Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.25 Mb.
|
| 1 Как скоро у больного начинается предсмертная агония, его перекладывают с перины на солому, если не сделать этого, душа будет мучиться и отдаст на том свете ответ за каждое перышко в постели. — Сын Отеч. 1839, VIII, 84; Иллюстр. 1846, 172. Если соломинка пристанет к хвосту курицы — в доме будет покойник (Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Кавел., 12).
2 Сахаров., II, 23. 3 Ibid., 83; Чернигов. Г. В. 1853, 23. 4 Громанн, 189. 5 Сахаров., II, 75, 81, 85; Этн. Сб., I, 192, 226; Записки Авдеев., 121; Вест. Евр. 1818, XXI, 112; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 85; Иличь, 123. думают в Галиции) на Преполовение, т. е. в среду четвертой недели по Пасхе1: очевидно, это — праздник воскресения мертвых, время которого древле совпадало с началом весны. Ночью на мертвецкий Велик день покойники встают из гробов, оставляют деревенское кладбище и, одетые в белые саваны, собираются в приходскую церковь; давно умершие попы облачаются в ризы, освящают церковь и совершают торжественную службу, по окончании которой все предстоящие христосуются (Харьков. губ. ). На Семицкой неделе в полях и рощах показываются русалки и мавки; крестьяне ходят тогда на кладбища, творят поминки, опахивают (обметают ветками) могилы и катают по ним красные и желтые яйца. Как на Пасху крошат на могилах яйца для птиц, так на Семик бьют их и кладут на могилы для покойников, которые, по мнению народа, охотно приемлют и вкушают это приношение. В день Семика и на Троицу крестьянки готовят яишницу и несут в лес, при пении обрядовых песен: Радуйтесь, белые березоньки! Идут к вам девушки, Несут к вам яишницу. Ио, ио, Семик да Троица!2 При обряде крещения кукушек также употребляются крашеные яйца. Выше (стр. 73) мы привели свидетельства, что в старину, празднуя «русальи», было в обычае наряжаться в звериные шкуры, что служило символическим знамением тех облачных покровов, в которых являются стихийные духи; эти «ряженые» заводили шумные игры, песни и пляски — подобно тому, как пробужденные от зимнего сна духи кружатся в буйной пляске вихрей и запевают дикую грозовую песню. Древние чехи, при совершении поминок по мертвым, бегали наряженные в шутовские (скоморошьи) одежды и личины и предавались неистовому веселью3. Понятно, что поминальные празднества должны были получить двойственный характер: с одной стороны, оставшиеся в живых горевали по своим покойным родичам, лили о них слезы и сожалели о вечной с ними разлуке; а с другой, признавая усопших за существа стихийные, они считали религиозным долгом участвовать в их шумной радости при весеннем пробуждении природы. Такой двойственный характер древней тризны и доныне остается любопытною чертою народных поминок (см. гл. XXIX). Стихийные явления природы рисовались фантазии древнего человека в различных образах, воплощались в те или другие животненные формы и даже принимали на себя подобие некоторых неодушевленных предметов. Согласно с этим душам-эльфам была приписана чудесная сила превращений. Мы знаем, что душа, по мнению наших предков, излетала из человеческого тела птичкою, мотыльком или другим крылатым насекомым и в этом виде возносилась в царство блаженных. Под влиянием такого воззрения в исчезновении насекомых и отлете птиц осенью стали усматривать удаление душ в небесные области, где во все продолжение зимы осуждены они пребывать в плену, под крепкими запорами демонических сил; наоборот, в появлении насекомых и прилете птиц весною почерпалось твердое убеждение, что настала пора освобождения, что небо отверзло свои врата и души поспешают посетить землю. Немецкие предания представляют аиста, лебедя, бабочку и жука то проводниками усопших в блаженный Engelland, то приносителями младенческих 1 Рус. Ист. Сб., III, 146—7; Полтав. Г. В. 1845, 22; Волын. Г. В. 1866, стр. 356—7; Прост. рус. праздн., IV, 9. 2 Сахаров., II, 83—84; Вест. Р. Г. 0. 1853, VI, 85; Терещ., VI, 146, 152, 163—5, 175—6. 3 Терещ., III, 79; Ч. О. И. и Д., год 2, II, ст. Мацеевского «Очерк истории письменности и просвещен, слав. нар. до XIV века», 31. душ, посылаемых Гольдою на поприще земной жизни, то, наконец, видят в них самые души. Осенью, когда птицы улетают в теплые страны, аист возвращается в свое небесное отечество = Engelland, сбрасывает с себя пернатую одежду и получает человеческий облик, а в весеннюю пору снова спускается на землю легкокрылой птицею и гнездится на домовой кровле, в соседстве дружественных ему людей1. По нашим поверьям, весенние птицы прилетают из вирия, приносят золотые ключи и отпирают светлое небо и дождевые источники: «прилетел кулик из заморья, принёс весну из неволья» (сравни II, стр. 73, 229). В Германии думают, что ключ от Glasberg'a (т. е. небесного свода) обретается лебедем2. Поэтому русские поселяне встречают этих птиц как долгожданных и приятных гостей и нарочно рассыпают для них в марте и апреле месяцах льняное и конопляное семя по своим дворам3. При начале весны, особенно 25-го марта — в день благой вести о воплощении «праведного солнца» Христа — и на праздник его Светлого Воскресения, существует обычай выпускать птиц на волю из клеток4. Символический обряд, знаменующий освобождение стихийных гениев и душ из той неволи, в какой томились они — заключенные злыми демонами зимы. Первый прилетевший аист, первая ласточка или кукушка почти у всех индоевропейских народов приветствуются как вестники благодатной весны; с их прилетом связывают начало теплой и ясной погоды. Стрелять в этих птиц и разорять их гнезда считается за величайший грех. Французы и немцы называют ласточку «птицей Господа Бога»; на Руси она почитается святою, а у чехов — птичкою Богородицы5; кукушка, по указанию старинной польской хроники, была и посвящена Живе, богине мировой жизни (= весны), плодородия и любви, и принималась за ее воплощение (см. гл. XXVIII). Прилетая из вирия, из той заоблачной страны, откуда нисходят души новорожденных, куда удаляются усопшие и где пребывают девы судьбы (парки, норны, роженицы), кукушка ведает часы рождения, брака и смерти. Доныне замужние женщины спрашивают кукушку, сколько будет у них детей, а девицы — скоро ли будут сосватаны и как долго проживут в брачном союзе? Сколько раз прокукует кукушка, столько лет суждено оставаться в девках или столько лет быть замужем. Точно так же, заслышав впервые весенней порою кукушку, обращаются к ней с вопросом: сколько лет остается жить на белом свете? Ответы ее признаются за пророчество, посылаемое свыше: по выражению малорусских песен, «що вона ковала — промиж святых чувала», т. е. слышала на том свете, в царстве блаженных; «що вона ковала — тому стати й бути!»6 Если ласточки и голуби летают около дома во время свадебного пиршества, это предвещает молодым счастие в супружестве; вьется ли ласточка возле окон — в том доме, по народной примете, вскоре просватают невесту7. Маленький жучок — coccinella septempunctata назывался индусами Indra-gopa; литовцы называют его Devoozys (ozelis) или Perkuno-ozys — небесная или Перунова козочка, немцы — Gotteskühlein, Gotteskalb, Herrgottsvöglein, Marienkäfer, Marienvöglein, Marienhenne, Frauenkuh, sonnenkäfer, sonnenkalb, русские — божья коровка и солнышко (сонеч- 1 Germ. Mythen, 371-4, 397-400, 523. 2 Рус. в св. посл., IV, 26. 3 Сахаров., II, 18, 26. 4 Терещ., VI, 97-98. 5 Beiträge zur D. Myth., II, 432; Громанн, 70. 6 Сборн. украин. песень, 56. 7 Кто носит при себе сердце ласточки, тот (утверждают немцы) будет любим всем светом; по французскому поверью: чтобы обрести любовь девицы, должно подарить ей золотое кольцо, которое девять дней лежало в гнезде ласточки. На Руси берут корень травы, называемой «кукушкины слезы» (orchis maculata или latifolia), топят его в воде и приготовленный отвар дают пить молодой чете, чтобы она жила согласно и любовно; по этому же корню гадают — кого родит замужняя женщина: сына или дочь? — Beiträge zur D. Myth., I, 247; О. 3. 1848, V, ст. Харитонов., 15; Вест. Р. Г. О. 1853, 1, 59. ко), чехи — boži kravička, slyničko, sunečnice, поляки — babinka, сербы — бабе. Исчисленные нами названия, а равно и причитания, с какими обращаются к этому насекомому (так называемые «sonnenlieder»), свидетельствуют, что оно было посвящено Фрее или Гольде, вместо которых в христианское время стали разуметь Деву Марию; у славян это — богиня Лада, прекрасная дева зари, дарующая дневной свет и цветущую весну. Отчизна «божьей коровки» есть пресветлый рай — Engelland или небесный колодец, откуда и прилетает она к нам весенним гостем. Вот свидетельства народных причитаний: a) Marienwörmken flîg furt, Flîg furt nach Engelland! Engelland ist zugeschlossen, Schlüssel davon abgebrochen. b) Herrgottspferdchen fliege, Vater1 ist im kriege. Mytter2 ist in Engelland, Engelland ist abgebrannt. c) Herrgottspferdchen fliege weg, Dein häuschen brennt, Dein kähnchen schwimmt, De ne kinderchen schreien nach butterbrod, или: deine kinder weinen alle mit einander. В других песнях говорится: flieg in den himmel, flieg in's Herrgottsgärtchen, т. е. лети в небесное царство, в сады блаженных = Engelland; это царство, которое до сего времени было замкнуто зимнею стужею и омрачено сплошными тучами, уже загорелось пожаром весенней грозы, и владыка его (= бог-громовник) вступил в борьбу с демонами. Жук представляется здесь как проводник малюток душ; поспешая в райские области, они переплывают воздушный океан в легкой ладье или переносятся через него на крыльях солнечного жука, почему этот последний и называется божьим конем. По основному представлению, Marienkafer сам есть воплощение души = мары (Mârkäfer), на севере coccinella известна под именем murihoene. Подобно тому бабочку называют в Норвегии marihoena, murihoene; мотыльку libelle в Германии дают название Gottespferd, а на шведских островах — horsho-måra = pferdemâr; точно так же сербы именуют бабочку вилиным конем, а к жуку coccinella обращаются с воззванием: маро! Комары, мухи и другие насекомые, прилетающие весною, по словам русских поселян, из вирия, по немецкому поверью, приплывают на корабле из царства эльфов (Elbenreich). При зареве небесного пожара, объемлющего это царство, дети = мары плачут и просят хлеба, т. е. льют дожди и призывают на землю плодородие. Вслед за пронесшеюся грозою и пролившимися дождями небо просветляется и ясное солнце выходит из-за темных туч, или, выражаясь поэтическим языком народных причитаний — Мариин жук выводит весеннее солнце из облачных колодцев: a) Käferl, käferl! flieg nach Mariabrunn und bring uns ä schöne sunn.
ка называют sunnenschienken и уверяют, что если убить его, то на другой день не будет солнца, т. е. жук не полетит на небо и не принесет хорошей погоды. В Швабии его величают sonnenkind (= pyc. солнышко); кто его убьет, тот попадет в ад1. Чтобы освободить дневное светило, дать простор его лучам, жук отпирает небо золотым ключом = молнией. Маленьких золотистых жуков шведы называют Jungfrau Maria's schlusselmagd; в числе других воззваний, обращаемых к Marienkäfer'y, встречаем и следующее: «flieg auf, flieg mir in den himmel n'auf, bring a goldis schlüssela runder und a goldis wickelkinda drunder». Вместе с солнечными лучами обретают свободу и души-эльфы, полоненные демонами зимы и мрака. По свидетельству одной саги, жук вырыл из-под земли ключ, с помощию которого были отворены двери горы (= тучи) и освобождены заключенные там дети. На близкие отношения рогатого жука к молниеносному пламени указывают придаваемые ему названия: donner-gueg, donnerpuppe, feuerschröter, fürböter (feueranzünder), hausbronner; народное поверье утверждает, будто он носит на своих рогах горячие уголья и, в случае причиненной ему обиды, бросает их на кровлю дома и производит пожар; присутствие такого жука в жилом здании привлекает туда грозовый удар. Поверья эти стоят в несомненной связи с баснею об аисте — приносителе небесного огня и с представлением молний летучими насекомыми (пчелами). Кобольды нередко принимают образ жука или шмеля. Наравне с немцами славяне обращаются к божьей коровке с теми же любопытными причитаниями. Чехи и моравы, сажая это насекомое на руку, произносят: a) «sluničko, sluničko! kam poletiš — do nebe, neb do pekla?» (словенцы: «povĕz ty ma, kdĕ sa vydam, či hore, či dolu, či k milemu Bohu?») b) «let' do nebes (или: na zlate okènko = к солнечному восходу, на окно богини Зори), povĕz mi — vyjde li sluničko dnes?» («bude li zitra svitit slu nečko?»2 c) «Sluničko boži! tvuů domek hoři, dej pozor, at' ti neshoři» (сравни т. I, 124—с преданием о Середе). В народной русской сказке навозный жук заставляет рассмеяться печальную Несмеяну-царевну, т. е. вызывает на небо румяную зорю (см. I, 307). Убить «божью коровку» считается за великий грех, влекущий за собою разные несчастия. Как кукушка поведает о грядущем супружестве и долготе жизни, так те же предвещания дает и Marienkäfer; посланник богини любви и жилец загробного царства, он знает, когда человеку суждено вступить в брачный союз и когда наступит час его смерти. В Германии дети сажают Мариина жука на ладонь и начинают считать: раз, два, три, и так далее по порядку — до тех пор, пока он не улетит; сколько успеешь насчитать, на столько годов и продлится жизнь. С той стороны, куда направит он свой полет, девицы ожидают жениха. В Малороссии, Сербии и Богемии допрашивают это насекомое: откуда ожидать сватов; «кажи, маро (говорят сербские девойки) откуда ћe сватови доћи?»3 Душа является не только птичкою или крылатым насекомым; она, по свидетельству немецких саг, может исходить из открытых уст человека змеею, мышью, кошкою и зверьком ласточкою. Однажды король Gunthram заснул в лесу на коленах своего верного слуги; пока он спал, изо рта его выползла змея, приблизилась к ручью и стала пытаться как бы переправиться на другую сторону. Чтобы помочь ей, слуга положил через ручей свой меч; змея скользнула по нем и, перейдя на противоположный берег, исчезла в горе. Спустя несколько времени она возвратилась 1 Наоборот, кто поставит навозного жука, лежащего на спинке, на ноги — тот очищается от семи грехов. 2 Перевод: лети на небо и поведай мне — выйдет ли сегодня солнце, будет ли светить оно завтра? 3 German. Mythen, 242—255. 346—356, 369-371; Beiträge zur D. Myth., II, 448-9; D. Myth., 656-8; Sonne, Mond u. Sterne, 69; Гануш: Дед и Баба, 43—44; Дева, златовласая богиня, 15; Чешск. песни Эрбена, 78; Срп. pjeчник, 9. тем же путем назад и вошла в спящего короля. Вскоре затем король проснулся и рассказал, что ему виделось во сне, будто он переправлялся через железный мост в гору, наполненную золотом. Об одном мельнике рассказывают, что он рубил дрова на Шварцвальде и, утомленный работою, заснул; из него выползла мышь и пустилась бежать, и так как более она не возвращалась, то мельника нашли мертвым. Другие саги повествуют: о ратнике, из которого выходила ласточка (wiesel); о чертовой невесте (ведьме), из открытого рта которой выползала кошка или красная мышь, причем оставленное таинственным зверьком тело впадало в сонное оцепенение. В поминальные дни, когда тени усопших приходят на землю, в Германии считается непозволительным убивать жаб и лягушек, потому что в их виде являются души1. Малорусская легенда передает видение старца: в глубокую полночь собрался он в путь, входит в одну комору — там «дви свички стоят и два голуби цилуютця», входит в другую комору — «и там дви свички горять и дви гадюки кусаютця». В первой комнате спали муж с женою, жившие между собой в постоянной любви и согласии, а в другой покоилась сном несогласная, враждующая чета2. По чешскому поверью, если человек во время сна почувствует сильную жажду — душа его выползает в открытые уста в виде маленькой змейки или белой мыши и спешит напиться; если в это время перевернуть спящего в другую сторону, то душа не найдет дороги в покинутое ею тело — и человек умирает3. Предания о змеях, вползающих в сонных людей через их разинутые рты, известны и между русскими поселянами (см. т. II, стр. 284). Змеи, как воплощение небесного пламени молний, признаны были за родовых пенатов, за духов — представителей усопших предков и охранителей семейного счастия, за один из главнейших образов души человеческой. В каждой избе, по мнению чехов, обитает гад-господарик (= домовой цмок), вместе с смертию которого умирает и хозяин дома. У этого гада есть самка и детеныши, с жизнью которых связано существование хозяйки и остальных членов семьи (см. II, 274). То же суеверие уцелело и в некоторых местностях Германии; в немецких и славянских сагах змеи нередко изображаются, как гении, охраняющие колыбели младенцев; как скоро будет убита такая змея, тотчас же умирает и младенец4. Любопытно, что слово щур = предок (II, 50) в памятниках старинной письменности означает кузнечика, а в некоторых славянских наречиях употребляется в смысле ужа и крысы5, подобно