Сборник материалов ббк 60. 542. 15-26 с 693 Редакционная коллегия

1. 
   Россет Э. Процесс старения населения / перевод с пол. H. H. Малютиной, Э. H. Фарберовой; под ред. А. Г. Волкова. - Москва: Изд-во «Статистика», 1968.
   
2. 
   Сови А. Старение населения и продление жизни // Методы демографических исследований- Вып.2/ под ред. Дарского Л.Е.- Москва: Изд-во «Статистика», 1969.
   
3. 
   http://akstat.gks.ru (официальный сайт Территориального органа Федеральной службы государственной статистики по Алтайскому краю)
   

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ АКТИВИЗМ МОЛОДЕЖИ В ПОЛИЭТНИЧЕСКОЙ СРЕДЕ АЛТАЙСКОГО КРАЯ¹¹

Современные исследования фиксируют значительную эволюцию политических и гражданских практик, проявляющихся в институциональном недоверии и отрицании традиционных парламентских форм политического участия – членства в политических партиях и участия в выборах [6] и одновременном развитии новых «виртуальных» по своей природе сцен политической активности как следствия вхождения историю в фазу поздней современности. Соответственно, научный дискурс об участии молодежи в политике разворачивается, как правило, вдоль этой бинарной оппозиции: молодые люди представляются либо как равнодушные и даже отчужденные (в крайнем варианте) от политики, либо как активные и вовлеченные в новые формы политического самовыражения, мобилизации и участия [7], характеризующиеся новым репертуаром политических действий и организационных структур, расширением круга участников политического процесса, активным использованием информационных компьютерных технологий.

Несмотря на широкую представленность в научной литературе, обе парадигмы (участия и неучастия) имеют существенные ограничения. Главный недостаток первой – оценка молодежной активности на основе критериев, разработанных «взрослыми», в соответствии с которыми отвержение молодежью традиционных форм политического участия, представляется «недостатком», а сами молодые люди – как проблемная группа, лишенная политической субъектности и нуждающаяся в политическом и гражданском воспитании. Однако, без понимания особенностей восприятия молодыми людьми политической сферы, основанные на традиционном подходе исследования неизбежно приводят к искаженному видению поведения молодых людей как преувеличенно гомогенной группы.

Критика второй парадигмы основывается на отсутствии адекватных объяснений причин отвержения молодежью традиционных форм политической активности, достоверных доказательств того, что новые формы политического активизма (такие, например, как подписание Интернет-петиций, политический консьюмеризм, уличные акции протеста и др.) способны должным образом компенсировать потери от снижения участия в парламентских формах, а также на постановке вопроса об исследовании природы политического участия, чрезмерно расширительное толкование которого размывает границы «политического» как такового [5, 8].

Для преодоления присущих обоим парадигмам недостатков, учеными, исследующими проблемы политического активизма молодежи, предлагаются разнообразные стратегии. Так, например, R. Farthing, апеллируя к рассуждениям У.Бека о положении молодежи в современном «обществе риска» [4] предлагает дополнить две вышеназванных парадигмы парадигмой «радикального неполитического участия», постулирующей осознанное отвержение большей части молодежи политики и критику действий традиционных политических институтов (государства, партий и пр.) как несоответствующих реалиям нового типа общества и неспособных привести к реальным социальным изменениям. Как следствие, возникает явление, получившее название ‘life politics’– осуществление политики простыми, понятными, повседневными действиями, не требующими специальных организационных усилий [3, с.105]. Ориентированные на решение глобальных социальных проблем, таких как социальное неравенство и социальная эксклюзия, экологические проблемы и этническая и культурная интеграция, эти микрополитические действия молодежи подчинены императиву «думай глобально, действуй локально».

P. Norris обосновывает изменения в политическом поведении молодых людей тремя типами эффектов: поколенческими, обусловленными долгосрочными социально-культурными тенденциями (например, общее повышение образовательного уровня), эффектами жизненного цикла (вхождение в трудоспособный возраст, создание семьи), и периодическими эффектами (влияние отдельных событий, социально-политического контекста) [7]. Таким образом, политические практики молодежи являются не четко заданными, фиксированными, а отражающими результаты эволюции общества постоянно изменяющимися активностями, испытывающими влияние множества факторов макро- и микро порядка.

К сожалению большинство отечественных исследований политического участия молодежи не подкрепляются данными о реальной распространенности тех или иных форм активизма либо основываются на кросс-национальных данных, нивелирующих региональные особенности общественно-политической активности молодых людей. В этой связи особый интерес представляет анализ результатов конкретных социологических исследований, направленных на исследование молодежного активизма в условиях регионального социума, особенно имеющих сложную полиэтническую и поликультурную структуру, как, например, в Алтайском крае [1, 2].

Как показывают проведенные учеными Алтайской социологической школы исследования¹², активность молодежи в общественно-политической сфере зависит прежде всего от уровня социальной субъектности молодежи, ее самовосприятия в качестве социального актора, действия которого способны привести к значимым изменениям социальной жизни, решить проблемы отдельных людей и местного сообщества. Оценивая приоритетность заботы о собственном благополучии перед благополучием других людей и общества в целом, только 10% молодых людей принимали приоритет общественных интересов над личными, в то время как 56% молодых людей частично согласились с тем, что забота о себе важнее, а 29% – совершенно определенно поставили личное благополучие перед благополучием общества. Каждый четвертый опрошенный молодой человек (25%) был уверен, что в решении социальных проблем нет смысла пытаться самостоятельно изменить ситуацию, что-то сделать можно только на уровне государственных органов и только 15% – считали, что активная деятельность молодежи способна привести к социально значимым результатам. Таким образом, для алтайской молодежи характерны индивидуалистические, нежели коллективистские взгляды, сопряженные с неверием в собственные силы, что, несомненно, является препятствием в осуществлении полноценного гражданского и политического участия. Подобные настроения и мнения относительно роли молодежи в решении социально значимых проблем характерны как для жителей города и села, так и для работающей, учащейся и не занятой молодежи.

Между тем, гипотеза о тотальной аполитичности молодежи не вполне адекватна нынешнему состоянию молодежи, во всяком случае, её большинству. Почти половина (50%) молодых людей отметили, что интересуются политикой (в основном это студенты вузов и рабочая часть молодежи), хотя к политически активным с уверенностью причислили себя только 3% опрошенных молодых людей, 18% – отметили, что они скорее политически активны, чем нет.

Каковы основные проявления политической активности? Чаще всего молодые люди, интересующиеся политикой, предпочитают пассивные формы участия в политической жизни: следить за политическими событиями в регионе, стране и мире (6% делают это всегда, 29% - часто) и смотреть аналитические передачи на политические темы (3% – всегда смотрят такие передачи, 18% – часто). Активные действия, направленные на выражение своей гражданской и политической позиции присущи крайне ограниченному числу молодых людей: 70%-75% молодежи никогда не участвовали в политических дебатах, не посещали встречи или выступления политических лидеров, около 30% игнорировали участие в выборах. Сравнительно невысоко участие молодежи в политических протестах: 84% опрошенных молодых людей молодежи никогда не принимали участия в протестных действиях, 12% участвовали в мирных митингах, пикетах, демонстрациях (чаще всего это студенты вузов и работающая молодежь), оставшиеся 3% имели опыт участия в забастовках (работающая молодежь) и голодовках (школьники), единицы (7 человек из 1200, студенты вузов и школьники старших классов) участвовали в более радикальных акциях (сопротивление властям, блокировка зданий, отключении коммуникаций).

Невысок и уровень членства в политических организациях: среди политически активных молодых людей только 8% отметили, что они состоят в молодежном отделении политической партии еще 4% - в молодежном отделении другой политической организации, 4% входят в Молодежный парламент Алтайского края. Основными причинами включения в работу молодежных политических организаций являются: получение навыков общения с людьми (34% выборов), самореализация (32%), получения нового опыта (29%), возможность самоутверждения (19%), получение навыков управления коллективом (9%), престиж (9%). Можно констатировать, что одна из основных мотиваций включенности в организованную деятельность молодежи – преодоление социальной маргинальности, удовлетворение потребности быть нужным. Кроме того, присутствуют и прагматические мотивы – карьерного роста, перспективы, интересного досуга, в то время как мотивы, связанные с возможностью влияния на социальные изменения практически не отражены в мотивационной структуре. Таким образом, большинство молодежи действительно исключены из политического процесса, несмотря на то, что, в целом, интерес к политике довольно высок.

В то же время молодежь Алтайского края активно вовлечена в сферу общественно-политической активности, принимает участие в мероприятиях, имеющих общественную значимость. По данным исследования 2011-2012 гг., 75% опрошенных молодых людей участвовали в мероприятиях по пропаганде здорового образа жизни, профилактике алкоголизма, табакокурения, наркомании, ВИЧ/СПИДа, включалось в деятельность клубов патриотического (23%) и гражданского (19%) воспитания, 16% молодых людей осуществляли шефскую работу с домами престарелых, воинскими частями.

