Глава II Сложности, связанные с географическим разнообразием языков [292]

До сих пор мы рассматривали географическое разнообразие языков в его идеальном виде: сколько территорий, столько и различных языков. Мы были вправе так поступать, ибо географическое разделение является наиболее общим фактором языкового многообразия. Перейдем теперь к явлениям вторичным, нарушающим неизменность этого соответствия и приводящим к сосуществованию нескольких языков на одной территории.

Речь идет не о реальном, органическом смешении, не о взаимопроникновении двух языков, приводящем к изменению языковой системы (ср. английский язык после норманского завоевания). Речь идет и не о нескольких строго разграниченных территориально языках, заключенных в пределы одного государственного целого, как это мы видим, например, в Швейцарии. Мы коснемся только таких явлений, когда два языка живут бок о бок в одной и той же местности и сосуществуют не смешиваясь. Это встречается весьма часто, и здесь следует различать два случая.

Прежде всего, может случиться, что язык пришлого населения накладывается на язык туземного населения, так, в Южной Африке наряду с многими туземными языками мы встречаем голландский и английский языки, появившиеся там в результате двух последовательных колонизации; таким же порядком в Мексике утвердился испанский язык. Не надо думать, что подобного рода языковые вторжения характерны только для нашего времени. Во все времена наблюдалось явление смешения народов без слияния их языков. Чтобы убедиться в этом, достаточно бросить взгляд на карту современной Европы: в Ирландии говорят по-кельтски и по-английски; многие ирландцы владеют обоими языками. В Бретани распространены языки бретонский и французский; в области басков пользуются языками французским или испанским наряду с баскским. В Финляндии с давних пор сосуществуют языки шведский и финский; в более позднее время к ним присоединился русский язык; в Курляндии и Лифляндии говорят по-латышски, по-немецки и по-русски, причем немецкий язык, занесенный сюда в средние века колонистами, явившимися в этот край в связи с деятельностью Ганзы, распространен среди опре-

193
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

деленного класса населения; русский язык появился здесь впоследствии. В Литве наряду с литовским языком утвердился польский (следствие прежней унии этой страны с Польшей) и русский (результат ее присоединения к Российской империи). Вплоть до XVIII в. во всей восточной части Германии, начиная с Эльбы, говорили по-славянски и по-немецки. В некоторых странах смешение языков оказалось еще более значительным: в Македонии встречаются самые разные языки, по-разному смешанные в зависимости от местности: турецкий, болгарский, сербский, греческий, албанский, румынский и др.

Языки смешиваются не всегда в абсолютном смысле; их сосуществование в какой-либо области не исключает возможности их относительного территориального размежевания. Случается, например, что из двух языков один распространен в городах, другой—в сельских местностях; но такое распределение не всегда вполне отчетливо.

В древности наблюдалась та же картина. Если бы у нас была под руками карта Римской империи, мы увидели бы нечто вполне сходное с явлениями нашей эпохи. Так, в Кампанье к концу Римской республики говорили на следующих языках: оскском (как это доказывают помпейские надписи), греческом (на котором говорили основавшие Неаполь и другие города колонисты), латинском и, быть может, даже этрусском, господствовавшим в этой области до появления римлян. В Карфагене пунический (иначе—финикийский) язык продолжал существовать наряду с латинским (он засвидетельствован еще в эпоху арабского завоевания), не говоря уже о том, что на части карфагенской территории, несомненно, говорили по-нумидийски. Есть даже основания полагать, что в древности в средиземноморском бассейне одноязычные страны составляли исключение. В большинстве случаев такое наслаивание языков друг на друга было вызвано нашествием завоевателей; но встречаются случаи и мирного проникновения, колонизации, а также случаи миграции кочевых племен, вместе со своими передвижениями распространяющих и свое наречие. В качестве примера можно указать на цыган, осевших главным образом в Венгрии, где они населяют целые деревни; изучение их языка показало, что в неизвестную эпоху они должны были прийти из Индии. В Добрудже, в устье Дуная, попадаются кое-где татарские деревни, отмеченные маленькими пятнышками на лингвистической карте этой области.

Это еще не все: языковое единство может быть нарушено в результате влияния, оказанного литературным языком на диалекты. Это неукоснительно случается всякий раз, когда народ достигает определенного уровня в развитии культуры. Под «литературным языком» мы понимаем не только язык литературы, но и в более общем смысле, любой обработанный язык, государственный или нет, обслуживающий весь общественный коллектив в целом. Будучи предоставлен

194
СЛОЖНОСТИ, СВЯЗАННЫЕ С ГЕОГРАФИЧЕСКИМ РАЗНООБРАЗИЕМ ЯЗЫКОВ

сам себе, язык пребывает в состоянии раздробления на диалекты, из коих ни один не вторгается в область другого; и в таких условиях он обречен на бесконечное дробление. Но по мере того, как с развитием цивилизации усиливается общение между людьми, один из существующих диалектов в результате своего рода молчаливого соглашения начинает выступать в роли средства передачи всего того, что представляет интерес для народа в целом. Мотивы выбора именно данного диалекта весьма разнообразны: в одних случаях предпочтение отдается диалекту наиболее развитой в культурном отношении области, в других случаях—диалекту того края, который осуществляет политическую гегемонию и где пребывает центральная власть;

