Андре Конт-Спонвиль Философский словарь


Целенаправленность (Finalité)



бет92/98
Дата23.06.2016
өлшемі3.81 Mb.
#155433
1   ...   88   89   90   91   92   93   94   95   ...   98

Ц




Целенаправленность (Finalité)

Стремление к достижению какойлибо цели. Именно таково большинство наших действий, и, если верить Фрейду, даже большинство наших нереализованных действий. Из этого не следует, что цель является причиной действия. Именно в этом и состоит различие между целенаправленностью, которое является данностью сознания или фактом, и финализмом как учением, содержащим внутреннее противоречие. Мы действуем ради цели, но посредством желания; целенаправленность сама по себе есть лишь следствие действенности желания.

То же самое можно сказать о целенаправленности всего живого, которая является опытным фактом, но не может быть доказана в качестве причины. Вот почему в биологии предпочитают пользоваться термином «телеономия», что значит целенаправленность, очищенная от финализма (понимаемая как следствие, а не как причина).

Целомудрие (Clasteté)

Не следует путать целомудрие с воздержанием. Последнее – не более чем фактическое состояние, тогда как первое – скорее добродетель, заключающаяся в победе над вожделением, в особенности над сексуальным вожделением. Другой вопрос, нужна ли такая победа. А если и нужна, разве не самый верный способ одержать ее – регулярно удовлетворять свое желание? После акта любви мы становимся поразительно целомудренными. Что лучше – укротить зверя или приручить его? Пожалуй, все же второе.



Целостность (Totalité)

Все элементы какого-либо множества, рассматриваемого как некое единство. У Канта целостность является одной из трех категорий количества, определяемой посредством двух других, ею же объединяемых: целостность есть единство множественности. В этом смысле можно говорить об абсолютной целостности, подразумевая под этим единство всех множеств (совокупность всех совокупностей; то, что Лукреций называл суммой сумм). Но на опыте мы по определению сталкиваемся только с частичной целостностью.



Цель (But)

То, к чему мы стремимся, то, чего добиваемся, что хотим получить, в чем желаем преуспеть. Стоики различали конечную цель (telos) и просто цель (skopos) . Цель является чем-то внешним по отношению к действию – такова мишень, в которую целится лучник. Конечная цель носит внутренний характер; здесь речь идет уже не о том, чтобы попасть в мишень (сие от нас не зависит: вот подул порыв ветра, и стрелу снесло в сторону), а о том, чтобы правильно прицелиться. Цель всегда принадлежит будущему; конечная цель – настоящему. Цель есть объект надежды; конечная цель – объект воли.



Так, действия мудреца всегда бесцельны (в восточной традиции это принято называть «безразличием к достижению результата действия»), но это не значит, что они бессмысленны. Чем меньше он заботится о том, чтобы попасть в «яблочко» мишени, тем вернее его выстрел. Мудрецу достаточно действовать.

Ценность (Valeur)



