Чичеринские чтения

1. 
   Воцелка К. История Австрии. Культура, общество, политика. М., 2007. С. 349.
   
2. 
   Цвейг С. Вчерашний мир. Воспоминания европейца. М., 2004.
   С. 10.
   
3. 
   Там же. С. 225.
   
4. 
   Музиль Р. Человек без свойств. Т. 1–2. М., 1984; Рот Й. Марш Радецкого. М., 2000 и др.
   
5. 
   Цвиич К. Похищение Центральной Европы (глазами очевидцев и пострадавших) // www.vestnik.com/issues/97/1028/koi/cvich.htm
   

К 1914 г. армянское население Турции, составлявшее по разным оценкам от 1,3 млн чел. до 2 млн чел., проживало в 6 вилайетах Восточной Анатолии: Эрзеруме, Ване, Битлисе, Диарбекире, Харпуте и Сивасе, а также в Стамбуле, Смирне, Трапезунде и других городах [1]. Поскольку ислам не поощрял занятия мусульман торговлей и банковским делом, армяне, евреи и греки постепенно стали занимать доминирующие позиции в развитии экономики страны. Подобное положение в сочетании с невозможностью на равных конкурировать с мусульманами в юридической и налоговой сфере, при приеме на государственную службу порождало стремление к борьбе за свои права, тем более, что режим капитуляций закреплял право европейцев на покровительство христианским меньшинствам.

В частности, еще в 1878 г. на Берлинском конгрессе по настоянию России Османская империя обязалась осуществить реформы в областях, населенных армянами, и обеспечить их безопасность от черкесов и курдов [2]. Однако тогда султан Абдул-Хамид II выступил против каких-либо преобразований. Несмотря на неудачу в деле реализации решений Берлинского конгресса Россия продолжала проводить последовательную политику по отстаиванию интересов армян, проживающих в Турции и стремившихся к автономии или полной независимости своих земель. Это воспринималось османским руководством как реальный шаг на пути к распаду к тому моменту уже слабого государства и усиливало их и без того негативные чувства в отношении данного народа.

Буржуазная революция 1908 г., осуществленная сторонниками «Комитета единения и прогресса» («Иттихад ве Теракки», или младотурками), вдохнула новую жизнь в турецкий национализм, выразившийся в концепции пантюркизма, т. е. в стремлении к объединению под властью Турции всех «тюркских» народов. В рамках пантюркизма предполагалось, что все иные этнические группы должны быть мусульманизированы и отуречены, причем использование при этом вооруженной силы считалось абсолютно приемлемым [3].

При этом не стоит забывать и про воздействие на политику младотурок неофициальных групп влияния. В первую очередь, в данном случае следует указать на то, что согласно сведениям российских спецслужб «Комитет единения и прогресса» был тесно связан с масонскими организациями и сам фактически представлял из себя структуру подобного типа, в которой значительным влиянием пользовались так называемые денме, т. е. иудеи искренне или в целях конспирации принявшие ислам [4]. В соответствии же с секретным донесением британского посла в Стамбуле Г. Лоутера, направленным им 29 мая 1910 г. в Лондон, реальными целями младотурок были установление экономического господства в Турции и создание на территории Палестины еврейского государства [5]. Указанная информация частично подтверждалась действительными мероприятиями иттихадистов в экономической сфере, имевшими целью расчистить путь для национальной буржуазии за счет репрессий против армянского и греческого населения [6].

Усугубил сложившуюся ситуацию разразившийся мировой конфликт, сопряженный с военными поражениями Османской империи, в которых власти усмотрели косвенную вину армян, видимо, в отдельных случаях действительно совершавших нападения на линии коммуникаций и действовавших в тылу турецких отрядов в качестве российских шпионов [7].

Однако какой из вышеперечисленных факторов сыграл в трагической судьбе армянского народа определяющую роль, сказать трудно, поскольку в распоряжении историков нет бесспорных документальных доказательств, позволяющих доподлинно установить мотивы действий младотурецкого руководства. По этой же причине невозможно с точностью определить, было ли уничтожение армян главной целью заранее продуманного иттихадистами плана или же оно явилось следствием депортаций. Тем не менее, свидетельства очевидцев – немецких и американских дипломатов, миссионеров, путешественников, российских консулов в сопредельных странах и отдельных чиновников и военных, находившихся на Кавказском фронте, позволяют предположить наличие у турецких властей определенного замысла по превращению депортаций в систематическое истребление.

Отправной точкой в переходе младотурецкой администрации к открытым репрессиям против христиан явилось восстание армян города Вана, начавшееся в апреле 1915 г. 27 мая 1915 г. был принят «Временный закон о мерах, обязательных к исполнению войсками против лиц, противодействующих в военное время осуществлению правительственных мероприятий», который означал принудительную депортацию всех армян за Евфрат, в пустынные местности Северной Месопотамии и Сирии (практически этот процесс начался еще во время Ванского восстания). На деле это означало фактическое истребление, поскольку ссыльные в пути не обеспечивались продовольствием, водой и медикаментами, их заставляли проходить пешком большие расстояния. Пользуясь попустительством или соучастием со стороны жандармов и отрядов «Особой организации», отвечавших за охрану, на караваны нападали курдские и разбойничьи шайки, грабя и убивая людей [8]. В восточных вилайетах помимо армян были сосланы представители других христианских конфессий, такие как несторианцы, старосирийцы, анатолийские сирийцы и прочие христиане. Активная фаза депортаций длилась до октября 1915 г., но акты резни и выселений перманентно продолжались вплоть до выхода империи из войны.

Международное сообщество жестко отреагировало на гонения османских властей, направленные против своих подданных. Уже 25 апреля 1915 г. российский министр иностранных дел
С.Д. Сазонов направил телеграмму послам в Париже и Лондоне, Извольскому и Бенкендорфу, с поручением предложить соответствующим правительствам опубликовать совместное обращение к Порте, в котором личная ответственность за избиение армян возлагалась бы на всех членов турецкого кабинета, а также всех гражданских и военных должностных лиц, замешанных в этих событиях. Как подчеркивалось в послании, заявление было бы желательно выпустить как можно скорее и в один и тот же день в трех странах. Сазонов надеялся, что даже если оно не произведет должного впечатления, то, по крайней мере, поднимет моральный дух армян, которые могли быть полезны в борьбе против турок (видимо, последний пассаж в первую очередь относился к тем из них, кто сражался в рядах российской армии). В результате согласований 24 мая соответствующий текст совместной декларации правительств России, Франции и Великобритании был опубликован [9]. Таким образом, указанный документ впервые вводил в международное право прецедент, заключавшийся в признании индивидуальной уголовной ответственности физических лиц за совершение ими злодеяний против собственных граждан.

Нотификация была осуществлена через посла США в Турции Генри Моргентау 3 июня. Но она не имела никакого эффекта. Великий визирь принц Саид Халим-паша выразил негодование по поводу иностранного вмешательства в суверенные права Турции в отношении их армянских подданных. В конце сентября «Таймс» призывала британское правительство еще раз недвусмысленно заявить о возможности наложения самого сурового наказания (вплоть до смертной казни) на виновников армянской резни, в том числе самых высокопоставленных. В начале октября в Палате лордов состоялись дебаты по данному вопросу. Один из депутатов предложил осудить поведение Стамбула перед всем цивилизованным миром, чем можно было бы предостеречь все другие народы. Но официальный Лондон со ссылкой на майскую декларацию подчеркнул, что повторные заявления по этой теме не являлись целесообразными [10].

Позиция Германии, как ближайшей союзницы Османской империи, заключалась в том, что турецкое правительство в военных интересах и в интересах внутренней безопасности имело право прибегнуть к чрезвычайным мерам, т. е. принудительным высылкам армян из секторов, находящихся под угрозой вследствие вражеской интервенции. При этом МИД и кайзеровское посольство в Стамбуле осудили бесчинства всех видов, которые сопровождали депортации, также как и распространение резни на христиан иных конфессий и изгнание населения из областей страны, удаленных от театра военных действий [11].

30 октября 1918 г. состоялось подписание перемирия между державами Антанты и Османской империей. После этого в попытке освободить турецкую нацию от ответственности за резню армян османский парламент переложил всю тяжесть вины на «Комитет единения и прогресса», особенно на тех его лидеров, кто уже сбежал из страны. 8 января 1919 г. на основе имперского декрета был учрежден Особый военный трибунал, имевший компетенцию в деле судебного преследования соответствующих подозреваемых арестованных в это время новым турецким кабинетом при помощи британских властей. Всего было подготовлено и передано в суд 130 дел, охватывавших около 200 обвиняемых [12].

