Черкесы и кабарда

Судя по всему, черкесы и кабары, подчинив адыгов, стали их знатью; феодальный строй в эту область Причерноморья был принесен извне. Этим обстоятельством и должен был определяться характер взаимоотношений между сословиями – дворяне, в первую очередь, озаботились бы вопросом о сохранении своих привилегий. Вот что, например, писал в своей книге «Быт и страна зихов, именуемых черкесами» Джорджио Интериано (15- начало 16 в.), описывая их болотистую страну в Причерноморье: «Знатные пользуются среди прочих большим почетом и значительную часть времени проводят на коне. Они не терпят, чтоб их подданные держали лошадей, и если случится вассалу вырастить как-нибудь жеребенка, то как только он станет большим, его отнимает дворянин и дает ему взамен быков, присовокупляя такие слова: «Вот это, а не конь, больше подходит для тебя» (АБКИЕА, с. 48). Знатные черкесы, по словам автора, проводили жизнь в охоте на зверей, но чаще – на домашних животных и людей.

По нескольким словам, приведенным Интериано, можно понять, что речь идет о тюрках, ставших элитой адыгов-зихов: «Хозяина и гостя они называют «конак»; делают напиток, «называемый буза».

Но ярче всего об иноземном происхождении адыгских дворян свидетельствует другое: «… прокрадываясь этими тайными тропами, они нападают внезапно на бедных крестьян и уводят их скот и их собственных детей, которых затем, перевозя из одной местности в другую, обменивают или продают» (АБКИЕА, с. 46-51). Интериано говорит о самом начале инфильтрации тюрков-черкесов в адыгскую среду, когда они только-только заняли привилегированное положение, но видели в своих подданных только военную добычу.

Тюркское происхождение черкесов подтверждается и терминами, встречающимися позже, например, в сочинении доминиканца Дортелли (начало 17 века): феодалы именуются «бей»; породнившиеся с ними (в Крыму) европейцы «в настоящее время получили от чиркасов название «френккардаш», что на их языке значит «френки – наши братья»; вместо хлеба «едят густо сваренное в котле просо, без соли, и называют его «паста»; жертвоприношение – «курбан» (АБКИЕА, с. 63-67). Показательно, что доминиканец описывает только знатных, не замечая основную массу народа (как и почти все авторы, писавшие об адыгах, вплоть до середины 19 века).

Черкесы в Прикубанье, подобно их сородичам-мамлюкам в Египте, нисколько не стремились к интеграции. Даже в в XVII веке черкесская аристократия относилась к подвластному населению страны адыгов, делившейся на 14 округов, как к завоеванному племени, с которым можно обращаться как угодно. Энгельберт Кемпфер пишет (побывал на Кавказе в 1683 году): «Дворяне целый день ничего не делают; вечером они выезжают на место сбора, где их собирается 30-40 и более людей и договариваются, когда и где идти на добычу. Эти набеги производятся не только на соседние страны, но и в их собственной земле, так как они похищают все, что можно, и продают друг друга туркам, персам и прочим в качестве крепостных. Все крестьяне - рабы своих дворян, пашут землю, рубят дрова, выполняют другие тяжелые работы и живут скудно» (АБКИЕА, с. 117). Такое могло наблюдаться в том случае, если дворяне являлись иноплеменниками. Разумеется, эти черкесы захватывали и продавали не друг друга, а подвластных им крестьян-адыгов.

Но то же самое наблюдается 40 лет спустя, в начале XVIII века. Вот цитата из «Описания Черкесии» Ксаверио Главани (1724 год): «Молодые люди имеют один дурной обычай, а именно с наступлением весны и подножного корма, молодые мирзы и дворяне образуют общества в 50-100 человек и выступают в поле для пастьбы своих табунов. На их языке это называется «козъ» («къос, къош», тюркское слово, означающее «стан, стоянка». – К., Г.). Они веселятся, пьют, едят и посылают в другие округа отряды человек в десять отборных наездников. Эти последние подкрадываются к селениям, прячутся в кустарниках, а вечером, когда дети отправляются по воду, набрасываются на них, выбирают двух-трех самых красивых девочек и мальчиков и мчатся с ними в свой округ»; похищенных продавали торговцам-армянам.

Когда Главани спросил у одного черкесского бея, почему дворянам дозволяются подобные набеги, тот ответил: «Эти рабыни, рожая каждый год, заменяют потерю, а между тем наша молодежь приобретает посредством набегов возможность хорошо одеваться. Если у испаги (простонародья. – К., Г.) отнимают трех детей, то потеря эта вознаграждается, быть может, с избытком, детьми, похищенными в других округах. Таким образом, это есть простой обмен между округами, а между тем он дает возможность развивать воинственный дух в молодежи» (АБКИЕА, с. 162-163).

Почтенный бей, как это следует из его ответа, даже не видел в крестьянах-адыгах людей, которым их дети дороги именно как их дети; для него они что-то вроде овец или жеребят. Показательно, что он говорит только о «нашей молодежи», не считая крестьян своими; и вряд ли это просто сословная спесь. Обращает на себя внимание, что этот князь в качестве причины таких набегов называет необходимость обзаведения хорошими тканями: «В нашей стране нет ни денег, ни рынков; откуда же взять нашим молодым людям средства для приобретения одежды? Мы не изготовляем никаких тканей, но купцы являются с товарами в период набегов и снабжают нас всем необходимым. Разве испаги делаются беднее от того, что у них отнимают ежегодно трех детей?» (АБКИЕА, с. 163).

Ср. это с карачаево-балкарским названием набегов (которые совершались только на иноплеменников) – «кёнчекликге барыу» (букв. «хождение за тканью для штанов»); у донских казаков, ославянившихся потомков хазар, черкесов, алан и других тюрков, такие набеги назывались «поход за зипунами».

Отвечая Главани, черкесский князь явно лукавил: вряд ли дворяне были так уж бедны. Этим воинам, предки которых на протяжении веков не знали никакой другой деятельности, кроме военной, у которых война, можно сказать, была в крови, без участия в набегах и походах становилось скучно; они не желали превращаться в мирных помещиков-хозяйственников, и если не имели другого повода, просто забирали в полон крепостных крестьян, принадлежавших другим князьям и дворянам. Те отвечали тем же. То, что это была забава, тренировка, говорит тот факт, что если похитителей догоняли, то они беспрекословно возвращали добычу, не неся при этом никакого наказания.

Приводя в своей книге приведенные выше строки Главани, и явно не понимая, какую опасную (для одобряемой кабардинскими учеными схемы истории адыгов) параллель он находит, Р. Ж. Бетрозов пишет: «Этот рассказ Главани напоминает некоторые обычаи, имевшие место в Древней Спарте, например, криптии. В Спарте были два сословия – «спартиаты» или «община равных» (военизированное объединение господствующего рабовладельческого класса) и противостоящий им класс (или сословие) рабов-илотов. Держать илотов в повиновении было трудно, так как их было в несколько раз больше, чем спартиатов. Чтобы количество рабов не увеличивалось, спартиаты устраивали периодические массовые убийства илотов, т. е. криптии. Это рассматривалось как военные упражнения для молодежи». Проведение криптий (когда устраивались ночные облавы на илотов) возлагалось на «корпус всадников», состоявший из молодых людей старше 20 лет (Бетрозов, с. 99).

Приводит он и другие аналогии между спартанцами и черкесами, например, в методах воспитания – и те, и другие стремились превратить воспитанников в первокласных воинов. «У адыгов воспитание состояло не только из различного рода физических упражнений, призванных развивать силу и ловкость, но и обучали искусству воровать». Вот как это описывал И. Г. Гербер, в 1728 году: «В этом искусстве он начинает с того, что пробирается в соседний сад и похищает фрукты. Затем он учится угонять овец; пока, наконец, не достигнет того, что научится нападать на табун лошадей. Этим он открывает себе дорогу к почестям». Тебу де Мариньи пишет, что у адыгов «ребенка обучают искусству руководить набегом, ловкости в краже» (Бетрозов, с. 99).