То, что ценится. Можно ли сказать, что ценность – это то, что имеет цену? Только в отношении того, что продается. Возьмем, например, ценность товара. Цена на этикетке указывает его меновую ценность в условиях данного рынка как результат общественно необходимого рабочего времени, затраченного на его изготовление (по Марксу), или как результат действия закона спроса и предложения (по мнению большинства либеральных экономистов). А как же справедливость? А как же свобода? А как же истина? В определенных обстоятельствах и они могут иметь стоимость, но не цену – эти вещи не продаются. Поэтому следует различать вещи, имеющие ценность (находящую более или менее точное выражение в рамках логики обмена), и вещи, являющиеся ценностями. Последние не имеют цены и не могут быть предметом эквивалентного обмена на деньги или даже другие ценности. Можно ли обменять справедливость на свободу? Истину на справедливость? И во что же тогда превратятся справедливость и истина? Таким образом, ценности не имеют цены; они, как говорит Кант, обладают достоинством, не имеющим эквивалента и неспособным служить предметом обмена. Значит ли это, что ценность – абсолют? Думаю, нет, ведь мы должны понимать, откуда берется ценность и что делает ее ценностью. Выше уже говорилось, что ценность – то, что ценится. Но что значит ценится? Это значит быть желанным. Это справедливо в отношении товаров, которые, как объясняет Маркс, имеют меновую ценность только в том случае, если обладают потребительской ценностью. Но потребительская ценность – отнюдь не абсолют. «Товар есть прежде всего внешний предмет, вещь, которая благодаря ее свойствам, удовлетворяет какие-либо человеческие потребности. Природа этих потребностей, порождаются ли они желудком или фантазией, ничего не изменяет в деле». («Капитал», том I, глава 1). Отсюда понятно, что речь действительно идет не столько о потребностях, сколько о желаниях, и не столько о пользе, сколько об использовании. Даже самый бесполезный на первый взгляд предмет может иметь большую ценность, если множество людей испытывают желание им обладать: таковы драгоценные камни или произведения искусства (они желанны не потому, что полезны; они кажутся полезными потому, что желанны, и действительно приносят пользу). И наоборот, ценность самого полезного на первый взгляд предмета строго пропорциональна тому, насколько он желанен. Коммерсанты превосходно понимают это. Потребительскую ценность определяет вовсе не полезность; напротив, полезность товара определяется потребительской ценностью, которая, в свою очередь, зависит от того, насколько этот товар желанен. Но если товар обладает обменной ценностью (меновой стоимостью) только в том случае, если он имеет потребительскую ценность, из этого вытекает, что его ценность определяется не в зависимости от какой-то неведомой объективной или субъективной пользы (даже допустив, что это понятие имеет какой-то смысл), а в зависимости от исторически детерминированного желания потенциального потребителя обладать этим товаром. Поэтому, на мой взгляд, закон спроса и предложения ближе к истине, чем Марксова теория стоимости (на изготовление модного платья может уйти меньше труда, чем на изготовление немодного, но стоить первое будет намного дороже). Впрочем, сейчас нас интересует не это. Если не экономически, то философски обе теории сходятся в одном: в условиях конкретного рынка ценность товара может быть только относительной, и определяется она в зависимости от желания потребителя обладать этим товаром. Но то же самое относится и к нравственным или духовным ценностям. Да, эти ценности не подчиняются законам рынка и не имеют ни цены, ни эквивалента, ни меновой стоимости. Но это не значит, что они не подчиняются законам желания! Разве могла бы справедливость быть ценностью, если бы никто не желал справедливости? Разве могла бы истина быть ценностью, если бы никто не свете не стремился к истине и не желал ее? Именно об этом говорит Спиноза в своей «Этике», тем самым давая нам пищу для размышлений: «Мы стремимся к чему-либо, желаем чего-нибудь, чувствуем влечение и хотим не вследствие того, что считаем это добром, а наоборот, мы потому считаем что-либо добром, что стремимся к нему, желаем, чувствуем к нему влечение и хотим его» («Этика», часть III, теорема 9, схолия). Но каждому из нас кажется, что все обстоит с точностью «до наоборот». Если я, допустим, люблю справедливость или богатство, то потому, что и то и другое представляется мне благом, разве не так? Если вот эта женщина для меня желанна, то потому, что она красива, разве не так? Не так, ответил бы на эти вопросы Спиноза. Ты любишь богатство и справедливость – вот потому-то они и кажутся тебе благом. Ты желаешь эту женщину – вот потому-то она и кажется тебе красавицей. Ведь есть на свете люди, безразличные к богатству или справедливости. А красота самой блестящей из красавиц оставит равнодушным самца обезьяны, который предпочтет ей свою самку. Может, ему просто вкуса не хватает? Чтобы так думать, надо быть уж слишком наивным. Просто его желание не совпадает с нашим, вот и все. Это и есть самый безапелляционный релятивизм – ценность есть нечто желательное, а желательно оно потому, что желанно. Ценность есть нечто такое, что нравится и радует индивидуума в конкретном обществе. Вот почему для одних людей деньги представляют собой гораздо большую ценность, чем справедливость. Вот почему другие люди ценят справедливость гораздо выше денег. Абсолютных ценностей не существует. Есть лишь желания и конфликт желаний, есть аффекты и иерархия аффектов. Все это четко разъясняет Спиноза, рассуждая о добре и зле, славе и богатстве:

«Под добром я разумею здесь всякий род удовольствия и затем все, что ведет к нему, в особенности же то, что утоляет тоску, какова бы она ни была; под злом же я разумею всякий род неудовольствия и в особенности то, что препятствует утолению тоски» («Этика», часть III, теорема 39, схолия). Выше (в схолии теоремы 9) было показано, что мы ничего не желаем потому, что оно добро, но, наоборот, называем добром то, чего желаем; и, следовательно, то, к чему чувствуем отвращение, называем злом. «Поэтому всякий сообразно со своим аффектом судит или оценивает, что добро и что зло, что лучше и что хуже, что, наконец, самое лучшее и что самое худшее. Так, скупой считает за самое лучшее обилие денег, а недостаток их – за самое худшее. Честолюбивый же ничего так не желает, как славы, и, наоборот, ничего так не боится, как стыда. Далее, завистливому нет ничего приятнее, как несчастье другого, и ничего нет тягостнее чужого счастья. Точно так же всякий считает какую-либо вещь хорошей или дурной, полезной или бесполезной сообразно с своим аффектом» («Этика», часть III, теорема 39, схолия).

В том же духе рассуждает и Ницше: «Оценивать – значит созидать. Оценивать – это драгоценность и жемчужина всех оцененных вещей» («Так говорил Заратустра», часть I, «О тысяча и одной цели»). Оценивать не значит соизмерять оцениваемое с некоей ценностью, предшествующей оценке. Оценивать значит придавать ценность оцениваемому, иначе говоря, создавать ценность в процессе ее измерения. Так значит, Спиноза и Ницше полностью единодушны? Да, в том, что касается релятивизма. А в том, что касается самих ценностей? А вот это уже зависит от того, о каких именно ценностях идет речь (что касается Спинозы, то он никогда не претендовал на роль ниспровергателя всех ценностей без исключения). Однако вопросом, в котором оба мыслителя занимают крайне противоположные точки зрения, является вопрос об истине. Ницше, особенно в сочинениях последних лет жизни, склоняется к рассмотрению истины как всего лишь одной из многих ценностей, с чем категорически не согласен Спиноза. Та или иная вещь представляется мне хорошей или дурной в зависимости от того, насколько эта вещь для меня желанна. Но истинность этой вещи от моих желаний не зависит. Спиноза и Ницше сходятся в своем релятивизме (в вопросе о ценностях), но решительно расходятся, едва речь заходит о рационализме (в вопросе об истине и разуме). Лично я отдаю предпочтение Спинозе против Ницше и кинизму против софистики. Является ли истина ценностью? Является, если мы оцениваем ее как благо, как нечто полезное, или просто любим истину и желаем ее. Следовательно, почти для всех людей истина есть ценность. Все люди любят истину, говорил бл. Августин, потому что никто, даже самый отъявленный лжец, не любит быть обманутым. Но истина ценится не потому, что она истинна, и уж конечно, она истинна не потому, что высоко ценится нами. Здесь необходимо помнить о разделении порядков. Ценность истины зависит от того, насколько она желанна, но ее истинность ни от каких желаний не зависит. Всякая ценность субъективна (включая ценность истины), но ни одна истина не может быть субъективной. Всякая ценность относительна; всякая истина (в той мере, в какой она истинна, то есть остается одной и той же в нас и в Боге, как говорит Спиноза) абсолютна. Все ценности от людей; всякая истина от Бога. Вот почему мы существуем в истине, но никогда не в состоянии объять ее целиком. Вот почему мы так к этому стремимся. Вот почему истина так желанна нам. Вот почему она имеет для нас – хотя бы для нас, хотя бы благодаря нам – такую ценность. В тот день, когда на земле не останется ни одного человека, любящего истину, она утратит свою ценность. Но истиной от этого быть не перестанет.

Если вы не любите истину, не старайтесь отвратить от нее других. А если вы ее любите, не принимайте свою любовь к истине за доказательство истинности того, что вы любите.



Цепочка (Сhaоne)

Традиционная метафора для обозначения непрерывной серии. Именно это имеет в виду Декарт, упоминая в своем «Рассуждении о методе» «длинные цепочки простых и ясных доводов, которыми так любят пользоваться геометры». Об этом же говорит Вольтер, задаваясь в своем «Словаре» вопросом о «цепочке сотворенных существ» (чья непрерывность вызывает у него сомнение) или «цепи событий» (ни одно из которых не может произойти без причины или не произойти, если причина есть). На самом деле это все тот же рок, судьба, детерминизм, только под другим именем («последовательность фактов, которые только кажутся ничем не связанными, но на самом деле тесно связанных»). Принято также говорить о «бесконечной цепи конечных причин». Эта формулировка является своего рода кратким резюме пространного изложения 28-й теоремы из части первой «Этики» Спинозы (сам автор этого выражения не употребляет): все единичное, иными словами, всякая конечная и ограниченная по своему существованию вещь, пишет он, может существовать и определяться к действию только в том случае, если она определяется к существованию и действию какой-либо «другой причиной, которая также конечна и ограничена в своем существовании». Эта причина, в свою очередь, также может существовать и определяться к действию только в том случае, если она определяется к существованию и действию третьей причиной, так же конечной и ограниченной по своему существованию, и так до бесконечности. Это предполагает существование первопричины, но существование не во времени (причиной цепочки не может быть одно из ее звеньев). Это предполагает вечную и бесконечную способность природы. Не очередное звено в цепи, но имманентную и несотворенную силу – causa sui (причину самого себя), которая производит, одухотворяет и объединяет эти звенья. Не природа порожденная (Natura naturée; бесконечная цепочка конечных причин, которые в то же время являются следствиями), а природа порождающая (Natura naturante ; не конечные модусы, но бесконечные атрибуты субстанции; см. «Этика», часть I, теорема 29, схолия).