Данные опроса 2013 года фиксируют участие молодых людей в участии в работе некоммерческих организаций, направленной на защиту окружающей среды (23%), правовую защиту (19%), благотворительность (16%), помощь людям, находящимся в сложной жизненной ситуации (25%).

Значимый показатель социально-политической активности – реализация самозащитных действий, в том числе и по решению проблем социального значения, знания и умения обращаться к помощи институтов гражданского общества, реализация права на обращение органы государственной власти и местного самоуправления. По данным исследования молодежной активности, почти каждый второй опрошенный (47%) отметил, что в течение последнего года работал на добровольных началах в сотрудничестве с другими людьми в своем населенном пункте, пытаясь решить какие-либо проблемы населенного пункта, приходил на прием к кому-нибудь из местного, районного руководства или другому официальному лицу местного уровня по любым проблемам или нуждам (45%), 35% молодых людей принимали участие в создании новой группы или организации для решения каких-либо общественных проблем местного характера, 19% – обращались с письменным запросом к руководству или официальным лицам правительства краевого, окружного или федерального уровня по любой проблеме или вопросу, а 15% – писали письмо в средства массовой информации, чтобы выразить свои политические взгляды. Самая неактивная в данном случае – незанятая молодежь, наиболее предпочтительный путь решения проблем для которой – письменное (3% респондентов) или устное (2% респондентов) обращение к представителям районных органов государственной власти и органов местного самоуправления для решения личных проблем.

В полиэтнической и поликультурной среде регионального социума особое значение имеют коллективные действия молодых людей, направленные на формирование благоприятной атмосферы межэтнических и межкультурных взаимодействий, преодоления негативных социальных явлений, связанных с межэтническими конфликтами, этнической дискриминацией, ксенофобией, распространением этнических стереотипов и националистических убеждений.

Оценивая общую выраженность в Алтайском крае терпимости к лицам других национальностей, к вероисповеданию и лицам других конфессий (исследование «Социальный капитал гражданского общества…»), молодежь чаще демонстрировала нейтральные (63,2%) либо скептически невысокие оценки (доля ответов в группе высокой выраженности составила среди респондентов 15-19 лет 18,4% и 17,5% в группе 20-29-летних, тогда как в старших группах диапазон высоких оценок варьировал от 20% до 30%). Таким образом, в сознании молодых людей сфера этнических отношений являлась в значительной степени актуализирована, особенно среди молодых людей 15-19 лет, имеющих основное или общее среднее образование. Около 8% от общего числа молодых людей участвовали в мероприятиях по защите национально-культурных интересов и этнокультурного развития, столько же отметили «развитие межнациональных, межэтнических, межконфессиональных отношений, международное сотрудничество и народную дипломатию» в качестве одного из наиболее перспективных направлений деятельности общественных и некоммерческих организаций.

Давая общую оценку общественно-политической активности молодежи в регионе, следует отметить, что она имеет преимущественно кратковременный, эпизодический характер, сопровождается частой сменой направлений активности, поскольку молодежь участвует как правило в акциях, проводимых по месту работы или учебы. В то же время, более четверти респондентов добровольно участвуют в различных видах общественной деятельности, многие имеют собственный опыт организации коллективных действий, демонстрируют знание правовых механизмов, с помощью которых возможно решение социальных проблем, получение помощи и поддержки со стороны административных структур.

Полученные данные позволяют сделать вывод о том, алтайская молодежь в целом не отчуждена от общественной и политической жизни, она ориентирована на решение социально-значимых проблем, в том числе касающихся поддержания благоприятного межэтнического и меэконфессионального климата путем участия в локально-ориентированных действиях в рамках реализации деятельности образовательных и общественных объединений. В то же время парламентские формы политического участия (участие в деятельности партий, молодежных политических организаций) не является значимым и привлекательными, либо выступают в качестве средства для реализации личных целей и удовлетворения карьерных амбиций.

1. 
   Ноянзина О. Е. Этнокультурное пространство Алтайского края // Социальная интеграция и демографическая безопасность приграничных регионов России: проблемы старения, репродуктивного здоровья и миграции: сборник материалов международных научных мероприятий / отв. ред. С.Г. Максимова. – Барнаул, 2013. – С. 7-12.
   
2. 
   Ноянзина О. Е., Гончарова, Н. П., Максимова С. Г. Элементы социальной исключенности на региональном рынке труда: особенности экспертного восприятия // Известия Алтайского государственного университета. – 2014. – № 2-1(82). – С. 231-234.
   
3. 
   Пшизова С. Н. От «гражданского общества» к «сообществу потребителей»: политический консьюмеризм в сравнительной перспективе //Полис. – 2009. – № 1. – С. 100-117.
   
4. 
   Beck, U. Freedom’s children. In: U. Beck and E. Beck-Gensheim, eds. Individualisation. – London: Sage, 2001. – 156-171.
   
5. 
   Farthing R. The politics of youthful antipolitics: representing the ‘issue’of youth participation in politics //Journal of youth studies. – 2010. – Т. 13. – № 2. – С. 181-195.
   
6. 
   Fishkin J. S., Luskin R. C. Experimenting with a democratic ideal: Deliberative polling and public opinion //Acta Politica. – 2005. – Т. 40. – №. 3. – С. 284-298.
   
7. 
   Norris P. Young people & political activism //Harvard University, John F. Kennedy School of Government. – 2004. – 32 p.
   
8. 
   Van Deth J. W. Studying Political Participation: Towards a Theory of Everything? Paper presented at the Joint Sessions of Workshops of the European Consortium for Political Research, Grenoble, 6-11 April 2001.
   

ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ЛАНДШАФТЫ АЛТАЯ: ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ¹³

Собственно алтайский этнос окончательно оформился к XVII в. В его структуре отчетливо выделялись этнографические группы северных (тубулары, челканцы, кумандинцы) и южных (алтай-кижи, теленгиты, телесы, телеуты) алтайцев. С XVII в. Алтай стал заселяться русскими, которые к XIX в. уже составляли этническое большинство. Одними из первых русских переселенцев на территории Горного Алтая стали беглые заводские крестьяне с Уральских и Алтайских заводов известного горнопромышленника Акинфия Демидова, а также старообрядцы, бежавшие от религиозных преследований после раскола православной церкви. Существуют сведения о переселении на Алтай русских старообрядцев уже в 20-е гг. XVIII в. Дальнейшее освоение и заселение Алтая было связано с развитием торговли русских купцов с Монголией и Китаем [1; 3].

При заселении русскими Алтая практически не возникало противоречий с алтайцами, так как, во-первых, при разных формах хозяйствования задействовались и разные угодья; во-вторых, защиту интересов коренного населения колонизируемых территорий обеспечивало царское правительство (очень заинтересованное в отсутствии недовольства у своих новых подданных), представляемое губернской администрацией; в-третьих, присутствие русского населения обеспечивало алтайцам безопасность от набегов враждебных соседей; в-четвертых, активные связи с русским населением были крайне выгодны алтайцам, поскольку они обеспечивали приток на Алтай важных и не производимых здесь товаров, а также новых знаний (благодаря русским у алтайцев появилась письменность, стало использоваться огнестрельное оружие, сформировались новые формы охоты и рыбной ловли, стало распространяться земледелие и т.д.) [6].

В середине XIX в. началось заселение юго-восточной части Алтая казахами. Появление их на Алтае связано с активными этногенетическими процессами, происходившими в Центральной Азии. Казахские племена постоянно участвовали в военных набегах на территории соседей (включая Алтай) и сами подвергались нападениям других народов. С ростом населения в Центральной Азии росла и конкуренция за пастбищные угодья, места кочевий. Обезлюдевшие территории Алтая, население которого подверглось почти полному уничтожению войсками Цинской империи в ходе китайско-джунгарской войны (в середине XVIII в.), попали в сферу внимания казахского этноса. В первой половине XIX в. уже отмечались самовольные перекочевки казахских родов в районе плоскогорья Укок (родовые территории алтайцев-теленгитов), которое со временем превратилось в своеобразный миграционный коридор между Северо-Западной Монголией, Алтаем и Прииртышьем. В начале 1880-х гг. в Чуйскую котловину переселилось от 50 до 100 казахских семей рода сарыкалдыков [7].

В рамках выполняемого проекта «Трансформация этнокультурных ландшафтов Алтая в условиях изменения природной и социокультурной среды» в результате обобщения и интерпретации материалов была развита теория этнокультурного ландшафтоведения. В частности, осуществлена классификация этнокультурных ландшафтов горных территорий; выявлены факторы формирования и развития этнокультурных ландшафтов. Кроме того, были выявлены основные закономерности природной динамики в регионе на протяжении всего голоцена.

Под культурным ландшафтом мы вслед за Ю.А. Ведениным, М.Е. Кулешовой [2] и В.Л. Каганским [5] будем понимать природно-культурный территориальный комплекс, сформировавшийся в результате эволюционного взаимодействия природы и местного сообщества людей, рационально осваивающих (утилитарно, семантически и символически) и преобразующих пространство согласно своим духовным и материальным потребностям. Культурные ландшафты – территориально выраженный результат постоянного процесса культурогенеза, протекающего в географической среде и обусловленного рядом внешних и внутренних факторов. С протеканием культурогенеза связана и эволюция культурных ландшафтов.

Факторы культурогенеза, определившие, в частности, современную мозаику культурных ландшафтов Горного Алтая, можно разделить на две большие группы: природные и социальные. Важнейшим природным фактором формирования и развития культурных ландшафтов Алтая является прежде всего его горный рельеф. Можно выделить несколько основных закономерностей природного характера, повлиявших на культурогенез Алтая и отразившихся в современной структуре его культурных ландшафтов: высокое ландшафтное разнообразие Алтайских гор, высотная поясность, природно обусловленная низкая численность населения, наличие редких (с точки зрения жителей равнин) природных ресурсов, барьерная роль горной системы Алтая, естественная изолированность геокультурного пространства Алтая, относительно стабильные макроклиматические условия и водный режим на Алтае, влияние динамики природной среды на Алтае и сопредельных территориях, историческая полиэтничность Алтая, определяемая его «барьерно-контактной» функцией, историко-геополитические процессы освоения территории в контексте культурогенеза, периферийность территории Алтая по отношению к культурно-цивилизационным центрам Евразии, современные глобализационные процессы [4].

В исследовании проанализированы данные по динамике климата. В их основе – данные 13 действующих гидро-метеорологических станций Республики Алтай за весь период наблюдений; датированные образцы археологической, погребенной и современной древесины (всего около 2000 образцов), используемые для дендрохронологического анализа; данные о динамике 36 современных ледников за период инструментальных наблюдений. Анализ этих данных позволил смоделировать динамику ландшафтно-климатических условий на Алтае в голоцене. Были определены основные палеоландшафтные обстановки, характерные для разных частей Алтая в разные исторические периоды голоцена. На основе применения ГИС-технологий было осуществлено моделирование процесса освоения Алтая людьми в голоцене с учетом влияния ландшафтно-климатической динамики на расселение и природопользование населения в разных частях Алтая. На основе анализа археологических объектов построена серия карт расселения для разных исторических эпох, а также карты, отражающие природные условия на исследуемой территории в это время. Их сопоставление позволило выявить пространственно-временные закономерности освоения Алтая. На основе обобщения имеющихся археологических данных, литературных и документальных источников была разработана схема периодизации процесса этнокультурогенеза Алтая в голоцене с выделением эпох, стадий и этапов данного процесса и характеристикой каждого из них.

Обобщение данных этнографических исследований, архивных материалов и результатов статистических обзоров разного уровня позволило дать детальную характеристику современных этнических и субэтнических сообществ Алтая и выявить особенности их современного размещения в пределах исследуемой территории, а также исследовать закономерности в их организации собственного этнокультурного пространства. Согласно проведенному анализу, в настоящее время обосновано выделение следующих этносов и субэтносов, формирующих специфические этнокультурные ландшафты: собственно русские, русские старообрядцы, алтай-кижи, теленгиты, кумандинцы, челканцы, тубалары, казахи. Выделение прочих групп (например, майминцы, найманы, тодоши и пр.) нецелесообразно, поскольку их представители малочисленны и не имеют заметных различий в культуре с представителями алтай-кижи.

Были выявлены основные архетипы представителей названных групп, сохраняющиеся и восстанавливающиеся традиции, а также, напротив, тенденции трансформации этнического сознания, протекания процессов аккультурации и разрушения традиционных этнокультурных систем. В частности выявлены изменения в ценностных установках среди населения Юго-Восточного Алтая (алтай-кижи, казахи, русские, в меньшей степени, теленгиты). В целом, мышление становится более потребительским и менее экофильным. Происходят серьезные сдвиги в системах расселения и природопользования. Очевидна поляризация социально-экономического пространства, в результате чего большая часть населения концентрируется в крупных населенных пунктах (как правило, районных центрах), а значительная часть территории подвергается запустению. Это ведет к увеличению нагрузки на угодья, прилегающие к данным центральным местам (например, в результате выпаса). Активно развиваются новые виды природопользования (например, туризм), которые вносят серьезные изменения в культуру местного населения. В то же время, происходит частичное воссоздание досоветских форм ведения хозяйственной деятельности (появляются аналоги семейно-родовых артелей). На настоящий момент с достаточно высоком уровне детальности удалось выявить тренды трансформации этнокультурных ландшафтов Юго-Восточного и Восточного Алтая.

Во время экспедиционных исследований осуществлялись маршрутные и полустационарные наблюдения на семи ключевых участках в Восточном и Юго-Восточном Алтае (Чуйская котловина, Курайская котловина, Улаганское плато, плато Укок, бассейн р. Джазатор, бассейн р. Большой Яломан, бассейн р. Лебедь). Работа велась как в селах, так и на хозяйственных угодьях и на сезонных пастушеских стоянках. В ходе экспедиции собраны образцы древесины для дендроиндикации динамики климата в целях детализации созданной модели ландшафтно-климатической динамики Алтая; осуществлен геоэкологический анализ современного состояния хозяйственных угодий территорий исследования (анализировались показатели биомассы, эродированности территории и пр.); изучена специфика современной территориальной организации расселения и хозяйства разных этнических сообществ Алтая. Отмечено, что она сохраняется лишь в малых населенных пунктах, в крупных же центрах со смешанным населением различия фактически стираются. Всего в ходе экспедиции было собрано 280 кернов древесины для дендрохронологического анализа, заложено и проанализировано 18 площадок геоэкологического мониторинга хозяйственных угодий.

Полевые исследования позволили собрать обширный фактический материал по тематике исследования, а также наметить абрис схемы этнокультурного районирования исследуемой территории. В целях уточнения границ между этнокультурными ареалами (culture area) на ключевых участках осуществлялся топонимо-семантический анализ. Была выявлена взаимосвязь между ментальными (представляемыми) геокультурными границами и топонимикой пространства (например, территория, где ныне проживает русское население, все еще воспринимается как «своя» представителями алтай-кижи на основании преобладающей там тюркской топонимии и определенной семантики пространства).

На этапе картографирования этнокультурных районов Алтая была разработана теория и методология этнокультурного районирования. В качестве основных таксонов районирования выделены: культурный мир, культурная страна, культурная провинция, этнокультурный район, этнокультурный подрайон, этнокультурная местность, этнокультурный ландшафт. Теоретически обосновано выделение этих категорий, дана характеристика каждого из них и сформулированы критерии их формального различения (например, внутренне единство по комплексу основных этнокультурных характеристик, сходство в топонимии, специализация природопользования, специфика территориальной организации этнокультурного пространства и пр.). Также обоснованы основные принципы районирования и этнокультурных делимитации границ.

На основе полученных эмпирических данных было осуществлено многоуровневое этнокультурное районирование Алтая, которое, однако, требует дополнительной детализации и уточнения границ (особенно это относится к территориям Центрального, Северного и Северо-Западного Алтая). Всего на территории Алтайской культурной провинции было выделено 5 этнокультурных районов, в составе которых – 58 этнокультурных местностей и 382 этнокультурных ландшафта. Подготовлена характеристика выделенных этнокультурных ландшафтов с разной степенью детальности.

На всю территорию Алтая составлена карта районирования до уровня местностей, а на территорию Юго-Восточного Алтая – до уровня культурных ландшафтов. Кроме того, на районы полевых исследований составлены детальные крупномасштабные карты-схемы, отражающие внутреннюю структуру этнокультурных ландшафтов. На основе собранного эмпирического материала разрабатывается электронная база данных «Этнокультурные ландшафты Горного Алтая». В ней дается письменная характеристика выделенных этнокультурных ландшафтов, включая характеристику материальных и духовных элементов культуры, некоторые оценочные данные (например, продуктивность угодий, абсолютные и относительные показатели поголовья скота и пр.), картографические и фотоматериалы.

Итак, уникальные этнокультурные ландшафты Алтая, складывающиеся на протяжении нескольких столетий, отличаются своим многообразием, определяемым комплексом взаимосвязанных причин природного и социокультурного характера. Вместе с тем устойчиво сохраняются традиционные формы культуры и в целом традиционные этнокультурные ландшафты, которые в настоящее время трансформируются преимущественно в сторону упрощения и унификации, потере культурного разнообразия.