономического чело века" и бентамовского гедониста. Если "экономический человек" - хозяин своих намерений и действий, а гедонист - пассивен, но одержим единственной страстью - быть несчастливее, то человек исторической школы представляет собой пассивное существо, подверженное внешним влияниям и движимое вперемежку эгоистическими и альтруистическими побуждениями. Такая множественность мотивов, очевидно, не оставляла места для действия объективных экономических законов (не решаясь спорить со Смитом, Книс и Гильдебранд отдавали им во власть лишь Англию ХУШ в.), а значит, и для науки политической экономии⁵⁷. К. Книс пишет, что все экономические явления и законы "национальной экономии" порождены комбинацией двух факторов: реального (материальная внешняя среда) и личного (внутренняя духовная жизнь человека). Следовательно, экономическая деятельность является органической частью общественной жизни, ограничена законами и моралью. Политическая же экономия может осмыслить лишь воздействие реального фактора и потому ее выводы носят лишь относительный характер⁵⁸.

Однако, резко сужая допустимую область анализа экономической теории, историческая школа одновременно привлекла внимание к проблемам так называемой экономической этики - соотношения эгоистических интересов и "чувства общности и справедливости", без которых, видимо, действительно невозможно представить себе цивилизованного рыночного хозяйства. Эта проблематика, от которой "отмахнулась" английская классическая школа, занимает важное место в современной экономической науке.

Популярность исторической школы была очень велика в Европе (и не только в Германии, но даже и в Англии) второй половины XIX в. Экономисты - эпигоны классической школы пытались соединить экономическую теорию, идущую от "классиков" с эволюционно-критическим подходом исторической школы⁵⁹. Попытки такого синтеза заметны, в частности, в трудах видного немецкого экономиста, одного из основателей так называемой социально-правовой школы А. Вагнера.

Его "Учебник политической экономии" открывается подразделом, озаглавленным "Экономическая природа человека". Автор подчеркивает, что главное свойство этой природы - наличие потребностей, т.е. "ощущения нехватки благ и стремления ее устранить''⁶⁰.

Потребности Вагнер делит на две группы: потребности первого порядка, удовлетворения которых требует инстинкт самосохранения, и прочие потребности, удовлетворение которых обусловлено мотивом собственного интереса. Здесь, мы видим попытку ограничить сферу господства собственного интереса, предпринятую явно под влиянием исторической школы. Согласно Вагнеру, экономической деятельностью людей управляют и "эгоистические" мотивы: желание выгоды и боязнь нужды; надежда на одобрение и боязнь наказания (особенно у невольников); чувство чести и страх позора (особенно у цеховых ремесленников); стремление к деятельности как таковой и опасение последствий праздности; и один "неэгоистический": чувство долга и страх перед угрызениями совести⁶¹.

Антропоцентристский подход Вагнера к проблемам политической экономии, как известно, подверг критике К. Маркс. Однако его критика гораздо больше говорит о позиции самого Маркса, к которой здесь самое время перейти.

Существует также восходящая, в частности, к франкфуртской школе и Л. Альтюссеру, традиция противопоставления раннего Маркса (философа-гуманиста) позднему (стороннику экономического детерминизма). На наш взгляд, (подробный анализ данной проблемы не укладывается в проблематику книги) Маркс принадлежал к числу мыслителей, тяготеющих к созданию единой теоретической системы и, бесспорно существующее различие между его ранними и поздними работами объясняется (помимо естественного накопления эрудиции и углубления концепций в пору зрелости автора) прежде всего тем, что на разных стадиях своего творчества Маркс все-таки занимался разными проблемами, не теряя, однако, при этом из виду взаимосвязи элементов в создаваемой им глобальной теории человеческого общества.

На формирование концепции человека у Маркса безусловно оказали большое влияние философские идеи Гегеля и Фейербаха. У Гегеля человек - это прежде всего воплощение мирового духа, который только через человека - мыслящего субъекта - обретает волю и сознание. Активная деятельность человека усматривалась Гегелем прежде всего в познании абсолютной идеи. Чем глубже сознает человек ее логику, тем более свободным он становится. (Кстати, именно этот процесс Гегель называл преодолением отчуждения, т.е. объективации мирового духа в материи.) У Фейербаха человек - не только и не столько мыслящий субъект, сколько материальное существо, имеющее биологическую природу. Но в эту природу Фейербах включил стремление к счастью, которое недостижимо в одиночку, без другого человека, и поэтому выходит за рамки эгоизма и ведет к единению всего человеческого рода.

Взгляды Фейербаха и Гегеля в переосмысленном виде легли в основу концепции человека раннего Маркса, сформулированной в работе "К критике гегелевской философии права" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.т.1).

Сущностью человека Маркс считал единство индивида с природой и обществом в целом, частью которых он является. Это близко к взглядам Фейербаха, но в отличие от последнего Маркс уделяет больше внимания не природной, а общественной определенности человека⁶⁴. Важнейшей его потребностью Маркс считает потребность действовать для всеобщего блага и таким образом проявить себя в обществе. Следовательно, сущность человека молодой (да и зрелый) Маркс видел не в эгоизме, а в саморазвитии личности в рамках общества и в его интересах. Однако этому явно противоречило господство в реальной жизни эгоистических экономических интересов (достаточно вспомнить, с каким возмущением молодой Маркс отозвался на эгоизм, проявленный Рейнским ландтагом в вопросе о кражах леса) ⁶⁵.

Отклонение реальных людей от своей "родовой сущности" Маркс объяснил с помощью исторической диалектики, сущности и существования. Возникает хорошо нам знакомая "трехчленная" схема исторического развития.

В примитивной, общинной стадии человек близок к природе и труд его носит непосредственно общественный характер в рамках общины. Но рамки эти узки и ограниченны - человек является не общественным, а клановым существом.

Материальный прогресс приводит ко второй стадии общественного развития - классовому обществу. При этом, с одной стороны, растет взаимозависимость людей, человек социализируется и таким образом приближается к своей сущности.

С другой стороны, разделение труда и возникновение классов ведут к отчуждению: человеческая деятельность и ее плоды становятся независимыми от человека и, более того, господствуют над ним. Труд превращается в тягостную повинность, а продукт отбирается собственниками средств производства.

Высшей степени и взаимозависимость людей, и отчуждение достигают при капитализме, где капитал господствует над трудом, который, в свою очередь, полностью превращается в деятельность для заработка - "односторонний абстрактный труд"⁶⁶, и частный экономический интерес мешают достижению человеком своей сущности.

Уничтожив отчуждение в этот момент, пролетариат, по мысли Маркса, сможет наконец привести историческое развитие к человеку, существование которого будет соответствовать его сущности. Итак, философскую концепцию человека у Маркса можно схематично свести к диалектике общественной сущности человека, представляющей собой по сути дела этический идеал, и конкретных исторических условий, мешающих ее реализации. Познав (по-гегелевски) свою сущность и историческую логику общественного развития, человек сможет (усилиями угнетенного класса) вырваться из дисгармоничной предыстории человечества и вступить в его подлинную гармоничную историю. Пока же приходится жить в предыстории, свойства чело века будут определяться объективными историческими и в первую очередь экономическими условиями его существования. Таков приблизительно ход мыслей, приведший Маркса от философии к исследованию экономических проблем, увенчавшемуся работой над "Капиталом". Это позволяет понять и резко негативное отношение Маркса к примитивному, лишенному исторического контекста толкованию природы человека как неизменной совокупности потребностей, которое было присуще экономистам бентамовской школы. Отсюда и критика самого Бентама и более развернутый отзыв о человеке применительно к теории А.Вагнера, только что нами упомянутой.

Маркс подчеркивает, что человек в теории Вагнера абстрактен, он "есть не более, как профессорский человек", относящийся к природе не практически, а теоретически⁶⁷. Этот абстрактный "человек вообще", не может иметь конкретных потребностей, говорить о них было бы противоречием, поскольку потребности возникают только в обществе. "Если же это человек, живущий в какой бы то ни было форме общества то в качестве исходного пункта следует принять определенный характер общественного человека, т.е. определенный характер общества, в котором он живет, так как здесь производство, стало быть его процесс добывания жизненных средств, уже имеет тот или иной общественный характер"⁶⁸.