Церковь (Église)

Община верующих, исповедующих одну религию, достигшая достаточно значительных размеров; секта, ставшая слишком многочисленной, чтобы довольствоваться подобным званием. Употребляемый без уточнения, термин почти всегда обозначает одну из христианских церквей, в частности католическую Церковь. Объясняется это тем, что именно христианские церкви сумели создать более прочные, чем другие, учреждения. Что, разумеется, не означает, что они лучше или хуже других.

«Иисус возвестил Царствие Божие, – писал Альфред Луази (242), – и явилась Церковь». Это формулировка, в общем-то, может считаться почти определением. Церковь – это то, что является вместо возвещаемого ею Царствия Божьего. Обойтись без церкви способны лишь подлинные мистики и подлинные атеисты.

Цивилизация (Civilisation)

Слово «цивилизация» имеет два значения – более широкое и более узкое.

В широком значении цивилизация – нормативная, способная к развитию и иерархически выстроенная совокупность творений человечества. В этом смысле цивилизация противостоит природе (частью которой она вместе с тем является) и варварству.

В более узком смысле цивилизация есть подмножество указанного множества: совокупность человеческих творений (произведений, технических достижений, институтов, правил, норм, верований, знаний, навыков и т. д.), свойственная данному обществу и отличающая его от природы и других обществ.

Под влиянием гуманитарных наук, в особенности под влиянием этнологии, в наше время термин «цивилизация» стал практически синонимичным термину «культура». Если настаивать на их разделении, представляется целесообразным оставить за культурой наиболее интеллектуальную часть цивилизации: уровень культуры тем выше, чем лучше мы знаем и ту цивилизацию, частью которой являемся, и все остальные цивилизации.

Цивилизованность (Civilité)

Вежливость как свидетельство принадлежности к гражданскому обществу или цивилизации. Цивилизованность – умение жить вместе, в том числе, а может быть, и главным образом, с людьми, которых не знаешь.



Цинизм (Кинизм) (Cynisme)

Пренебрежение условностями, высокими принципами и добрыми чувствами. В философском смысле быть циником (киником) значит никогда не смешивать реальность и благо, бытие и ценность, иначе говоря, «то, что делается», и «то, что должно делаться» (Макиавелли, «Государь», глава XV). В расхожем смысле слова цинизм есть стремление к эффективности, не отягощенное заботой о морали или идеологии. Обычно цинизм считают одной из форм бесстыдства, хотя иногда он принимает форму трезвости мысли, отвергающей притворство и легковерие.

Прежде чем превратиться в недостаток и обрести дурную репутацию, цинизм под именем кинизма был школой добродетели, и, не исключено, самой требовательной к своим адептам. В истории философии кинизм наряду с мегарской школой стал одним из двух звеньев цепочки, протянувшейся от Сократа к стоицизму. Он представляет собой одно из важнейших течений всей античной философии. Школу, созданную учеником Сократа Антисфеном, затем возглавил его великий ученик Диоген. Кинизм – это радикальный номинализм. Не существует никаких абстракций, никакие законы и условности не имеют никакого значения: есть лишь индивидуумы и их поступки. Отсюда – яростная тяга к независимости, признающей лишь свободную добродетель и лишь добродетельную свободу. Это подразумевает необходимость преодолеть в себе животное начало и глупость. Можно ли назвать кинизм аскетическим учением? Пожалуй, но это аскетизм без ханжества. Тот же Диоген, для закалки обнимавший посреди зимы обледенелые статуи, не стеснялся прилюдно заниматься онанизмом. Он считал лицемерие большим злом, чем удовольствие, а удовольствие более здоровым чувством, чем разочарование. К Александру Македонскому он не испытывал ничего, кроме презрения. Свобода и истина прежде всего. Зачем скрывать то, что не является злом, и поклоняться тому, что не является добром?

Древний кинизм Диогена и Кратета и цинизм новейшего времени (Макиавелли) объединяет равное уважение к разделению порядков. Истина не есть благо; то, что делается, не может служить основанием для того, что должно делаться; долг не может заменить эффективность. А раз так, неважно, чему отдавать предпочтение – нравственной добродетели вслед за Диогеном или политической эффективности вслед за Макиавелли. Главное – не смешивать их между собой и не отрекаться ни от того ни от другого.

Киник отказывается принимать свои желания за реальность и отступать перед реальностью своих желаний. Он отказывается поклоняться реальности: вместо молитвы он выбирает деятельность. Он ни во что не верит, но он и не нуждается в вере, чтобы желать. Ему вполне хватает воли к действию.

Древние греки называли киников собаками, потому что они проповедовали свое учение всем желающим на площади cуnosarges (проворных собак) и отвергали всякий стыд. Не случайно своей эмблемой они избрали все ту же собаку. «Я собака, – говорил Диоген, – но собака породистая, из тех, что умеют охранять своих друзей». Добродетель киников не признает веры и закона, но отнюдь не отвергает верности и мужества.






Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   88   89   90   91   92   93   94   95   ...   98




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет