Академия гуманитарных исследований

Станиславский

Я ходил, присаживался, опять ходил, подыскивая самые убедительные слова, – если видел по напряженности его взгляда, что слова скользят мимо его внимания, подкреплял жестом, интонацией, повторением. А он слушал с раскрытой душой, доверчивый (40).

Станиславский имел гениальную способность вести за собой так, что человек действительно отдавался искусству целиком (48).
О.Л. Книппер-Чехова
При всем его всегда добром расположении ко мне он был необычайно взыскателен, всегда упрекал меня в отсутствии воли и внутренней дисциплины. Скажу про себя, что я действительно была невыносима во время работы, я как-то тупела и не столько слушала его слова, сколько поражалась его сущности, его необычайной страстности во время работы, которая подавляла меня, и я только чувствовала свое неумение тут же показать то, что ему хотелось, и мучилась, что доставляла ему столько огорчений, мучилась затратой его огромной энергии. Он с своей страстностью, своим желанием «заразить» часто не то что не считался с индивидуальностью, а просто не допускал мысли, что актер в данную минуту не в состоянии выполнить то, чего ему так страстно хотелось и что он считал необходимым постичь (51).

Как сейчас, вижу Константина Сергеевича - Астрова в его серой крылатке в первом акте, вижу и слышу, как он проникновенно говорит: «...когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти п что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я». И, глядя на руки Астрова - Станиславского, верилось, что эти руки действительно насаждают леса, и глазам его верилось, что живет он не обывательской жизнью, а смотрит далеко вперед. «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю ее всеми силами моей души»,- говорит он Соне. Говорит это Астров, но слышишь голос Станиславского, его заботы о том, чтобы передать младшим поколениям все, что он передумал и осознал, весь огромный опыт, всю ту колоссальную работу в искусстве, которой он отдал всю свою жизнь, - и все это для будущего.

Константин Сергеевич часто говорил, что он удивляется своему успеху в Астрове. «Я же там ничего не делаю, а публика хвалит». И как-то с трудом верилось, что он не сознавал, какой великолепный, мужественный образ создавал он в Астрове и какой легкий. Когда он навеселе выходит с Вафлей и слегка приплясывает, и тут же его знаменитое «идёть?», - как живого видишь его. И в последнем акте, когда он подходит к карте Африки и смотрит на нее: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища - страшное дело!» Как много было заложено в этой фразе всего пережитого, горького. А говорил он эти слова с бравадой какой-то, не то с вызовом. И когда были слышны бубенчики уезжавшего Астрова, сердце тоскливо сжималось при мысли о той серой, тусклой трудовой жизни, которая ждет этого талантливого, мужественного человека в уездной глуши. И не хотелось расставаться с этим незабываемым образом, который создавал Константин Сергеевич (53).
Л.М. Леонидов
Доставалось от него всем, премьерство не играло никакой роли, он не делил актеров на ранги.

Особенно приходилось круто, если на репетиции присутствовал какой-нибудь именитый гость. Ну, тут нам не жить! Доводил, бывало, до слез.

Но зато какое счастье светилось в его глазах, когда актер репетировал удачно. Что делалось с его лицом! Как он смеялся! На его лице отражались все радости и страдания, которые переживал актер на сцене.

Мне иногда кажется, что это был не просто человек, - это было какое-то замечательное явление природы. Весь он был соткан из крайностей: добр и зол, подозрителен и доверчив, простоват и мудр, щедр и расчетлив (64).

Мы никогда не могли точно определить, какими икс-лучами творит он чудеса в наших сердцах, заставляя страдать, радоваться, смеяться и глубоко задумываться над жизнью, над целями, которым служит человек (76).

У него был удивительный взгляд – этот взгляд знают все, кому приходилось повседневно встречаться с Константином Сергеевичем в работе и жизни. Проникающий, острый, требовательный, он устремлялся куда-то вглубь человека, в тайное тайных его души, и уж нельзя было ни солгать, ни спрятать свои сокровенный мысли – слова замирали у нас на устах (86).