Состоялось пять наиболее важных серий судебных разбирательств: Йозгат (5 февраля – 7 апреля 1919 г.), Трапезунд (26 марта – 17 мая 1919 г.), по делу лидеров «Иттихада» и главарей «Особой организации» (28 апреля – 17 мая 1919 г.), по делу членов кабинета министров военного периода (3–26 июня 1919 г.), по делу региональных партийных функционеров (21 июня 1919 г. – 8 января 1920 г.). Суд признал виновными и вынес смертные приговоры ряду наиболее высокопоставленных младотурецких руководителей – Талаат-паше, Энвер-паше, Джемаль-паше, Назиму и Бехаетдину Шакиру – всем заочно. Из других присутствовавших на процессах высших чиновников высшую меру не получил никто, трибунал ограничился наложением различных сроков тюремного заключения и каторжных работ. Среди непосредственных исполнителей несколько человек были казнены, но и здесь такой способ наказания объявлялся в первую очередь отсутствовавшим подозреваемым [13].

Новый этап в деле преследования турецких военных преступников связан с подписанием 10 августа 1920 г. Севрского мирного договора. Входившая в него статья 230 предусматривала, что союзные державы оставляли за собой право подвергнуть судебному наказанию индивидуумов, ответственных за массовые убийства, совершенные в пределах Турецкой империи во время Первой мировой войны. Предполагалось, что для рассмотрения этих дел Лигой Наций будет создан специальный трибунал, перед которым предстанут обвиняемые, предварительно выданные Турцией по запросу союзников [14]. Такая формулировка, предвосхищая появление категории «преступлений против человечности», стала абсолютным новшеством в сфере международной договорной практики и окончательно закрепила на столь высоком уровне принцип, согласно которому преступные действия как руководителей государства, так и их подчиненных в отношении своих граждан впредь считались уголовно-наказуемыми деяниями. Однако подписание Севрского договора, навязанное султанскому правительству, не располагавшему к лету 1920 г. ни фактической, ни даже юридической властью в стране, ставило перед союзниками проблему выполнения положений, зафиксированных в данном документе.

1. 
   Morgan J. The History of the Armenian People. From the Remotest Times to the Present Day. Boston, 1918. P. 313-314.
   
2. 
   Сборник договоров России с другими государствами. 1856–1917. М., 1952. С. 205.
   
3. 
   Миллер А.Ф. Очерки новейшей истории Турции. М.; Л., 1948. С. 20-21; Вдовиченко Д.И. Энвер-паша // Вопр. истории. 1997. № 8. С. 45.
   
4. 
   Старков Б.А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской империи в 1903–1914 гг. СПб., 2006. С. 246.
   
5. 
   Цит. по: Ногалес Р. Четыре года под полумесяцем. М., 2006. С. 5.
   
6. 
   Ушаков А.Г. Феномен Ататюрка. Турецкий правитель, творец и диктатор. М., 2002. С. 86-87.
   
7. 
   Архив внешней политики Российской империи (далее –
   АВПРИ). Ф. 151. Оп. 482. Д. 3504. Л. 18; Churchill W.S. The World Crisis 1918–1929. The Aftermath. N. Y., 1929. Р. 430.
   
8. 
   Геноцид армян в Османской империи. Сборник документов и материалов / под ред. М.Г. Нерсисяна. Ереван, 1982. С. 569-574.
   
9. 
   АВПРИ. Ф. 151. Оп. 482. Д. 3507. Л. 4, 5, 9-11, 16, 18, 21-23.
   
10. 
    АВПРИ. Ф. 151. Оп. 482. Д. 3504. Л. 60а, 60б, 61, 105; Papers Relating to the Foreign Relations of the United States. 1915. Supplement. The World War. Washington, 1928. P. 982.
    
11. 
    Геноцид армян: ответственность Турции и обязательства мирового сообщества. Документы и комментарии. Т. 1–2. М., 2002–2005.
    Т. 1. С. 256, 287; Армянский вопрос и геноцид армян в Турции (1913–1919): материалы Политического архива МИД кайзеровской Германии. (Новые документы). Сборник. Ереван, 1995. С. 226-228.
    
12. 
    Hovannisian R.G. The Republic of Armenia. Vol. 1–2. Los-Angeles, 1971–1982. Vol. 1. P. 418; The Armenian Genocide. History. Politics. Ethics / еd. by R.G. Hovannisian. L., 1992. P. 210-211.
    