Р. Ж. Бетрозова можно понять в том смысле, что таково было воспитание всех адыгов, на самом деле И. Г. Гербер говорит о другом: «Как только княжеский сын достигнет 12 лет, он уходит из своего родительского дома и служит у другого князя юсдеримом или придворным, у которого он также учится воровать», и лишь затем идет продолжение, цитированное у Бетрозова.

Но и у спартанцев дело обстояло точно таким же образом: мальчиков старше 8 лет отрывали от семьи, объединяли в группы и отдавали в ведение высокопоставленных лиц, которые тренировали их, а также «подвергали лишениям (голод, холод) и поощряли их попытки любыми средствами добывать себе пищу и одежду путем воровства, не нарушая формально дисциплины». Но если ребенок попадался на краже, его подвергали жестокой порке, приучая впредь принимать все меры предосторожности.

Как же объясняет Бетрозов наличие этих несомненных параллелей? Очень просто: «Скорее всего это порождение одинаковых условий материальной жизни сопоставляемых обществ, сходство обычаев некогда близких стадиально по развитию культуры народов». Казалось бы, все вроде логично. Но это только на первый взгляд, и, чувствуя шаткость своего предположения, автор тут же пишет иное, опровергая себя же, но не замечая этого: «К тому же (? – К., Г.) спартанское и адыгское (эпохи средневековья) общества типологически совсем разные – первое переживало рабовладельческий строй еще до н. э., а второе проходило стадию становления феодализма, но там и здесь мы находим сильные пережитки военной демократии, изжитые греками раньше и достаточно долго сохранявшиеся у адыгов» (Бетрозов, с. 99-100).

Можно ли принять сказанное в качестве объяснения параллелей между черкесами и спартанцами? Полагаем, что нет, так как:

1. В сходных «материальных условиях» с черкесами жили не только спартанцы, но и другие греки – афиняне, фиванцы, аргосцы и пр. Почему же параллели находятся именно с первыми? И почему спартанцы не продавали илотов другим эллинам?

2. Не странно ли, что если греки (на самом деле – спартанцы), по Бетрозову, перейдя от строя рабовладельческого к феодальному, рано изжили у себя эти «обычаи», якобы являвшиеся наследием периода военной демократии, то черкесы, как показывают документы, придерживались их вплоть до эпохи капитализма?

3. О какой военной демократии можно говорить применительно к черкесам, давно имевшим четкое разделение на 5 сословий - всевластных князей, дворян 3 степеней, свободных крестьян, крепостных, и рабов?

Чтобы смысл схождений, выявленных Р. Ж. Бетрозовым, стал яснее, приведем краткий комментарий. Кто такие илоты? Это местное население Пелопоннесского полуострова, завоеванное пришельцами с севера, древнегреческими племенами, одним из которых и были спарты, установившие в своем государстве военный режим (в отличие, скажем, от Афин, где установилась демократия, власть торговой верхушки). Противостояние Афин и Спарты продолжалось практически в течении всей истории Древней Греции. Идеалом спартанцев стал воин, и именно воспитание воинов было главной целью и заботой их вождей, считавших, что только так удастся удержать в повиновении многочисленных илотов, в которых спартанцы людей не видели.

Иными словами, те отношения между правящим классом и подвластными, которые мы наблюдаем у спартанцев и средневековых черкесов, могли сложиться только в том случае, если первый был народом-завоевателем, во всем чуждый и враждебный покоренному населению. Установив для себя режим привилегий, пришлое племя, превратившись в правящий класс, всеми силами и мерами старалось сохранить статус-кво. Несомненно, черкесы и были пришлым народом в стране адыгов, ничего общего с ними не имели и сумели сохранить свои привилегии (в Кабарде) вплоть до XIX века.

«Дюбуа де Монпере сравнивал состояние Черкесии с цивилизацией времен первых каролингов в Германии и Франции. «Это образец феодальной, рыцарской, средневековой аристократии, или героической аристократии в античной Греции», - писал он». Некоторые данные позволили установить неизменность адыгских обычаев на протяжении многих веков, стремление адыгов сохранить свою традиционную культуру».

П. С. Паллас: «Это род рыцарей, которые поддерживают между собой и в отношении подданных настоящую феодальную систему, подобную той, которую немецкое рыцарство ввело раньше в Пруссию и Лифляндию, с еще большей строгостью и бесчеловечностью» (Бетрозов,с. 154).

Приводя эти наблюдения, Р. Ж. Бетрозов ни на секунду не задумывается о смысле сказанного. Ведь и спартанцы, и рыцари эпохи Каролингов, и немецкие рыцари в Пруссии и Лифляндии были завоевателями. Кого же завоевали «черкесские рыцари» и кого угнетали «с еще большей строгостью и бесчеловечностью»? Разве не адыгов, прежде, до их прихода, бывших племенами свободных крестьян? Или весь адыгский народ, в отличие от всех прочих, состоял исключительно из «рыцарей»?

АДЫГИ И КАБАРДИНЦЫ

Развитость феодальных отношений в Кабарде историки отмечали давно, но ничем не объясняли – так, мол, вышло. Удовлетвориться таким ответом, точнее, констатацией факта, мы не можем, поэтому предложим свое объяснение. Нельзя ссылаться и на близость могущественного Крыма, поскольку у адыгейских племен связи с Крымом были более тесными. Прежде всего исследователям надо было обратить внимание на сильные отличия кабардинцев от остальных адыгов. У первых – ярко выраженная феодальная иерархия: князья-пши, дворяне-уорки трех или четырех степеней, свободные крестьяне-тфокотли, крепостные-пшитли и рабы-унауты; у большинства вторых – демократический строй (военная демократия).

Джемс Белл писал о порядках в Кабарде (1838 г.): «… В провинциях на востоке князья и высший класс дворян до сих пор еще обладают большой властью над своими рабами, которая заходит так далеко, что дает им право жизни и смерти над ними». Белл не доверял утверждениям простолюдинов о том, что знать в Абадзехии, Шапсугии и Натухае никогда не пользовалась такими привилегиями, как на востоке. «Нет сомнения, однако, - продолжает он, - что какой бы властью ни обладали вожди, в особенности двух последних провинций, в течение уже значительного времени власть эта все более и более приходила в упадок, чему в значительной мере должен содействовать анапский паша своими увещаниями следовать примеру турецких мусульман и установить полное равенство в согласии с учением Корана о том, что все люди равны перед Богом». Об отношенииях между знатью и народом у западных адыгов Белл говорит: «Почти единственными следами прежней власти высших сословий, сохранившимися до настоящего времени, является, как я уже говорил, некоторое проявление почета, которым их окружают». Белл отмечает, что под влиянием ислама различия между сословиями постепенно стираются». «Так, например, один богатый токав (простолюдин. – К., Г.) из Шамтоача женился на дочери одного пшэ, или князя» (АБКИЕА, с. 496; с. 500).

