Поэтические воззрения славян на природу



бет12/41
Дата18.06.2016
өлшемі4.25 Mb.
#145230
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   41

XXIV. Души усопших


Последний акт, которым завершается земная жизнь человека, исполнен та­инственного значения. Неумолимая смерть, постоянно унося новые жертвы, для остающихся в живых поколений ничего не открывает о той безвестной стране, куда увлекла их предшественников. Но человек, по самому свойству своей возвышенной природы, жаждет знать о том, что будет с ним за могилою. Мысль о конечном уничтожении так враждебна инстинкту жизни, ощущаемому человеком, что она уже в глубочайшей древности отстранялась им во имя надежды в жизнь загробную, которая составляет один из главнейших вопросов во всех религиях1. Праздники в честь умерших, приношения и возлияния на их могилы, вера в явление мертвецов и множество других преданий ярко свидетельствуют, что наряду с другими языче­скими племенами и славяне были убеждены, что там — за гробом начинается но­вая жизнь, и имели о ней свои довольно подробные, хотя и не строго определивши­еся представления.



Прежде всего отметим тот многозначительный факт, что славяне признавали в душе нечто отдельное от тела, имеющее свое самостоятельное бытие. По их верова­ниям, согласным с верованиями других индоевропейских народов, душа еще в те­чение жизни человека может временно расставаться с телом и потом снова возвра­щаться в него; такое удаление души обыкновенно бывает в часы сна, так как сон и смерть — понятия родственные. Черногорцы и сербы убеждены, что в каждом чело­веке обитает дух, которого они называют «ведогонь», и что дух этот может покидать тело, объятое крепким сном. Ведогони нередко ссорятся и дерутся между собою, и тот человек, ведогонь которого погибнет в драке, уже более не пробуждается: его тотчас же постигает быстрая смерть. О колдунах и колдуньях рассказывают, что они, погружаясь в сон, могут выпускать из себя воздушное демоническое существо, т. е. душу, которая принимает различные образы и блуждает по тем или другим ме-
1 Ф. Куланж, 9: «Как бы далеко мы ни углублялись в историю индоевропейского племени, мы не найдем, чтобы раса эта когда-либо думала, будто с настоящею жизнию все оканчивается для человека. Самые древние поколения, еще прежде всяких философов, верили в загробную жизнь».

стам, причем оставленное ею тело лежит совершенно мертвым. И во время обмиранья или летаргического сна душа, по русскому поверью, покидает тело и странст­вует на том свете. Таким образом, тело есть как бы жилище живого духа, та времен­ная оболочка, в которую он заключается при рождении дитяти и которую покидает при кончине человека, когда, по словам старинного проповедника, «нужею страш­ною душа от телеси изидет и станет одержима душа зрящи на свое тело, яко же бо кто изволокся из ризы своея и потом стал бы зря ея»1. Душа человеческая, по древ­ним языческим преданиям, представлялась в самых разнообразных видах: во-1-х, огнем. Славяне признавали в душе человеческой проявление той же творческой си­лы, без которой невозможна на земле никакая жизнь: это сила света и теплоты, действующая в пламени весенних гроз и в живительных лучах солнца. Душа — соб­ственно, частица, искра этого небесного огня, которая и сообщает очам блеск, кро­ви — жар и всему телу — внутреннюю теплоту. Различные душевные движения на­род обозначает уподоблением огню: чувству он дает эпитеты горячее, теплое, пыл­кое! о любви, вражде и злобе выражается, что они возгорелись или погасли (I, 223); на эпическом языке сербов гнев называется живым огнем, а белорусы о раздражи­тельных, вспыльчивых людях говорят: «одзин с огнем, другой с поломем»2. В тес­ной связи с указанным воззрением стоят мифы, приписывающие богу-громовнику создание первого человека и низведение огня на его домашний очаг, дарование женам чадородия (= возжжение в новорожденных младенцах огненных душ) и уст­ройство семейного союза (II, 41, 239). Еще теперь в простом народе блуждающие, болотные и светящиеся на могилах, вследствие фосфорических испарений, огонь­ки признаются за души усопших; в одном месте Тамбовской г., по уверению посе­лян, до сих пор видны горящие свечи, потому что там хоронят удавленников и опойцев; в другом месте рассказывают, как на могиле безвинно повешенного теп­лилась свеча, пока не совершили по нем поминок. В южной приднепровской Руси ходят рассказы о синих огнях, вспыхивающих на могилах и курганах; огни эти разводятся русалками3. По мнению чехов, над могилами летают огненные душички; в блуждающих огнях они видят души некрещеных детей, отверженных грешни­ков или скупцов, оберегающих зарытые ими клады; всякий проклятый за грехи осуждается по смерти на вечное странствование в сем мире и показывается то в ви­де огненного столба, то в виде человека, у которого язык и глаза — огненные4. Тот же взгляд на блуждающие огни разделяют и лужичане5. Верования эти общи славя­нам с другими индоевропейскими народами. Для мирно почиющих мертвецов германцы имеют выражение др.-в.-нем. hiuri, ср.-в.-нем. gehiure, ново-в.-нем. geheuer — кроткий, тихий, блаженный; противоположное же понятие беспокойного, блуждающего духа, привидения, они обозначают unhiuri (ungeheuer) — dirus, saevus; hiuri — божественный, unhiuri — черт, чудовище = то же, что hold и unhold. Готская форма hiuris родственна с hauri — горячий уголь, сканд. hyr — огонь. Древнесев. draugr — фантом, дух, окруженный пламенем, и draughûs — могильный холм. До­ныне во всей Германии существует поверье, что души, не наследовавшие блажен­ного покоя = лишенные небесного царства, блуждают ночною порою по лугам и по-
1 Памят. XII в., 94. Та же мысль поэтически развита в народном стихе о расставании души с те­лом. — Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 209. Душа человека, тоскующего в разлуке по своем друге, может вы­звать к себе душу этого последнего, как бы далеко он ни был: душа чутка (Киевлянин, I, 213).