13. 
    The Armenian Genocide. History. Politics. Ethics. P. 212; Геноцид армян в Османской империи. С. 557-568.
    
14. 
    Treaty of Sevres, August 10, 1920 // American J. of International Law (далее – AJIL). 1921. Vol. 15. Supplement. P. 234-235.
    
15. 
    Treaty of Lausanne, July 24, 1923 // AJIL. 1924. Vol. 18. Supplement. P. 91-94.
    

Главными концепциями, выдвинутыми представителями тюрко-мусульманского мира, стремившимися сохранить этническую и религиозную идентичность, были теории пантюркизма [1] и панисламизма. Пантюркизм рассматривает всю совокупность тюркских народов как некое единство, одну нацию, имеющую общую прародину – Туран. Панисламизм таким же единством представляет всю совокупность мусульман.

Возникновение этих теорий связывалось с Египтом [2], Турцией [3] и другими мусульманскими странами. Синтез и пропаганду пантюркизма связывают и с А. Вамбери, венгерским евреем-эмигрантом, работавшим на британскую разведку [4]. Историография советского времени дистанцировалась от объективного анализа пантюркизма и панисламизма, подменяя научное познание идеологической критикой [5]. Последнее десятилетие отмечено небывалым всплеском интереса и к этим теориям, и к джадидизму, что связано с политической ситуацией и снятием многих табу. Наиболее интересной является точка зрения
С.М. Червонной, считающей эти теории не импортированными в Россию извне, а возникшими на российской почве [6]. Действительно, идеологические концепции, выдвигавшиеся национальными движениями тюрко-мусульманских народов в XIX–XX вв., во многом демонстрировали сложности российской социальной действительности, национальной политики, общественной мысли.

Концепция пантюркизма активно использовалась в политических целях, помогая обосновать претензии на создание некоего единого государственного, федеративного или союзного, объединения (ассоциации) – «Великого Турана» [7].

Центральная мифологема тюркского сознания – понятие о «Едином Туркестане», который охватывает всех тюрков, а также, что немаловажно, все земли, ими населенные – от Средиземного моря до западных провинций Китая. «Единый Туркестан» – это идеальная реализация цивилизационного тюркского единства, характеризующегося не культурно-конфессиональной идентификацией, как это было в старых «осевых» цивилизациях христианства, ислама и буддизма, но идентификацией этнической. В начале XX в. тюрки впервые манифестировали себя как носителей принципиально новых секулярных цивилизационных ценностей [8].

Создателем пантюркистской идеологии был турецкий философ и социолог Зия Гекалп (1876–1924), обосновавший ее в двух работах – «Тюркизироваться, исламизироваться, модернизироваться» (версии 1913 и 1918 гг.) и «Основы тюркизма» (1923). В последнем Гекалп наметил три ступени достижения своего идеала: 1) туранизм в самой Турции – ассимиляция, или, в случае отказа от нее, удаление всех нетурецких элементов, очищение турецкого языка от арабских примесей, создание турецкой национальной культуры; 2) огузианизм, то есть объединение стран, населенных потомками Огуза: Турции и двух Азербайджанов, персидского и русского; 3) федерация прочих тюркоязычных народов [9]. По мнению Кляшторного, концепция Гекалпа носила культурно-исторический характер, политический аспект не акцентировался [10]. Главной целью для тюркского мира он считал создание единого идеологического сплава из национальных турецких, религиозных исламских и общечеловеческих европейских ценностей, а в результате – общей тюркской культуры. Программа приобрела значительную популярность в стране. Удивительно, что эта концепция не была собственно турецкой: Гекалп во многом повторил и развил идеи татарских публицистов – Исмаила Гаспринского (1851–1914) и Юсуфа Акчура (1876–1935).

В связи с этим возникает вопрос о степени влияния российских тюрок на формирование и эволюцию концепции пантюркизма. Мнения российских и зарубежных исследователей по этому вопросу совпадают: именно российские тюрки распространили в среде османской интеллигенции и политической элиты новую политическую формулировку пантюркизма. По их мнению, речь идет не столько об объединении всех тюрков в единый политический союз, ибо они хорошо понимают абсолютную утопичность этой идеи, а скорее о создании государства на этнической основе. Российские тюрки настаивали на необходимости расставания с мечтой об «османской нации», взлелеянной государственными деятелями Танзимата, призывали отбросить также идею построения государства, основанного на взаимосвязи ислама с политикой, недостатки которого выявились в период правления Абдулхамида II, в связи с развитием албанского и арабского национализма. В основе Османского, а в перспективе – всетюркского государства должна лежать тюркская этническая принадлежность, подобно тому, как основой европейского государства является «нация» [11].

Формулировка, которая определила программу пантюркизма, его лозунг и кредо, нравственный императив, обращенный к народам тюрко-исламского мира: «Единство в языке, вере и делах», исходили от крымско-татарского просветителя И. Гаспринского [12]. Исмаил бей Гаспралы или Исмаил Гаспринский (1851–1914) – публицист, писатель, книгоиздатель, педагог, реформатор школьного образования. Его труды, вошедшие в историю общественной мысли конца XIX – начала XX в., оцениваются как цельная гуманистическая идеология тюркизма [13], но при этом носят фрагментарный и эмпирический, подчас декларативный характер. И. Гаспринский писал не столько о «тюркизме», сколько о «согласии» и необходимости общего прогресса тюркских народов: он действовал в сфере просветительской деятельности и нравоучительной риторики. Именно он повернул джадидизм, появившийся как выражение чувства национального самосознания, в русло культурной реформации и поставил задачу провести реформы в области образования, изменить учебно-воспита-

Именно И. Гаспринский одним из первых ярко выразил идею тюркизма: «Тюркские народы, разбросанные на территории от Мраморного моря и до Китайской стены, жили и должны жить в одном историческом и этнографическом единстве» [14].

Публицист обращал внимание на особое положение и роль России как «русско-мусульманского мира», окруженного агрессивными соседями [15]. «Нам нужны знание и свет», – говорит он, обращаясь к русским [16] и ратуя за развитие контактов с русской культурой и наукой, за восприятие новейших веяний из Европы. Ставилась долговременная задача не только преобразования системы народного просвещения, но и создания новой, отвечавшей требованиям времени организации ремесла и сельского хозяйства, всего жизненного уклада российских мусульман. Фактически предлагался радикальный пересмотр всей модели мусульманского общества и ценностей мусульманской культуры.

В первое десятилетие XX в. джадидские (новометодные) школы получили широкое распространение в мусульманских областях России, включая Среднюю Азию. В 1911 г. П.А. Столыпин подал специальную записку в адрес правительства, в которой отмечались сдвиги в мусульманских конфессиональных школах. Одновременно выражалась озабоченность МВД ролью этих школ как надежных проводников мусульманской культуры и пантуранского духа, якобы противоречащих государственным интересам России [17].

Просветительская деятельность И. Гаспринского осуждалась религиозными ортодоксами, косное мусульманское духовенство отвергало его призывы изучать русские законы и светские науки. Но все же мусульманские элиты изначально тяготели к формированию в рамках Российской империи единой культурно-правовой общности, поэтому внутри единого конфессионально-обновлен-
ческого течения происходило взаимопроникновение национализма и новых идей [18].

Российские власти, не желая допустить общественного пробуждения на окраинах империи из-за страха перед потенциальным сепаратизмом, относились к джадидизму как к политическому явлению. Но джадидизм всегда оставался больше культуртрегерским движением нежели политическим или, тем более, противоправительственным [19].

В августе 1905 г. сторонники тюркизма как идеологии пробуждения национального самосознания мусульманских народов из Поволжья, Закавказья и Степного края создали Мусульманский союз, потребовавший уравнения своих народов во всех политических, гражданских и религиозных правах. Съезд мусульман, состоявшийся год спустя в Нижнем Новгороде, выдвинул план культурно-конфессиональной автономии. В этой связи важно рассмотреть отношение русского правительства к подобным действиям мусульман, с одной стороны, и отношение ученого сообщества к планам мусульман и к действиям правительства – с другой. Правительство, очевидно, не могло одобрить эти планы. Ответом властей стал созыв в 1910 г. Совещания о противодействии татаро-мусульманскому влиянию. Созывы подобных совещаний стали постоянной практикой, причем их участники отмечали, что тяга к развитию собственной культуры у инородцев ведет к обособлению от русской народности.

Разногласия среди самих направлений и сект ислама в Средней Азии правительство пыталось направить в свою пользу: поддерживая одни группы и считая их преданными России, оно принимало от «мусульман-староверов», т. е. традиционных суннитов, доносы на их «прогрессивных» единоверцев [20]. Мусульмане-прогрессисты, как называл В.В. Бартольд младохивинцев, младобухарцев и прочих, ставили интересы национального прогресса выше интересов ислама как религии, поэтому Петербургскому кабинету весьма удачно удалось это использовать.

Первая мировая война заставила исламский мир смотреть на Турцию с особенным вниманием: вступая в войну (октябрь 1914 г.), Турция возвестила о начале джихада против колониальных империй, угнетающих мусульманские народы. «Мировая война, – как сказал Джемаль-паша, – вопрос жизни и смерти мусульман» [21]. В то же время война значительно осложнила положение идеологов тюркизма. Турция и Россия оказались враждующими сторонами. Однако в этих трудных условиях уже достаточно окрепшее и организованное движение пантюркизма смогло предпринять чрезвычайно важные шаги, предотвратившие разрушение институтов общетюркской солидарности. В Стамбуле в 1915 г. был создан Комитет по защите прав мусульманских тюрко-татарских народов России, который возглавил Юсуф Акчура. Члены Комитета выезжали в 1915–1916 гг. в Будапешт, Вену, Берлин и Софию, распространяя в правительственных кругах стран Центральной Европы информацию о бедственном положении тюркских народов России. Комитет разрабатывал программы создания независимого от России Туркестана, восстановления Крымского и Казанского ханств [22]. Он установил прямые связи с Лигой аллогенов [чуждых, нерусских народов] России и на состоявшейся 9 мая 1916 г. общей встрече в Стокгольме подписал совместный меморандум по поводу религиозного, культурного и социально-экономического угнетения народов России и нарушения их прав, отправленный телеграфом Президенту США Вильсону.

Но говорить о серьезных панисламистских и пантюркистских выступлениях в России, особенно в Средней Азии, не приходится, хотя пропаганда, инициированная Стамбулом, давала о себе знать. Об этом можно судить по донесениям с мест в Департамент полиции. Результаты пропаганды проявлялись и в конфликтной форме: «бабьи бунты» с участием мусульманок, тайные сборы пожертвований в пользу Турции, распространение слухов о ее победах и возможном «изгнании русских» из Туркестана осложняли политическую ситуацию. Однако политические мотивы, связанные с событиями за рубежами империи, ощутимого влияния на настроения национальных масс в целом не оказывали [23].

И все же в годы Первой мировой войны среди российских мусульман, уже подготовленных пропагандой джадидизма, стали более активно распространяться идеи панисламизма и пантюркизма. Не предпринимая превентивных мер, российское правительство определяло однозначно цель этих политико-идеологических течений – объединение всего мусульманского мира под эгидой Турции и образование всетюркской республики (тем самым для правительственных кругов пантюркизм и панисламизм становились синонимами). В Справке Департамента полиции от 12 июня 1916 г. подчеркивалось, что «поднятие религиозно-нравственного уровня мусульманской народной массы, распространение образования, достижение вероисповедной и политической свободы и проч. суть принципы второстепенные и имеют силу настолько, насколько они служат целям панисламизма» [24].

Февраль 1917 г. дал части тюркской интеллигенции Средней Азии надежду, что либералы, оказавшиеся во главе нового правительства, даруют региону автономию и поддержат тюркское национальное самоопределение. После быстрого разочарования туземцы (казахи, узбеки, туркмены) в марте 1917 г. предприняли попытку организации собственных властных структур, создав два политических объединения: консервативное «Улема Джамияти» (Общество ученых) и прогрессистское «Шура-и Ислами» (Исламский совет). Угроза создания единого тюркского государства на территории Туркестана оказалась вполне реальной.

Большевики первоначально намеревались использовать движение пантюркизма и установить контакт с его радикальными лидерами (Энвер-пашой, возглавившим позже басмаческое движение в Средней Азии, Ахмедом Заки Валиди в Башкортостане и другими). Однако уже в ходе гражданской войны советская власть осознала всю опасность и нежелательность для нее объединения тюркских народов под знаменем пантюркизма, их стремления к созданию общетюркской государственности.

Следует подчеркнуть, что после октября 1917 г. тюркские организации стали действовать более решительно: 22 ноября 1917 г. тюрко-мусульманские организации созвали в Коканде Всетуркестанский Конгресс и взяли курс на отделение от России. 1 декабря Конгресс провозгласил создание суверенного государства – так называемой Кокандской автономии.

Через несколько дней большевики в ответ на это расстреляли в Ташкенте шестидесятитысячную демонстрацию мусульман, вышедших поддержать Кокандское правительство. 6 февраля 1918 г. Красная гвардия атаковала Коканд, город был захвачен, Кокандское правительство бежало.

В апреле 1918 г. на территории бывшего Туркестанского генерал-губернаторства большевики создали Туркестанскую Автономную Советскую Социалистическую Республику в составе РСФСР. Укрепившись в городах Семиречья, Ферганы, Закаспия, они развернули тотальную войну с партизанским движением, охватившим русские владения в Центральной Азии. Партизан коммунисты именовали «басмачами» – словом, обозначавшим на тюркском «грабитель», «разбойник». Движение басмачества традиционно рассматривается как проходившее под лозунгами панисламизма с оттенком пантюркизма [25]. Оно содержало и антирусский заряд. Своей целью басмачество ставило ликвидацию большевистской власти и создание объединенного исламского государства. Наиболее активно проявили себя басмачи на территории, заселенной туркменами, именно там оказалась более действенной и пантюркистская пропаганда [26].

В 1920 г. коммунистам удалось свергнуть хивинского хана и объявить территорию ханства Хорезмской Советской Народной Республикой. В том же 1920 г. была покорена и Бухара: на ее территории создали Бухарскую Советскую Народную Республику. Обе республики, формально независимые, фактически находились под полным контролем большевиков и справлялись с растущим повстанческим движением только благодаря русским штыкам. Захваты Бухары и Хивы дали новый мощный толчок повстанческому движению по всей Центральной Азии, обширное пространство от Каспия до предгорий Памира охватило пламя борьбы. Отчасти это движение было связано с пантюркизмом, пропагандируемым Турцией.

Итак, правительство стало выступать решительно против пантюркизма. Возникает вопрос: а как же относились к пантюркизму тюркские народы Средней Азии?

Характеризуя исторически сложившиеся особенности каждой из областей Туркестана, В.В. Бартольд сделал вывод, что их жители «едва ли пожелают слиться в единое целое с остальными областями Туркестана» [27]. Действительно, в период подготовки к национально-государственному межеванию обнаружилось, что идея всетюркского государства отнюдь не так популярна в Туркестане, как это представлялось ранее. Более того, большинством представителей народов Средней Азии выражалась в той или иной форме концепция автохтонизма, то есть извечной связи народа с занимаемой им ныне территорией. Подобная концепция первоначально проявилась как естественная реакция на идеи пантюркизма. В дальнейшем, в 1920–1930-е гг., после «национального размежевания» в Средней Азии и образования союзных и автономных республик по этническому признаку, идеи автохтонизма получили мощную политическую поддержку.

По мнению С.Г. Кляшторного, именно эта концепция стала идеологической основой для обособления истории каждого народа, разделения на «национальные потоки» межрегиональных исторических процессов.

Таким образом, после Первой мировой войны верх взяли противники пантюркизма. Как уже упоминалось, противоположностью пантюркизма является тезис об отсутствии какого-либо тюркского этнического единства: сам термин «тюрк» первоначально обозначал не все родственные по языку племена, а лишь одну их группу. Все тюркские народы генетически связаны с территориями их нынешнего обитания. И, естественно, между народами, говорящими на разных тюркских языках, существуют значительные ментальные, культурные и антропологические различия. Эта «антитюркистская» теория служит утверждению идей государственного или регионального патриотизма (национализма).

После крушения Османской империи в результате Первой мировой войны туркам показалось, что рухнул весь мир. Началось повальное моральное разложение. «Страна была переполнена дезертирами и бежавшими из тюрем» [28]. Последовавший за войной Севрский мирный договор можно считать «символом политической смерти Турции» [29]. Началась предусмотренная договором оккупация державами различных частей бывшей Османской империи. Французы высадились в Сирии и Киликии, англичане – в Константинополе.

И, наконец, в Смирне (Измире) высаживаются греки – бывшие турецкие райя. Греки ненавидят турок не менее, чем турки греков: им известен план геноцида греков, который должен был последовать за геноцидом армян, и, попав в турецкий город, греки перестают контролировать себя – следуют погромы. Видимо, для турок это была последняя капля, переполнившая чашу терпения. Мгновенно и, кажется, совершенно спонтанно возникает мощное турецкое сопротивление. Мустафа Кемаль провозглашает свой «Национальный Обет», который очерчивает границу будущего турецкого государства: на первый взгляд, довольно произвольно, исходя лишь из того, что еще можно вернуть. «Национальный Обет» имеет, кажется, магическое действие. «Вся азиатская Турция встает на сторону национальной армии, объявившей войну не на жизнь, а на смерть» [30].

Падение Османской империи в 1918 г. заставило ее республиканских преемников пойти намного дальше. Для выживания в новом мире, возникшем после Первой мировой войны, им пришлось создать подчеркнуто светское государство, из которого религия вообще была изгнана. Панисламизм не пропагандировался, о пантюркизме предпочитали не упоминать: интересы государства были выше, чем интересы ислама или интересы всех тюрок [31]. После распада Османской империи в состав нового государства стали входить земли, населенные преимущественно этническими турками. Шел активный процесс формирования турок как нации в ущерб развития меньшинств. С решением армянского и греческого вопросов в 1915–924 гг. страна стала фактически моноэтничной, что позволило сделать национализм идеологией республиканской Турции.

По поводу судьбы пантюркистской программы, высказанной еще Гекалпом, мнения исследователей расходятся. С.Г. Кляшторный настаивает на фактическом отказе турок от самой идеи.

Конфликт с победителями в Первой мировой войне (прежде всего Великобританией и Францией) создал условия для этатизма – экономической стратегии опоры на собственные силы. Первый Президент Мустафа Кемаль Ататюрк считал, что для создания конкурентоспособной системы следует максимально вестернизировать Турцию, чтобы вслед за идеологией до европейского уровня дотянулась и экономика, и вооруженные силы. Следует заметить, что во многом это удалось осуществить. В стране медленно, но верно происходил отход от имперских традиционных ценностей, коренившихся еще в Византии и Халифате, к новым, европейским, которые тогда, в 20–30-е гг. ХХ в., воплощались в идее национального государства. Национализм для Турции стал революционной идеей, альтернативой прежнему имперскому курсу, приведшему страну к однозначной катастрофе и оккупации. Фактически старые ценности подвергались насильственному уничтожению, а новая чуждая национальная идентичность прививалась народу «с нуля».

С. Лурье, напротив, видит в кемалистских реформах фактическое воплощение программы Гекалпа: создание этнически однородной Турции как ядра будущего туранского государства явилось фактически осуществлением первого этапа программы [32].

Ататюрк видел развитие страны в первую очередь в сравнении с ведущими странами Европы и США: «Стран много, а цивилизация одна. Прогресс какой-либо нации обусловлен ее принадлежностью к единой цивилизации… Какая страна, стремящаяся приобщиться к цивилизации, не ориентируется на Запад?» Главный идеолог республиканской Турции Зия Гекалп видел в национализме столь же неотъемлемую основу европейской цивилизации, как конституционализм, секуляризм, позитивизм и прогрессизм, активно внедряемые в сознание граждан новой страны [33]. В этом виделся источник силы государств Европы, уникальный рецепт, способный защитить Турцию от судьбы остальных стран Азии и Африки, в то время по большей части пребывавших в составе колониальных империй.

Национально ориентированная политика и экономика действительно дали свои плоды: бывшей метрополии удалось стать независимым национальным государством. Проблемы, доставшиеся стране от внедрения новых идеологических принципов, казались легкоразрешимыми. Фактически к концу 30-х гг. ХХ в. ценой значительных усилий удалось подавить сопротивление курдских племенных вождей, не желавших подвергаться тюркизации [34], ассимилировать или изгнать остатки лазов, черкесов, греков, армян, евреев, заключить мирные договоры с соседями и даже немного прирастить территорию за счет Сирии.

Соглашаясь с мнением С.М. Червонной о естественном процессе зарождения пантюркизма в лоне Российской империи, следует признать, что усилия Российского правительства во многом оказались беспочвенными. Пропаганда панисламизма и, особенно, пантюркизма в начале XX в. не имела того разрушительного характера, который ему приписывается. Джадидизм, который можно считать начальной фазой религиозно-национального движения мусульман России, был в значительной мере аполитичен. Однако именно джадидизм и деятельность его основателя

Зигзаги послевоенной истории позволили пантюркизму на территории России трансформироваться в свою противоположность – теорию автохтонизма, которая воплотилась в практике государственно-политического развития Турции и национально-государственного размежевания Средней Азии. Тем самым подтвердился вывод В.В. Бартольда, высказанный еще в начале XX в. о том, что пантюркизм – не более чем утопия.