тому, как нем. heimchen означает и сверчка, и душу-эльфа. В литовском и волынском Полесье утверждают, что усопшие ведьмы выходят по ночам из могил, выползая оттуда сквозь узкие отверстия, в виде мышей и ящериц6. Встречая в саду мышь, чехи принимают это за предвестие близкой смерти кого-либо из своих родичей7. Выше было объяснено, что грызуны: мышь, крыса и заяц служили для обозначения разящих молний; вместе с этим они сроднились с представлением души, и Гомер, как мы видели, изображает тени усопших летучими мышами. Подобные же сближения заставили олицетворять душу быстро скользящею ящерицей, проворною ласточкой и сверкающею очами кошкою. Наконец, жабы и лягушки приняты были за воплощение душ (по преимуществу отверженных, грешных) на том основании, что в этих гадах олицетворялись демоны разруши- 1 D. Myth., 789, 1036; Germ. Mythen, 723. 2 Основа 1862, VI, 45—46. 3 Громанн, 60. 4 Beiträge zur D. Myth., II, 443—4; Труды Археолог. Общ., в. II, стр. 174. 5 Лавровского: Корен, значение названий родства у славян, 35. 6 Кивлянин 1865, 71. 7 Громанн, 229. тельной бури, ливней и града; как существа, замирающие на зиму и оживающие весною, как обитатели вод и суши, жабы и лягушки были отождествляемы с душами, о которых общее верование утверждало, что они при начале весны освобождаются из темниц Смерти и нисходят на землю из (облачных) источников и колодцев. Покидая тело, душа принимает те различные образы, какие фантазия соединяла с стихийною природою богов и демонов грозы, вихрей, облаков и других воздушных явлений. По свидетельству скандинавского мифа, в то самое время, как тело Одина лежало недвижимое, оцепененное сном или смертию, дух этого верховного бога быстро переносился в отдаленные страны, оборачиваясь птицею, зверем, рыбою или змеем1. С этим свидетельством вполне совпадает указание старинной статьи о запретных книгах, которая в числе других чародейств упоминает опрометные лица звериные и птичии: «тело свое хранит мертво, и летает орлом и ястребом, и вороном, и дятлом, и совою, рыщут лютым зверем и вепрем диким, волком, летают змием, рыщут рысию и медведем»2. И доныне народ, убежденный в близкой, неразрывной связи колдунов и ведьм с нечистою силою, рассказывает, что как скоро они предаются сну или обмирают — души их освобождаются от телесных уз, подвергаются различным превращениям и участвуют в воздушном полете демонов. Здесь коренится основа учения о метемпсихозе или переселении душ по смерти из одного тела в другое. Украинцы думают, что усопший бывает поочередно муравьем (насекомым), птицей, зверем, рыбою и потом снова возрождается человеком3; в литовском и волынском Полесье существует верование, что иногда, наказуя за грехи, Бог облекает душу человека в тело того или другого животного4. О детях, присланных матерями, говорят, что они превращаются в животных, и вообще оборотень признается нашими поселянами за душу младенца, умершего некрещеным, или за душу чародея и вероотступника, осужденную вечно блуждать и не ведать покоя. Оборотень обыкновенно показывается в сумерки и ночью; с диким воем и неудержимою быстротой мчится он, перекидываясь в кошку, собаку, сову, петуха или камень, бросается под ноги путнику и перебегает ему дорогу; нередко он подкатывается клубком, снежною глыбою, копною сена, а в лесу встречают его страшным зверем или чудовищем5. По немецким преданиям, души усопших могут принимать образы зайца, собаки, свиньи, теленка, коровы, козла, овцы или барана; мары, проникая внутрь домов сквозь замочные скважины, превращаются в кошек, ласточек, мышей, куниц, в пух или перья, клок волос, солому и колосья6. Звериные образы, принимаемые покойниками, указывают на те облачные одежды, в какие облекаются они в качестве стихийных духов; превращение в перо и камень стоит в связи с преданиями о громовой стрелке, превращение в солому и колосья — с преданиями о переходе душ в растения и злаки (II, 258), а превращение в клубок ниток и волоса — с представлением облаков небесною пряжею и руном. Так как мара — с одной стороны, признавалась пряхою, а с другой — отождествлялась с облачною коровою; то отсюда объясняется, почему в народной сказке мать, превратившаяся по смерти в корову-буренушку, прядет для своей дочери лен7. В русских легендах, изображающих загробную жизнь и муки грешников, души усопших пред- 1 D. Myth., 1037. 2 Иоанн, экзарх болгар., 211; Летописи занятий Археогр. ком., I, 42—43. 3 Москв. 1846, XI—XII, 152. 4 Киевлянин 1865, 52. 5 Иллюстр. 1845, 299; Вест. Р. Г. О. 1853, III, 6. 6 Germ. Mythen, 483, 490, 730; Beiträge zur D. Myth., II, 267—8; Поэт. Воззр., II, 103. 7 H. P. Ск., VI, 54, 55; VIII, стр. 515-6. ставляются в звериных образах: «идемо (читаем в повести о странствовании по тому свету), коли ж гризутця два собаки над шляхом — так гризутця, так гризутця! А дид и каже: се не собаки, се два брати, щó погризлись та-й побились, идучи степом; то Бог и сказав: коли вже й ридни брати бьютця, то де ж буде те добро миж людьми? Нехай же, каже, стануть вони собаками и гризутця. Идемо, аж ходять воли в такому спашу, що й риг не видно с трави, а сами худи-худи, як дошка. А биля их ходять воли по самий земли — ни травинки пид ногами нема, да жир аж по земли тилипаетця. От дид и каже: оцё, що худии воли, то то богати люде, щò жили сами в роскоши, а бидним не помагали; а ситии воли, то то бидни люде, щò од свого рота одниймали та старцям (нищим) из послиднёго давали; от-же вони тепер и сити й напоени, а тии по роги в спашу — та худи, як дошка»1. В другой легенде мальчик-сирота едет к Богу спрашивать, зачем он взял к себе его мать? На пути в небесное царство мальчик увидел поле: на поле трава сочная, высокая, по колено лошадям будет, а кони ходят по ней худые, только кости да кожа! Увидел потом и другое поле — совсем голое, нет ни былинки, а кони гуляют добре рьяны и тучны. И поведал ему Господь: «худые кони, что пасутся в густой траве по колено, — это некогда были скупые богачи, не знавшие сострадания к бедным, а кони тучные — милосердные бедняки, которые и последним куском охотно делились с нищими». Те же образы встречаем и в сказаниях литовцев и сербов2. Души несогласных братьев сербская легенда олицетворяет боровами, осужденными на вечную ожесточенную борьбу друг с другом. Поэтическое представление скупых богачей тощими конями, а бедняков, довольных своим состоянием, — конями сытыми, тучными занесено и в апокриф, известный в рукописях XVII-ro века под названием «Беседы трех святителей», где означенная мысль выражена в любимой форме загадок: «Вопрос: что есть — стоит конь на гумне, а трава у него по самое чрево, а на траву зря изсе (изсох)? Толк: богатый человек в велицем богатстве живет, а на богатство зря изсох. Вопрос: что есть — стоит конь на гумне, не имея ни травы, ни жита, а всегда сыт? Толк: нищий человек, не имея у себя ничего, а Бога славит — всегда сыт бывает»3. В старинном поучительном слове, приписанном Иоанну Златоусту, встречаем сравнение праведных с овцами и волами: «и будут в лузе огради овцам. Луг наречется рай, а огради — райскаа места, а овце — вернии людие. И дебрь Охорьска в покои во лом. Дебрь есть вышняго Ерусалима пажить, а волове — кротции епископи и попове, иже ходят по церковному учению и инех добре учаще»4. Чехи убеждены, что душа самоубийцы в продолжение всего времени, какое бы прожил он, если б не прекратил своей жизни самовольно, блуждает в образе черного пса; в их суеверных сказаниях души усопших представляются стадом безголовых овец, белыми конями, кошками, зайцами и белыми курами5. Малютки-души, расставаясь с земною жизнию, поступают в среду стихийных духов — эльфов и карлов = становятся их добычею и увлекаются ими в загробный мир. Отсюда возникли поверья, что духи эти причиняют людям тяжкие, неизлечимые болезни и смерть (см. стр. 39—43), и что сверх того они похищают детей, т. е. собственно, забирают к себе человеческие души. Эльфы, цверги, мары и никсы воруют у матерей младенцев или подменивают их на своих собственных — безобразных, с большой головою и вылупленными очами; иногда на место похищенного 1 Кулиш, 1, 306. 2 Шлейхер, 72—74; Срп. н. припов., 111—4. 3 Пам. стар. рус. литер., III, 156. 4 Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезневск., 100. 5 Громанн., 197. младенца эльф, никс или карлик ложится в колыбель сам в виде уродливого и болезненного ребенка. Такой подменыш (wechselbalg) отличается злыми свойствами цвергов: он коварен, дик, необыкновенно силен, прожорлив и криклив, радуется всякой беде, не произносит ни слова — пока не будет вынужден к тому какою-либо угрозою или хитростью, и тогда голос его звучит как у старика. Где он поселится, тому дому приносит несчастия: скот заболевает, жилье ветшает и разваливается, предприятия не удаются. Он сохраняет общую эльфам склонность к музыке, что обнаруживается и быстрыми успехами его в этом искусстве, и чудесною силою его игры: когда wechselbalg играет на каком-нибудь инструменте, то все — и люди, и животные, и даже неодушевленные вещи предаются неудержимой пляске. Чтобы узнать, действительно ли ребенок подменен эльфами, надо развести огонь и кипятить воду в яичной скорлупе; тогда wechselbalg невольно восклицает: «я стар, как древний лес1, а не видал еще, чтоб варили в скорлупе яйца!» — и вслед за тем исчезает. Бывали случаи, что подменыш, когда несли его по мосту через поток или реку, вырывался из рук, прыгал в воду и возвращался в царство духов2. Так как падучая, паралич, бешенство и другие болезни, сопровождаемые слабоумием, приписывались влиянию эльфов; то поэтому всякий ребенок, родившийся с физическими и душевными недостатками, в глазах суеверного народа был существо, в котором поселился нечистый дух, или прямо признавался за злого эльфа, которым подменено настоящее дитя при самом его рождении. Вот почему, вместе с обычными свойствами эльфов, wechselbalg соединяет все признаки болезненного, ненормального состояния: уродливость, тупоумие, неспособность к человеческой речи, дикость и жадность. Таковы и бывают идиоты и безумцы, страдающие падучими припадками. Эльфы, по указанию древнего мифа, были созданы прежде людей и потому, нисходя с заоблачных стран и вселяясь в тела новорожденных, сами о себе свидетельствуют, что они старее вековых лесов3. Яичная скорлупа, как мы видели, служит для эльфов, мар и русалок ладьею, на которой уплывают они в загробное царство, несясь по воздушному океану, среди туч, пожигаемых грозовым пламенем, ладья эта подвергается опасности потонуть в бурливых потоках дождя. От того, как скоро яичная скорлупа наполняется кипучей водою, wechselbalg чувствует непреодолимый страх и тотчас же исчезает. По свидетельству других саг, его прогоняют ударами бича или розги (= blitzespeitsche)4. Литовцы убеждены, что маленьких детей воруют лаумы, о тождестве которых с эльфами смотри в главе XXV. Взамен похищенных младенцев лаумы оставляют своих собственных или делают из соломы и прутьев куклы, сообщают им чудесным образом жизнь и кладут в колыбели. Это поверье легко объясняется из той близкой связи, в какую поставлены эльфические существа по отношению к зеленеющим нивам и вообще растительному царству. По немецким сказаниям, эльф, проникая в избу, то превращается в солому или колосья, то снова делается неугомонным малюткою; в Саксонии и других местностях Германии матери не позволяют детям забегать далеко в рожь, опасаясь, чтобы их не унесли kornengel и roggenmuhme5. Однажды позднею ночью вошли в дом две лаумы, подкрались потихоньку к спящей матери, взяли у ней новорожденного ребенка и понесли в кухню; там окутали его своим покрывалом, а в детские пеленки повили голик и затем заспорили между собою, кому из них отнести подменыша и положить в люльку. Чтобы прекратить спор, они решились отнести голик вместе; 1 «Jch bin so alt, als der greise wald!» 2 Irische elfenmärch., XIV; D. Myth., 437, 798; Beiträge zur D. Myth., II, 304—6, 321-3. 3 Germ. Mythen, 716. 4 Der heut Volksglaube, 116. 5 Beiträge zur D. Myth., 246, 275. настоящий ребенок был оставлен ими в кухне. Все это случилось подсмотреть работнику; он взял ребенка и спрятал его в своей постели. Когда лаумы воротились назад, они не нашли младенца и начали ссориться: «ты во всем виновата!» — говорила одна. — Нет, ты! — возражала другая. Вдруг запел петух, и лаумы исчезли. С большим усилием растолкал работник хозяйку; так глубок был ее сон, насланный лаумами. Пробудившись, она не хотела верить рассказу работника; но вскоре убедилась в истине его слов, увидя двух ребенков, из которых один был похож на помело. Приходской священник, к которому обратились за советом, приказал отрубить подменышу голову, и притом сделать это в течение того же дня, пока голик не обратился в совершенно живое существо. Тотчас взялись за топор, отсекли у подменыша голову — и что же? внутри его оказались соломенные стебли, из которых сочилась кровь. По мнению литовцев, подменыш живет не более десяти или двенадцати лет, постоянно остается недоростком (карликом) и имеет огромную голову, которую не в состоянии держать прямо. У одной женщины было подменённое дитя; оно достигло двенадцатилетнего возраста, но ни разу не промолвило ни словечка и было так слабо, что его надо было носить на руках. По совету опытных людей, мать взяла куриное яйцо, выпустила из него белок и желток и, наполнив скорлупу водою, повесила ее над разведенным огнем, точно маленький котелок. «Мама! — неожиданно проговорило дитя, — что ты хочешь делать?» — Хочу варить алус1. «Боже милостивый! я очень стар, я был на свете прежде, чем были засеяны леса, которые потом разрослись в громадные, ныне уже истребленные деревья, а такого дива не видывал». После того дитя захворало и умерло. Пока ребенок не окрещен, литвинки, опасаясь подмена, держат по ночам, при постели родильницы, зажженный огонь2. Чаще всего лаумы являются и похищают детей по четвергам, и потому в этот день нужно с особенною заботливостью оберегать новорожденных младенцев3. Подобные же поверья существуют и между славянами. Мары и домовые наваливаются на сонных людей, давят и душат их; русалки и лешие схватывают запоздалых или заплутавшихся путников и защекочивают их до смерти; вилы своими меткими стрелами наносят смертельные раны; навы поражают население моровою язвою и увлекают души в загробный мир; наконец, все утопленники считаются жертвами водяных и русалок, что вполне соответствует немецким сказаниям о никсах4. От нападения русалок предохраняют полынь и зоря; потому прежде, чем станешь купаться, надо набросать этих трав в воду, а отправляясь в лес — вплетать их в венки и подвязывать под мышки. При встрече русалка спрашивает: что у тебя — полынь, мята или петрушка? Если ей скажут: «полынь», она сердито отзывается: «цур тоби, сгинь!» и тотчас же убегает; а если будут названы мята или петрушка, то схватывает встречного и начинает его щекотать, причитывая: «тут твоя й хата!» — «ты-ж моя душка!» На Украйне приписывают русалкам еще следующее восклицание: «дайте мени волосинку заризати дитинку!»5 При договорах с лешим он обязуется помогать тому, кто вступает с ним в сделку, но в уплату за свои услуги требует его души6. Эти же коварные духи похищают и новорожденных младенцев. Едва родится дитя, как они уже изыскивают средства овладеть им; поэтому надо, как можно скорее, освятить его крещением. В противном случае того и смотри, что некрещеный ребенок пропадет из дому: девочка обратится в русалку, а 1 Род домашнего пива. 2 Сравни Beiträge zur D. Myth., II, 303. 3 Шлейхер: Lituanica, 31—36, и сказки, 91—93. 4 Beiträge zur D. Myth., II, 301. 5 Полтав. Г. В. 1845, 24; 1846, 21; Киев. Г. В. 1845, 15; Номис, 6. 6 О. 3. 1848. IV, 137. мальчик в лешего»1. Выше (т. II, 125, и в этом томе, стр. 133) мы видели, что водяной приманивает к себе детей и запирает их в глубоких омутах; по мнению чехов, всякая мать, если вскоре после родов случится ей переходить по мосту, должна бросить в воду какую-нибудь монету, дабы водяной не унес ее ребенка2. В Новогородской губ. похищение младенцев приписывается домовым духам, проживающим в банях, куда обыкновенно водят обмывать родильницу3. Сербские вилы, подобно эльфам, пляшут на могиле убитого, держа в руках зажженные лучины; детей, проклинаемых родителями, они уводят в свою среду (см. стр. 89), а собственных малюток подкидывают к замужним поселянкам4. В подмене новорожденных младенцев обвиняются также дикие жены (пол. dziwozony, чешск. dive zeny, нем. die wilden frauen), сродство которых с русалками подтверждается уже тем, что и те, и другие представляются обитательницами лесов. По словам Семеньского5, «najwiecej cierpia od nich podožnice6. Dziwožony spieguja7 takie kobiety, a upatrzywszy pore, kradua nowonarodzone dziecie, a swoje na miejscu skradzionego zostawuja, ktore sa zwykle sqpetne, garbate i koszla we8. Podrzucone9 dziecie wynosza zwykle na śmietnik, gdzie smagaja je rozga, napawaja woda se skoruwki jaja i wo aja: odbierz swoje, oddaj moje! Dziwožona litujac sie10 nad cierpieniem swego dziecka oddaje ukradzione, a swoje zibiera. Porywaja11 niekiedy i doros e dziewczeta». Дзивожоны боятся цветов, называемых колокольчиками (dzwonkami), т. е., собственно, обнаруживают страх перед огненным Перуновым цветом, распускание которого сопровождается всепотрясающим звоном грома. По чешскому поверью, dive zeny и vestice подменивают некрещеных младенцев и вредят родильницам; чтобы противодействовать их замыслам, под подушку родильницы кладут нож = символ разящей молнии. Если ребенок явится на свет мертвым, в этом виноваты дивьи жены; старинный обычай требует, чтобы отец отрезал у него голову и бросил ее в воду. Не менее опасною считается у чехов полудница (polednice) — лесная жена, которая бродит по нивам в полуденное время, и маленьких детей, оставляемых крестьянками без присмотра, подменивает на своих собственных. Смотря по тому, как обходятся в семье с подменышем, точно так же хорошо или худо бывает и похищенному полудницей ребенку. Когда дитя начинает кричать, суеверная мать унимает его угрозою:«вот придет полудница и возьмет тебя!»12 На Руси предания о похищении и подмене детей связываются с лешими. Как немецкий erlkönig (лесной царь), так и наши лесовики воруют некрещеных младенцев и уносят малолетних детей, отсулённых им родителями и даже просто заблудившихся в лесу. Отцы и матери пуще всего остерегаются, чтобы не обмолвиться в серцах и не сказать своему сыну или дочери: «леший бы те унес!», «леший те побери!» Слова эти, вылетая из уст родителей, обладают пагубною силою; отсулённые дети забираются лесовиками и поступают к ним в кабалу. То же приписывают и водяным: они уводят проклятых в свои подводные жилища. Взамен похи- 1 Ж. М. Вн. Д. 1848, ч. XXII, 130. По лужицкому поверью, ребенок, не окрещенный до шести недель, непременно будет подменен. — Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 332. 2 Громанн, 115. 3 Новгор. сборн. 1865, 1, 284. 4 Статья Кукулевича, 91, 100. 5 Стр. 121—2, Пантеон 1855, V, стат. Вагилевича о гуцулах, 50. 6 Родильницы. 7 Высматривают. 8 Безобразное, горбатое и кривоногое. 9 Подкинутое. 10 Сжались. 11 Похищают. 12 Громанн, 13—14, 114; Beiträge zur D. Myth., II, 245. щенного младенца лешие кладут в колыбель связку соломы или полено, превращая ту и другое в живого ребенка1; иногда же оставляют свое родное детище — безобразное, глупое и обжорливое. До одиннадцати лет подменыш только ест, пьет, спит и оглашает избу пронзительным криком, не обнаруживая никаких признаков ума; но зато бывает силен, как добрый конь. Когда ему исполнится одиннадцать лет, он обыкновенно убегает в леса; если же и после того остается между людьми, то делается страшным колдуном и губителем христианских душ. Малорусский рассказ2 дает подменышу черты, отождествляющие его с эльфами: «з' одною жинкою було ос яке привидение. Що пийде в поле жать, або брать конопли, да поставить у печи страву, дак хтось повiймае з' печи горшки да-й повиjидае все чисто. Думала-думала, щоб воно значило? — нияк не збагнула. Прийде — двери позамикани, а в хати тилько й зоставалась що мала дитинка, може в пив года, у колисци», и не смотря на то, все кушанья съедены. Бросилась к знахарке; эта послала ее в поле, а сама спряталась в хате и смотрит: «коли ж дитина скик из колиски! Гляне, аж то вже не дитина, а дид — сам низенький, а борода оттакéлезна!» Повынимал из печи горшки, поел все яства и снова сделался ребенком. «Тоди знахарка за его; поставила на деркач (голик, веник) и почала обрубовать деркач пид ногами. Воно кричит, а вона рубае; воно кричит, а вона рубае. Дали бачить, що попавсь у добри руки, зробивсь изнов дидом дай каже: вже я, бабусю, перекидавсь не разь дай не два; був я спершу рибою, потим изробивсь птахом, мурашкою, звирукою, а се ще попробував буть чоловиком. Так нема лучче, як жить миж мурашками, а миж людьми — нема гирше!» Захватывая детей, лешие уносят их в густые дебри или скрывают в подземных пещерах, где они становятся такими же лесовиками, если не будут освобождены вовремя; взрослые девицы принимаются лешими в жены. Чтобы освободить этих несчастных — единственное средство служить молебны (поверье, возникшее уже в христианскую эпоху); такое средство действительно лишь в том случае, если они во все время пребывания своего между лешими ни разу не отведают их пищи. Только тогда выдают лешие своих пленников и выносят их на то самое место, откуда похитили; но и воротясь в людской мир, эти невольные соучастники иной жизни между духами надолго сохраняют следы их рокового влияния: подобно тем, которыми овладевают эльфы, они бывают дики, угрюмы, слабоумны и насилу привыкают к человеческой речи3. По указанию хорутанской приповедки дитя, которому случилось погостить у вил («vu pušine»), долго потом носило на себе вилинский дух4. Так как стихийные духи постоянно смешиваются с нечистою силою, то рядом с приведенными поверьями существует убеждение, что и самые черти похищают и подменивают младенцев. Убеждение это, общее всем индоевропейским народам, послужило источником многих сказок, в которых нечистый дух, являясь к отцу, не ведающему о беременности своей жены, вызывается помочь ему в нужде, если он отдаст ему то, чего не знает дома5. Черти уносят детей — или еще не окрещенных, или присланных матерями, или пораженных родительским проклятием. Рассказывают даже, что если обряд крещения будет почему-либо не докончен или совершен пьяным попом, то ребенок делается полонянником «чернородных демонов»6. Присланный 1 Сравни с сказаниями о происхождении человека из обрубка дерева. — т. II, 239—246. 2 Кулиш, 11, 34. 3 Памяти, книжка Архангел, губ. 1864, 52—53; Абев., 234; Совр. 1856, XI, смесь, 28, 33, 38; О. 3. 1848, IV, Смесь, 138; Рус. Дневник 1859, 37; Н. Р. Ск., VII, 33. 4 Сб. Валявца, 60—62. 5 Н. Р. Ск., V, 23; VI, 48, 49; Н. Р. Лег., стр. 177-180; сб. Валявца, 193; Семеньск., 33—34; Иллюстр. 1848, № 27 (литовский рассказ о Румшисе); Нар. сл. раз., 78—79; Гальтрих, 26; Вольф, 199; Ск. норвеж., I, 9. 6 Щапов, 32, 36—37; Ж. М. Н. П. 1840, XI, 81. (задавленный во сне) младенец достается нечистым; чтобы освободить его, мать должна простоять три ночи в церкви — в кругу, очерченном рукою священника, и тогда в третью ночь, как только пропоют петухи, черти отдадут ей мертвого ребенка1. О проклятых, отверженных родителями, в нашем простонародье ходит много рассказов, как они пропадали и потом были освобождаемы. Жил в Заонежье старик со старухою, кормился охотою, и была у него собака — цены ей нет! Раз попался ему навстречу хорошо одетый человек: «продай, говорит, собаку, а за расчетом приходи завтра вечером на Мянь-ropy. Старик отдал собаку, а на другой день отправился на верх горы и очутился в большом городе, где живут лембои (черти); отыскал дом своего должника: тут гостя накормили, напоили, в бане выпарили. Парил его молодец и, покончив дело, пал ему в ноги: «не бери, дедушка, за собаку денег, а выпроси меня!» Дед послушался: «отдай, говорит, мне добра молодца: заместо сына у меня будет». — Много просишь, старик! да делать нечего, надо дать. По возвращении в село сказывает молодец старику: «ступай ты в Новгород, отыщи на улице Рогатице такого-то купца». Старик пошел в Новгород, попросился к купцу ночевать и стал его спрашивать: «были-ль у тебя дети?» — Был один сын, да мать в сердцах крикнула на него: лембой те возьми! Лембой и унёс его. «А что дашь, я тебе ворочу его?» Оказалось, что добрый молодец, которого вывел старик от лембоев, и был тот самый купеческий сын. Купец обрадовался и принял старика со старухою к себе в дом2. Одна мать прокляла свою дочь на Светло-Христово Воскресенье, и нечистая сила похитила девушку. Случилось как-то бедному солдату раздуматься о своем житье-бытье: «эх, сказал он, плохое житье! хоть бы чертовка за меня замуж пошла!» И явилась к нему ночью эта самая девица; он сейчас крест ей на шею и повел ее в церковь. Нечистые начали пугать солдата разными страхами; виделось ему, будто горы на него катились, провалы разверзались, кругом все пожаром охватывало, да он не убоялся — шел себе бодро, привел девицу в церковь и ранним утром обвенчался с нею. Вот еще любопытный рассказ, записанный во Владимирской губернии: жил старик со старухою, и был у них сын, которого мать прокляла еще во чреве. Сын вырос большой и женился; вскоре после того он пропал без вести. Искали его, молебствовали об нем, а пропащий не находился. Недалеко в дремучем лесу стояла сторожка; зашел туда ночевать старичок-нищий и улегся на печке. Спустя немного слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вошел в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой на двор. «Что, дедушка! — спрашивает его старуха, — ты человек мирской, завсегда ходишь по миру, не слыхал ли чего про нашего пропащего сынка? Ищем его, молимся о нем, а все не объявляется». Нищий рассказал — что ему в ночи почудилось: «не ваш ли это сынок?» К вечеру собрался старик, отправился в лес и спрятался в сторожке за печкою. Вот приехал ночью молодец, молится Богу да причитывает: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Старик узнал сына, выскочил из-за печки и говорит: «ах, сынок! насилу тебя отыскал; уж теперь от тебя не отстану!» — Иди за мной! — отвечал сын, вышел из сторожки, сел на коня и поехал; а отец вслед за ним идет. Приехал молодец к пролуби и прямо туда с конем — так и пропал! Старик постоял-постоял возле пролуби, вернулся домой и сказывает жене: «сына-то сыскал, да выручить трудно; ведь он в воде живет!» На другую ночь пошла в лес старуха и тоже ничего доброго не сделала; а на третью ночь отправилась молодая жена выручать своего мужа, взошла в сторожку и спряталась за печкою. Приезжает молодец, молится и причитывает: «Бог суди мою 1 Абев., 197; Иллюстр. 1846, 332. 2 День 1862, №52, стр. 14. матушку — за что прокляла меня во чреве!» Молодуха выскочила: «друг мой сердечный, закон неразлучный! теперь я от тебя не отстану!» — Иди за мной! — отвечал муж и привел ее к пролуби. «Ты в воду, и я за тобой!» — говорит жена. — Коли так, сними с себя крест. Она сняла крест, бух в пролубь — и очутилась в больших палатах. Сидит там сатана на стуле; увидал молодуху и спрашивает ее мужа: «кого привел!» — Это мой закон! «Ну, коли это твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! закона разлучать нельзя». Выручила жена мужа и вывела его от чертей на вольный свет1. Если мы сличим эти сказания с народными преданиями о стихийных духах, подпадающих в зимнюю пору заколдованию или проклятию и до возврата весны томящихся в царстве нечистой силы (в облачных горах и источниках), то необходимо должны прийти к заключению, что те и другие имеют одинаковые мифические основы. По русскому поверью, младенцы, проклятые родителями или умершие некрещеными, захватываются демонами и обращаются в кикимор. В их сообщество поступает также и гоша — мертворожденный ребенок, недоносок, выкидыш, уродец без рук и без ног, который поселяется в избе и тревожит домохозяев своими проказами (II, 54)2. 1 См. подобные же рассказы в Н. Р. Ск., V, 48; VIII, 19. 2 Абев., 218; Пузин., 126; Иллюстр. 1845, 298. жүктеу/скачать 4.25 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|