Август Монтегю Саммерс – История колдовства



бет22/28
Дата19.06.2016
өлшемі2.99 Mb.
#147608
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   28
Ведьма в заключении

Такую историю, поддержанную его отцом, поведал он судьям. Все окрестности охватила паника. Матушки Дикинсон и Ллойнд немедля оказались в тюрьме, и в следующие несколько дней было арестовано еще около 18 человек. Робинсоны, старший и младший, заработали неплохие деньги, расхаживая от церкви к церкви и опознавая среди собравшихся членов конгрегации тех, кого они уже видели на ведьмовском собрании и в сарае. Шантаж деревенских семейств побогаче, угрозы раскрыть, что тот или иной присутствовал на мерзкой пирушке, позволили им заработать несколько сотен фунтов.

Процесс начался в Ланкастерском суде, и 17 человек из обвиняемых были немедленно признаны виновными. Но судья, совершенно неудовлетворенный такой фантастической историей, отсрочил приведение приговора в исполнение. Четверо заключенных были посланы в Лондон на осмотр королевскими медиками. Сам король Карл допросил одного из этих несчастных, и придя к выводу, что за всем этим процессом скрывается мошенничество, тотчас даровал прощение всем, кто был к нему причастен. В то же время доктор Джон Бриджмен, епископ Честерский, тоже провел личное расследование этого дела. Молодой Робинсон был поселен отдельно от своих родственников, с которыми ему было запрещено поддерживать общение, и после строгого допроса признался, что всем этим делом с самого начала управлял его отец, который подробнейшим образом наставлял его во всей лжи. Несмотря на это фиаско, разговор о ведовстве продолжался и далее, причем немало людей продолжало утверждать, что матушка Дикинсон действительно ведьма, даже если в данном случае свидетельства и оказались фальшивкой. Следует вместе с тем помнить, что за 22 года до этого в том же районе был раскрыт ковен из тринадцати ведьм, главной из которых была Елизавета Демдайк. Суд над ними состоялся «на сессии суда и в главной тюрьме Ланкастера перед лицом сэра Эдварда Бромли и сэра Джеймса Элтама». Сама Демдайк (она была слепа и возрастом за 80 лет) умерла в тюрьме, тем самым избежав правосудия, но 10 обвиняемых были казнены, и суд, продолжавшийся два дня, вызвал немалый отклик.

Представляется вполне возможным, что Хейвуд написал пьесу в 1612 году и повествовал в ней о первом сенсационном процессе и что потом, когда повторились практически те же события менее чем через четверть века он и всегда готовый к написанию пьесы Бром заново переделали старые сцены. В характере достойного деревенского джентльмена по имени Дженерос (Благородный), чья жена оказалась обвиненной в ведовстве, есть нечто поистине достойное, и его прощение ее преступления, когда она кается в нем, столь исполнено любовного пафоса, что на память приходит пьеса «A Woman Kilde with Kindnesse». В то же время страдания джентльмена при известии, что его жена вновь впала в старые грехи, выписаны очень реально, хотя Хейвуд и не стал словами изображать мучения разбитого сердца, что весьма мудро с его стороны, а ограничился всего лишь несколькими уместными здесь словами. Пьеса весьма верно изображает деревенскую жизнь того времени, простую, но не лишенную привлекательности. Комические ее эпизоды вполне можно счесть удачными: мы видим, как все в домашнем хозяйстве встает с ног на голову из-за колдовства, как испорчен был магией свадебный пир: кухню наводнили змеи, летучие мыши, лягушки, жуки и осы, и вдобавок ко всему этому несчастный жених стал импотентом. Во втором акте видим эпизод с мальчиком и прутом (молодой Эдмунд Робинсон) и двумя борзыми. Старуха Дикинсон переносит его против воли на «славный пир», где мы становимся свидетелями того, как ведьмы с помощью веревок добывают еду:

Дерну за веревку – и жаркое тут как тут, Раз-другой – и рыбу нам дают.

В пятом акте мальчик рассказывает Доти историю, как он встретился с Дьяволом. «Так он подошел к тебе в облике парня, говоришь, по какому-то делу?» – вопрошают его, и вся эта сцена совершенно напоминает детализированный отчет о случившемся, представленный ланкастерскому судье. Что касается ведьм, то Гуди Дикинсон, Мэл Спенсер, матушка Хэргрейв, бабушка Джонсон, Мег, Мод – все это реальные лица, обвиняемые Робинсоном; лишь образ миссис Дженерос был создан поэтом. Когда Робин, туповатый слуга, отказывается седлать серого мерина, она набрасывает на него уздечку и, используя в качестве коня, заставляет перенести на сатанинскую ассамблею. Действие происходит на мельнице, заселенной духами в облике котов. К мельнице для присмотра приставлен солдат. Две ночи никто его не тревожит, но на третью «появляются миссис Дженерос, Мэл, все ведьмы и их фамилиары». «Духи приближаются к нему с ужасающим шумом», но он отражает их атаки с помощью меча, отрубая одной из кисок в этой потехе лапку. На следующее утро вместо нее была найдена рука, белая и ухоженная, с камнями на пальцах. Дженерос опознает в них кольца, принадлежащие его жене, а сама миссис Дженерос в это время оказывается лежащей в постели, сказавшись больной. При ближайшем рассмотрении выясняется, что у нее до запястья отрублена рука. Это решает ее судьбу. Все ведьмы схвачены и, несмотря на свои чары и заклинания, опознаны несколькими свидетелями, включая мальчика, который «видел их всех вместе в сарае, и более того, на пиру и во время их колдовства».

Пьеса была написана сразу после ланкастерского суда, когда четверо из арестованных содержались во Флитской тюрьме в Лондоне для дальнейшего расследования и королевское прощение еще не было даровано подозреваемым. Что ясно следует из эпилога, в котором есть такие слова:



Теперь же, пока ведьмы ожидают решения Законной справедливости, мы просим также вас о Благоприятном отзыве для нас; что им принесет Их преступление, пока неведомо, И время сей секрет пока не открывает. Еще, возможно, милость Последует за проклятием и им дарует Возможность жизни дни своей продлить.

В данном контексте будет уместным рассмотреть драму, в значительной мере основанную на произведении Хейвуда и Брома и поставленную около пятидесяти лет спустя в Duke’s House в Дорсет-Гарден. Имеется в виду пьеса Шедвелла «The Lancashire Witches and Teague o Divelly, the Irish Priest», впервые увидевшая свет осенью 1681 года (вероятно, в сентябре). Идея использования магии в пьесе была подсказана Шедвеллу почитаемым им произведением Бена Джонсона «Маскарад королев», поставленным в Уайтхолле 2 февраля 1609 года. Действительно, имитируя по возможности свой образец, Шедвелл приложил к первому, второму, третьему и пятому актам подробные записки, в которых описывается, как должно осуществляться то или иное магическое действо. Во введении (1682) он наивно признается: «Что же касается тех частей пьесы, в которых речь заходит о магии, то здесь я и не думал сравняться по мастерству с Шекспиром, который сам, используя собственное воображение, создал все колдовство своих книг (а по части воображения с ним не мог сравниться никто из смертных). Я же решил воспользоваться авторитетом его и других и взять уже имеющееся. Если на то пошло, то у меня не найти ни одного действия или слова, повествующего о чем-то иначе, чем в какой-либо из книг древних или современных искателей ведьм. Это можно проследить и по прилагаемым запискам, в которых представлена значительная доля доктрины о ведьмах». И действительно, у него присутствуют обширные цитаты из Вергилия, Горация, Овидия, Проперция, Ювенала, Тибулла, Сенеки, Тацита, Лукана, Петрония, Плиния, Апулея, Аристотеля, Феокрита, Лукиана, Петрония, св. Августина, св. Фомы Аквинского, Баптиста Порта, Бена Джонсона («Печальный пастух»), из «Молота ведьм» Якова Спренгера и Хейнриха Крамера, созданного около 1485 – 1489 годов. Присутствуют здесь выдержки из «La Demonomanie des Sorciers» Жана Бодена (1580), «Daemon-olatria» Николя Реми (1595), «Disquisitionum Magicarum libri six» Мартина Дель Рио (1551 – 1608), «Historia Rerum Sco-ticarum» (Париж, 1527) Гектора Босе (1465 – 1536), пятитомного Formicarius (1602) Иоганна Нидера (1380 – 1438), «De Prestigiis Daemonum» известного Джона Вивера, доктора герцога Клевского, «De Gentibus Septentrionalibus» [605], книги, изданной в Риме в 1555 году Олавом Магнусом, знаменитым архиепископом Уппсалы, «Discoverie of Withcraft» Реджинальда Скота (1584), «Daemonomagia» (1607) Филиппа Людвига Элиха, «De Strigimagis» Сильвестра Маззолини (1460 – 1523), авторитета Папского двора и защитника Святейшего Престола от ересиарха Лютера, «Compendium Maleficarum» (Милан, 1608) Франческо Марии Гваццо из конгрегации св. Амвросия, «Disputatio de Magis» (Франкфурт, 1584) Иохана Георга Годельмана, «Tractatus de Strigiis et Lamiis» Бартоломео Спиньи, «Decretum» (около 1020) Бурхарда, епископа Вормского, «De Sortilegiis» (Лион, 1533) Паоло Гриллана, «De Occulta Philoso-phia» (Антверпен, 1531) Корнелия Агриппы, «Apologie pour tous les Grands Hommes qui ont este faussement supconnez de Magie» (1625) Габриеля Нодье, библиотекаря кардинала Мазарини, «De Subtilitate» (в 21 книге, издано в Нюрнберге, 1550) Джироламо Кардано, известного доктора и астролога, «De magna et occulta Philosophia» Парацельса, «IV Livres des Spe-ctres» (Анжер, 1586) Пьера ле Лойе, сера де Броссе, причем здесь Шедвелл использовал английский перевод, осуществленный Джонсом и изданный в 1605 году.

Таким образом, Шедвелл цитирует не менее 41 автора, авторитетного в области магии, причем нередко цитаты из одного ученого следуют одна за другой, и дается не просто фраза, а подчас большой абзац.

Но весь этот, скажем, парад учености, и может быть, именно в его силу, проходит во многом мимо читателя, и, во всяком случае, пьесу художественной не назовешь по той причине, что сцены свои Шедвелл делал весьма грубо, они длительны, но при этом минимально воздействуют на зрителя. Шедвелл имел неплохой драматический дар, он мог создать интересный персонаж, особенно там, где надо было изобразить человека со странностями, можно даже сказать, что его сцены являют из себя триумф фотографического реализма. Правда, из большого материала он не мог выбрать нужное; он собрал все в кучу и затем вынес ее на сцену, и поскольку даже в правление Веселого Короля были люди, любившие поскучать, то и спустя много времени пьеса Шедвелла могла (хотя это происходило не часто) появиться на театральных подмостках. Другие пьесы этого автора, такие, как «Сердитые любовники», «Эпсомские колодцы», «Виртуозо», «Bury Fair», «Сквайр из Альсации», «Волонтеры» да едва ли и не все остальные, полны шумного веселья, признаться, несколько грубоватого, как было заведено в те времена. Драйден, отлично знавший творчество Шедвелла, беспощадно высмеял его по собственным соображениям [606]. С тех пор все уверены, что Шедвелл – автор очень скучный, не исключая тех, кто никогда его ни читал. Но действительно в объемистом произведении этого поэта нельзя найти ни искры поэзии. Ведьмы его не более чем персонажи фарса, но фарса весьма мрачного и неприятного, поскольку Шедвелл энциклопедически отмечает все детали шабаша; если же кто вздумал бы пожаловаться, то, вероятно, привел бы слова Гваццо или Реми, или дал бы цитату на страницу из Бурхарда или Спиньи в свою поддержку. Та к что ведьмы получились у Шедвелла, несмотря на весь свой материализм, вполне реальными. Они представляют одну из сторон демонического культа, пусть выполнены сыро и грубо.

Я придерживаюсь мнения, что сцены с участием ведьм далеко не худшие в пьесе. Карикатура на католического священника Тейга О’Дайвели просто чудовищна и мерзка. Он изображен невежественным, праздным, распутным, лжецом, трусом, фигляром, слишком хитрым для дурака, слишком злонамеренным для простого плута. Шедвелл проявил себя не только неважным писателем, но и человеком, исполненным злых помыслов [607].

Однако и к протестантам он также не испытывал особого пиетета; видно это по тому, что Смерк, капеллан сэра Эдварда Хартфорда, именуется «глуповатым, подловатым, папистом, человеком надменным и дерзким, который при надобности мог быть и льстивым».

Стоит ли удивляться тому, что после того, как пьесу выдали на руки актерам, начались жалобы, и Чарльз Килгрю, в чьи обязанности входило утверждать пьесы для постановок, послал за ее текстом и, видимо, теперь лишь внимательно просмотрев, разрешил продолжить прослушивание только при условии значительной ее правки и уничтожения оскорбительных выражений. Несмотря на это, диалоги носят характер явно оскорбительный. На первом же представлении пьесу ждало фиаско, и она была безжалостно освистана, чего, без сомнения, заслуживала. И все-таки она удержалась на сцене. Дело в том, что в те дни обсуждалось принятие третьего акта об Исключении, но парламент уже начинал терять свои позиции и 28 марта был распущен. 31 августа Стивен Колледж, фанатик, уличенный в измене и многих других преступлениях, был наконец вздернут на виселицу, а скоро (в ноябре) был арестован и посажен в тюрьму жестокий Шефтсбери. Часть диалога, не дозволенную к печати, Шедвелл напечатал курсивом [608], и тут мы можем убедиться, насколько прав был цензор. Политическая сатира получалась у Шедвелла особенно грязно, обвинения против Церкви непристойны и злобны.

Успех, который имели «Ланкаширские ведьмы» в театре, а постановки этой пьесы возобновлялись довольно часто, объясняется работой механика и рядом сценических эффектов, вроде «полетов» ведьм, а также музыкой, бывшей столь важной для этого спектакля, что Даунс называет его даже «чем-то вроде оперы».

В написанной Шедвеллом сцене шабаша появляется сам дьявол, однажды в обличии козла, в другой раз в форме человеческой, спутники же его поклоняются ему в ходе отвратительных церемоний. Имена ведьм – матушка Демдайк, матушка Дикинсон, матушка Харгрейв, Мэл Спенсер, Мадж. Присутствуют и многие другие безымянные ведьмы.

Елизабет Демдайк и Дженнет Харгрейвз проходили по первому в Ланкашире процессу над ведьмами и были казнены в 1612 году. Фрэнсис Дикинсон и Мэл Спенсер были «разоблачены» Робинсоном в 1633 году. Таким образом, очевидно, что Шедвелл смешал здесь два разных эпизода. В его пьесе присутствует сцена охоты, в ходе которой заяц неожиданно превращается в матушку Демдайк; ведьмы поднимают настоящий шторм в погребе сэра Эдварда, подобно тому, как это сделали Мадж Грей, Добрая Прайс и Добрая Джонс в «ЛегендахИнгольдсби»; Мэл Спенсер седлает Клода, деревенского парня, и направляется на нем на ведьмовской праздник, где Мадж принимают в адское сестричество; ведьмы в облике кошек кидаются на людей с оглушительным мяуканием и сильно их царапают, То м Шаклхед отрубает лапу злобной кошке, и на следующий день обнаруживается, что у матушки Харгрейв руки как не бывало: «рассказ об отсутствующей руке очень старый», – пишет Шедвелл в своих примечаниях. Мы видим, что наш драматург позаимствовал многие эпизоды у Хейвуда и Брома. Впрочем, справедливым будет повторить, что он активно черпал материал и из первоисточников.

Вскоре после Реставрации была опубликована пьеса о едва ли не самой известной английской сивилле, «Жизнь матушки Шиптон», «Новая комедия. В том виде как она шла 19 дней с великим успехом. Написана Т[омасом] Т[омсоном]». Среди действующих лиц видим Плутона, императора ада, с Прозерпиной, его императрицей; Радамона, главного духа; четверо других демонов; место действия – «город Йорк и роща Несборо в Йоркшире». Сделана пьеса, надо заметить, весьма грубо, по сути дела, сляпана из «Честной девушки в Чипсайде» Миддлтона и «Городской мадам» Массингера. Эпизоды с участием матушки Шиптон заимствованы из старых дешевых изданий для народа, в которых рассказывается о ее удивительных приключениях и пророческом даре. Агата Шиптон (обычно она фигурирует как Урсула) жалуется на свою жестокую долю, а затем натыкается на Радамона, высокопоставленного демона из ада. Он обещает встретиться с ней позже и возвращается к себе похвалиться успехом. Затем он вновь предстает перед ней, одетый уже благородным джентльменом. Он женится на ней; через какое-то время мы видим ее уже посреди изобилия и богато одетой. В начале третьего акта она вновь оказывается в бедном домике. Пока она возносит жалобы, входит Радамон и сообщает ей, кто он на самом деле, после чего дарует ей магическую силу. Повсюду распространяется слава о ней и, как гласит одна история из народа, сам аббат Беверли прибыл к ней переодетым для того, чтобы проверить ее искусство. Она немедля его узнала и предсказала к великой его досаде о грядущем разорении монастырей и прочих событиях. В конце пьесы матушка Шиптон смогла перехитрить демонов, когда они попытались схватить ее. Она была удостоена небесного видения и после этого остаток жизни каялась и молилась. В целом драма представляет собой довольно грубую смесь и более любопытна, нежели ценна в художественном отношении.