Кабардинские уздени-уорки, согласно мнению большинства авторов, делились на три или четыре разряда (степени), первые два, высшие, назывались тлякотлеш и дижиниго. «В Кабарде известны три фамилии тлякотлешей: Анзоровы, Куденетовы, Тамбиевы – и две дижиниго: Астемировы, Даутоковы» (иногда к тлякотлешам причисляют Каголкиных и Нардоковых. – К., Г.). По мнению С. Броневского, первую степень составляли коренные, старинные дворяне (Унежев, с. 112). Вероятно, эти пять фамильных имен образованы от имен родоначальников, ближайших сподвижников Инал-тегина; среди них нет ни одного адыгского имени – все тюркские. Коренные адыги, скорее всего, составили в кабардинском обществе сословие свободных крестьян-тфокотлей и крепостных, а рабы были потомками людей, купленных или захваченных в плен. Кроме того, обращает на себя внимание многочисленность кабардинского дворянства, ничем, кроме набегов, незанятого, и жившего за счет крепостного крестьянства, что не могло не приводить к обострению классовой борьбы (известно о нескольких крестьянских восстаниях).

Касаясь этого вопроса, И. Ф. Бларамберг писал, что «кабардинцы, бесленеевцы, хатукаи, бжедухи и жане находятся под властью князей («пши») или дворян, а прочие имеют демократическую форму правления» (АБКИЕА, с. 395). В отличие от Кабарды и Джиляхстанея, у западных адыгов завоеватели-черкесы не сумели сохранить своих привилегий; княжеское и дворянское звания были просто почетными и обязывало вести себя соответствующим образом, особенно в сражениях. Западные крестьяне-адыги имели оружие и коней и защиту своей земли считали обязанностью всего вооруженного народа (в отличие от Кабарды, где крестьян брали в пешее войско, да и то в редчайших случаях).

На основании имеющихся данных мы можем прийти к выводу, что к определенному периоду времени (второй половине 18 века) все адыгские племена по образу правления делились на три группы:

1. Потомки абазов-абазин (шапсуги, натухайцы, абадзехи), имевшие «демократическое правление» и управлявшиеся выборными старшинами.

2. Племена с «аристократическим правлением» (кабардинцы, бесленеевцы, бжедуги).

3. Жанеевцы, мохошевцы и другие, дворянство которых не имело особых привилегий и не отличалось по образу жизни от свободных крестьян (льфокотлей).

Но, стало быть, должна была иметься причина такой дифференциации. К сожалению, мы не нашли работ, посвященных анализу вопроса о классообразовании у адыгов. Б. Х. Бгажноков об этом говорит в самых общих чертах, не замечая различий в социальном строе кабардинцев и адыгейцев: «Переход от родового, бесклассового общества к обществу феодальному, неизбежно порождающему оппозицию такого типа («благородный – неблагородный». – К., Г.), был обусловлен развитием производительных сил и производственных отношений Черкесии, подготовившим превращение родовых старейшин и военных предводителей – в привилегированное сословие, не занятое производительным трудом».

И, далее: «То же самое касается и постепенного выделения сословия профессиональных воинов (уорков второй, третьей, четвертой степени), через посредство которых феодализирующаяся знать осуществляла свое господство над народными массами. Простой народ феодальной Черкесии трудился в поте лица на полях, на пастбищах, в домах высшего сословия. В отличие от этого князья и дворяне высших степеней, совершенно не занимаясь производительным трудом, удерживали за собой право управлять народом и защищать его от нападений врагов» (Бгажноков, с. 79). (Последнее утверждение относится только к кабардинцам).

Но это слишком общая схема, чтобы считать ее соответствующей действительности; к тому же автор ничего не говорит о характере производительных сил и производственных отношений в стране адыгов, как и о том, чем было вызвано изменение в их развитии, приведшее к появлению привилегированных сословий. При анализе подобных, достаточно конкретных, вопросов всегда надо иметь в виду одну важнейшую черту, присущую каждому народу и его историю – их уникальность; при опоре на общие схемы эта уникальность не учитывается, поэтому нет и конкретности в полученном ответе. Все эти племена (как и другие народы Северного Кавказа) жили примерно в одинаковых условиях, на относительно небольшой территории и в тесном контакте друг с другом. Не было такой пропасти между классами даже у кумыков, имевших свое государство и столицу (Тарковское шамхальство). Откуда же такие различия? Заметим, что к «демократическому правлению» вернулись именно те племена, предки которых (авазги-абазины) пришли с юга; полновластие князей и дворян наблюдалось у адыгов восточных; социальный строй промежуточного типа отмечается у адыгов западных. Отсюда еще раз можно сделать заключение, что переход к феодализму у адыгов совершился не столько в силу внутренних причин, сколько внешних.

Чтение источников наталкивает на мысль, что ни социальный строй, ни образ жизни что феодальной знати, что простонародья у кабардинцев почему-то практически не менялись от времен Интериано до XIX века, т. е. на протяжении трех веков; придется тогда сделать вывод, что развитие производственных сил и производственных отношений, в ранний период рванув с места в каръер, затем почему-то остановилось; и опять-таки причин этого никто не выяснял. Показательно, что Б. Х. Бгажноков описывает образ жизни адыгской феодальной знати за все время ее существования именно как сугубо статичный, не претерпевший никаких существенных изменений. «Кажется,- пишет он, - в этом плане Черкесия не претерпела каких-либо кардинальных изменений в течение трех последующих столетий. По прежнему добрый конь, богатое оружие и дерзкие набеги на соседние племена составляют все содержание жизни князей и уорков» (Бгажноков, с. 81, с. 85), если не считать предполагаемых им эволюции рыцарской морали и появления «так называемого уэркъ хабзэ – рыцарско-дворянского этикета», отличавшегося от общеадыгских традиций (адыгэ хабзэ) и превращения дворян из воинов «в богачей, держателей земли с подвластным населением». Но письменные источники не дают оснований говорить о подобном превращении – уже с самого начала адыгской истории господствующий класс полностью отделен от народа, который его кормит, чужд ему, но в мирных помещиков превращаться не желает. (Более того, отказывались кабардинские князья и дворяне превращаться в помещиков не желали даже в конце 18 века, предпочитая сражаться с русскими войсками, гибнуть в боях или бежать в Турцию).

Кодекс чести дворян поэтому есть только еще один признак, по которому элита отделяет себя от простонародья (наряду с образом жизни, заключением браков только внутри своего сословия, одеждой, обладанием оружием и конями, и пр.); и уже у Интериано взаимная отчужденность дворян и народа описаны ярко и ясно. На наш взгляд, это свидетельствует о том, что адыги были завоеваны, подчинены другим этносом, который превратился в элиту, заитересованную не в развитии, а в сохранении устраивающего его статус-кво, чем и была вызвана последующая стагнация адыгского общества.

Если в Западной Черкесии отношения между элитой и крестьянством были вполне толерантными, на основе общепринятых норм и традиций, то, как пишет Б. Х. Бгажноков, «в Кабарде, где народ угнетался в наиболее явной, неприкрытой форме, князья и дворяне легко переступали через традиционные моральные нормы». Это касалось, «например, древней традиции почитания старших, беспрекословного подчинения их воле». Историк Т. Х. Кумыков писал об этом: «В частности, на празднествах, как было сказано, очень часто безусого князя или дворянина сажали на почетное место, а старец из числа низшего сословия в лучшем случае стоял в углу, принимая и поедая все, что подадут гости. Дело доходило иногда до того, что при ритуале дележа бараньей головы ухо, по традиции принадлежавшее младшему в компании, протягивали седобородому старцу, который не смел воспротивиться этой унизительной для него процедуре» (Бгажноков, с. 101). Таким образом, соблюдение требований общенародного устного кодекса «адыгэ хабзэ» дворяне вовсе не считали для себя обязательным, тем самым подчеркивая свою избранность, свой намного более высокий статус.

«Как правило, черкесы не любят работу, и их главными занятиями являются война, охота и разбой: те, кто в этом отличается, пользуется среди них самым большим уважением», - пишет И. Ф. Бларамберг (АБКИЕА, с. 375). Конечно же, это относится к князьям и узденям, а не к крестьянам.

«В 1721 г. астраханский губернатор А. Волынский, пораженный своеобразием социальной и культурной жизни адыгов (кабардинцев. – К., Г.), в донесении Петру 1 писал: «…между ними вовеки миру не бывает, ибо, государь, житье их самое зверское и не токмо посторонние, но и родные друг друга за безделицу режут» (Бгажноков, с. 93). Заметим, что это характеристика нравов не всех кабардинцев, и не адыгов, а только их князей и дворян, что и подчеркнуто Б. Х. Бгажноковым: «Весьма характерной была, особенно для Кабарды, борьба между князьями за власть, наследственные права на землю и подвластных крестьян. Претенденты на наследство, то есть ближайшие родственники, родные братья, племянники и дядья, нередко истребляли друг друга самым жестоким образом». И далее: «Междоусобные стычки князей и дворян тяжелым бременем ложились на плечи трудового народа, шаг за шагом истощали Черкесию. Даже в период русско-кавказской войны, оказавшись перед лицом покорения (? – К., Г.) русским царизмом, они не могли изменить привычке к братоубийственным войнам» (Бгажноков, с. 93).

Мы могли подумать, что Волынский, судивший со стороны, сгущал краски. Но Хан-Гирей, которого трудно обвинить в незнании своей среды, дает еще более яркую картину нравов уходящей эпохи, причем здесь он говорит не о всей Черкесии (как он именует страну адыгов, в которой многие племена имели так называемое «народное правление»), а именно о кабардинцах: «Народные предания представляют в Кабарде все ужасы междоусобных войн: брат проливал кровь брата, отец не щадил детей. В минуту моления Богу многие были поражаемы кинжалами убийц. Даже невинные младенцы безжалостно были побиваемы каменьями, и женский пол, столь много уважаемый черкесами, в это пагубное время не был щадим. Словом, ничего не было священного. Села пылали и пустели, и нивы земледельцев обагрялись их кровью. Княжеские и многие дворянские фамилии вовсе были истреблены, а другие, покинув свое отечество, где все было жертвою меча и мщения, искали спасения под чужим небом и в покровительстве иноплеменников» (Хан-Гирей, с. 157).

Этнограф отмечал в своей книге, что те адыгские племена, в которых имело место «народное правление», избежали страшных последствий междоусобиц; происходя из высшего сословия, Хан-Гирей прекрасно понимал, кто повинен в раздорах и кровавых конфликтах. Иначе и быть не могло, в условиях жесточайшей конкуренции верхов в борьбе за власть и право угнетать подданных. Кроме того, подобное положение вполне устраивало феодалов-рыцарей, с их непомерной спесью и готовностью сражаться насмерть с кем угодно и когда угодно, по любому поводу, рассматривая это как способ отличиться, выделиться, приобрести славу храброго воина. Чем еще могли заполнять свою жизнь люди, чьи предки никогда не занимались созидательным трудом?

Отношения между классами, подобные тем, что царили в Кабарде, могли сложиться только в том случае, если феодальные порядки были принесены извне, т. е. если верхи общества происходили из одного этноса, а низы – из другого. Классовые протворечия, в этом случае, будут усугублены несходством национальных стереотипов поведения и образа жизни, что и приведет к полному отчуждению элиты и народа, который будет помнить об иностранном происхождении «своей» аристократии. Это и случилось в Кабарде (как и во многих других землях).

«Тебу де Мариньи, автор начала Х1Х в., - говорит Б. Х. Бгажноков, - имея в виду князей, уорков и тфокотлей западной Черкесии, писал: «Представители этих трех классов мало чем отличались друг от друга в одежде и домашнем быту; даже можно сказать, что между ними царит полное равенство» (Бгажноков, с. 96).

Это, на наш взгляд, и предопределило разницу в поведении восточных (кабардинцы) и западных адыгов во время Русско-Кавказской войны (см. ниже).