бывают также случай, когда двор навязывает народу свой язык. Поднявшись до роли официального и общего языка, привилегированный диалект редко остается тем же, каким он был раньше. В него проникают элементы других областных диалектов; он становится все более и более сложным, не теряя, однако, полностью своих первоначальных черт; так, во французском литературном языке легко узнать диалект Иль-де-Франса, а в общеитальянском языке—тосканский диалект. Как бы то ни было, литературный язык не торжествует сразу же на всей территории, так что значительная часть населения оказывается двуязычной, говоря одновременно и на общем языке, и на местном наречии. Такая картина до сих пор наблюдается во многих областях Франции, как, например, в Савойе, где французский язык занесен извне и еще не вытеснил окончательно местное наречие. Подобное же явление замечается в Германии и в Италии, где всюду диалекты сохраняются рядом с официальным языком.

Аналогичные факты наблюдались во все времена у всех народов, достигших определенного уровня цивилизации. У греков было свое койне, восходящее к аттическому и ионийскому диалектам, а наряду с ним продолжали существовать местные диалекты. Даже в древней Вавилонии, по-видимому, можно установить наличие официального языка наряду с областными диалектами.

Обязательно ли существование общего языка обусловлено наличием письменности? Гомеровские поэмы как будто доказывают противоположное; несмотря на то, что они появились в то время, когда письменность или вовсе, или почти не существовала, их язык носит черты условности и обнаруживает обычные свойства литературного языка.

Затронутые в этой главе факты имеют столь общее распространение, что их можно было бы считать нормальным явлением в истории языка. Однако в нашем изложении мы отвлечемся от всего, что заслоняет от нас картину естественного географического разнообразия языков, и сосредоточим все наше внимание на основном феномене, оставив в стороне факты проникновения чужого языка или образования литературного языка. Такое схематическое упрощение как будто противоречит реальности, но естественный факт должен быть изучен прежде всего в чистом виде.

195
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Исходя из принятого нами принципа, мы будем считать, например, что лингвистически Брюссель — германский город, так как он расположен во фламандской части Бельгии; в нем говорят по-французски, но нас интересует исключительно демаркационная линия между фламандской и валлонской языковой территорией. С другой стороны, с той же точки зрения, Льеж—лингвистически романский город, так как он находится на валлонской территории; французский язык является в нем иностранным, наложившимся на родственный ему диалект. Равным образом Брест лингвистически относится к бретонской территории; французский язык, на котором там говорят, ничего не имеет общего с туземным наречием Бретани; Берлин, где слышится только верхненемецкая речь, мы отнесем к нижненемецкой территории и т. д.

Абсолютное многообразие языков (см. стр. 190) ставит чисто умозрительную проблему. Наоборот, многообразие родственных языков ставит нас на почву конкретного наблюдения; это многообразие может быть сведено к единству. Так, французский и провансальский языки восходят к народной латыни, эволюционировавшей различно на севере и на юге Галлии. Общность их происхождения подтверждается материально.

Для уяснения того, как на самом деле обстоят дела, представим себе чисто теоретическую, насколько возможно простую ситуацию, позволяющую обнаружить основную причину языковой дифференциации в пространстве, и спросим себя, что должно произойти, если какой-либо язык, распространенный на замкнутой территории, например на небольшом острове, окажется перенесенным колонистами в другой пункт, равным образом замкнутый, например на другой остров. По истечении некоторого времени мы увидим, что между языком первого очага F и языком второго очага F' обнаружатся всяческие различия в отношении словаря, грамматики, произношения и т. д.

Не следует думать, что изменению может подвергнуться только наречие колонистов в очаге F', а то же наречие в очаге F не изменится вовсе; абсолютным образом нельзя утверждать и обратное. Вообще говоря, инновации могут возникать либо тут, либо там, или даже в обоих пунктах одновременно. Поскольку любое языковое явление а может смениться каким-либо другим — Ъ, с, d и т. д., постольку дифференциация может произойти тремя различными способами:

ОчагР ОчагГ

Случай 1 σ-»α a-*b

Случай 2 Случай 3

а->Ь

a-*b а-^с

Значит, исследование изменений не должно быть односторонним; для лингвиста равно важны инновации как в одном, так и в другом языке.

Что же порождает эту дифференциацию? Ошибочно было бы думать, что в этом виновно только пространство. Само по себе пространство не может оказывать никакого влияния на язык. На следующий

197
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

день после своего появления в F отплывшие из F колонисты говорили точь-в-точь на том же языке, как и накануне. Обычно мы упускаем из виду фактор времени, так как он менее конкретен, нежели фактор пространства; но в действительности языковая дифференциация обусловлена именно временем. Географические различия должны быть переведены на различия во времени.