В трагедии Невилла Пейна «Фатальная ревность» [609], поставленной в Дорсет-Гарден в августе 1672 года, есть очень неплохо написанные сцены. Среди персонажей – ведьма, тетушка Джаспера, нарушитель мира. Джаспер, слуга Антонио, просит свою тетю помочь ему в коварных планах. Сперва он полагает, что она настоящая волшебница, но потом она открывает ему правду и честно сообщает, что:

Хоть не умею я демонов вызвать, Со многими, однако, знаюсь бродягами и жуликами, Одеться они смогут при надобности и эльфом И гоблином.

Ее помощники Пустослов и Плеск, Нырок, Хлыщ, Щелк, Золоченый, Отмычка и другие ловкие ребята, должным образом переодетые, хорошо выучились искусству обмана. Те м не менее, они устраивают сцену колдовства для того, чтобы убедить Антонио, что его жена Целия ему неверна. «Старый танец демонов», последовавший затем, прерывается вторжением стража. Тетушка показывает Джасперу потайное укрывище, но он тут же ее убивает и скрывает там тело. Он сообщает другим, что, будучи истинной ведьмой, она растворилась в воздухе посредством магии. Капитан стражи, однако, давно уже знающий о ее шарлатанстве, скоро находит в доме маску демона и костюм домино. Позже маленький мальчик, пойманный также в облачении демона, признается в обмане и, дрожа всем телом, добавляет, что в одном из секретных ходов они нашли тело своей госпожи и что она зарезана. Наконец, Джаспер разоблачен и лишь с помощью кинжала избегает заслуженной справедливости. Характер ведьмы не столь уж сильно отличается от героини «Мудрой женщины из Хогсдона» Хейвуда, хотя в «Фатальной ревности», как было показано, события принимают трагический и кровавый оборот. Смит играл при постановке Антонио, миссис Шедвелл – Целию, миссис Норрис – ведьму, Сэндфорд получил известность в роли Джаспера.

Сцены колдовства присутствуют в трагедиях Драйдена, но его произведения уже не входят в поле нашего обозрения, поскольку его маги – персонажи романтического плана, можно даже сказать, что они служат декорацией для развертывания событий и вырисованы так, что говорить о связи их с реальностью не приходится. Можно упомянуть известный эпизод в «Индийской королеве» (поставлена в Королевском театре в январе 1663 – 1664 годов), в ходе которого Зампоалла находит пророка Исмерона, вызывающего Бога снов для предсказания ее судьбы [610]; в четвертом акте «Тиранической любви» (Королевский театр, июнь 1669 года) сцена представляет индийскую пещеру, где по просьбе Плацидия маг Нигринус вызывает видение спящей св. Екатерины, являются различные астральные духи, лишь для того, чтобы пролететь перед Амариелем, ангелом-хранителем святой. В «Эдипе» Драйдена и Ли (Дорсет Гарден, декабрь 1678 года) Терезий играет немалую роль в развитии сюжета, и третий акт почти целиком посвящен совершению некромантических действий, с помощью которых в глубине священной рощи появляется призрак Лая. Более того, в «Герцоге Гизе» (Королевский театр, декабрь 1682 года) фигуры Маликорна и его фамилиара Меланакса поистине способны внушить ужас, и та сцена [611], где несчастного волшебника, судьба которого предрешена, влекут на вечные муки, не может читаться без содрогания и вряд ли уступает даже финалу «Фауста» Марло. В четвертом акте «Софонисбы» Ли (Королевский театр, апрель 1675 года) действие происходит в храме Беллоны, жрицы которой показаны совершающими свои ужасные ритуалы. Кумана становится одержимой неким духом, в ярости она впадает в неистовство, следует танец духов, и перед зрителем проходит ряд видений.

В забавной переделке Отвея «Ромео и Джульетты» на римский лад в «Историю и Падение Га я Мария», поставленной в Дорсет Гарден осенью 1679 года, сирийская ведьма Марта появляется лишь на миг, для того чтобы предсказать Марию удачу и начать танец духов мановением своего жезла.

Близкая к опере постановка Чарльза Давенанта «Цирцея» (Дорсет Гарден, март 1676 – 1677) искажает известный миф самым причудливым образом. В ней видим бесконечные танцы, шторма, сновидения, явление Плутона в колеснице, запряженной черными конями, но все эти вещи, более-менее уместные на сцене и дающие эффект при свете свечей и звуках скрипок, с трудом выносимы при чтении сценария пьесы. Рагуза, волшебница в драме Тейта «Брут из Альбы, или Заколдованные любовники» (Дорсет Гарден, май 1678 года), фигура куда внушительней. Тейт создавал свою магию не без искусности, и заключение третьего акта заслуженно удостоилось высокой оценки Лэмба. Интересно, что сюжет «Брута из Альбы» представляет собой историю Дидоны и Энея, имена героев Вергилия были изменены, «дабы не пренебречь законами скромности», как писал Тейт. Те м не менее, Тейт создал либретто для оперы Генри Перселла «Дидона и Эней», где также появляются ведьмы. Следует помнить, что популярность «Макбета» не уменьшалась в течение всего периода Реставрации и, как уже отмечалось, при постановке сцен с участием ведьм использовались все сценические эффекты, возможные на тот день: механизмы, танцы, песни, искусственная мишура. Постановка следовала за постановкой, каждая последующая носила еще более декоративный характер, нежели предыдущая, и театр был неизменно переполнен. Даффетт взялся высмеять эту моду, что и сделал успешно в необычном эпилоге к своей сатире «Императрица Марокко», поставленной в Королевском театре весной 1674 года. Однако, несмотря на осмеяние, «Макбет» продолжал успешно идти на сцене.

Немало духов появляется в никогда не поставленной трагедии герцога Оррери «Зороастр» [612], главный персонаж которой «король Персии, первый маг». Его сопровождают «несколько духов в черном, на лицах их страшные маски», в конце представления появляются фурии и демоны, указуя потушенными факелами на монарха, и затем тащат его в ад, в то время как с неба на них извергается огонь. Можно быть вполне уверенным, что пьеса никогда не ставилась, и, надо отметить, из всех дешевых мелодрам эта выделялась своей дикостью.

Пьеса Эдварда Равенскрофта «Дама Добсон, или Хитрая женщина» (поставлена в Дорсет Гарден осенью 1683 года) является английской версией «La Devineresse; ou les faux Enchantements» (также возможно название «Мадам Жо-бен»), известнейшей комедии, написанной Тома Корнелем [613]и Жаном Донне де Визе. Французский оригинал был поставлен в 1679 году, и надо отметить, что искусство постановщика и находчивость, проявленную при устройстве различных трюков, можно счесть необычайными. Английская комедия на ту же тему называется «Мудрая женщина из Хогсдона», и запутанность ее в полной мере позволила автору проявить возможности техники. «La Devineresse» была опубликована в 1680 году, на обложке издания были изображены кошка, рука славы, зловредные травы, два пылающих факела и прочие излюбленные некромантами предметы. Более того, книгу украшают восемь иллюстраций, и все они весьма любопытны, так как на них видим сцены из комедии. Но «Даму Добсон» нельзя считать пьесой о ведовстве; речь там идет о ловком шарлатанстве. Сама протагонистка [614] героини происходит из того же бессмертного сестричества, из которого вышла сивилла Хейвуда, о которой сказано: «Она хитрая женщина, и зовется она так не случайно, так как своим невежеством выставила дураками многих, почитавших себя мудрецами».

Миссис Бен в своей интересной комедии «Счастливый шанс, или Сделка Олдермена», поставленной в Друри Лейн зимой 1686 года и опубликованной в 1687 году, повествует о ложной магии в главных сценах, где Геймен (Беттертон) тайно приводится подмастерьем Бредвелом (Боумен), переодетым в демона, в дом леди Фулбэнк (миссис Барри). Здесь его принимает Перт, служанка, переодетая в старую ведьму, которая и доставляет Геймена в объятия его возлюбленной. Но весь этот эпизод обыгрывается как фарс и представляет, по сути, сложный маскарад с переодеваниями для поддержания интриги пьесы [615].

Шедвелл достаточно серьезно подошел к ведовству в 1681 году, и, несмотря на сдержанное отречение в обращении «К читателю», предшествующем «Ланкаширским ведьмам», мне кажется, он осознавал всю серьезность того, что в конечном итоге лежит за всеми этими многочисленными фарсами о колдовстве, несмотря на ту гротескность, которой отличаются формулы и заклинания, произносимые его собственными ведьмами и магами. За колдовство все еще полагалась смертная казнь, когда пятнадцать лет спустя Конгрейв легко высмеял представления о ведьмах при дворе. Форсайт («Любовь за любовь»), «неграмотный пожилой мужчина, сварливый и амбициозный, суеверный и претендующий на познания в области астрологии, хиромантии, физиогномики, толкования разнообразных знаков и снов», привык вести дружеские беседы с няней своей юной дочери. Как раз в это время Анжелика, его племянница приезжает с просьбой одолжить его экипаж, поскольку ее собственный сломался. Он ей отказывает и хочет заставить остаться дома, напевая себе под нос старую простонародную песенку о том, что не будет добра в том доме, женщины которого разъезжают, где хотят. Леди насмехается над ним, попрекает его ревностью его молодой жены: «Дядюшка, боюсь, что ты не хозяин в собственном доме. Ха-ха-ха!» Он настойчиво утверждает обратное, и она добавляет: «Могу поклясться, что по ночам вы занимаетесь незаконными делами; да, вы и старая нянюшка… Я видела вас вместе через замочную скважину как-то ночью, как вы подобно Саулу и аэндорской волшебнице колдовали с ситом и прокалывали себе пальцы для того, чтобы писать кровью имена невинных слуг на маленькой терке-щелкунчике для мускатных орехов, которую потом она забыла в чашке для вина с яйцами и сахаром». «Ах ты, потаскушка, василиск», – восклицает вышедший из себя от ярости дядюшка. Анжелика продолжает издеваться над ним и дальше, еще более изощренно, обвиняет его и няню в том, что они вскормили фамилиара, «юного демона в обличии полосатого кота», и с последними оскорблениями на устах она отъезжает в полном восторге на портшезе.

Возвращаясь во времена более ранние, когда вряд ли было возможно, и уж точно крайне неразумно, столь весело относиться к ведовству, я хотел бы привести названия двух пьес, которые, сохранись они до нашего времени, определенно были бы очень интересны в данном контексте. К несчастью, нам известны лишь их имена: «Ведьма из Айслингтона», поставленная в 1597 году, и «The Witch Traveller» (Ведьма-путешественница? Путешествие в поисках ведьм?), разрешенная к постановке в 1623 году.

В добавление к «Маскараду королев», как было уже отмечено, эта пьеса послужила в известной степени моделью для Шедвелла, писавшего свои энциклопедические заметки о магии; Бен Джонсон в своей прелестной пасторали «Печальный пастух» представляет зрителям шотландскую ведьму Мадлен. Персонаж этот сотворен энергичными мазками; реализм соединяется с романтикой.

Во время сцены ссоры, которой начинается «Алхимик», Фэйс угрожает Сабтлу:

Подведу тебя, я, мерзавец, под Статут о колдовстве, tricesimo tertio Нашего Гарри Восьмого.

Простак Дэппер выпрашивает у Сабтла фамилиара, о чем зритель узнает из рассказа Фэйса (I, 2):

Да, он просит, но не коня или еще кого – Всего лишь надо-то ему муху, А не кого-либо из больших фамилиаров.

И позже, для того чтобы совсем его запутать, Дол Коммон предстает перед ним как «королева фэйри». Королева эльфов из Эльфхейма, упоминавшаяся в материалах шотландских ведьмовских процессов, судя по всему, в точности соответствует французской королеве шабаша. В 1670 году Джоан Вейр признавалась, «что когда она работала в школе в Далкейте, высокая женщина пришла в ее дом, когда там были дети; и как показалось подательнице сего заявления, у той за спиной стоял ребенок и еще двое были по бокам от нее, и эта женщина захотела, чтобы подательница заявления наняла ее с тем, чтобы говорить перед королевой фэйри, и сражалась бы на ее стороне с этой королевой (как сама она сказала)» [616].

Бомонт и Флетчер дают нам всего несколько отсылок на ведовство в своих многочисленных драмах. Можно вспомнить демона женского пола Люциферу в пьесе «Пророчица», но весь эпизод с ее участием носит, по сути, комический характер. Дельфия, скорее, пророчица из классических произведений античности и очень удалена от персонажей вроде Сойер, Демдайк или Дикинсон. Сульпация в «Деревенском обычае» носит магический наряд и по просьбе Ипполиты чуть не сводит своими заклинаниями Зенокию в могилу, но все же она скорее сводня, чем ведьма. Петр Веккио в «Шансах», «известный маг», такой же продувной и хитрый персонаж, как фигляр Форобоско, мелкий жулик, которого посылают на каторгу в конце «Прекрасной трактирщицы»; или один из героев Ширли доктор Шаркино [617], с которым глупые слуги советуются о пропаже серебряных ложек и салфеток; или Альбумазар Томкиса; или, наконец, сам Сабтл Джонсона. [618]

В «Софонисбе» Марстона (изд. 1606) появляется Эрихто, заимствованная из Лукана. Монах из пьесы Чапмена «Bassy d’Ambois» (1607) облачается в магическое одеяние и после звучного песнопения на латыни вызывает духов Бегемота и Картофилакса в присутствии Басси и Тамиры.

Значительно более интересной представляется драма Ширли «Св. Патрик в Ирландии», поставленная в Дублине в сезоне 1639 – 1640 годов. Тема ее – обращение Ирландии в христианство св. Патриком и противостояние его друидам во главе с их руководителем Архимагом. Личность св. Патрика воссоздается тонко, персонажу присущи спиритуальные добродетели, и образ его исполнен тихой красоты. Что касается друидов, то и они в своей колдовской мощи весьма впечатляют. Эту волнующую драму следует расценивать как одно из самых впечатляющих достижений театра Ширли. Нам демонстрируются многочисленные попытки отнять жизнь у св. Патрика: в чаше с вином, поднесенной ему, подмешан яд, святой пьет ее без всякого ущерба; Милко, высокопоставленный чиновник, чьим слугой некогда был св. Патрик, запирает его с друзьями в доме и затем поджигает его. Христиане неповрежденными выходят из пламени, которое пожирает самого поджигателя. В последней сцене, когда св. Патрик засыпает, Архимаг призывает великое множество страшных змеев, дабы они пожрали его, но апостол Ирландии пробуждается и изгоняет всех ядовитых гадов с острова, в то время как земля разверзается и поглощает колдуна живьем. Особенно впечатляет сцена появления св. Патрика на острове, когда король с двумя сыновьями, друидами и благородными людьми совещаются у врат храма и вдруг неожиданно видят торжественную процессию, продвигающуюся сквозь лес, зрят сияющие кресты, шелковые знамена, горящие свечи, чуют запах фимиама, а до ушей их долетают слова сладкозвучного гимна:

Post maris saeui fremitus Iernae (Nauitas coelo tremulas beante) Uidimus gratum iubar enatantes Littus inaurans.

(Теперь, когда пересекли мы свирепые океанские волны и достигли берегов Ирландии, Небо благословило своих бедных, исполненых страха путников и направило нас на путь, с радостью видим сияющий солнечный луч, направляющий нас на этих брегах.)

Мы уже рассказывали достаточно подробно о «Докторе Фаусте» Марло, и, думается, теперь будет уместно назвать три или четыре пьесы елизаветинского периода, в которых дьявол (демоны) появляется в качестве действующего лица, пусть даже и не играя значительной роли для развития сюжета. Эти пьесы, как правило, или серьезны наполовину, или вовсе относятся к фарсам. Так, в прологе «Веселого демона из Эдмонтона» (издано в 1608 году) колдун Питер Фабелл дурит демона, пришедшего потребовать выполнения подписанного ранее договора, и эта сцена поставлена должным образом, однако скоро сюжет принимает тривиальный оборот. «Рождение Мерлина, или Дитя находит своего отца» (не печаталась до 1682 года) являет собой курьезное сочетание фарса и романтики, не лишенное некоторых достоинств и даже известной поэзии, несмотря на свою неуклюжесть. Произведение Деккера «Если это плохо, то виноват Дьявол» (издание 1612 года), которое восходит к старой повести «История брата Раша», изображает попытки трех демонов из меньших распространить правление своего господина на Неаполь. Пьеса весьма невысокого уровня, очень плоская сатира – вот как можно охарактеризовать произведение поэта, явно мало компетентного в таких экстравагантных темах [619].

Пьеса Бена Джонсона «Дьявол – осел» была поставлена в 1616 году, и ее можно считать чисто комической. Паг, демон из меньших, посещает землю и нанимается слугой к сквайру из Норфолка, Фабиану Фицдоттрелю. В дальнейшем он пытается перехитрить тех или иных персонажей, но неизменно терпит постыдное фиаско от простых смертных. Наконец он оказывается заключенным в Ньюгейте и от виселицы избавляется лишь благодаря вмешательству Порока и Беззакония, которые переносят его в иные места. Эту концовку можно сопоставить с завершением прекрасной комедии Вильсона «Бельфегор, или Женитьба демона» (поставленной в Дорсет Гарден летом 1690 года), когда Родриго с двумя приближенными демонами летит обратно в родной для них ад для того, чтобы избежать земных горестей.

В «Договоре с Дьяволом», пьесе Барнабы Барнса (1607) мы сталкиваемся, безусловно, с достаточно серьезной трагедией, которая если не полностью основана на сюжете «Фауста» Марло, то, во всяком случае, многое оттуда заимствовала. Это блестящая мелодрама, хотя и совершенно неисторическая. Ее можно назвать тофетом инфернальных кошмаров. Главной ее особенностью следует считать отвратительную карикатуру на Папу Александра VI [620] и, как и можно было ожидать, вся ложь и клеветы ренессансных сатириков и памфлетистов-протестантов оказались собраны вместе для того, чтобы составить портрет чудовища, вовлеченного во все мыслимые преступления и мерзкий разврат. Грязнейшие скандалы Бурхарда, Санудо, Джустиниани, Филиппо Нерли, Гвиччардини, Паоло Джовио, Санадзаро и неаполитанцев оказались воспроизведены здесь со скрупулезной точностью. Искусство черной магии, в частности, занимает весьма немаловажное место в этих страшных сценах. Папа Александр VI подписывает договор с демоном Астаротом и именно благодаря ему добивается всех своих успехов.

В четвертом акте присутствует длинная сцена колдовства, когда Папа облачается в магические одежды, берет свой посох и надевает пентакль, становится в центр круга и произносит странные слова, перемешивая текст латинского обряда экзорцизма, переходящего здесь в непонятный лепет. Появляются демоны, и папа лицезреет убийство герцога Гандийского Чезаре [621] и прочие зверства. Апофеозом действия становится банкет кардинала Адриано Корнето. Пока гости общаются, «заходит дьявол и подменяет папские бутылки». Отравленными оказались сами Борджа, и далее следует пространная «Scena Ultima». Александр неистово ораторствует перед демонами, которые приходят, чтобы посмеяться и помучить его. Они показывают ему подписанный им договор; после этого входит демон и дует в рог, призывая таким образом несчастного в ад, тот выкрикивает бессмысленные угрозы, но его уволакивают прочь среди грома и молнии. Подобная пьеса потворствовала вкусам наиболее грубой части публики того времени, и «Договор с дьяволом» в целом можно счесть отвратительным и достаточно жестоким бурлеском.

После тщательного анализа пьес XVII века, в которых ведовство выступает основной темой, я думаю, можно счесть «Эдмонтонскую ведьму» матушку Сойер лучшей иллюстрацией к образам ведьм эпохи Елизаветы. Драма сама по себе неизбежно оказывает воздействие на зрителя, обладая необычайными литературными качествами, а глубокое понимание и жалость к основному персонажу резко выделяют пьесу среди других и поднимают ее на уровень подлинной трагедии. Следует также отметить, что здесь мы сталкиваемся с ведьмой, так сказать, в процессе формирования. Матушка Сойер действительно жертва предрассудков деревенских олухов. Первый раз она появляется на сцене как простая старуха, доведенная до отчаяния своими жестокими соседями; фермеры считают ее ведьмой, и в конце концов она действительно становится таковой. По заключении договора с демоном все ее действия исполнены зла и несут пагубу окружающим; с самого начала она хочет отомстить своим врагам и шепчет себе под нос: «И каким бы искусством завести мне фамилиара?» Но, тем не менее, ее вынуждают идти навстречу своей судьбе, и авторы, ничуть не усомнившись в ее связях с силами тьмы, в том, что она вела жизнь низкую и порочную, проявляют к ней относительную, но реальную симпатию. Мне кажется, что это проявление гуманности, жалость к бедной старухе, как бы отвратительна, мерзка и злобна она ни была, возвышает «Эдмонтонскую ведьму» до уровня величайшей пьесы Елизаветинской эпохи.

Без всякого удовольствия перейдем теперь к театру XVIII века. Ведьма деградирует; она становится персонажем комическим и бурлескным; теперь она годится только для рождественской пантомимы: назовем такие постановки, как «Harlequin Mother Bunch», «Mother Goose», «Harlequin Dame Trot», «Ланкаширских ведьм, или Несчастья Арлекина» Чарльза Дибдина [622], чья мишура, музыка и маскарадные переодевания привлекли внимание всех лондонских любителей дешевых развлечений в цирк зимой 1782 – 1783 годов.

Неким предвестием большого успеха яркой истории «Ланкаширских ведьм» пера Харисона Эйнсворта (эта работа наряду с мрачной пьесой «Rookwood», вероятно, лучшая работа этого талантливого писателя, ныне незаслуженно забытого) стало произведение плодовитого Эдварда Фицболла под тем же названием «Ланкаширские ведьмы, повесть Пендлского леса», «легендарная драма в трех актах», поставленная в театре Адельфи 3 февраля 1848 года. Видимо, работа над пьесой продвигалась достаточно быстро, поскольку лишь за месяц до этого, 3 декабря 1847 года, Эйнсворт в письме своему другу Кроссли из Манчестера сообщает, что принял выгодное предложение «Sunday Times», получив 1000 фунтов стерлингов и авторские права с тем, чтобы он закончил свое новое произведение «Ланкаширские ведьмы» и оно бы появилось в качестве сериала в газете. К тому времени он уже разработал план, о чем и сообщил, видимо, Фицболлу и даже позволил ему использовать некоторые сырые черновики, так как хотя пьеса и роман имеют мало общего, можно даже сказать, ничего, главная героиня постановки Лесная Бесс, «возрастом 140 лет, бывшая аббатисса св. Магдалены, осужденная за свои преступления жить больше, чем принято у людей», – никто иная, как затворница Изольда де Гетон [623]. Четвертая сцена второго акта представляет руины аббатства Волли в полночь. Зритель слышит магические песнопения, и картина на сцене полностью меняется; разрушенные арки сливаются в совершенное строение; плющ исчезает с окон, и разноцветные стекла сверкают золотом; заброшенный алтарь блестит мириадами свечей. Хор монахинь восстает из могилы для танца с призрачными кавалерами. Среди монахинь Наттер, Демдайк и Шаттокс, «три страшные сестры, обреченные за свои грехи стать ведьмами». Но они не произносят ни слова и не играют никакой роли в дальнейшем развитии действия. В целом это сценическое действо смотрится очень неплохо. Видимо, многое здесь заимствовано от населенного духами монастыря «Роберта Дьявола» Мейербера, поставленного Королевской академией в Париже в ноябре 1831 года и затем данного в пиратской форме в Друри Лейн и Ковент Гарден всего через несколько недель. До оригинала этой постановке, однако, далеко. В мелодраме Фицболла О’Смит играет цыгана Даллана, это новый персонаж; мисс Фосет (миссис Бланд) – Лесная Бесс. Пьеса смотрится в театре достаточно трагично и в целом, как уже было сказано, производит впечатление, однако совершенно не дотягивает не только до уровня Миддлтона, но даже и Барнса.

Шелли сделал великолепный перевод, в котором столь проявился его гений, некоторых сцен из произведения Кальдерона «El Magico Prodigioso», на мой взгляд, являющегося прекраснейшей песней этого испанского соловья. С другой стороны, общепризнанна и, на мой взгляд, не лишена некоего особого пафоса трагедия Лонгфелло из жизни Новой Англии «Джайлс Кори с Салемских ферм» [624]. Честная искренность Коттона Мэтера, добродушный, но вспыльчивый характер самого Кори, несвоевременный скептицизм его жены, который многие воспринимают, скорее, как здравый смысл, истерия Мэри Уолкот, предательство Джона Глойда – все это Лонгфелло выписывает с необычайной искусностью, создавая несколькими скромными штрихами неповторимых и имеющих яркую индивидуальность персонажей.

Во французском театре мы имеем постановку начала XIV века «Miracle de Nostre Dame de Robert le Dyable» и в 1505 году «Le mystere du Chevalier qui donna sa femme au Diable», с десятью персонажами. Как и можно было ожидать, в длительный классический период развития французской литературы ведьмы не могли пробиться на сцену. Они воспринимались бы как дикая и даже чудовищная фантазия. Та к продолжалось до тех пор, пока 24 флореаля в год XIII (11 июня 1805) в Theatre francais не была поставлена пьеса, сюжет которой связан с магией, это были «Les Templiers» Райнара. Прошло несколько лет, и «Le Vampire», интригующая мелодрама Шарля Нодье и Кармуша, была поставлена 13 августа 1820 года, собрав весь любопытствующий Париж в Порт-Сен-Мартен. В 1821 году два автора рангом пониже, Фредерик Дюпуи-Мере и Виктор Дюкань, снискали успех своей пьесой «La Sorciere ou l’Orphelin ecossais».

Александр Дюма вместе с одним из своих «соратников» Огюстом Маке сотрудничали, если можно так выразиться, в написании грандиозной пятиактной драмы «Урбан Грандье» (1850). «La Sorciere Canidie», одноактная пьеса Аврелина Вивье, была поставлена в Бордо в 1888 году и не стоит особого разговора. «La Reine de l’Esprit» (1891) Мориса Поттеше основана в известной мере на «Comte de Gabalis», а трехактная драма того же автора «Chacun cherche son Tresor», «histoire des sorciers», была поставлена в сопровождении хорошей музыки Люсьена Мишле (1899). Существует много вполне очевидных причин, по которым я лишь упомяну «Les Noces de Sathan» (1892), «drama esoterique» Жюля Буа и «Les Basques ou la Sorciere d’Espelette», лирическую драму в трех актах Локена и Мегре де Беллиньи, поставленную также в Бордо в 1892 году. Интерес, которые могут вызвать эти произведения, носит, так сказать, локальный характер. «Les Mases» (sorciers) Альфонса Тавана, легендарная драма в пяти актах в прозе и стихах, была поставлена в 1897 году и сопровождалась балетом, хором, механическими эффектами и широкой рекламой. «Vers leSabbat» Сержа Бассе, «evocation de sorcellerie en un acte», поставленная в том же году, не представляет интереса. Также и проработанный в достаточной степени эпизод «Le Sabbat et la Herse Infernale», где Сатану играет господин Бенли, которого можно было видеть в Фоли Бержер («Une Soir de Folie», 1925 – 1926) стоит лишь мимолетного упоминания.

Ближе к нашим дням следует отметить «La Sorciere» Виктора Сарду, жестокую, но эффектную мелодраму. Она была поставлена в театре Сары Бернар 15 декабря 1903 года с де Максом в роли кардинала Хименеса и Сарой Бернар в роли мориски Зорайи и добилась заслуженного успеха. Действие трагедии происходит в Толедо, anno domini 1506; акт четвертый разворачивается в помещении инквизиции, акт пятый – на площади перед собором, где уже разложен костер, ждущий своих жертв. Благодаря гению великой актрисы эта сцена получилась поистине душераздирающей. Конечно, пьеса вместе с тем очень неустойчива, рассчитана на эффекты, совершенно не исторична, но при всем при этом в качестве театрального действа «La Sorciere» весьма притягательна, во всяком случае, для тех, кто не настроен на интеллектуальное действо.

Адаптация Джоном Маснсфилдом норвежской пьесы Вирс-Йенссена «Ведьма» [625], драмы в четырех актах, сильно отличается от всех вышеперечисленных пьес. Здесь мы имеем дело с психологическим исследованием, сравнимым с действием Деккера и Форда. Надолго запомнились зрителям игра мисс Джанет Эчарч в роли Мерет Бейер и мисс Лиллы Маккарти в роли Анны Педерсдоттер. В качестве иллюстрации ужасов ведовства в холодной Скандинавии, мрачного и непростительного фанатизма, прикрывающегося догмой лютеранства, в то время как тень неизбежной судьбы нависает над всеми персонажами, эту пьесу можно счесть едва ли не лучшей из тех, в которых колдуны и ведьмы были представлены в их деревенском окружении на английской сцене после эпохи мудрого короля Якова, ушедшей три сотни лет назад.




Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   28




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет