А. Белый Дорнахский дневник (Интимный) Андрей Белый и антропософия

Через несколько дней после нашего возвращения из Праги приехал и д-р. На всех капителях работали, а два огромных сарая уже полнились огромными архитравными формами; на этих формах еще не работали; руководство над архитравами поручили чешке, fr?ulein Katscher; однажды д-р пришел в капительную и сказал: "Кто хочет работать на архитравах, того прошу следовать за мной". Все работали на капителях; и потому-то за доктором пошла только Ася; он подвел ее к громадной, необработанной глыбе, будущему архитраву между колоннами Марса; и - указал на него; так Ася, можно сказать, завладела Марсом, взяв меня подсоблять ей в работе; скоро к нам присоединились Наташа и Поццо; появилась на несколько дней М.В. Волошина; помогала и С.Н. Кампиони; наша группа была первой группой, работающей на архитравах; в скором времени в архитравном сарае появилось много работающих; первое время мы были поставлены в тупик; как справиться с огромною архитравною формой? Катчер давала туманные указания: "Снесите эту вот плоскость на сколько-то сантиметров..." Мы и сносили: смысла, признаться, не видели мы в нашей работе; но цель работы казалась нам далека; и - потом: ответственность ведь не лежала на нас, а на Катчер; в таком неопределенном состоянии мы работали 2 недели; доктор не появлялся на архитравах; он больше появлялся в мастерской, где отрабатывали капители; там, в капительной появились уже, так сказать, квалифицированные резчики: Дубах, Митчер, Штраус, Кемпер, Людвиг; мы работали с 9 до 12; в двенадцать шли обедать в кантину, обедали под открытым небом за столиками; группа основных резчиков не спускалась с "Bau", а, так сказать, маршировала; это были все крепкие, мускулистые молодые люди; они много шумели за едой, веселились, дурачились; к ним присоединялись антропософские барышни (Хольцлейтер, Гюнтер, Дюбанек, Кучерова); после обеда лежали вытянувшись в траве; в 2 поднимались к работе; опять работали с 2-х до 4-х; в 4 шли пить кофе; около пяти: опять поднимались на работу, в 7 в 8-ом шли с работы домой.

Скоро д-р Штейнер по воскресеньям стал читать лекции в 2-ом сарае для архитравов; мы слушали его, сидя на досках, на деревянных обрубках; появились к концу апреля в Дорнахе: Шолль с двумя подругами, американками (одна - мистрис Гаррис), появился норвежец Фадум, приехала Т.А. Бергенгрюн с племянником Гаэром, приехал из Парижа инженер Бразоль, приехал норвежец, старик Херр Лёв с двумя дочерьми, приехала мисс Чильс, приехала Киселева, жена художника, посвятившая себя изучению эвритмии; под ее руководством мы стали заниматься по вечерам эвритмией (в нашей группе оказались: д-р Гросхайнц, его жена, фон Мутах); в кантине вместо кухарок работали: графиня Гамильтон, Форсман, фрейляйн Митчер; бар. фон Эккартштейн производила опыты с красками, а также работала на архитравах: Рихтер разрабатывал рисунки для стекол; нам выдали инструменты: огромные стамески и тяжелые колотушки (пятифунтовые); стамески нам оттачивала Эльрам, бывшая начальница какого-то петербургского Института; в ту пору в Дорнах приехала О.Н. Анненкова.

Что получил я взамен отданного? Те внутренние достижения, которые привели меня к странному состоянию посвящения: за плечами были - незабываемые дни Христиании, Бергена, Берлина, Лейпцига, имагинация "любимого ученика" доктора; но это была лишь "имагинация"; внешне доктор не высказывал мне того отношения ко мне ("исключительного"), на которое намекали лишь так мной прочитанные его жесты ("отцовские"); внешне доктор был далек, иногда - суров, холоден; и потом: я страшно конфузился его. Но и эта единственная имагинация "пути посвящения в рыцари" была сорвана "наваждением" с Наташей; делу доктора я отдал всю свою жизнь, отдал самого себя, отдал Асю, и - вот: взамен я получил "путь посвящения"; но теперь срывался, и этот "путь"; оказывается: я мог итти этим путем лишь в условиях непрерывной "медитации", вгонявшей меня в экзальтацию; лишь внутри моей "экзальтации" мне открывалась картина моего посвящения; но "экзальтация" и утрировка "упражнений" приводили меня к болезненному расстройству сердечной деятельности, дыхания и подступу падучей; явно - тело отказывалось \ служить Духу; но - стоило мне ослабить темп духовной работы - нападала "чувственность", долго сдерживаемая, - нападала с удесятиренной силой. Здесь же, на воздухе, когда с утра до вечера мы стучали пятифунтовым молотком по стамеске и скалы вали с твердейшего дуба или бука деревянные слои, когда росли мускулы, то - рвалась сеть утонченных духовных переживаний; и "тело" проступало сквозь разорванные упражнения; и - требовало настойчиво себе пищи.

Так я стоял перед собой и говорил себе: "Куда ни кинь, везде - клин!" Почему же я не обратился к доктору и [не] попросил у него духовного совета? И тут путь внутренно был для меня отрезан. Когда мы приехали в Мюнхен в июле 1912 года, то доктор нас принимал каждую неделю; он сам поставил меня в положение думать, что усиленно желает заняться мной, как учитель; и - далее: каждый месяц с ноября до марта в период 1912-1913 годов он просматривал мои отчетны) подробно расспрашивал меня о моих достижениях; далее: звал в Гельсингфорсе меня работать духовно около него; я имел все основания думать, что когда в июле 13 года возвращался к нему, что он усиленно займется мной, как учитель; но с тех пор я не был у доктора, как ученик; окружающие доктора стали мне внушать, что доктор занят "духовными исследованиями" огромной важности, что ему не надо мешать просьбою отдельных свиданий; что "эсотерические уроки" (E.S.), на которых мы были приняты в Гельсингфорсе заменяют свидания, что когда имеешь внутреннюю встречу с доктором, то он учит уже иначе: не внешней беседою, а - духовно; и - да: все жесты доктора по отношению ко мне от Христиании до Дорнаха были именно этой "учебой", где я должен был читать оккультные знаки, которые он чертил передо мной в ряде мной пережитых "мистерий", где открывалось, что я - "сын возлюбленный" его; именно в эти месяцы мне звучало: "Боже тебя сохрани внешне спрашивать доктора о том, что он рисует перед тобою"; и я знал: пока доктор сам меня не призовет на внешний урок, нельзя добиваться его внешним образом; если станешь добиваться свидания и разговора с доктором, то "обет молчания" будет нарушен; и ты не выдержишь испытания. Так я сам себе закупорил путь к объяснению с доктором; и - кроме того: в атмосфере дорнахской жизни явно переместился центр жизни; вместо медитаций, свиданий с доктором выступила всевозможная работа при "Bau". Все дни д-р чертил планы, совещался с архитекторами, художниками, обходил резчиков и т.д. Вся атмосфера жизни не способствовала свиданию с доктором; доктора мы видели каждый день, привыкли к нему; но эти разговоры, встречи не затрагивали личных интимных бесед, а затрагивали интересы постройки "Bau": "Bau" должен был по первоначальному плану быть окончен к октябрю 1914 года; доктор работы гнал; между тем работы в процессе работы разрастались; задания - сложнели; и уже сомневались, чтобы "Bau" был готов до 1915 года.

Мне было не легче от всего этого: физическая работа вывела меня из духовной; образы духовные, меня посещавшие, разбились; разбилась имагинация "лейпцигского посвящения"; вместо него выступила Наташа: она стала являться мне в снах, преследовать мои мысли; мне казалось, что она отчаянно кокетничает со мной, распаляя во мне чувственность; и я увидел, что я беззащитен от нее.

Тут-то я усумнился в пути: мне привиделся страшный сон, будто доктор в образе какого-то отвратительного существа разрезал мне грудь и смазал разрез каким-то ядом, отчего загорелось мое сердце; когда я проснулся, то мне этот сон отдался так: доктор сознательно мне привил Люцифера, чтобы искусственно ввести меня в люциферические переживания (с Наташей); и я протестовал: "Я не кролик для оккультических экспериментов". Разумеется с этими переживаниями я старался бороться; но - тщетно.

Тут-то и началась во мне одна странная имагинация: всюду передо мной вырастает баронесса фон Эккартштейн (художница, любимица доктора, про которую говорили, что она - ясновидящая); я ее встречаю на прогулках, в кантине; она работает недалеко от моего архитрава; оборачиваясь на нее, я вижу ослепительный взгляд ее зелено-синих глаз; и мне звучит: "Она играет роль Люцифера в мистерии моей жизни; и этот Люцифер мне показывает на Наташу, как на Прекрасную Елену, которую я должен похитить..." Дело в том, что Эккартштейн играла Люцифера в 4-х мистериях Штейнера; ее костюм был - ярко-красный; и - странно: в ярко-красном костюме разгуливала она по Дорнаху, ярко выделяясь на зеленой траве; в нем же работала; и рукоятка ее рабочей стамески была выкрашена в ярко-красный цвет; в описываемое время всюду вырастал ее ярко-красный силуэт передо мною; и отовсюду наблюдали меня ее зелено-синие глаза; я безвластно влекся к ней; мы почти не были знакомы, но мне казалось, что она пронизывает меня насквозь. И по мере того, как вырастал ее образ во мне, гас и умалялся солнечный образ Марии Яковлевны Сиверс; а на физическом плане М.Я. стала со мной холодна.

Во второй половине апреля (в 20-х числах) д-р Штейнер читал лекцию в Базеле (в базельской ложе)(55); лекция была какая-то грозная: казалось, что д-р предостерегает нас от каких-то внутренних опасностей и тяжестей, на нас навалившихся; порою его голос гремел; и что-то в нас он пытался испепелить с корнем (тогда открылась некрасивая история с одним норвежцем, которого наши дамы объявили ясновидящим и которого пришлось удалить из Общества за некрасивые эротические поступки). Во время лекции в Базеле над Дорнахом пронесся ураган; и сарай над архитравами, где мы работали, был сломан; когда мы вернулись в Дорнах, мы узнали, что сарай с неделю надо чинить; работы над архитравами колонн для большого купола пришлось на неделю прекратить; нас переместили в другой сарай, где д-р читал нам лекции; и мы стали работать над архитравами малого купола; Наташа все время, как мне казалось, возбуждала нарочно во мне грешные мысли.

Эккартштейн работала в этом сарае над архитравом колонны Марса (малого купола); Катчер не вмешивалась в ее работу, считая Эккартштейн опытною художницей; Эккартштейн однажды подошла ко мне и взяв меня за руку увела на свой архитрав, дала мне в руку стамеску свою (с красною рукояткою); и - сказала: "Работайте со мною!" Три дня мы с ней целыми днями работали; ее красный силуэт вырастал за моей спиной; она выдумала странный метод работы; мы с ней работали одним молотком и одной стамеской; то она держала стамеску, а меня заставляла бить по ней; то наоборот, я держал стамеску, а она била по ней; это похищение меня с Асиного архитрава Эккартштейн отобразилось в моих имагинациях, как факт моего пленения Люцифером, внушавшим мне грешное чувство к Наташе; все поведение Эккартштейн в это время по отношению ко мне мне казалось странным; через три дня Эккартштейн поручила мне ваять огромную форму на ее архитраве, а сама исчезла в свою мастерскую; Катчер не вмешивалась в работу Эккартштейн, а сама.Эккартштейн не вмешивалась в мою работу; она лишь изредка приходила любоваться ею; так в эти дни я вообразил себя скульптором; с беззастенчивой отвагой и с лютой какой-то энергией я высекал огромную форму; приезжавшие из Берлина антропософы собирались в кучки и любовались моею работою; так в несколько дней я высек всю форму.

Но моим художническим иллюзиям пришел конец, когда воскресенье была назначена лекция д-ра Штейнера как раз на тему: "Архитравы, деревянная скульптура". Кафедра доктора была поставлена как раз у формы, мной высеченной; и я вообразил, что это - неспроста, что д-р покажет всем: "Вот так надо работать". Каково же было мое разочарование, когда вся лекция д-ра свелась к тому, как не надо работать; ежеминутно он поворачивался к высеченной мной форме и с каким-то гневом указывал на нее: "Вот так не надо работать". Тут же выяснилось нам впервые, что формы должны быть сложены из пересечения плоскостей под углами (система гранников), что формы, иссекаемые нами, боятся округлостей; моя же форма была сплошь округлой. Мне казалось: неспроста громит д-р мою работу; он громит весь мой внутренний мир, плененный Люцифером; я сердился на себя, на д-ра, на Эккартштейн, насильственно затащившую меня на этот архитрав и провоцировавшую меня на работу, которую так громил д-р.

В эти дни уехала из Дорнаха С.Н. Кампиони. М.В. Волошина стала сильно дружить с инженером Энглертом, познакомила меня с ним; и с той поры начинаются наши частые встречи и разговоры с Энглертом; он оказался замечательно умным, весьма начитанным человеком: прекрасный математик, талантливый инженер, астроном, астролог и глубокий знаток исторической мистики; он быстро выдвинулся в ряду строителей, оттеснил первоначального архитектора Шмидта и в сущности говоря один руководил всеми инженерными и строительными работами; он разрешил весьма остроумно проблему соединения куполов "Bau"; доктор ежедневно являлся в его комнату при "Bau" и просиживал с ним часами; беседы с Энглертом мне очень многое дали.

Антропософская публика продолжает все прибывать в "Bau"; появляются англичане Смите, муж и жена; появляется русский египтолог Колпакчи из Лондона и проходится бурей по всем архитравам; его заставляют сшибать лишнее дерево; он сшибает все, что может; впоследствии, годами считались с работою Колпакчи; всюду, где он ни работал, он напортил, срезав излишнее; появляются художники Полляк (муж и жена) из Праги; появляется английский художник (фамилию забыл), расписывавший впоследствии купол; появляется из Парижа писатель Леви, антропософ, впоследствии вышедший из общества; появляется mlle Зауэрвейн, приезжает 70 летняя старуха Киттель; наконец: приезжает из Москвы сперва A.C. Петровский с годовым отпуском, чтобы работать при "Bau"; приезжает М.И. Сизов (тоже - надолго); приезжают очень многие иные антропософы; в Дорнахе собирается не менее 200 антропософов; всем теперь есть место для художественной работы; менее опытные поступают под руководство к "спецам"; Сизов и Петровский пристроиваются при архитравах; Трапезников, перевязанный фартуком, бегает по постройке; он все что-то мажет; горячка работы охватывает нас всех настолько, что внутренние переживания отступают перед заботами дня; умолкает мой бунт против д-ра Штейнера (я теперь сознаю, что апрельские переживания, в сущности говоря, были бунтом моим против пути).

Эти десять дней я употребил на подготовку собрания стихотворений для "Сирина", а также: в эти дни я написал несколько стихотворений, между прочим: "Открылось: весть весенняя", "В волнах золотистого хлеба", "Я засыпал..." и др.(56) В эти дни я не показывался ни в "Bau", ни в кантине; с последней я чувствовал себя в ссоре; Ася уходила на работы одна; обедал я главным образом у Трапезникова; или же в "Zum L?we". В эти дни д-р уезжал в Берлин. Во время отъезда М.Я. Сиверс пригласила нас с Асей к себе на чай в новую виллу (villa Hansi), в которой поселились она, доктор и фреляйн Валлер; я читал М.Я. отрывок из перевода "Мистерии" доктора; и новые, мной написанные стихотворения; она мне сказала: "В ваших стихах - отражение антропософии". Я был этим очень польщен.