Именно этот определенный конкретными условиями характер общественного человека капиталистического общества раскрывается перед нами на страницах "Капитала". Здесь сущность человека предстает перед нами в неузнаваемо искаженном, отчужденном виде. Система разделения труда и товарных отношений отнимает у человека его "родовую" (сущностную) жизнь, сводя ее к индивидуальному существованию. При этом человек отделен и от своей собственной трудовой деятельности и от ее продукта (товара, средств производства, превращенных в капитал), который к тому же начинает над ним господствовать⁶⁹

Как пишет Маркс, "главные агенты самого этого способа производства, капиталист и наемный рабочий как таковые, сами являются лишь воплощениями, персонификациями капитала и наемного труда; это определенные общественные характеры, которые накладывает на индивидуумов общественный процесс производства"⁷⁰. Здесь мы ограничимся Марксовым анализом основного хозяйствующего субъекта буржуазного общества - капиталиста. Он, как и рабочий, ведет, по Марксу, отчужденное существование, и цель его в точности совпадает с объективной целью капитала, т.е. с его ростом⁷¹. Поэтому, как и Рикардо, Маркс не испытывает необходимости рас сматривать фигуру капиталиста отдельно от капитала (хотя Рикардо, естественно, не думал при этом ни о каком отчуждении).

Для того чтобы добиться этой цели, сознание капиталистов вовсе не должно быть непогрешимым, как это предусматривают некоторые модели экономической рациональности в политэкономии. Напротив, их представления о капиталистической экономике противоречивы и во многом прямо противоположны действительному положению дел⁷². Однако для практической деятельности таких поверхностных представлений, с точки зрения Маркса, вполне достаточно⁷³. Более того, ложное сознание участников производства, в свою очередь, способствует воспроизводству экономических отношений капитализма⁷⁴.

Как известно, Маркс строит свою теоретическую систему путем восхождения от абстрактного к конкретному, последовательно поднимаясь от уровня к уровню. Это совместное восхождение совершают и неразрывно связанные категории "капитал" и "капиталист", а значит, мотивация и содержание сознания последнего. Попробуем проследить за некоторыми этапами этого восхождения.

Первый уровень соответствует IV главе 1 тома ("Превращение денег в капитал"). Здесь впервые на сцене появляется фигура капиталиста - как олицетворенный, одаренный волей и сознанием капитал. Напомним, что капитал на данной ступени анализа представляется еще крайне абстрактно: как неизвестным образом самовозрастающая стоимость. Абстракцией является здесь и понятие "капиталиста": "поскольку растущее присвоение абстрактного богатства является единственным движущим мотивом его операции, постольку - и лишь постольку - он функционирует как капиталист"⁷⁵. Важно, что эта абстракция связана с мотивом экономической деятельности, т.е. с субъективной характеристикой капиталиста.

Кроме того, Маркс подчеркивает, что целью капиталиста является "не получение единичной прибыли...но ее неустанное движение"⁷⁶. Из реальных экономических субъектов этой абстракции в наибольшей степени соответствует, пожалуй, биржевой дилер. Для всех остальных прирост абстрактного богатства не является исключительной целью. На этой стадии, как видим, модель капиталиста полностью совпадает с абстракцией экономического человека (в рикардианском безличном варианте).

Второй уровень абстракции соответствует III отделу 1 тома "Капитала", раскрывающим тайну производства абсолютной прибавочной стоимости. "Капиталист" здесь предстает как эксплуататор наемного труда, как "классовый индивид", противостоящий другому классовому индивиду - наемному рабочему⁷⁷. На этом уровне объективная функция капитала и субъективная цель капиталиста сводятся к извлечению прибавочной стоимости путем эксплуатации рабочей силы.

Другие грани образа капиталиста исследуются в отделе IV, посвященном производству относительной прибавочной стоимости. Здесь функции капиталиста соотносятся с общественным разделением труда и ростом его производительности. Кооперация - мануфактура - фабрика - с каждой из этих исторических и логических стадий производства относительной прибавочной стоимости связано растущее значение управления рабочей силой и технологическими процессами. Эти "управление, надзор и согласование" являются при данном способе производства одной из функций капитала, а значит, и капиталиста⁷⁸.

Здесь в целевую функцию капиталиста включается научно-технический прогресс, увеличивающий производительность труда и относительную прибавочную стоимость.

Итак, мотивация капиталиста в этих разделах 1 тома "Капитала" вроде бы конкретизируется: целью его становится производство прибавочной стоимости⁷⁹.

Как известно, экономисты марксистской традиции возвели производство прибавочной стоимости в ранг основного экономического закона капитализма, который должен описать цель общественного производства при данном способе производства.

Однако здесь возникает следующая проблема. На данном уровне абстракции анализируются только категории "сущностного ряда" (у Маркса к ним относятся категории, фиксирующие чисто трудовую природу стоимости: абстрактный труд, стоимость, прибавочная стоимость, переменный капитал и т.д.). Эти категории, согласно Марксу, недоступны обыденному фетишизированному сознанию агентов производства, которое не может прорваться сквозь скрывающую суть явлений товарно-денежную вуаль. Поэтому сознательно стремиться к росту прибавочной стоимости может лишь капиталист, по случаю прочитавший соответствующее место у Маркса. Если же капиталисты стремились к росту прибавочной стоимости, не зная сущностных законов капитализма, то это можно объяснить лишь подсознанием, своего рода "классовым чутьем". Другое дело, когда в рассмотрение вводится категория заработной платы - цена труда, превращенная форма стоимости рабочей силы. С превращенными формами капиталист работать умеет: он борется за понижение цены труда точно так же, как торговался бы из-за цены любого товара, который он покупает для своего производства.

На более конкретном уровне, чем во всем отделе, находится и анализ добавочной (избыточной) прибавочной стоимости. Поэтому Марксу приходится вводить здесь понятие индивидуальной и общественной стоимости, хотя стоимость ранее определялась как общественно-необходимые затраты труда и говорить об индивидуальной стоимости в принципе некорректно. Это один из многих в "Капитале" примеров того, как более конкретная мотивация, приближающаяся к условиям реальной конкуренции, вторгается на более абстрактный уровень анализа⁸⁰.

Следующая важная стадия конкретизации образа капиталиста в "Капитале" Маркса, на наш взгляд, относится к III тому, где одна за другой вводятся категории "поверхностного" ряда: прибыль, издержки, средняя прибыль, процент, рента. Большое значение имеет отдел о проценте и предпринимательском доходе, где можно выделить абстракции капиталиста-собственника и функционирующего капиталиста.

Различие между ними - это различие между пассивным и активным капиталистом, между более абстрактной мотивацией собственника капитала и более конкретной мотивацией функционирующего капиталиста-управляющего.

Конкретизируется и описание информации, доступной капиталистам (в нее входит, например, представление о величине средней прибыли и компенсациях для отраслей с низким органическим строением капитала) ⁸¹.

Однако в целом иерархическая система все более конкретных образов капиталиста так и не доходит до самой поверхности, поскольку специальное учение о конкуренции, ссылки на которое часто встречаются в тексте "Капитала", Марксом так и не было создано. Надо оказать, что сама возможность строгого логического согласования абстрактной теории стоимости и капитала с фактами конкурентного процесса, абстрактной логики капиталиста - персонификации капитала - с поведением предпринимателя, находящегося в конкурентной среде, вызывает большие сомнения. Однако в целом следует отметить, что концепция человека в "Капитале" даже в рамках общей объективно-детерминистской схемы намного глубже и интереснее, чем модель "экономического человека", из которой она выросла. Не следует забывать и о том, что эта концепция была связана Марксом лишь с определенным историческим этапом раз вития капиталистического общества и, следовательно, применялась автором с большей исторической конкретностью, чем модели классической школы и Бентама. Однако сильный крен в сторону ситуационного детерминизма и достаточно высокий уровень абстракции, сохраняющийся даже в III томе "Капитала", затрудняет применение Марксовой модели капиталиста для исследования реальной, "поверхностной" капиталистической экономики.

6. Рациональный максимизатор - "маржиналистский человек"
Начало 70-х годов XIX века в истории мировой экономической мысли ознаменовалось так называемой маржиналистской революцией. В этом тезисе есть большая доля условности: к примеру, основные положения теории предельной полезности были сформулированы Г. Госсеном еще в надолго всеми забытой работе 1844 г., а начало массированного проникновения маржиналистских идей в экономическую литературу следует отнести только к середине 1880-х годов. По-разному протекала маржиналистская революция в различных странах⁸². Но факт остается фактом: публикация в 1871 г. "Теории политической экономии" У. Ст. Джевонса и "Оснований политической экономии" К. Менгера, а в 1874 г. "Элементов чистой политической экономии" Л. Вальраса действительно заложила новые основы западной экономической теории.

