«левый поворот»

«Сумбур вместо музыки…»

«Правда», 28 января 1936 года.
При работе над этой книгой я много раз слышал пожелание яснее определить свою позицию по вопросу роли Сталина в терроре 1937-38 гг. Я не хочу ни демонизировать, ни возвеличивать человека, который потом войдет в историю как Верховный Главнокомандующий. Видимо, действительно следует определить мою позицию не столько для того, чтобы передать (и тем более «навязать») ее читателю, сколько для того, чтобы он знал ее и мог учитывать. Мне представляется, что реальная (а не номинальная) власть главы государства была меньшей, чем кажется. Сталин и сам во многом зависел от расстановки сил в верхах и сам был во власти страха перед потенциальными и реальными заговорами.

«Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов», - написала в январе 1936 года «Правда» про оперу Д.Шостаковича. Если вместо слова «композитор» написать Сталин, а под «эстетами-формалистами» иметь ввиду «чистильщиков» из НКВД, мы получим образную характеристику политической жизни СССР в 1937-1938 гг.

Первоначально замысел Сталина заключался только в ликвидации остатков троцкистко-зиновьевской оппозиции, которая, видимо, скрыто, но продолжала действовать. Инструментом в его руках было руководство НКВД во главе с Ягодой. Кульминацией этого курса – процесс троцкистско-зиновьевского блока в 1936 г..

Однако, летом 1936 года в сталинском окружении возник замысел перенесения удара по «правым» Бухарину, Рыкову Инициатива этого принадлежала Ежову, Кагановичу и Жданову. Скорее всего, они пытались дискредитировать Ягоду, представив его пособником «правых».

Вместе с тем репрессии против бывших революционеров, героев гражданской войны, приходили в противоречие с декларируемыми коммунистическими идеалами, вызывали скрытое сопротивление в правящей партии. Особенно болезненным для Сталина оказалось, что он не встретил в этом вопросе понимания даже среди «своих» - Енукидзе и Орджоникидзе. Именно так возникло понимание необходимости изменения состава ЦК, выбранного на XVII съезде. Это была новая задача, сформулированная уже во второй половине 1936 года. Именно так следует понимать текст телеграммы о смене наркома НКВД. «Опоздали на четыре года в деле разоблачения оппозиции»! Кто опоздал? Не единолично же Ягода принимал эти решения, и Сталин это отлично понимал. Он сам опоздал. Оказывается на съезде выбрали ЦК, которое не готово было решительно, «по большевистски», по сталински бороться с «вредителями, имеющими партбилет в кармане». «Изменение состава» не означает полной смены, ротация ЦК еще не планировалась. Первоначально речь шла только об устранении «ненадежных».

Расстрел Зиновьева и Каменева, арест Пятакова и Сокольникова, удар по Бухарину и Рыкову спровоцировал дискуссию в советском руководстве. Как можно понять борьба шла по вопросу допустимой меры репрессий во внутренней борьбе в партии («можно ли расстреливать коммунистов»). Кроме того споры шли и по вопросам внешней политики – как выстраивать отношения с Германией («можно ли заключать соглашение с Гитлером»).

Мы не знаем точно всех участников борьбы, но знаем проигравших и победивших. К первым относятся Орджоникидзе, Енукидзе, Ягода, Тухачевский, Гамарник, Рудзутак, Крестинский и др. Ко вторым – Каганович, Молотов, Ежов, Ворошилов, Литвинов, Эйхе и др.

В результате в первой половине 1937 году в политике советского руководства произошел поворот (т.н. «левый поворот»). Во внутренней политике поворот заключался в переходе репрессиям как инструменту борьбы внутри правящего слоя.

Во внешней политике «левый поворот» выразился в отказе (срыве? паузе?) от переговоров с Германией на 1937-38 гг. Переговоров, которые до этого шли с 1934 года (и были потом снова восстановлены в весной 1939 года).

Новый курс потребовал изменений в составе руководства НКВД. Ключевым фактором для понимания процессов в руководстве НКВД я считаю логику группового («кланового») противостояния. Именно оно привело к «запуску» механизма ротации. Для чекистов «честными» были те, кого они хорошо знали по службе, считали проверенными – т.е. они относились к одному клану, а «чужих» можно было подозревать в чем угодно. Анализ кланов 1936 г. показывает, что они были однотипны по своему социальному и национальному составу, по партийно-политическому прошлому. Различия между кланами заключаются, прежде всего, в их предшествующей службе: одни писали докладные Менжинскому и «разоблачали вредителей», другие ловили басмачей в пустыне. «Своим» для чекиста был тот, кто прошел с ним опасности (будь то гражданская война или «закордонная разведка»). В измену этого человека верилось с трудом. Тот, с кем не был связан опыт совместных испытаний, мог оказаться врагом (шпионом или вредителем). Кроме того обвинения против «своего» были опасны, так как косвенно ставили под вопрос лояльность всех его сослуживцев, не разоблачивших скрытого врага. По сути, любому сослуживцу можно было предъявить обвинение в преступной халатности или пособничестве. Поэтому «своих» надо было защищать, в том числе и путем поиска врагов среди «чужих».

Именно представление о клановом характере конфликта в руководстве НКВД помогает найти объяснение происходящему. Руководство НКВД лета 1936 года, будучи единым по своему социально-политическому, национальному и образовательному облику, не было, однако, монолитным и сплоченным. Существовал ряд чекистских кланов: Ягоды, Фриновского, Бельского, Балицкого, Реденса, Заковского и др. Отношения между этими группами были противоречивые. Ягода пытался контролировать центральный аппарат, отодвигая конкурирующие кланы от Москвы, от контактов с Кремлем, от ключевого управления в НКВД - ГУГБ, от оперативных отделов. Противники Ягоды критиковали его за бюрократизм, бытовое разложение, увлечение хозяйственной работой, чванство – «отход от ленинских принципов руководства».
Новый курс получил закрепление на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б). Идеологически этот поворот оформлялся как удар по «правым», которые, выступали как сторонники «буржуазного перерождения». Статистический анализ позволил установить, что это поворот совпал с изменением и динамики арестов и социального статуса арестованных. Борьба с правыми отличалась от борьбы с троцкистами тем, что удар НКВД теперь был направлен на номенклатурных работников. Были выявлены те, руководители органов, которые включились в чистку первыми Фриновский, Реденс, Гоглидзе, Дмитриев, Заковский, Люшков и др. Это начало «большой чистки» весной 1937 года.

Часть руководства РККА открыто критиковала Ворошилова и это обстоятельство было использовано группой антисталински настроенных чекистов для того чтобы ослабить его власть. Вместе с тем и новое руководство НКВД, и сам Сталин видимо верили в реальность «заговора Тухачевского». Решения приходилось принимать в сложной международной обстановке, в условиях нарастающих групповых конфликтов в армии, в НКИДе, в других ведомствах. Вероятно, Сталин хотел избежать конфронтации с Германией в момент обострения борьбы с троцкистами – для этого и направил в Берлин Канделаки. Вероятно, в 1935-1936 гг. Сталин рассчитывал, что в трудный момент можно будет использовать группу Тухачевского для борьбы против «идейных коммунистов» - антифашистов.

Именно в этот момент вождь и узнал о том, что кто-то из его противников владеет условной «папкой Виссарионова», что с Тухачевским ведут переговоры о подготовке переворота, что маршал, может быть (!), пытается вести свою политическую игру.

"На самой верхушке царила паника. Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши войска НКВД находились в состоянии боевой готовности. Это должен был быть целый заговор!» - рассказывал возбуждено один чекист другому.

Все это было, как мы сейчас знаем, либо домыслом, либо сознательной дезинформацией. Но, так или иначе, подтолкнуло Сталина к неадекватным решениям о качественном изменении состава ЦК. Фактически – к ротации, причем быстрой и решительной. Он пришел к выводу, что ждать больше нельзя. Повторю - в основе этого вывода лежала дезинформация. Говоря обыденным языком эмоций – Сталин просто испугался.

Ротация ЦК неизбежно должна была превратиться и превратилась в широкомасштабный групповой конфликт, «борьбу всех против всех», охватившую всю партию.

Ежов утверждал, что для сохранения режима нужны были чрезвычайные полномочия – по сути репрессии вышли за те рамки, которые, видимо, предполагались первоначально. Однако, рост влияния НКВД вызвал глухое сопротивление части ЦК, которое вылилось на июньском пленуме.

Широкомасштабный конфликт в ЦК осознавался в категориях угрозы «военно-фашистского заговора». По логике февральско-мартовского пленума во всех клановых и ведомственных конфликтах следует искать идейно-политический подтекст. «Клан Ягоды» связывается в единый блок с «военно-фашистским заговором», группой Крестинского-Карахана в НКИД и «сепаратистами» Украины, Белоруссии, Средней Азии. Идеологами этого блока выступают «правые» (Бухарин-Рыков). Вне зависимости от того была ли эта связь реальной или нет, удар наносился по тем политическим кругам, которые отождествлялись, в партии и в мире, с потенциальной возможностью буржуазной эволюции СССР и возможностью соглашения с Германией. В репрессиях виделась, прежде всего, возможность ликвидировать внутреннюю измену, которая жила в партии и стране два десятилетия. По сути, вспыхнул латентный конфликт, зревший в руководстве страны с самого 1917 года.

Именно в условиях нарастающего внутреннего конфликта правящая группировка приняла решение отказаться от политики «примирения» и перейти к массовым операциям как инструменту управления страной (вернуться к методам 1929-32 гг.?). Конечно, это был неожиданный поворот в политике - власть вела себя так, будто кулаки подняли восстание, перебили охрану и разбежались из спецпоселков и лагерей. Как будто по всей стране действуют сотни и тысячи повстанческих отрядов. В результате репрессированы оказались примерно полтора миллиона человек.

Думается, именно обострение политического конфликта подрывало уверенность руководства (особенно регионального) в своих силах и подталкивало к крайним, кровавым («революционным») решениям. Компромисс с бывшими кулаками был возможен, пока власть была уверена в единстве партии, в армии, руководстве спецслужб.

Вместе с тем, единой схемы репрессивной политики в СССР не было. Можно выявить четыре сценария, по которым развивались события в разных регионах. Вариант действий НКВД зависел и от специфики республики или области, и от позиции местного руководства (в первую очередь чекистского) - в некоторых регионах ограничились выполнением приказа 00447, а в других добились увеличения репрессий в 13-15 раз.

Как уже говорилось, по сути, это означает отсутствие контроля за ходом операций. Если исполнитель ограничится исполнением лимита лета 1937 года, а мог добиться увеличения в десять раз, это значит - реального контроля нет.

Страх лежит в основе того, что Политбюро фактически не контролировало спецслужбы. В обычной ситуации НКВД контролируется вертикально: со стороны ЦК, и горизонтально: со стороны обкомов, горкомов и прокуратуры. Использование органов в качестве инструмента чистки в ЦК фактически ограничивало возможности вертикального контроля. Чистка местного аппарата выводила управления НКВД из под контроля партийных комитетов. Начало кулацкой операции фактически свело на нет и прокурорский надзор.

Из под контроля выходила мощнейшая спецслужба. Надо помнить, что, во-первых, НКВД образца 1936 года – это сверхсистема включающая в себя и госбезопасность, и милицию, и погранвойска и экономику ГУЛАГа. Во-вторых, в руководстве НКВД находились кадры, воспитанные в годы революции в духе классовой борьбы и поиска внутренних врагов. В-третьих, эта система функционировала в обществе, где победила одна идеология (в условиях идеократии).

Выйдя из под контроля верховной власти, чекисты стали сами ставить перед собой задачи. Среди историков не прекращается спор о причинах массовых операций. Отечественные исследователи склоняются к выводу о том, что главная причина – страх перед надвигающейся войной и стремление уничтожить «пятую колонну». Думается, однако, что эту логику можно отнести, в первую очередь, к национальным операциям. Кулацкая операция не может быть просто объяснена внешней угрозой. Ни в официальном обосновании операции в приказе №000447, ни в ходе операции этот замысел однозначно не просматривается. Скорее мы имеем дело со стихийной реакцией регионального руководства (прежде всего чекистского) на опасения перед социальными угрозами, которые возникают в связи с реализацией новой конституции.

В кулацкой операции, как и в чистке ясно просматриваются мотивы социальной инженерии. В первом случае – уничтожение тех социальных групп, которые не могут принять до конца социалистические преобразования – раскулаченные крестьяне, священники, офицеры царской армии и т.п. Во втором, - террор выступает и как инструмент ликвидации «вредителей с партбилетом в кармане».

В целом речь шла о том, чтобы не допустить гипотетическую эволюцию страны в направлении к национал-социализму. Делалась попытка свести счеты с прошлым страны.