Как получились фигурирующие в нашей схеме различные признаки и и с, если никогда не было ни перехода &-»с, ни перехода с-»й? Чтобы найти путь от единства к различию, следует вернуться к исходной форме а, замененной Ь и с', ведь форма а уступила место последующим формам! Таким образом, схема географической дифференциации, годная для всех аналогичных случаев, принимает следующий вид:

F

<—>

Географическое разобщение двух наречий является осязаемой формой их языкового расхождения, но не объясняет его. Без сомнения, данный язык не оказался бы дифференцированным, не будь пространственного разобщения, хотя бы и минимального; однако само по себе разобщение не создает различий. Подобно тому как нельзя судить об объеме по одной лишь поверхности, а надо привлечь третью координату— глубину, подобно этому и схема географической дифференциации становится полной, лишь будучи проецирована на время.

Можно было бы возразить, что разнообразия среды, климата, ландшафта, особенности народных обычаев (не совпадающих, например, у горских племен и у приморского населения) могут влиять на язык и что в таком случае расхождения, о которых идет речь, оказываются обусловленными географически. Но эти влияния спорны (см. стр. 148); будь они даже доказаны, необходимо все-таки и в этом случае не забывать следующего существенного различия. Влиянию среды можно, пожалуй, приписывать направление движения, которое, вообще говоря, определяется действующими в каждом отдельном случае, но недоступными обнаружению и описанию неуловимыми причинами. В определенный момент в определенной среде звук и превращается в и; но почему он изменился в этот момент и в этой среде и почему он превратился в и, а не в о, например? На этот вопрос ответить нельзя. Но само изменение, за вычетом его направления и его специальных проявлений,— иными словами, неустойчивость языка — определяется только действием времени. Итак, географическое разнообразие представляет собой только вторичный аспект общего явления. Единство родственных языков обнаруживается только во времени. Этим принципом должен проникнуться компаративист, если он не желает сделаться жертвой опасных иллюзий.

198
ПРИЧИНЫ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО РАЗНООБРАЗИЯ ЯЗЫКОВ

Возьмем теперь одноязычную страну, то есть такую, где всюду говорят на одном языке и где население оседло, например Галлию около 450 г. н. э., когда в ней повсюду прочно укоренился латинский язык. Что должно произойти с языком в этом случае?

1. Поскольку абсолютной неподвижности языка не существует (см. стр. 77 и ел.), постольку по истечении некоторого времени рассматриваемый язык уже не будет тождественным самому себе.

2. Эволюция не будет происходить единообразно на всей территории, она будет варьировать в зависимости от местности; еще никогда и нигде не было зарегистрировано случая, чтобы язык изменялся одинаковым образом всюду, где он распространен. Таким образом, действительности соответствует не левая схема, а правая:

С чего же начинается и как развивается то разнообразие, которое впоследствии приводит к созданию всевозможных диалектных форм? Ответ на этот вопрос не так прост, как могло бы казаться с первого взгляда. Это явление имеет две основные черты:

1. Эволюция осуществляется в виде последовательных и строго определенных инноваций, слагающихся из отдельных фактов, которые нетрудно перечислить, описать и классифицировать, исходя из их природы (факты фонетические, лексические, морфологические, синтаксические и т. д.).

2. Каждая из этих инноваций возникает в определенном месте, имеет свою область распространения. Зона, охватываемая инновацией, либо покрывает всю территорию распространения языка, и в таком случае диалектных различий не возникает (это случай наиболее редкий), либо, как это обыкновенно случается, охватывает лишь часть территории распространения языка, и тогда у каждого диалектного факта оказывается своя особая область. Приводимые ниже примеры, взятые из истории звуков, действительны не только в отношении фонетических изменений, но и всяких других. Если, например, на части территории произошел переход α в е, то может случшъся, что переход 5 в z произойдет на той же территории, но в иных границах:

199
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Наличием этих особых зон распространения того или другого явления и объясняется разнообразие говоров на территории распространения данного языка, предоставленного своему естественному развитию. Зону распространения того или другого из этих изменений предвидеть нельзя, ничто не позволяет заранее определить размеры этих зон; можно только констатировать их наличие. Накладываясь одна на другую на карте, где их границы перекрещиваются, они являют чрезвычайно сложные комбинации. Их очертания порой кажутся весьма причудливыми: так, лат. с и g перед а перешли в ts, d , затем — в s, (ср. can-turn «пение» (вин. n.)-*chant «пение», virga «прут, лоз&»-^ verge «прут, лоза») на всем севере Франции, кроме Пикардии и части Нормандии, где с, g сохранились в неприкосновенности (ср. пи-кард. cat вместо chat «кошка», rescape, недавно вошедшее во французский литературный язык, вместо rechappe «уцелевший», vergue — от приведенного выше virga и т. п.).