То, что три человека (Джевонс, Менгер и Вальрас), работая независимо друг от друга и опираясь на совершенно различные национальные традиции, - а в XIX в. национальные особенности английской, немецкой и французской политэкономии выступали очень ярко⁸³, - пришли к очень близким выводам, никак не могло быть случайным совпадением. Революцию, как мы знаем, порождает революционная ситуация. Какова же была предмаржиналистская ситуация в западной экономической теории, а точнее, в теории стоимости (ценности), потому что революция произошла именно здесь.

Господствовавшая в этой области парадигма опиралась на достижения английской классической школы в интерпретации Дж.С.Милля, который в 1848 г. неосторожно заявил, что "к счастью, в законах стоимости нет ничего, что осталось бы выяснить современному или любому будущему автору; теория этого предмета является завершенной"⁸⁴.

Эти незыблемые "законы стоимости" сводились к следующему:

1) Стоимость вещи бывает временная (рыночная) и постоянная (естественная). Последняя является центром, вокруг которого колеблется и к которому стремится первая.

2) Рыночная стоимость определяется спросом и предложением. При этом спросов свою очередь, зависит от рыночной стоимости.

3) Естественная стоимость по-разному определяется для невоспроизводимых и свободно (в любых количествах) воспроизводимых товаров. В первом случае (сюда ус относятся и монопольные ситуации) она зависит от редкости вещи, во втором (преобладающем), - от величины издержек производства товара и его доставки на рынок.

4) Издержки производства состоят из заработной платы и прибыли на капитал и определяются в конечном счете количеством затраченного труда⁸⁵.

Таким образом, в классической модели средний уровень цен (естественная стоимость) определяется в сфере производства и задается издержками. Предложение же товара определяется спросом, существующим при данной цене.

Надо сказать, что на Европейском континенте теория стоимости существовала в несколько ином виде. С одной стороны, там сильна была традиция, восходящая к Галиани-Кондильяку-Сэк) и связывающая ценность вещи с ее полезностью. С другой стороны, немецкая экономическая литература, испытывающая влияние мощной немец кой философии того времени, уделяла много внимания значению самого слова "ценность" (Wort), сооотносила его с прочими человеческими ценностями и т.д. При этом теории ценности на континенте обычно включали в себя и описанные Миллем "законы", хотя это, как правило, вело к противоречиям. Но от недостатков не была свободна и сама классическая теория в ее миллевском варианте. Во-первых, для любого, даже самого высокоразвитого и богатого общества (а может быть, именно для него в особенности), возможность безграничного увеличения производства, из которой исходит теория издержек, является скорее исключением, чем правилом. Во-вторых, объективная теория трактовала спрос на товар как "черный ящик". То немногое, что говорилось об определяющих его факторах, сводилось к банальному логическому кругу: спрос влияет на цены, а цены влияют на спрос. В-третьих, дуализм классической теории стоимости (совершенно разные объяснения для свободно воспроизводимых и невоспроизводимых благ) не давал покоя ученым, стремящимся создать стройную и всеобъемлющую теорию, раскрывающую сущность ценности/стоимости. (А именно такие цели ставились перед любой наукой в те допозитивистские времен⁸⁶.)

Маржиналисты попытались создать монистическую общую теорию ценности, исходя из предпосылок, совершенно противоположных предпосылкам классической школы.

В качестве исходного простейшего явления экономической жизни они выбрали отношение человека к вещи, проявляющееся в области личного потребления и обмена⁸⁷. Если для классической школы сущность обмена следует искать в сфере производства, то для маржиналистов, наоборот, само производство - это своеобразный косвенный вид обмена, а последний, в свою очередь, диктуется нуждами потребления⁸⁸.

Таким образом, в основе экономической теории маржиналистов неизбежно должна была лежать та или иная модель рационального потребителя. (Изменение стоящей перед теорией задачи требует пересмотра модели человека.) Выяснилось, что для этих целей хорошо подходит знакомая нам модель Дж.Бентама⁸⁹. Однако в концепцию человеческой природы Бентама маржиналисты внесли некоторые существенные дополнения.

Целью обмена и производства для каждого из их участников у маржиналистов остается получение максимальных наслаждений или наибольшее удовлетворение потребностей. Однако эта мотивация, свойственная бентамовской модели, дополняется так называемым 1 законом Госсена: удовольствие, полученное индивидом от единицы блага (полезность) уменьшается с ростом количества этих единиц, находящихся в его распоряжении. Иными словами, все потребности имеют тенденцию к насыщению. Этот фундаментальный факт маржиналисты считали очевидным свойством человеческой природы, а Джевонс, отстаивая его, ссылался и на результаты психологических экспериментов⁹⁰.

Применение закона убывающей полезности позволило маржиналистам (Джевонсу и Вальрасу) усовершенствовать и счетный аппарат своего экономического субъекта. Поскольку полезная отдача от каждой следующей единицы блага падает, а неприятности, связанные с ее добыванием, возрастают (будь то затраты труда при производстве или потеря других благ при обмене), неизбежно должен наступить момент, когда дальнейшее приращение благ даст не прирост удовольствий, а их сокращение. Такая ситуация прекрасно может быть описана в терминах дифференциального исчисления (оптимизационной задачи).

Максимального значения какой-либо нелинейной функции (прибыли или полезности) можно, как известно, достичь, только если ее первая производная равна нулю. Если найти экономические эквиваленты математическим терминам, это означает в случае максимизации прибыли равенство цены предельным издержкам, а в случае полезности при обмене - пропорциональность предельных полезностей благ их ценам (Джевонс). Влияние математического инструментария на формулировки теории предельной полезности у Джевонса и особенно у Вальраса очевидно и признано ими самими⁹¹. Основные свойства экономического субъекта у маржиналистов выбраны так, чтобы обеспечить однозначное решение задачи на максимизацию полезности. Получить единственное значение аргумента, при котором функция достигает максимума, можно только если функция полезности нелинейна, а этот удобный вид функции как раз придает закон убывающей полезности⁹².

Максимизацией полезности маржиналистский человек занимается не только в рамках удовлетворения данной потребности, но и выбирая между удовлетворением различных потребностей (а закон Госсена).

Таким образом, рациональный максимизатор полезности, ставший главным героем экономической теории маржиналистов, является законным наследником бентамовского гедониста, обогащенным арсеналом математического анализа⁹³.

Однако применение к теории ценности дифференциального исчисления требует, чтобы исследователь принял некоторые дополнительные технические допущения. Во-первых, оцениваемое благо должно быть бесконечно делимым, или, что то же самое, функция полезности должна быть непрерывной, а не дискретной. Во-вторых, эта функция должна быть дифференцируемой, т.е. иметь касательную в каждой точке, и, в-третьих, выпуклой, для того, чтобы производная в каждой точке была конечной⁹⁴.

Все три дополнительных условия вводятся для удобства вычисления и сужают круг явлений, объясняемых маржиналистской теорией. А свойство бесконечной делимости настолько не характерно для большинства благ, что Джевонсу и Маршаллу приходится делать оговорку, согласно которой функция полезности и вообще их экономическая теория относятся скорее не к одному субъекту, а к большой их совокупности⁹⁵, например к жителям Ливерпуля или Манчестера. Но ведь для совокупности потребителей по идее теряют смысл субъективные оценки и предпочтения⁹⁶.

"Фундаментальные законы", опирающиеся на модель экономического субъекта, которая может описать "усредненное" поведение больших масс людей, исследователь может вывести лишь путем интуитивного познания, интроспекции⁹⁷.

Модель человека, максимизирующего полезность, позволяла представить экономику в равновесии, т.е. в устойчивом, оптимальном состоянии (устойчивом именно потому, что оптимальном для всех участников - у них нет стимула стремиться к изменению существую щей ситуации) ⁹⁸. Такой подход предполагает чрезвычайно абстрактный взгляд на экономического субъекта. Углубление абстрактности идет по двум линиям: субъект становится проще, с точки зрения мотивации (отсекаются все его характеристики, кроме наслаждений и страданий, связанных с определенными благами, в том числе, естественно, классовая и национальная определенность; предполагается стабильность системы индивидуальных предпочтений и ее независимость от внешних воздействий) и рациональнее (он должен быть способен всегда достигать оптимума, иначе его состояние, а значит, и состояние всей экономики, не будет равновесным).

Особенно сильно отразился равновесный подход и соответствующий математический инструментарий на информационных и интеллектуальных характеристиках экономического субъекта.

Предпосылка равновесного, оптимального состояния как результата человеческого выбора подразумевает, что субъект должен располагать точным знанием хотя бы о всех доступных ему альтернативах⁹⁹. В случае же расширения теории до системы общего равновесия (Вальрас) необходима и более обширная информация о состоянии всей экономики в целом, которую Вальрас вводит через предпосылку всеобщего аукциона, где происходит "нащупывание" tatonnement).

Это знание не обязательно должно выражаться в каких-то конкретных числах, характеризующих полезность разных альтернатив. Джевонс подчеркивает, что он "не настаивает на том, что человеческий ум может аккуратно измерять, складывать и вычитать ощущения, чтобы выяснить их точное соотношение¹⁰⁰. Тем более не может быть и речи о сравнении ощущений разных людей. Единственный способ выяснить, какое ощущение человека больше, а какое меньше, состоит в том, чтобы понаблюдать за его реальным выбором (подход, предвосхищающий теорию "выявленных предпочтений" Самуэльсона). Однако так или иначе, сознательно или под сознательно, но знание должно присутствовать.

Статический характер маржиналистского равновесного анализа выражается в том, что в нем, как правило, не рассматриваются (или рассматриваются в особых разделах, не связанных непосредственно с основной теорией) процессы, происходящие в реальном времени. Будущее, его неопределенность, процесс получения информации экономическим субъектом для маржиналистов не существуют как реальные феномены. Но для принятия оптимального решения необходим точный прогноз того, чем закончится любой из возможных вариантов поведения. Таким образом, в свойства маржиналистского экономического субъекта попадает и "совершенное предвидение". Из той же "вневременности" вытекает и предпосылка мгновенной реакции на любые изменения внешних параметров: любое изменение условий равновесия в маржиналистской теории происходит дискретно, как переключение телевизионных программ, без всякого процесса адаптации.

Читатель, вероятно, уже заметил, что, говоря о модели человека у первых маржиналистов, мы все время ссылаемся лишь на двух из трех отцов-основателей: Джевонса и Вальраса (причем если Джевонс активно разрабатывал бентамовскую модель человека, то Вальрас, не любивший Бентама и утилитаризм, подходил к ней как к чисто математической концепции) и совсем не упоминаем Менгера. Это далеко не случайно. Теория Менгера и вытекающие из нее традиции австрийской школы политической экономии действительно обладают большим своеобразием.

Каковы же характерные особенности австрийской школы политэкономии? Прежде всего это последовательный, монистический субъективизм. Все категории экономической науки австрийцы в отличие от других направлений маржинализма стремятся вывести только из отношения индивида к вещи, его предпочтений, ожиданий, познаний. Как настойчиво, раз за разом подчеркивает К.Менгер, любые блага, сами по себе, с точки зрения экономиста, лишены каких-либо объективных свойств, и прежде всего ценности. Эти свойства придает им лишь соответствующее отношение того или иного субъекта.

Так, сущность процента состоит у австрийцев в разной оценке настоящих и будущих благ, издержки производства (в отличие, на пример, от Маршалла) - в упущенной пользе, которую производительные блага могли бы принести, если бы были употреблены не так, как на самом деле, а иначе, и т.д. При этом субъект у австрийцев не гарантирован от ошибок - он может, к примеру, неверно оценить свои будущие потребности и средства их удовлетворения - и эти его ошибки не будут "отброшены" рынком, а сыграют свою роль наравне с более правильными оценками в определении цены данного блага.

Особый акцент, который австрийцы делают на неопределенности будущего и возможности ошибок, огромное значение, придаваемое ими, особенно Менгером, знаниям экономического субъекта, имеющейся в его распоряжении информации, резко выделяют их на фоне других маржиналистов и делают их теории особенно важными в наши дни, когда проблема поиска и обработки информации находится на переднем крае экономических исследований.

Можно смело утверждать, что степень рациональности, требуемая от хозяйственного субъекта, находится в теориях австрийцев на порядок ниже, чем в моделях Джевонса и Вальраса. Это проявляется, в частности, и в другой особенности австрийской школы, а именно в том, что австрийцы не употребляют не только математических методов исследования, но даже геометрических иллюстраций своих теоретических положений (как Вальрас, Джевонс и Маршалл). Эта черта австрийской школы бросается в глаза каждому; вы не найдете в их книгах не только дифференциальных уравнений, но и привычных диаграмм с кривыми спроса и предложения. Конечно, это можно объяснить и тем, что основоположники австрийской школы, получившие юридическое образование, просто не владели техникой математического анализа. Однако главная причина совершенно иная. Дело даже не только в том, что для удобства анализа функция полезности должна обладать (как уже говорилось выше) определенными, не слишком реалистичными свойствами.

Математическая версия теории предельной полезности предполагает, что хозяйственный субъект безошибочно находит оптимальный для себя вариант, а это противоречит упомянутым выше положениям австрийцев (прежде всего Менгера) о неопределенности и ошибках. Поэтому игнорирование австрийцами математического анализа позволяет им не только охватить своей теорией более широкий круг явлений, но и сохранить ее непротиворечивость и остаться в рамках несколько более реалистичной модели человеческого поведения¹⁰¹.

Здесь мы подходим к следующей отличительной черте австрийской школы - методологическому индивидуализму. Все экономические проблемы австрийцы (за исключением того же Менгера) рассматривали и решали на микроуровне, на уровне индивида. Они не признавали и не признают специфических макроэкономических явлений, несводимых к простой равнодействующей индивидуальных предпочтений и решений. С нашей точки зрения, последнее объясняется стремлением австрийцев к вскрытию сущности явлений и причинно-следственных связей, а следовательно, и их недоверию к функциональным зависимостям¹⁰².

В связи с методологическим индивидуализмом находится и примечательное отсутствие в произведениях австрийских маржиналистов развитых идей равновесия. Понятно, что Вальрасова концепция общего равновесия была для австрийцев слишком надындивидуальной, требующей чрезмерной рациональности и оптимальности решений. Гораздо интереснее то, что в теорию Менгера не встроились также концепции частичного равновесия и единственной равновесной цены (цена устанавливается в некоторой случайной точке равновесного интервала).

Важную роль в австрийской теории занимает фактор времени. Меньше, всех других. маржиналистов австрийцы заслужили упрек в чисто статической точке зрения. Они не забывали подчеркивать, что ценностные суждения людей непосредственно зависят от того, на какой период времени они могут рассчитать удовлетворение своих потребностей (период предусмотрительности). Именно фактор времени и связанная с ним неопределенность приводят к ошибкам участников обмена и не дают установиться общему равновесию, при сущему вневременной системе Вальраса, где все цены и количества благ определяются одновременно¹⁰³.

Кроме того, Менгер, в отличие от Джевонса, не связывает напрямую свою теорию ценности с гедонистическим толкованием природы человека и вообще не использует термина "полезность" (как это делали его последователи Бем-Баверк и Визер). У него речь идет лишь об удовлетворении потребностей и сравнительной важности последних.

В заключение следует сказать, что при всех несомненных различиях линии Менгера и линии Джевонса-Вальраса мы можем сделать один бесспорный вывод: в работах маржиналистов получила права гражданства новая модель человека - рационального максимизатора благосостояния (слово максимизатор не обязательно подразумевает здесь максимизацию в терминах дифференциального исчисления). Главным новшеством по сравнению с концепцией "экономического человека" классической школы здесь является даже не столько изменение характеристик экономического субъекта, сколько изменение места поведенческих предпосылок в экономическом анализе. В теоретических системах Смита и особенно Рикардо концепция "экономического человека" являлась в основном, общим методологическим принципом исследования, что и зафиксировал Дж. С. Милль. В самом же экономическом анализе рыночного механизма данная предпосылка, по сути дела, активно не использовалась, оставаясь "за кадром" и не заслуживая самостоятельного изучения.

Совершенно иное положение занимает концепция "экономического субъекта" в теории предельной полезности. Свойства "человека-оптимизатора" имеют важнейшее значение в маржиналистской теории ценности, принявшей вид "теории потребительского выбора". Концепция "экономического субъекта" становится здесь "рабочей", операциональной, перерастая роль "общей методологической прсдпосылки"¹⁰⁴.