Сейчас кажется, что формула «сумбур вместо музыки» в полной мере отражает политическую жизнь СССР в 1937-1938 гг. Причина этого кровавого хаоса в том, что на каждом этапе и в разных регионах действовал разные субъекты политической воли: и сталинское окружение, и региональные партийные лидеры, и руководство НКВД. Весь драматизм ситуации определялся именно тем, что репрессивный аппарат вышел из под контроля. Огромная доля ответственности за это лежит на высшем политическом руководстве страны и лично на генеральном секретаре ЦК ВКП (б).

Ответственность за что? За практику внесудебных расправ? Но она возникла вместе с СССР! За размах репрессий? Но, как мы выяснили по ходу исследования, Сталина волновало, прежде всего, что происходит с верхушкой страны, с членами ЦК. Репрессии против других групп были не его инициативой и, может быть, первоначально, и не входили в его планы. Глядя в прошлое, начинает казаться, что народ неслучайно назвал это время «ежовщиной».

Страх не может владеть человеком долго. Простая статистки должна была заставить Сталина размышлять. Из 160 миллионов советских граждан репрессировано около 1%. Из 3 миллионов коммунистов – исключено около 1 миллиона – то есть треть. Из 140 членов ЦК – уже три четверти. А из членов Политбюро тогда, сколько же должно быть «врагов народа»? Все? Или одного - двух чекисты все-таки оставят? Кого? Где гарантия, что именно его?

Только когда Сталин стал понимать, что не «вычищенными», по сути, остался только он и его ближайшее окружение, вождь начал действовать. Теперь речь шла не о жизни и смерти сотен тысяч людей. О жизни и свободе офицеров и врачей, инженеров и священников, дипломатов и учителей. Речь шла о его жизни и смерти. Реально из членов Политбюро было репрессировано 40% - репрессии докатились до самого верха и остановились.

“Большой террор” и “большая чистка” нанесло огромный вред стране, погибли сотни тысяч людей. Репрессии не были оправданы ни с точки зрения морали, ни с точки зрения права, ни с точки зрения политической целесообразности. Но страна все равно выиграла великую войну и обеспечила своим гражданам четыре десятилетия мира.

Это не означает, что «1937» не был ошибкой. Был. Страшной ошибкой, которую можно было избежать. Нет никакого смысла видеть в трагедии «великий замысел» и «спасительное очищение».

Мой дед советский военный разведчик в 1933-1936 гг. работал в фашисткой Германии и пропал в 1937 вместе с группой Артузова. Другой мой дед встретил 1941 год летчиком и закончил командиром гвардейского полка ночной авиации. Если бы 22 июня были бы в строю оба моих деда, страна была бы только сильнее.

Ничего фатально предопределенного в этой ошибке не было. Ответственность за нее несет вся политическая элита СССР второй половины 30-ых. 60-70% этих людей заплатили за эту ошибку своей жизнью уже тогда. Остальные 30%, и в том числе Сталин, выжили, от этого их вина, не меньше, но и не больше. Единственное их отличие в том, что они могли объясниться с потомками. Они попытались это сделать, оставив официальные документы и мемуары. Теперь мы можем, выслушав их, сделать свой вывод. Это была преступная ошибка. В чем она? В том, что позволили идеологии затуманить свою голову, а политической целесообразности заглушить совесть. В том, что кровь, пролитая в годы междоусобия, ничему их не научила.

Вернемся к образу опричнины. Имеет ли он какой-нибудь познавательный смысл после всего вышеизложенного? Символ опричнины, палач Малюта Скуратов, погиб во время Ливонской войны, при осаде замка Пайда. Хорошая смерть. И Ягода, и Ежов, и Берия о ее на заслужили – их расстреляли свои. Случайно ли это различие? Думается, что не случайно. Царь Иван Васильевич начал борьбу с «боярской изменой», во-первых, в разгар войны (которая, кстати, шла с перерывами четверть века), во-вторых, столкнувшись с реальными фактами измены (другое дело, насколько адекватен был его ответ). При всем желании, мы не можем найти около Сталина такого «друга-предателя», как Курбский, измена которого могла стать знаком тотального предательства. И, конечно, враги Сталина - троцкисты,- не служили в гестапо. «”большая чистка”» носила превентивный характер и первоначально оправдывалась ожиданием будущей войны и обострением политических конфликтов. Это различие имеет принципиальный характер. Одно дело, когда власть проливает кровь, отвечая на реальные угрозы, другое дело - на потенциальные.