Что же должно получиться в результате всех этих явлений? Если в какой-либо определенный момент один и тот же язык господствует на всей территории А, то по истечении пяти-десяти столетий жители двух ее крайних пунктов, по всей вероятности, не будут понимать друг друга; с другой стороны, жители одного из этих пунктов по-прежнему будут понимать говор смежных с ним местностей. Путешественник, пересекающий эту страну с одного конца до другого, заметит, переходя от одной местности к другой, лишь самые незначительные диалектные различия; но по мере его продвижения эти различия будут увеличиваться, так что в конце концов он встретится с языком, непонятным для жителей той области, из которой он начал свое путешествие. Если же из какого-либо пункта территории А отправиться по разным направлениям, то окажется, что на каждом из этих направлений сумма расхождений будет увеличиваться, хотя и по-разному.

Особенности, обнаруженные в говоре какой-либо деревни, могут повторяться в соседних местностях, но совершенно невозможно предвидеть, до каких пределов распространяется каждая из них. Так, например, в Дувене, местечке департамента Верхняя Са-войя, название города Женевы произносится aenva; такое произношение простирается далеко на восток и юг; но на другом берегу Женевского озера город называют dzenva; между тем речь идет не о двух резко разграниченных диалектах, поскольку в отношении других явлений границы оказываются иными; так, в Дувене числительное deux «два» произносится daue, но у этого произношения гораздо меньшая площадь распространения, чем у Senva; в нескольких километрах оттуда, у подножия Салева, говорят due.

§ 3. У диалектов нет естественных границ

Обычное представление о диалектах совершенно иное. Их представляют себе как вполне определенные языковые типы, строго

200
/

а t Ϊ— с "\ У If / / f \ t ^ к I •^ ,····'

-4^d \ \ / ^ V ,' Χ \ \ \

Ь г·" 1 * Ρ Ά \ 9 1 I \ Ί \ \ \

ι ^\-/ \ I \ \
ПРИЧИНЫ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО РАЗНООБРАЗИЯ ЯЗЫКОВ

отделенные друг от друга во всех отношениях и занимающие на карте вполне раздельные, хотя и смежные территории я, А, с, d и т. д.:

В действительности же естественные диалектные изменения приводят к совершенно иной картине. Как только наука принялась за изучение каждого языкового явления в отдельности и за определение области его распространения, оказалось необходимым заменить старое представление новым, которое сводится к следующему:

существуют только естественные диалектные признаки, но естественных диалектов нет, или — что то же — диалектов столько же, сколько местностей.

Итак, представление о естественном диалекте в принципе несовместимо с представлением о более или менее значительной области. Одно из двух: либо мы определяем диалект суммой его отличительных черт, и в таком случае придется ограничиться одним пунктом на карте и считать диалектом говор ровно одного населенного пункта, так как стоит от него удалиться, и мы более не найдем той же самой суммы особенностей; либо мы определяем диалект по одному какому-нибудь признаку, в таком случае у данного языкового явления получится, конечно, некая область распространения, но едва ли стоит указывать, что такой прием является чисто искусственным и что проводимые по такому методу границы не соответствуют никакой диалектной реальности.

Исследования диалектных особенностей послужили отправной точкой для работ по лингвистической картографии, образцом которой может служить «Atlas linguistique de la France» Жильерона; следует упомянуть также о немецком атласе Венкера [294]. Форма атласа подходит для этого лучше всего, так как приходится изучать страну область за областью, а для каждой из них отдельная карта могла бы охватить лишь небольшое число диалектных признаков; одна и та же область должна изображаться много раз, чтобы дать представление о наслоившихся в ней фонетических, лексикологических, морфологических и прочих особенностях. Подобного рода изыскания требуют целой организации, систематических обследований посредством вопросников, содействия корреспондентов на местах и т. п. В связи с этим надо упомянуть и об обследовании говоров романской Швейцарии. Одним из преимуществ лингвистических атласов является то, что они дают материал для диалектологических работ: многие недавно появившиеся монографии базируются на атласе Жильерона.

Границы между диалектными признаками называются «линиями изоглосс» или «изоглоссами». Этот термин создан по образцу слова «изотерма», но он неясен и неточен, так как означает фактически «одинаковоязычный». Если принять термин глоссема в значении «признак, характерный для данного языка или диалекта», то

201
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

можно было бы с большим правом говорить об изоглоссематиче-ских линиях, но, поскольку этот термин едва ли приемлем, мы предпочитаем говорить в дальнейшем о волнах инноваций, используя образ, пущенный в оборот И. Шмидтом, о чем мы еще будем говорить в следующей главе.

Когда мы смотрим на лингвистическую карту, мы иногда замечаем, что две или три из этих волн почти совпадают, а иногда даже где-то и вообще сливаются (см. рисунок):

^-х-

Ясно, что в двух точках А и В, разделенных подобного рода полосой, обнаруживается некоторая сумма различий, так что можно говорить о двух четко дифференцированных говорах. Может также случиться, что эти совпадения уже не носят частичного характера, а происходят по всему периметру двух или нескольких площадей:

Когда таких совпадений оказывается достаточно много, уже можно говорить о диалекте в первом приближении. Совпадения эти объясняются социальными, политическими, религиозными и иными факторами, которые мы сейчас вовсе исключаем из нашего рассмотрения; они только заслоняют, никогда не устраняя окончательно, изначальное и естественное явление языковой дифференциации по самостоятельным областям.

Трудно определить, в чем состоит разница между языком и диалектом. Часто диалект называют языком, потому что на нем имеется своя литература; таковы языки португальский и голландский. Некоторую роль играет также вопрос взаимопонимания: о лицах, друг друга не понимающих, естественно говорить, что они разговаривают на разных языках. Как бы то ни было, те языки, которые развились на непрерывной территории среди оседлого населения, обнаруживают те же явления, что и диалекты, только в большем масштабе; мы встречаем в них такие же волны инноваций, однако эти волны

202
ПРИЧИНЫ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО РАЗНООБРАЗИЯ ЯЗЫКОВ

охватывают территорию, общую для нескольких языков. В воображаемой идеальной обстановке столь же невозможно устанавливать границы между родственными языками, как и между диалектами;

большая или меньшая величина территории роли не играет. Подобно тому как нельзя сказать, где кончается верхненемецкий диалект и где начинается нижненемецкий, не представляется возможным провести демаркационную линию между языками голландским и немецким, между французским и итальянским. Разумеется, если взять крайние точки, то всегда можно с уверенностью сказать: вот здесь господствует французский язык, а тут— итальянский; но, как только мы попадаем в области, промежуточные между этими крайними точками, различия стираются; не является реальностью и такая более ограниченная компактная зона, которую можно было бы вообразить себе в качестве переходной между двумя языками, как, например, провансальский язык в качестве переходного между французским и итальянским. И в самом деле, как и в какой форме можно себе представить точную лингвистическую границу на территории, которая с одного конца до другого занята диалектами с незаметными переходами от одного к другому? Границы между языками, как и между диалектами, тоже тонут в переходных явлениях. Подобно тому как диалекты представляют собой лишь произвольные подразделения на территории распространения того или другого языка, так и граница, будто бы разделяющая два языка, не может не быть условной.

Однако очень часто встречаются и резкие переходы от одного языка к другому; чем же это объясняется? Тем, что неблагоприятные обстоятельства воспрепятствовали сохранению незаметных переходов. Главнейшим фактором здесь являются миграции народов. Испокон веков народы то и дело передвигались в разных направлениях. Наслаиваясь одно на другое в течение столетий, эти переселения все перепутали и во многих местах не оставили и следов от переходных явлений от одного языка к другому. Характерным примером может служить индоевропейская семья языков. Первоначально эти языки должны были находиться в весьма тесном общении и образовывать непрерывную цепь языковых областей, главнейшие из которых в их общих чертах мы даже можем восстановить. Славянская группа языков по своим признакам пересекается с иранской и германской, что вполне сообразуется с географическим распределением соответствующих групп; равным образом германскую группу можно рассматривать как связующее звено между славянской и кельтской; последняя в свою очередь тесно связана с италийской, а италийская занимает промежуточное положение между кельтской и греческой. Таким образом, даже не зная географического расположения всех этих языков, лингвист не колеблясь мог бы установить положение каждого из них по отношению к другим. А между тем, как только мы начинаем рассматривать границу между двумя группами языков, например, между германскими и славянскими языками, мы тотчас обнаруживаем резкий скачок без всяких переходных явлений: два языка сталкиваются,

203
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

а вовсе не переливаются один в другой. Объясняется это тем, что промежуточные диалекты исчезли. Ни славяне, ни германцы не оставались неподвижными; они переселялись, завоевывали друг у друга территории: славянские и германские народы, соседствующие ныне, живут уже не на тех территориях, на которых они жили в прежние времена. Предположим, что итальянцы из Калабрии переселились бы к границам Франции: такое передвижение, разумеется, разрушило бы те незаметные переходы, которые мы отмечаем между языками итальянским и французским. Развитие индоевропейской семьи характеризуется множеством аналогичных фактов.

Но есть и другие причины, способствующие стиранию переходных явлений, например распространение койне за счет народных говоров (см. стр. 195). В настоящее время французский язык (прежнее наречие Иль-де-Франса) сталкивается на границе государства с официальным итальянским языком (представляющим собой обобщившийся тосканский диалект), и чистой случайностью является то, что еще и теперь в Западных Альпах можно найти переходные наречия, тогда как во всех других местах на лингвистических границах воспоминание о промежуточных говорах полностью стерлось.
Глава IV Распространение языковых волн

§ 1. Сила общения и «дух родимой колокольни» [295]

Распространение фактов языка подчинено тем же законам, что и распространение любой привычки, например моды. В любом человеческом коллективе непрерывно и одновременно действуют в двух разных направлениях две силы: с одной стороны, дух локальной ограниченности, так сказать, «дух родимой колокольни», с другой стороны — тяга к взаимному общению, создающая связи между людьми.

«Духом родимой колокольни» объясняется то явление, что замкнутый языковой коллектив сохраняет верность развившимся внутри него традициям. Эти традиции усваиваются каждым человеком в детстве прежде всего; отсюда их сила и устойчивость. Если бы действовали только они, то это порождало бы в области человеческой речи особенности, расходящиеся до бесконечности.

Однако действие их уравновешивается противодействием противоположной силы. Если «дух родимой колокольни» делает людей домоседами, то тяга к взаимному общению заставляет их вступать между собой в различные отношения; взаимообщение приводит в гаухую деревню пришельцев из других местносгей, оно же перебрасывает часть населения из одного места в другое по случаю праздников или ярмарок и объединяет в рядах армии людей из разных провинций и т. д. Одним словом, это фактор объединяющий, в противоположность разобщающему действию «духа родимой колокольни».

На взаимообщении держится распространение языка и его внутреннее единство. Оно действует двояко: то отрицательно, предупреждая дробление на диалекты и препятствуя распространению любой инновации в любом месте и в любой момент ее возникновения; то положительно, благоприятствуя объединению путем принятия и распространения инноваций. Вот этот второй вид действия взаимообщения и оправдывает термин волна в применении к географическим пределам диалектных явлений (см. стр. 201); изогаоссематическая линия представляет собою как бы крайнюю черту, которой достигло наводнение, каждую минуту готовое схлынуть.

Иногда мы замечаем с изумлением, что в двух говорах одного и того же языка, отстоящих друг от друга весьма далеко, наблюдается общая особенность; объясняется это тем, что изменение, первоначально возникшее в одном пункте какой-либо территории, не встретило препятствий для своего распространения и мало-помалу достигло весьма отдаленной точки. Ничто не может воспрепятствовать действию взаимообщения в такой языковой среде, где налицо лишь незаметные постепенные переходы.

205
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Такое распространение отдельного языкового факта, каковы бы ни были его пределы, требует времени. И продолжительность этого времени иногда можно измерить. Так, общение распространило по всей Германии переход звука р в S, сперва осуществившийся между 800 и 850 гг. на всем юге, за исключением территории франкского наречия, где р сохранилось в звонкой разновидности S и уступило место (/лишь впоследствии. Изменение t в ts произошло в более узких пределах и началось в эпоху, предшествующую первым письменным памятникам; оно, должно быть, возникло в Альпах около 600 г. и распространилось как на север, так и на юг — в Ломбардию, t читается еще в Тюрингенской хартии VIII в. В более близкую нам эпоху германские Г и м превратились в дифтонги (ср. mein «мой» вместо mm, braun «коричневый» вместо briin); этому явлению, которое возникло в Богемии около 1400 г., понадобилось 300 лет, чтобы достигнуть Рейна и охватить занимаемую им ныне площадь.

Эти языковые факты распространялись, как бы заражая все новые области, и весьма возможно, что так обстоит дело со всеми волнами языковых инноваций: каждая из них зарождается в каком-либо пункте и оттуда распространяется по радиусам. Это приводит нас к еще одному важному выводу.

Как мы видели, для объяснения географического разнообразия достаточно фактора времени. Но этот принцип верен в полной мере лишь относительно того места, где возникла инновация.

Вернемся к примеру передвижения согласных в немецком языке. Стоит фонеме t в одном пункте германской территории превратиться в ts, чтобы новый звук начал как бы излучаться из своей точки возникновения. И вот посредством такого движения в пространстве он и вступает в борьбу с прежним (или другими звуками, которые могли из него возникнуть в других пунктах. В месте своего возникновения такого рода инновация является фактом чисто фонетическим, но в дальнейшем она распространяется уже географически, заражая новые области. Поэтому схема

годится во всей своей простоте лишь для того очага, ще инновация возникла; применяя ее к распространению инновации, мы только исказили бы картину.

Итак, фонетист должен строго различать очаг инновации, где фонемы эволюционируют исключительно на временной оси, и ареалы распространения «инфекции», в которых действует и фактор времени, и фактор пространства и в отношении которых теория чисто фонетических факторов недействительна. При замене традиционного (пришедшим извне ts речь идет не об изменении традиционного прототипа, но о подражании соседнему говору без какого-либо отношения к этому

206
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ ВОЛН

прототипу; когда форма herza «сердце», придя с Альп, заменяет в Тю-рингии более древнюю форму herta, следует говорить не о фонетическом изменении, а о заимствовании фонемы.

В некоторой точке пространства, то есть на минимальной площади, которую можно приравнять точке, например, в отдельной деревне, не составляет труда отличить, что обусловлено действием «духа родимой колокольни», а что—действием силы взаимообщения; каждый факт может зависеть только от одной из этих сил, но не от другой; всякое явление, встречающееся и в другом говоре, объясняется действием фактора взаимообщения; всякое явление, встречающееся только в говоре данного места, объясняется действием фактора локальной ограниченности.

Но как только мы переходим от точки к площади, например, от деревни к кантону, возникает известная трудность: оказывается, что установить, каким из двух факторов следует объяснить то или другое явление, невозможно; оба они, противоположные друг другу, тем не менее могут усматриваться в каждой особенности говора. То, что является отличительным признаком для кантона А, присуще всем его частям; здесь действует фактор локальной ограниченности, препятствующий этому кантону подражать в чем-нибудь соседнему кантону В, и обратно. Но здесь действует и унифицирующий фактор, то есть сила взаимообщения, обнаруживаемая между различными частями кантона А (а[, А;, Аз, и т. д.). Таким образом, как только мы переходим от точки к площади, обнаруживается, что оба фактора действуют одновременно, хотя и в различных пропорциях. Чем более взаимообщение содействует какой-либо инновации, тем более расширяется область ее распространения; что же касается «духа родимой колокольни», то его действие заключается в удержании языкового факта в завоеванных им границах и в защите его от внешней конкуренции. Результатов действия каждой из этих двух сил предвидеть нельзя. Как уже говорили (см. стр. 206), на германской языковой территории, которая простирается от Альп до Северного моря, переход b в d был общим, а изменение t в ts (z) затронуло лишь юг; «дух родимой колокольни» создал противопоставление между севером и югом; однако внутри этих границ благодаря силе взаимообщения налицо языковое единство. Таким образом, в принципе нет существенной разницы между этим вторым явлением и первым. Налицо те же силы, но интенсивность их действия различна.

Все эго сводится к тому, что на практике при изучении языковых эволюции, охватывающих некоторое пространство, можно отвлекаться от фактора локальной ограниченности или, что то же, рассматривать его как отрицательный аспект унифицирующего фактора. Если этот последний достаточно могуществен, он обеспечит един-

207
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

ство на всей территории; в противном случае явление остановится на полпути и охватит только часть территории; эта более ограниченная площадь будет тем не менее единым целым по отношению к своим частям. Вот почему все может быть сведено к действию одной лишь унифицирующей силы без какого-либо участия фактора локальной ограниченности, который представляет собой не что иное, как свойственную каждой данной области силу взаимообщения.

Лишь после того, как мы убедились, что в одноязычной массе сила внутреннего сцепления варьирует от одного языкового явления к другому, что не все инновации получают общее распространение, что непрерывность территории не препятствует постоянным процессам дифференциаци,— и лишь после всего этого мы можем перейти к вопросу о языке, параллельно развивающемся на двух разобщенных территориях.

Подобное явление встречается очень часто; с того момента, когда, например, германское наречие проникло с материка на Британские острова, его эволюция пошла в двух разных направлениях: с одной стороны (на материке)—немецкие диалекты, с другой стороны (на островах) — англосаксонский язык, от которого произошел английский. Можно еще указать на французский язык, перенесенный в Канаду. Разрыв языковых связей возникает не только в результате колонизации или завоевания, он может произойти и вследствие изоляции: так, румынский язык утратил контакт с романской средой, будучи оторван от нее славянским населением. Впрочем, дело не в причине; вопрос заключается прежде всего в том, чтобы выяснить функцию изоляции: играет ли она роль в истории языков и если играет, то порождает ли она последствия, не встречающиеся в случае непрерывности языковой территории.

Чтобы лучше выяснить преобладающее действие фактора времени, мы представили себе выше такой язык, который развивается параллельно в двух местах, незначительных по своей протяженности, например на двух островках,—случай, когда можно отвлечься от постепенного распространения языка в пространстве. Но едва мы обращаемся к двум территориям более или менее значительной протяженности, как вступает в действие этот последний фактор, а это ведет к появлению диалектных различий; таким образом, вся проблема вовсе не упрощается от наличия разобщенных территорий. Не следует приписывать фактору разобщенности то, что может быть объяснено помимо него.

Подобную ошибку совершали первые индоевропеисты (см. стр. 10). Изучая большую семью значительно разошедшихся друг с другом языков, они не представляли себе, чтобы эта дифференциация могла произойти иначе, чем путем географического дробления. В самом деле, можно легко представить себе различие языков

208
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ ВОЛН

при раздельности их территорий, а при поверхностном наблюдении эта раздельность кажется необходимым и достаточным объяснением самого факта дифференциации. Но это не все: названные ученые связывали понятие языка с понятием народа и при помощи этого второго объясняли первое; они представляли себе славян, германцев, кельтов и т. д. как несколько роев, последовательно вылетавших из одного улья; эти племена, оторвавшись от своей родной почвы, будто бы разнесли в своих переселениях общий индоевропейский язык по различным территориям.

Потребовалось много времени, чтобы обнаружить ошибочность этого взгляда; только в 1872 г. работа И. Шмидта «Die Verwandtschaftsverhaltnisse der indogermanischen Sprachen» открыла лингвистам глаза и положила начало теории непрерывности, получившей название «теории волн» (Wellentheorie) [296]. Стало ясно, что для объяснения соотношений между индоевропейскими языками совершенно достаточно допущения об их дифференциации на месте и что для этого нет никакой необходимости предполагать перемещения народов друг относительно друга в пространстве в результате миграций.

Диалектные различия могли и должны были развиться в их среде еще до того, как они расселились по разным местам. Таким образом, теория волн не только приводит нас к более верному взгляду на индоевропейскую доисторию, но и вскрывает основные законы всех явлений языковой дифференциации и условия, определяющие родство языков.

Однако теория волн, противопоставленная теории миграций, не исключает ее. История индоевропейских языков являет нам немало примеров, когда народы в результате переселения отрывались от своей языковой семьи, и это обстоятельство имело специфические последствия для их языка; дело лишь в том, что эти последствия сливаются с последствиями, проистекающими из действия фактора дифференциации языка на непрерывной территории, так что весьма трудно установить, в чем они заключаются; таким образом, мы опять возвращаемся к проблеме эволюции одного наречия на разобщенных территориях.

Возьмем староанглийский язык. В результате миграции он отделился от общего германского ствола. Возможно, что у него был бы другой, не нынешний вид, если бы в V в. саксы не покинули материка. Но в чем же выразились специфические последствия разобщения? Чтобы ответить на это, надо сначала выяснить, не могло ли бы то или другое изменение возникнуть и в условиях географической смежности. Допустим, англы заняли бы Ютландию, а не Британские острова; можно ли утверждать, что ни один из фактов, приписываемых фактору абсолютной разобщенности, не имел бы места в случае, если бы непрерывность территории сохранилась? Говорить, будто разобщение позволило английскому языку сохранить древний звукД перешедший на всем материке в d (ср. англ. thing я нем. Ding «вещь»),

209
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

равносильно утверждению, что в германских языках на материке это явление сделалось общим благодаря географической непрерывности, тогда как на самом деле всеобщность этого явления могла бы и не реализоваться, невзирая на непрерывность территории. Как и всегда, ошибка коренится в противопоставлении изолированного диалекта диалектам географически связанным. А между тем ничем фактически не доказано, будто англы, если бы они утвердились в Ютландии, непременно «заразились» бы общим примером и стали произносить а. Мы уже видели, что во французской языковой области k(+a) сохранилось только в Пикардии и части Нормандии, тогда как на всей прочей территории оно изменилось в шипящее S. Таким образом, объяснение фактором изоляции оказывается недостаточным и поверхностным. Ни при каких обстоятельствах нет необходимости ссылаться на этот фактор для объяснения факта дифференциации; то, что приписывается действию изоляции, отлично может осуществиться и в случае географической смежности; если даже и есть разница между этими двумя рядами явлений, то установить ее не в наших силах.

Тем не менее, рассматривая два родственных наречия уже не в отрицательном аспекте их дифференциации, но в положительном аспекте их единства, мы констатируем, что при изоляции все возможные взаимоотношения потенциально прерываются с самого момента разделения этих наречий; напротив, при географической смежности некоторое единство сохраняется даже между резко различными наречиями, лишь бы они были связаны промежуточными диалектами.

Таким образом, для установления степеней родства между языками следует проводить строгое различие между территориальной непрерывностью и изоляцией. В этом последнем случае оба языка сохраняют от своего общего прошлого некоторые черты, свидетельствующие об их родстве; но, поскольку каждый из них развивается самостоятельно, возникшие в одном из них новые признаки не будут встречаться в другом (за исключением тех случаев, когда некоторые возникшие после разделения явления оказываются случайно тожественными в обоих языках). Во всяком случае, исключается возможность распространения этих новых признаков путем «инфекции». Вообще говоря, развивавшийся в географической разобщенности язык представляет по сравнению с родственными языками совокупность черт, принадлежащих только ему; когда же этот язык в свою очередь подвергается дроблению, происшедшие от него отдельные диалекты свидетельствуют благодаря общности своих черт о более тесном родстве, связывающем их между собою, но не с диалектами другой территории. Они действительно образуют особую ветвь, отделившуюся от общего ствола.

Совершенно иные отношения наблюдаются у языков на непрерывной территории; наблюдаемые у них общие черты не обязательно должны быть древнее тех черт, которые их разделяют: в

210
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ ВОЛН

самом деле, в каждый данный момент какая-либо инновация, возникшая в каком-нибудь определенном пункте, может получить общее распространение и даже захватить целиком всю территорию. Кроме того, поскольку площади инноваций в каждом отдельном случае различны по своей протяженности, постольку у двух смежных, языков может оказаться общая особенность, хотя они и не образуют особой группы в общем целом и каждая из них может связываться со смежными языками другими своими чертами, как это мы видим на примере индоевропейских языков.