2 Зап. Р. Г. О. по отдел, этнограф., I, 390.

3 Москв. 1844, XII, смесь, 28; 1848, VIII, ст. Даля, 71—72; Терещ., VI, 11, 129.

4 Иричек в Часописи чешск. музея 1863, 1, 5; Громанн, 19—22.

5 Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 353.

лям огненными видениями. Путников, которые принимают их за деревенские ог­ни, они сбивают с настоящей дороги и, то удаляясь, то приближаясь — заводят в топкие болота и трущобы. Явление это известно под названиями: irlicht, irwisch, zeusler (zünsler, zündler, zunselgespenst от zeuseln, züseln — играть огнем), feuriger mann, нидерланд. gloiniger (glühender) man, датск. lygtemand (leuchtemann), blaasmand (feuermann), dwerlicht (wirbelnde flamme), dwellicht (от dwelen, dwalen — блуждать), elflicht (слово, указывающее на связь души с эльфом), словен. slep ogeni, чеш. swétylko, bludička, пол. blędnica, луж. bludne zwieczke, рус. блудящий огонь; те­перь эти огоньки большею частию признаются за души младенцев, умерших без крещения и потому не удостоенных блаженства1. Когда дерево, брошенное на огонь, издает треск, полешуки думают, что звуки эти издаются душою скупого человека2. Если душа понималась как огонь, то жизнь возможна была только до тех пор, пока горело это внутреннее пламя; погасало оно — и жизнь прекращалась. У нас уцелело выражение: погасла жизнь; выражение это в народной песне заменено сравнением смерти человека с погасшею свечою. Неумолимая Смерть тушит огонь жизни, и остается один холодный труп. Отсюда возникли разнообразные приметы: если у жениха или невесты погаснет под венцом свеча, то случай этот предвещает ему или ей скорую смерть; у кого из стоящих под венцом сгорит больше свечи, тот и умрет скорее; яркое пламя подвенечных свеч сулит счастливое супружест­во = светлую жизнь, и наоборот, когда свечи эти горят тускло — жизнь новобрачных будет печальная3. Погаснет ли сама собою поставленная в комнате свечка — по мнению чехов, тот, кто ее зажигал, умрет в продолжение года. Если во время заговен, особенно в воскресенье перед великим постом, потухнет зажженная в избе лу­чина, то, по русской примете, изо всех домочадцев тот умрет прежде других, кто ближе сидел к лучине; или: если огарок лучины упадет из светца на пол и тотчас же погаснет — это знак, что в течение года в доме непременно будет мертвец. Поляки на «Громницы» (2 февраля) зажигают столько свеч, сколько в семье членов: чья свеча потухнет прежде, тот и умрет скорее. В Псковской губ. на Святках девицы га­дают так: каждая приносит свою восковую свечу, отмечая ее каким-нибудь знач­ком, и потом зажигают их одновременно: чья свеча горит ясно и плавно, у той жизнь будет тихая, безмятежная; чья горит с треском и меркаючи, той придется испытать много беспокойств и горя; чья свеча догорит первая, той девице умереть прежде всех, а чья догорит последняя — той долго жить. В других местностях гада­ние это совершается по зажженным лучинкам, с припевом: «жил-был курилка, да й помер!» Курилка (от глагола куриться — гореть) означает лучину, которая живет, пока горит, а погасая — умирает. У закарпатских русинов девицы гадают по за­жженным лучинам в дни Успения (15 августа) и Покрова (1 октября). В Славонии думают, что свеча, погасшая накануне Рождества, предзнаменует смерть одного из родичей; то же поверье существует и в Швеции, а в немецких землях оно прилага­ется к кануну Нового года. По мнению лужичан, если в ночь на Рождество Христо­во (или на другие большие праздники) погаснет на алтаре свеча — это предвещает смерть главного духовного лица4. В таких приметах течение жизни сравнивается с горением свечи или лучины: скорее сгорит свеча, скоро кончится и жизнь, и наобо-
1 D. Myth., 866-870.

2 Киевлян. 1865, 52.

3 Те же приметы встречаем у чехов и лужичан.

4 Описан. Олонец. губ. Дашкова, 193; Маяк, XI, 54; Нар. сл. раз., 160; Иллюстр. 1846, 262; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 127; Терещ., IV, 102; VII, 224; Цебриков., 274; Быт подолян, II, 19, 50; Зап. Р. Г. О. по отд. этногр., I, 303; Volkslieder der Wenden, II, 258; Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 338; Громанн, 120, 220; Иличь, 95; Гандельманн: Weihnachten in Schleswig-Holstein, 59, Zeitsch. für D. M., I, 456; 4. O. И. иД. 1865, 11, 5.

рот. В старину, при произнесении на погибель врага проклятия, почиталось необ­ходимою принадлежностью обряда — погасить зажженную свечу. В Литве ведется обычай: в великий четверг, по окончании трапезы, хозяин берет горящую свечу, ту­шит ее и бросает в угол с приговором: «как погасла эта свеча, так да погаснут очи у наших ворогов и да пропадут они сами навеки!»1 В настоящее время на Руси, чтобы отомстить врагу, ставят в церкви перед образом забидящую или задушную свечку, которую нарочно зажигают с нижнего конца или, ломая ее пополам, затепливают с средины2. С тою же целью между русским населением Подлясья принято ставить свечу перед иконою Божьей Матери с тайною мольбою: «да истает враг так же, как эта восковая свеча!»3 Сербы клянутся: «тако ми се крсна cвиjeha не угасила!» — в смысле: тако сви од мога родане помрли4. Древние греки изображали Смерть с по­тухшим факелом: гений смерти ( θάνατος ) опускал зажженный факел, потрясал им, и вместе с тем, как погасало пламя, померкал и свет жизни. У немцев есть пре­красная сказка о куме Смерти (der gevatter Tod)5. Жил-был бедняк, у него было две­надцать детей; и день и ночь работал он, чтобы пропитать свою семью. Когда ро­дился у него тринадцатый ребенок, он вышел на большую дорогу и решился взять в кумовья встречного. Идет костлявая Смерть и говорит: «возьми меня кумою». — А ты кто? «Я — Смерть, которая всех уравнивает». — Да, ты — правдива, ты не разли­чаешь ни богатых, ни бедных! — и бедняк взял ее кумою. Когда мальчик подрос, он пошел однажды навестить своего крёстного. Смерть повела его в лес, указала на од­ну траву и сказала: «вот тебе дар от твоего крёстного! Я сделаю из тебя славного ле­каря. Всякий раз, как позовут тебя к больному, ты увидишь меня: если я буду сто­ять в головах больного — смело говори, что можешь его вылечить; дай ему этой травы, и он выздоровеет; но если я стану у ног больного — он мой, и никакое лекар­ство в мире не спасет его!» В короткое время повсюду разнеслась молва о новом славном лекаре, которому стоит только взглянуть на больного, чтобы наверно уз­нать: будет ли он снова здоров или умрет. Со всех сторон звали его к больным, мно­го давали ему золота, и вскоре он сделался богачом. Но вот заболела тяжким неду­гом дочь короля; это было его единственное дитя, день и ночь плакал опечаленный отец и повсюду приказал объявить: кто спасет королевну, тот будет ее мужем и на­следует все царство. Лекарь явился к постели больной, взглянул — Смерть стояла в ногах королевны. Дивная красота больной и счастие быть ее мужем заставили его прибегнуть к хитрости; он не замечал, что Смерть бросала на него гневные взгля­ды, приподнял больную, положил ногами к изголовью и дал ей травы: в ту же ми­нуту на щеках ее заиграл румянец и она выздоровела. Обманутая Смерть прибли­зилась к лекарю и сказала: «теперь настал твой черёд!», ухватила его своей ледяной рукою и повела в подземную пещеру. Там увидел он в необозримых рядах тысячи и тысячи возжженных свеч: и большие, и наполовину сгоревшие, и малые. В каждое мгновение одни из них погасали, а другие вновь зажигались, так что огоньки при этих беспрестанных изменениях, казалось, перелетали с места на место. «Взгля­ни, — сказала Смерть, — это горят человеческие жизни; большие свечи принадле­жат детям, наполовину сгоревшие людям средних лет, малые старикам, но нередко и дети и юноши наделяются небольшими свечами». Лекарь просил показать, где горит его собственная жизнь. Смерть указала ему на маленький огарок, который грозил скоро погаснуть. Устрашенный лекарь стал просить своего крёстного: «за­жги мне новую свечу, позволь мне насладиться жизнию, быть королем и мужем
1 Сын Отеч. 1839, X, 120.

2 Саратов. Г. В. 1851, 29.

3 Потебн., 32.

4 Срп. н. послов., 304.

5 Сказ. Грим., 44.

прекрасной королевны». — Это невозможно, — отвечала Смерть, — прежде, чем за­жечь новую, надо погасить прежнюю. «А ты поставь этот догорающий остаток на новую свечу — так, чтобы она тотчас же зажглася, как скоро он потухать станет». Смерть притворилась, что хочет исполнить желание своего крестника, но, пере­ставляя старый огарок, нарочно его уронила: пламя погасло, и в ту же минуту ле­карь упал бездыханным1. Сказка эта известна и у славян2. Смерть, рассказывают в Малороссии, «жила пид землею, здоровецка3 хата уся була освичена свичками: де яки з'ных начинали горити, де яки догорувалы й погасалы». Пришел к ней в гости кум и стал расспрашивать про свечи; Смерть отвечала: «каждый чоловик, який тилько je на свити, мае тут свою свичку; як вин тилько родыцьця — свичка запалюетця, як свичка гасне — вин умерае». — А где ж моя свечка? — спросил кум. Смерть указала ему догорающий остаток, и когда тот стал молить, чтобы она удлинила его свечку, строго заметила ему: «чи памьятаешь, шо ты мене узяв за куму за то, що я живу по правди? чи уже ж с той поры, як ты став паном, тоби не мила правда?» Идеи смерти и рока (fatum) в убеждениях арийских племен роднились и сливались между собою, почему и в приведенной сказке богиня Смерть является при рожде­нии младенца дружелюбной гостьей, возжигает в нем свет жизни и приносит ему подарок — подобно тому, как при постели родильницы являются девы судьбы (пар­ки, норны, суденицы), воспламеняют таинственный светоч, с которым связана нить жизни новорожденного, и наделяют его своими дарами, т. е. определяют его будущее счастие. Такое сближение Смерти с девами судьбы основывается на древ­нейшем веровании, что вся жизнь человеческая, начиная с первого дня и до кончи­ны, была определением фатума: парки не только пряли жизненную нить, но и пере­резывали ее, не только возжигали пламя души, но и гасили его и в этом смысле отождествлялись с неумолимою Смертью. Являясь во время родов, девы судьбы воспринимали ребенка и исполняли обязанности повивальных бабок, что позднее в эпоху христианства заставило соединить с ними понятие кумы = восприемницы; по свидетельству народных сказок, феи (= парки) приглашались в крестные матери к новорожденным младенцам. То же представление кумы фантазия сочетала и с бо­гиней Смертию; любопытно, что ср.-в.-нем. tote и tôt — смерть совпадает с др.-в.-нем. toto — кум4. По греческому сказанию, при рождении Мелеагра в покой его ма­тери Алтеи пришли три богини судьбы и бросили в пламя очага полено, с таким пророчеством: жизнь младенца будет продолжаться до тех пор, пока не сгорит это полено. Когда богини удалились, Алтея встала с своего ложа, выхватила из огня го­ловню и немедленно спрятала ее, дабы приостановить исполнение пророчества. Впоследствии она же бросила головню в огонь — и в то же мгновение внутреннее пламя опалило Мелеагра, и как только головня превратилась в пепел — он испу­стил последнее дыхание5; подобное же предание встречаем в Nôrnagestr (см. гл. XXV). Итак, Смерть гасит огонь жизни и погружает человека во тьму небытия. Са­мое слово Морана (мор, смерть) лингвистически связывается с словом мрак; гла­гол гасить доныне употребляется в смысле: истреблять, уничтожать, а гаснуть (Черниг. губ. ) — истощаться, худеть; по-тухнуть говорится о погасшей свече и за­снувшей рыбе, а за-тухнуть — о борове, в значении: околеть; тушить — издавать сильный, неприятный запах (про-тухнуть), по-тухлый — издохший, разлагаю­щийся, пòтухоль — начинающие гнить съестные припасы; засмирить свечу, серб. смирити свиjећу (смирить = успокоить; покойник — мертвец, успокоиться — уме-
1 См. также Вольфа, 365; Zeitsch. für D. M., 1, 358—360.

2 Чернигов. Г. В. 1857, 10; Быт подолян. II, 66—68: «Смерть за куму»; Эрбен, 37—39: «Smert-kmotřenka»; Кульда, I, 87.

3 Огромная, большая.

4 D Myth., 812-4.

5 German. Mythen, 583; Мифы клас. древности, I, 151.

реть) — погасить. Наоборот, глагол разживлять — разводить, поддерживать огонь. Еще яснее связь понятий огня и жизни в слове воскресать, которое образовалось от старинного крес — огонь (кресало, кресиво, пол. krzesiwo — огниво, кресать — высе­кать искры) и буквально означает: возжечь пламя, а в переносном смысле: восста­новить погасшую жизнь1. Весною, в воскресенье четвертой недели великого поста, совершая праздник в честь мертвых, лужичане ходят на Тодесберг с зажженными факелами, поминают покойников и на возвратном пути поют: «смерть мы погаси­ли, новую жизнь зажгли!» — слова, указывающие на веру в восстание мертвых вме­сте с воскресающей в весеннюю пору природою. Славонцы ходят на кладбища с за­жженными свечами 1-го марта2. Наши простолюдины, когда с больным начинает­ся агония, запаливают восковую свечу и дают ее в руки умирающему; употребление факелов при погребальных обрядах и возжжение свеч при поминках — известны с глубочайшей древности3.

По другому представлению, Смерть не погашает животворного огня жизни, а исторгает его из тела, которое после того обращается в труп. В старинной иконопи­си сохранилось изображение, как пораженный ангелом грешник испускает свою душу в пламени, о чем рассказывают и народные легенды; в раскольничьей книге, известной под заглавием «История о отцех и страдальцех соловецких», находим следующее свидетельство: «видеша неции от житель столп огнем от земли до небеси сияющь, и видевше разумеша, яко пустынный отец ко Господу отыде».

Во-2-х, душа представлялась звездою, что имеет самую близкую связь с пред­ставлением ее огнем; ибо звезды первобытный человек считал искрами огня, бли­стающими в высотах неба (1, 91). В народных преданиях душа точно так же сравни­вается с звездою, как и с пламенем; а смерть уподобляется падающей звезде, кото­рая, теряясь в воздушных пространствах, как бы погасает. Такое уподобление, когда позабылась его первоначальная основа и метафора стала пониматься в ее букваль­ном смысле, послужило источником тому верованию, которое связало жизнь чело­веческую с небесными звездами. Каждый человек получил на небе свою звезду, с падением которой прекращается его существование; если же, с одной стороны, смерть означалась падением звезды, то с другой, — рождение младенца должно бы­ло означаться: появлением или возжжением новой звезды, как это и засвидетельствовано преданиями индоевропейских народов. В Пермской губ. посе­ляне убеждены, что на небе столько же звезд, сколько на земле людей: когда нарож­дается младенец — на небе является новая звездочка, а когда человек умирает — принадлежащая ему звезда падает и исчезает4. То же самое утверждают и чехи5. Во­обще у славян существует поверье, что, указывая на звезды пальцем, можно повре­дить живущим людям6. Древность этого воззрения несомненна; уже римляне, по свидетельству Плиния, думали, что каждый человек имеет свою звезду, которая вместе с ним рождается, и смотря по тому: озаряет ли его земную жизнь блеск сча­стия или омрачают ее бедствия, — светится то ярко, то сумрачно, а по смерти его упадает с небесного свода. Падающая звезда почитается в русском народе знаком чьей-либо смерти в селе или городе; потому, увидя падение звезды, обыкновенно говорят: «кто-то умер!», «чья-то душа покатилась!» Поверье это распространено и


1 Обл. Сл., 36, 66, 68, 92—94, 187, 241; Доп. обл. сл., 207, 272; Срп. рjечник, 695.

2 Иличь, 315; Гануша: Die Wissenschaft des slawisch. Mythus, 408.

3 Черемисы, совершая поминки, за каждого покойника ставят по свече; за детей свечи бывают ма­ленькие. — Записки о чувашах и черемис, 194.

4 Этн. Сб., VI, библ. указат., 58; Телескоп 1833, VIII, 504.

5 Громанн, 31.

6 Гануш о Деде и Бабе, 47.

между немцами1. Сверх того, на Руси утверждают, что падающая звезда означает след ангела, который летит за усопшею душою, или след праведной души, поспе­шающей в райские обители; если успеешь пожелать что-нибудь в тот миг, пока еще не совсем сокрылась звезда, то желание непременно дойдет до Бога и будет им ис­полнено2. Народная песня сравнивает смерть царевича с падучею звездою:


Упадает звезда поднебесная,

Угасает свеча воска яраго —

Не становится у нас млада царевича3.
Слово маньяк принимается и в значении падающих звезд, и в значении прокля­тых душ, блуждающих по смерти. Блудачие огни, которые (как мы видели) при­знаются душами усопших, в некоторых деревнях считаются за падшие с неба звез­ды4. Рядом с представлением, что звезда сияет на небе, пока продолжается жизнь человека и угасает вместе с его смертию, — было другое, по которому душа в виде пламенной звезды нисходила из райских стран в ребенка в самую минуту его зача­тия или рождения, а когда человека постигала смерть — покидала его тело, уноси­лась в свое прежнее отечество и начинала блистать на небесном своде. Что таково было верование кельтов, за это свидетельствует ирландское сказание о св. Айдане, отец которого увидел однажды в сне, будто в открытые уста его жены упала сверху звезда; в ту же ночь был зачат Айдан, почему многие и называли его сыном звез­ды5. По словам Аристотеля, душа усопшего превращается в звезду, и чем во время земной жизни бывает она пламеннее, возвышеннее, доступнее для духовной дея­тельности, тем блистательнее горит она по смерти человека6. Индусы верили, что души блаженных предков сияют на небе звездами; славяне же и немцы признают звезды очами ангелов-хранителей, в чем очевидно смешение душ святых угодни­ков с ангелами; в средние века ангелы, наравне с душами усопших предков, пред­ставлялись прекрасными малютками, подобными эльфам. В эпических сказаниях германцев упоминается о героях, которым суждено по смерти блистать на небе яр­кими звездами7. У нас же есть предание о трех вещих сестрах, которым, после их кончины, досталось весь век гореть тремя звездами возле Млечного Пути = на доро­ге, ведущей в царство небесное; звезды эти называются девичьи зори8. Гуцулы зна­ют летавицу — духа, который слетает на землю падучей звездою и принимает на себя человеческий образ — мужской или женский, но всегда юный, прекрасный, с длинными желтыми волосами9.



Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   41




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет