ОБРЯД «ПЕРЕПЕКАНИЯ» В ДОБРИНСКИХ СЕЛЕНИЯХ

ОБРЯД «ПЕРЕПЕКАНИЯ»

В ДОБРИНСКИХ СЕЛЕНИЯХ

Этот древнейший обряд был широко распространен у многих народов Восточной Европы, как славянских, так и неславянских, бытовал у народов Поволжья - мордвы, чувашей. Сажание в печь ребёнка, как средство народной медицины, широко использовали многие европейские народы: поляки, словаки, румыны, венгры, литовцы, немцы.

Вариантов обряда перепекания было много. Иногда ребенка обмазывали тестом, лопату с ним проносили над тлеющими углями или сажали в остывшую печь. Но было у всех и общее: обязательно на хлебной лопате и в печь, как символ огня. По нашему мнению, в этой языческой процедуре следует видеть отголоски одного из древнейших обрядов - очищение огнем. О заимствовании этого обряда русскими говорить не приходится: он бытовал практически у всех народов Восточной Европы. Достаточно вспомнить всем известный пример из нашей отечественной истории, как в 1245 году князь Михаил Черниговский, приехав в Орду, не пожелал пройти между двух костров у ханского шатра и тем самым «очиститься» от злых помыслов перед тем, как войти к хану.

Наиболее распространенное русское название обряда, в том числе в нашем районе, - «перепекание», реже можно встретить варианты: «перепечение», «запекание». Действие обычно описывается при помощи глагола перепекать, причем в зависимости от контекста приставка «пере» придаёт слову разные оттенки и значения: глагол может обозначать или избыточное действие (сравним: пирог перепечен), или повторное действие - выпекать заново.

Обряд направлен сразу и на ребенка, и на болезнь, причем решает задачу двойственную: уничтожить болезнь (а в символическом плане – и самого больного ребенка) и создать ребенка нового - крепкого и здорового. По воспоминаниям старожилов Добринского района, «перепекание» не только помогало ребенку, но могло и, наоборот, повредить его здоровью. Были, к сожалению, случаи, когда из-за промедления матери или бабки грудной ребенок задыхался в печи. В ходе опросов некоторые старожилы поведали душераздирающие подробности, хотя другие, наоборот, отмечали возможный лечебный эффект, обусловленный тем, что ребенок прогревался в печи.

В ходе этнографической экспедиции учащимися нашей школы были опрошены в ряде селений десятки старожилов. Выясни­лось, что в наиболее общем случае обряд заключался в том, что грудного ре­бенка клали ни хлебную лопату и трижды всовывали в теплую печь. Некоторые отмечали, что ребенка помещали в остывшую печь. В ходе этнографической экспедиции были охвачены лишь часть селений северо-запада, северо-востока, центра и юго-востока Добринского района.

По воспоминаниям старейших жительниц села Талицкий Чамлык Окоро­ковой Марии Симоновны (1910 г.р.), Ерохиной Матрёны Александ­ровны, (1905 г.р.), Поповой Александры Михайловны, (1910 г.р.), обряд перепекания проходил следующим образом: «Утром, когда печь истоплена, больного, хилого ребенка, на котором уже испытывали всевозможные сельские лечебные средства, мать привязывает полотенцем к той же лопате, на которой пекут хлеб. Затем лопата с ребенком клалась на шесток. После этого свекровь или другая родственница становилась за дверью в сенях. Через некоторое время она входила в избу и спрашивала мать ребенка: «Что печешь?». «Собачью немочь», - отвечала мать и при этом очень быстро всовывала лопату вместе с ребенком в печь. «Пеки, пеки, да не перепеки», - говорила ей свекровь и с этими словами выходила из избы. После её ухода мать вынимала ребенка из печи на шесток. Тогда свекровь вновь входила и спрашивала: «Что печешь?». Следовал тот же ответ, как и в первый её заход в избу. Те же приёмы повторялись, по словам старожилов, до трёх раз. После этого ребенка, порой задыхающегося от крика и жары, снимали с лопаты». По воспоминаниям все той же Матрены Александровны Ерохиной, в Талицком Чамлыке до 1917 года были три случая гибели ребенка. По её словам, дитя умирал, когда его еще не успевали отвязать. При этом свекровь на плач снохи говорила: «Знать, ему не жить, а кабы перенес, так стал бы, знаешь какой крепкий после этого». Согласно свидетельству старожилов к методу «перепекания» прибегали в очень крайних случаях, после этого младенец должен был или умереть, или выздороветь.

По воспоминаниям старожилов села Пушкино Марии Даниловны Овчинниковой (1904 г.р.) и Марии Матвеевны Рябчихиной (1905 г.р.), в их селе «перепеканием» лечили больше всего младенцев мужского пола. К «перепеканию» прибегали после того, как были опробованы уже другие, менее опасные способы суеверного лечения. Согласно воспоминаниям Марии Даниловны, болезнь рахит именовалась в селе «собачьей болезнью» или «собачьей старостью». Первоначально ребенка-рахитика лечили следующим образом: больного дитя приносили в баню и туда приводили собаку. Затем всего ребенка смазывали сметаной и давали собаке слизать эту сметану. По мнению знахарки, вместе со сметаной болезнь должна перейти к собаке. Если это не помогало, то ребенка укладывали на порог избы и секли топором, при этом приговаривали: «Я не ребенка секу, а собачью старость». Потом пекли большой калач, продергивали в него ребенка. Затем этот калач обязательно отдавали собаке на съедение. Если все же эти меры не помогали - прибегали к «перепеканию». Ребенка пеленали, укладывали на лопату и всовывали в печь, чтобы «собачья старость запеклась». Само название «собачья старость» указывает на этимологию и подсказывает способ лечения - перенести болезнь на собаку или щенка.

Несмотря на кажущуюся простоту обряда, его символика достаточно сложна и многозначна, причем в разных вариантах на первый план выступают то одни, то другие аспекты его смысла. Согласно свидетельств старожилов, главной целью обряда было сжигание болезни, действия сопровожда­лось своеобразными формулами: «Собачья старость, припекись в печи!», «Как хлеб печется, так и собачья старость пекись».

Однако эта мотивировка, осознаваемая и самими исполнителями обряда, относится, по-видимому, к поверхностному уровню его семантики. Более глубокий уровень определяется символическим отождествлением ребенка и хлеба, выпечка хлеба и появление ребенка на свет, дитя как бы возвращают в материнское чрево (печь), чтобы оно родилось заново.

Следует отметить, что обряд «перепекания» возродился в советское время. По воспоминаниям жителя села Ольховки В.И. Валеева (1928 г.р.), «перепекали» и его младшего брата Николая. Произошло это летом 1942 года. Брат его был не только худосочен, но к тому же криклив и капризен. Врачей в селе не было. Собравшийся «консилиум» из бабушек поставил диагноз: «На нем - сушец». Назначен был единодушно и курс лечения: «Перепекать». По словам Валеева, его мать посадила брата (ему шел шестой месяц) на широкую деревянную лопату и несколько раз «сажала» Николая в печь. Правда, печь уже основательно остыла. А в это время свекровь бегала кругом избы, заглядывала в окна, стучала в них и несколько раз спрашивала: «Баба, баба, что печешь?». На что сноха неизменно отвечала: «Сушец пеку». По мнению Владимира Ионовича, его брата лечили от худосочия. До сих пор Николай здравствует, чувствует себя прекрасно, ему более 60 лет.

Таким образом, помещение ребенка в печь, помимо сжигания болез­ни, могло символизировать одновременно:

• 
  повторное «выпекание» ребенка, уподобленного хлебу, в печи, являющейся обычным местом выпечки хлеба и одновременно символизирующей женское чрево;
  
• 
  символическое «допекание» ребенка, «не долеченного» в материнской утробе;
  
• 
  временное возвращение ребенка в материнское чрево, символизируе­мое печью, и его второе рождение;
  
• 
  временную смерть ребенка, его пребывание в ином мире, символизи­руемом печью, и возвращение в этот мир.
  

Во-первых, в каждом доме дорогих гостей в нашем селе встречают хлебом-солью, который торжественно восседает на красивом, вышитом полотенце. Во-вторых, только очень почетным гостям подается вышитый рушник для обтирания рук и лица после умывания. В-третьих, вышитыми рушниками-полотенцами украшаются иконы в Красном углу перехвальских домов и в восстанавливаемой Христорождественской церкви нашего села. В-четвертых, во время похоронных процессий, икона, которую несут впереди, также убрана вышитым рушником-полотенцем. В-пятых, на свадьбах, об этом мне рассказывала моя бабушка, невесту и жениха отец крестный связывал этим полотенцем за столом, символизируя их единство и крепость будущей семьи.

Кроме того, краевед Николай Савельевич Аносов в рукописной кни­ге «Перехваль. Летопись родного села», которая хранится в Данковском краеведческом музее, указывает, что на крестинах и матери и младенцу дарили вышитые рушники. Освященные под Пасху продукты: куличи, яйца, творог лежат в церкви на расшитых полотенцах-рушниках. Меня всегда поражала прекрасная вышивка на рушниках. Здесь можно увидеть и изображения цветов чудесных, диковинных птиц, ладьи и изображения людей. Местный краевед Олег Ряховский в книге «Перехваль. По тропинкам родного края», изданной на правах рукописи, указывает, что рушниковая вышивка состоит из основного узора и подузора. Подузор обычно имел семейное отличие. Женщина, копируя орнамент с рушников зна­комых, полностью повторяла основной узор, а подузор вышивала характер­ным для своей семьи. Наиболее старая вышивка обычно выполнена нитями двух цветов: красного и черного, реже темно-зеленого.

На конференцию я привезла рушники из семьи Антонины Анатольевны Клопыжниковой, библиотекаря нашего села. Она - коренная жительница Перех­вали. Ей полотенца перешли от ныне покойной матери Валентины Ивановны, а матери - от бабушки. Это старинные полотенца-рушники.

Вот первое полотенце. Оно вышито красными и черными нитями. По мне­нию Олега Ряховского, растительный мотив в вышивке наиболее распростра­нен. Один из его наиболее древних элементов – «древо жизни» или «миро­вое древо» изображено в правильной геометрической форме. На этом полотенце мы видим прямой ствол с пышным цветом посреди­не, помещенном то ли в вазу, то ли в ладью. Эта ладья помещена в еще большую ладью, находящуюся у основания «древа жизни». Черный неправильный ром­бик, на мой взгляд, это корневая система «древа жизни». В верхней части вышивки изображены две птицы, что указывает на принадлежность ее к свадебной обрядности. Если хорошо присмотреться, то на трех отдельно изображенных цветках, в их верхней части, можно увидеть еще трех птиц. На подузоре также чередуются цветы, с сильно стилизованными изоб­ражениями птиц. Для этого полотенца характерно плавное перерастание подузора в узор. Наличие на полотенце вышитых фигурок птиц и цветов придают ему радостный оттенок и характеризуют его как свадебный. По-видимому, этим по­лотенцем связывали судьбы молодых людей не единожды.

Вышивка на втором полотенце-ризнице называется «сосуд». Это древнее местное название этой вышивки, потому что в центре композиции - изображе­ние, похожее на вазу (сосуд), а по бокам - подсвечники (тоже местное название). По мнению Олега Ряховского, чаще в этого рода вышивке встречаются Рожаницы, древо жизни, птицы и многочисленные солярные знаки. Известный русский ученый-историк С.М. Соловьев указывает: «При вере в загробную жизнь естественно было прийти к тому мнению, что душа умершего родоначальника и после смерти блюдет за благосостоянием рода, - отсюда происхож­дение духов-покровителей для целого рода и каждого родича». В центре вышивки - изображение Рожаницы в виде сосуда с отходящими в стороны согнутыми руками и ногами в виде ветвей и ветвистыми рогами сверху. В подсвечниках можно увидеть божество Род. Сам подсвечник чем-то напоминает храм, а внутри этого храма находится женское божество Мокошь. Между «подсвечниками» и «сосудом» помещены изображения птиц, как символы, приносящие радость и благополучие роду и связывающие род с небе­сами. Явно то, что вышивка на этом полотенце носила охранительный характер. Данный вид полотенца, на мой взгляд, охранял семью от всяких невзгод и бед.

Очень интересен третий тип рушников. Здесь вышивка вы­полнена в трех цветах, добавлен зеленый, придающий сочность и яркость рисунку. Композиция этой вышивки трехъярусная. В подузоре, обрамленном снизу черной линией и сверху красной, отражены символы подземного мира. Зеленым цветом заканчивается земной мир, чер­но-красным цветом изображен небесный мир. В рисунках вышивки мы снова видим в центре Рожаницу, по­являющуюся из распускающегося цветка. По обе стороны от Рожаницы «древо жизни». А по сторонам от «древа жизни» две ветви, не соединен­ные с деревом, чем-то напоминающие православный крест с ромбическим ри­сунком. Я думаю, что данный вид вышивки имел поминальное значение, постоянно напоминая об ушедших родственниках.

На четвертом полотенце изображение в черно-красных цветах, выши­тое в четко выраженных геометрических формах. Нижняя часть вышивки в виде черных квадратиков, соединенных между собой, символизирует, на мой взгляд, землю. Из земли произрастает и расцветает «древо жизни». Вверху два красных облачка, не соединенных с «древом жизни», символизируют родственные связи с покровителями данной семьи. Такие полотенца-рушники могли дариться матерям и младенцам во время крещения новорожден­ного, с такими полотенцами встречали гостей «хлебом-солью», ими же утирались самые дорогие гости.

Последний, пятый тип перехвальского рушника, о котором я хочу рассказать, содержит вышитый рисунок в трех цветах: красном, черном и зеленом. Рисунок изображен в виде волнистого побега с ритмично отходящими от него листьями и цветами. Характерно то, что побег обвивает старый ствол и благодаря этому держится и не ломается. На мой взгляд, этот ров­ный ствол похож на православный крест, или, в крайнем случае, это можно представить себе. Именно он лежит в центре композиции и является опорой еще не окрепшему побегу. Я видела, что полотенцами с такой вышивкой убирают иконы в Крас­ном углу перехвальских домов и в нашей церкви, хотя бывают и другие варианты использования перечисленных мной рушников.

Небольшой экскурс в историю вышивки на полотенцах-рушниках семьи Антонины Анатольевны Клопыжниковой представляет собой несомнен­ный интерес в плане познания религии и искусства наших далеких пред­ков. Древние символы, изображенные на рушниках, сохранились в первоздан­ном виде благодаря преданности таких людей, как Антонина Анатольевна, традиционной вышивке минувших поколений нашего села. Таких людей в Пе­рехвали много, все они берегут духовные богатства предков. А моя задача перенять у них мастерство вышивки и продолжить их славное дело. Я привезла на конференцию фотографии перехвальских рушников из других семей. Некоторые из них отличаются от приведенных мной экземпляров. О них будет речь в следующий раз.

В эти трудные времена, когда рушились границы и государства, людям приходилось рассчитывать только на себя, на свои силы, на тот опыт жизни и выживания, который передали им предыдущие поколения. Да и после войны ещё долго сохранялись патриархальные привычки. Дольше всего они держались в деревне. Сейчас уже мало осталось людей, которые могут поделиться опытом изготовления тех или иных предметов быта, столь необходимых в жизни.

Мы собираем легенды, традиции, обряды, предметы старинного быта, старинные технологии, записываем, храним в школьном музее, который работает в школе уже 15 лет. В музее хранятся вещи, изготовленные местными мастерами, вещи, без которых ещё недавно не могла обойтись ни одна семья. Каких-то 50 лет назад жизнь очень сильно отличалась от современной. И сейчас дети с трудом могут догадаться, где и с какой целью эти предметы использовались.

Я хочу рассказать о том, какую обувь носили в нашем селе в начале и в середине прошлого столетия.

Учителя, которые пришли работать в школу сразу после войны, вспоминают, что дети в школу ходили в лаптях и в чунях. Лапти изготавливались из лыка, но подошву делали из веревок. У нас в селе не сохранилось лаптей, но мы знаем, что их носили самые бедные селяне.

Основной обувью были чуни. Их изготавливали из оборок (это грубая веревка, точнее бечевка, сделанная из отходов после обработки конопли). Для изготовления чуней надо было иметь колодку, бечевку и свайку. Их плели «в ряд» и «в крест». «В ряд» - это просто переплетали ряды, а «в крест» получался рисунок. Чуни были основной обувью летом, осенью и ранней зимой. В сырую погоду снизу к ним подвязывали специальные деревянные колодки, как это делали в Японии. Чуни ещё можно найти в селе в некоторых семьях, их хранят, чтобы переодеваться в ряженых во время свадебного обряда. Есть люди, которые умеют их плести.

1. 
   Подбор шерсти. Овец стригут весной и осенью. Осеннюю стрижку называют поярки, весеннюю - вешник. Шерсть ни в коем случае нельзя мыть, иначе она не будет валяться. Моют не шерсть, а овцу - за несколько дней до стрижки, минимум за три дня. Если состричь шерсть с мертвой овцы, она тоже валяться не будет. Лучше всего для изготовления валенок использовать поярки, т. е. осеннюю стрижку. Состриженную шерсть везли на ческу. Раньше они были почти в каждом селе. У нас в Ломовце она стояла посреди села, почти в центре. Ческа - это система больших и маленьких валов, где шерсть прочесывалось, разравнивалась и скатывалась в рулон. Этот рулон наматывался на шест (предварительно прокладывалось полотно) и прокатывался несколько раз, чтобы сформировать основу.
   
2. 
   Следующий этап очень важен в формировании самой обуви. Рулон с шерстью раскладывали на столе, брали форму из плотной материи, накладывали сверху, а вокруг неё начинали укладывать шерсть. Рукой, наощупь проверяли толщину стенок и добавляли, где не хватает. Обязательно дополнительно добавляли шерсть на носок, подошву и пятку (подбивали) для плотности. Всё это сопровождалось приглаживанием, чтобы шерсть не слипалась. Форму скручивали, связывали шпагатом и опускали в горячую воду. Вынимали, разворачивали и снова приглаживали. Прокатывали металлической скалкой (раскаткой) со всех сторон и во всех направлениях, постоянно проверяя, чтобы не слиплось. Затем ещё раз опускали в горячую воду и ещё раз прокатывали. Чтобы изготовить валенок, надо сделать 12-15 таких «кругов». Это зависело от качества шерсти. Через каждые полкруга прокатывали раскаткой. После каждого круга опускали валенок в горячую воду, прокатывали раскаткой и пробивали цепинкой. Когда делали последний круг, то внутрь валенка насыпали картошку или муку. Иногда вместо этого, чтобы лучше валялись валенки, в воду добавляли серную кислоту. Но это считалось не профессионально, и такие валенки ценились меньше. Или, точнее, так валенки получались быстрее, но качество их было хуже. Так делали для продажи.
   
3. 
   Валенки валяли на специальном столе, установленном у плиты. Этот стол имел полукруглую форму, наклонную от работника поверхность, по краям - бортик, чтобы вода стекала лишь вперёд, вниз, где стоит чугун с горячей водой. Чугун стоял прямо на плите. Вода в чугуне была горячая и постоянно подогревалась. Хозяин, когда приносил шерсть на валенки, то приносил и дрова для печи.
   
4. 
   В заготовку вставляли носок, голенище прикручивали к пятке и подвязывали. Затем обрабатывали заготовку рубелем в течение 30 мин. со всех сторон. В готовую заготовку вставляли колодку по размеру ноги заказчика. В голенище забивали клинья по размеру икры. Подошву, носок и подъем формировали цепинкой.
   
5. 
   Валенки сушили. Готовые валенки опаливали на костре из соломы. Затем обрабатывали пемзой, чтобы на поверхности не было ворсинок. Иногда, чтобы придать валенкам красоту, их коптили над горящей резиной, затем протирали керосином, чтобы сохранился цвет. Только после такой работы из валенок вынимали колодки. Иногда по желанию заказчика делали подвороты: прямые, углом наружу или внутрь.
   

Валенки валять – дело очень трудоемкое. Но хорошим валенкам были не страшны никакие морозы, и каждый сельский житель, от мала до велика, зимой обязательно носил валенки.

Как и в Ельце, в Чернаве промысел кружевоплетения появился в XIX веке. Уже в 1886 г. в Чернаве кружевоплетением занималось 43 человека, а в дореволюционное время кружево плели почти в каждом втором домохозяйстве. Чернава, как и весь Измалковский район в целом, сыграли немаловажное значение в развитии производства елецких кружев.

В нашем селе долгие годы существовала кружевная артель «XVIII партконференция», которая, как и другие артели, прилегающие к Ельцу, входила в состав «Елецкого союза кружевниц». До 1945 года заведующей производством артели была Варвара Михайловна Скворцова, а затем приемным пунктом заведовала Прасковья Григорьевна Толстых.

Любовь к кружеву у Прасковьи Григорьевны зародилась еще в раннем детстве. Она быстро переняла от своих сестер Александры Григорьевны Шиловой и Натальи Григорьевны Дядищевой умение перевивать пары коклюшек, навешивать их на рисунок - сколок. Она всю свою жизнь посвятила работе в Елецком кружевном промысле. В 1945 году, после окончания Елецкой школы кружевниц, начала работать заведующей кружевным производством в селе Казинке, а через два года стала заведующей производством в своем селе.

В приемном пункте проводилась раздача взрослым кружевницам заказов на кружево по определенным ценам, готовым сколкам. Работницы обеспечивались сырьем и материалами. Заказы на кружева принимались на наличный расчет при строгой браковке. Приемный пункт не принимал низкосортных изделий. До 1946 года администрация кружевной артели находилась в двухэтажном здании в центре Чернавы. В связи с образованием в 1946 году Чернавского района, в двухэтажном здании разместили милицию, а приемный пункт кружев перевели в слободу Пятницкую, где он просуществовал несколько лет. Оба здания до наших дней не сохранились.

В середине 50-х годов XX века контору артели снова перенесли в центр села на территорию Никольской слободы. В конце 60-х - середине 70-х годов администрация кружевной артели располагалась сначала в доме Евдокии Борисовны Вобликовой, а затем в доме Екатерины Григорьевны Колесниковой. Женщинам платили от 10 до 40 рублей - в зависимости от того, сколько раз в месяц они сдавали свои дома кружевной артели, так как приемщица работала в определенные дни недели.

В середине 80-х годов в нашем селе уменьшилось производство кружев. Чернавский приемный пункт закрыли, а Прасковья Григорьевна вынуждена была собирать кружева на дому и сдавать их в приемный пункт села Афанасьево. В чернавской артели работало более 300 кружевниц-надомниц, причем туда же приносили кружева из близлежащих деревень Редькино и Казанцево.

Сельские женщины на протяжении всей жизни (с 6-7 лет до старости) занимались этим кропотливым трудом не только в силу традиции - женщина должна уметь шить, вязать, заниматься рукоделием, но из-за дополнительного дохода для семьи. Цена зависела от длины и ширины кружев, а также от сложности рисунка. Так, узкое кружево длиной 10 м стоило 3 рубля, а цена широкого кружева со сложным рисунком такой же длины возрастала до 25 рублей.

Местные кружевницы производили мерное кружево для украшения одежды и штучные изделия: дорожки, воротнички, галстуки, покрывала. Изделия плели из тонких белых хлопчатобумажных ниток, а также льняных и разноцветных, которые выдавали в артели, в основном, парной и сцепной техникой плетения. Для парного кружева требовалось до 60 пар коклюшек, а то и больше, а для сцепного 6-8 пар коклюшек, в зависимости от рисунка, где фон и узор выполнялся отдельно, а затем соединялся крючком, - отсюда и название. Наши мастерицы часто использовали в своих работах такие узоры, как «речка», «паучок», «звездочка», «павлинка», «гречишка» и другие, характерные только для мастериц Елецкого уезда и не встречающиеся в других регионах кружевоплетения. Кружевницы обладали умением выполнять 4 основных элемента: плетешок, полотнянка, сетка, насновка, а уже из варьирования элементов состояли различные узоры кружев:

• 
  из плетешка-шнурочка составляли решетки, сцепки для соединения отдельных частей рисунка;
  
• 
  полотнянка была очень похожа на плотное переплетение ткани;
  
• 
  сетка представляет собой более прозрачное плетение, чем полотнянка;
  
• 
  насновки походили на зерно овса, и многие кружевницы их называли «овсинками».
  

Таким образом, Чернавская артель внесла свой, хоть и небольшой, вклад в становление елецкого кружевного промысла.

К сожалению, уходят ветераны кружевного дела. Машины же не заменят разума и искусства женских рук. Чтобы продолжить традиции и славу промысла, нужно с ранних лет увлекать детей его историей, приглашать в школы мастеров-кружевниц для обучения кружевоплетению. Кружевное народное творчество широко вошло в быт наших людей, но хочется, чтобы оно никогда не теряло своей актуальности и передавалось, как эстафета, из поколения в поколение, приобретая все большую известность.