Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук харьков 2003 1

2.2. Механизмы очуждения

Вероятно, самый важный из них, который можно назвать механизмом когнитивного редукционизма, основывается на когнитивном измерении “чужого” и выражается в том, что о чужих сущностях имеется, как правило, либо слишком мало информации, либо вообще никакой, либо информация ложная. Среди прочего, к действию этого механизма восходят многократно описанные в специальной литературе явления стереотипизации, образования мифов, предрассудков и т.д.

При этом нужно учитывать, что редуцированное “чужое” часто противостоит полностью развернутому “своему”. Вот что, например, пишет по поводу представлений о своей и чужой группе (фактор Коммуникант в нашей терминологии) А. Томас:

“Схемы собственной и чужой группы достигают различной степени комплексности. Комплексная схема собственной группы дает возможность более дифференцированных и нейтральных суждений о других лицах, так как всякая новая информация добавляется к усредненной величине, выведенной из многих положительных и отрицательных оценок. Просто структурированная схема чужой группы, напротив, способна привести к крайним суждениям, так как любая информация может оказать относительно большое влияние на результат суждения. Кроме того, было установлено, что схема чужой группы подлежит сильным контекстуально обусловленным, аффективным колебаниям из-за своей малой комплексности” (THOMAS 1993: 268).

Стереотипизацию правомерно также рассматривать как разновидность более общего процесса генерализации. Особенностью МКК является, очевидно, форма, противоположная генерализации, а именно, индивидуализация. Ее суть заключается в интерпретации культурных черт в поведении человека как индивидуально-личных (ср. (KNAPP 1989¹; KÖNIG 1993: 27)).

Близок к когнитивному механизм конативного редукционизма. Он выражается, в частности, в ограниченном деятельностном потенциале в условиях чуждого окружения (плохая ориентация в пространстве, затрудненность передвижения, правовые ограничения и т.д.), а также в отсутствии навыков при использовании чужих инструментов, машин, учреждений и т.д.

Прагматическое измерение “чужого” обусловливает механизм обесценивания/вздорожания – он проявляется, например, в хорошо известных феноменах ксенофобии или -филии, т.е. автоматической негативной/позитивной оценке чужих людей, вещей и т.д. На практике этот процесс принимает порой анекдотические формы, когда некий объект культуры Х, имеющий в ее границах малую или даже ничтожную ценность, вдруг резко поднимается в цене после его перемещения в культуру У и наоборот (ср. цену соли или перца в средневековой Европе, торговый обмен с индейцами Латинской Америки или представителями северных народов, при котором золото, жемчуг, ценные меха, слоновая кость и т.д. менялись на бисер, зеркала, водку и т.п.).

Впрочем, этот феномен не потерял своей актуальности вплоть до последних времен, ср. наблюдения Х.-Я. Мааца, характеризующие не столь давнее прошлое бывшей ГДР (которые можно было сделать и в других странах “реального социализма”):

“Западные товары имели характер непревзойденного фетиша: пустые банки из под пива или колы расставлялись на мебельных стенках в качестве украшения, пластиковые пакеты с рекламными надписями обладали коммерческой ценностью, людей встречали по западным одежкам” (MAAZ 1990: 85).

Справедливости ради надо заметить, что многие обитатели бывшего восточного блока также с недоумением наблюдали за посетителями с Запада, покупавшими военные фуражки, значки, удостоверения и т.п. на многочисленных базарчиках, возникших как грибы после дождя вслед за падением “железного занавеса”. Решающую роль в указанном процессе, вероятно, играет прагматический признак “редкий”, который, как известно, вообще относится к числу ценоопределяющих.

В сферу “прагматического” необходимо включить, очевидно, также эстетическое очуждение, охватывающее культурно обусловленные различия в интерпретации прекрасного/безобразного, которые могут проявляться в разных оценках определенных мод, стилей, художественных произведений и пр.

С таким измерением “чужого”, как “социальная эксклюзивность” (исключенность) связан своеобразный механизм очуждения, который можно назвать механизмом личного освобождения/потери уверенности, ср. следующие размышления Г. Баузингера:

“Макс Фриш отметил в одной из дневниковых записей, что чужая страна всегда имеет ‘нечто освобождающее, освежающее’, потому что в чужой стране не нужно стремиться к домашней гармонии со всем и вся. (...) Но по мере того, как индивид проживает в чужой стране действительно продолжительное время, этот позитивный, освобождающий опыт дополняется неуверенностью¹, эксцентрически воздействующей релятивизацией всех масштабов” (BAUSINGER 1987: 8).

Описанный “эффект освобождения” объясняется, очевидно, избавлением от многих обязательств, связей, морально-этических ограничений², которые тяготеют над индивидом в пределах его родной культуры, ср. по этому поводу также слова известного русского философа Н. А. Бердяева:

“На вокзале я бывал почти болен, равно как и на таможнях, хотя на границах я никогда не имел неприятностей и у меня даже почти никогда не смотрели багажа. Но вместе с тем путешествие всегда обостряло мое чувство жизни, переезд за границу был по моему чувству как бы трансцендирование. Заграничное ведь и значит трансцендентное. Я не любил уезжать, но любил приезжать в новые места. Новое место давало мне чувство меньшей зависимости от обыденной действительности и открывало больший простор для мечты” (БЕРДЯЕВ 1991: 268).

Что же касается упомянутой Г. Баузингером неуверенности, то она является не только результатом “релятивизации масштабов”, но и как бы обратной стороной медали: освобождаясь от уз родной культуры, индивид одновременно теряет систему привычных ориентаций в окружающем мире (можно сказать, что здесь присутствует пересечение с конативным очуждением), лишается помощи со стороны представителей собственного социума (в том числе государственных учреждений) и т.д.

Одним из следствий контакта с “чужим” может быть новый взгляд на “собственное”: мы имеем здесь дело со своего рода “очуждением своего”. Можно вспомнить, что мы уже однажды встречались с этим выражением при рассмотрении очуждения как художественного средства или способа (приема) в драматургии или литературе. В данном же случае речь идет об очуждении как эффекте, т.е. “собственное” не представляется как нечто чужое, а проявляется в новом свете вследствие интеракции с чужим.

Этот новый взгляд на вещи может привнести и сам “чужак”, если он прибывает откуда-то извне, ср. мнение Г. Зиммеля:

“... он (чужой – П.Д.) является более свободным, практически и теоретически, он судит о существующем положении дел менее предвзято, оценивает его на основе более общих и объективных идеалов и не связан в своих действиях привычкой, пиететом или антецеденциями” (SIMMEL 1992: 767).

Взаимодействие с “чужим” способно приводить к переоценке “своего” – причем как в сторону “повышения”, так и “понижения” цены. О крайней форме последнего мы уже упоминали выше (selfshock), что же касается “ревальвации” “своего”, то интересный его пример приводит в своем эссе “Из другой страны” немецкий писатель А. Андерс:

“Один мой друг приехал из чужой страны. Он долго отсутствовал и говорил иногда невпопад. Это не значит, что он говорил сбивчиво: он просто говорил на двух языках. И думал в двух валютах. Там, за границей, он стал в некотором смысле зажиточным, не Крезом, конечно, но мог себе кое-что позволить. Что он и делал. Однако, когда он расплачивался, в кафе или в ресторане, мы замечали, как он взвешивал и перебирал пятипфенниговые и даже однопфенниговые монеты. Он заметил наше недоумение и пояснил: ‘Понимаешь, за пару пфеннигов я могу купить там яйцо’. Яйцо – это что-то такое, что можно себе представить: пфенниг или два пфеннига для нас стали, так сказать, чем-то абстрактным: монеткой вежливости, монеткой для украшения” (цит. по: (MÜLLER 1988: 36)).

Как видим, здесь состоялось “вздорожание” (ревальвация) денег.

В качестве процесса, противоположного очуждению, может рассматриваться освоение, упоминавшееся выше. В принципе, оно может описываться по тем же параметрам, что и очуждение (когнитивный, прагматический, конативный и т.д.). При его анализе, однако, должны учитываться дополнительные аспекты степень освоения, его темп и добровольность. Традиционно для их описания привлекаются термины ассимиляция, аккультурация, энкультурация (ср. (HESS-LÜTTICH 1987: 146)), а также аннексия (FORGET 1987: 513), причем первые, как правило, используются в отношении этносов или отдельных лиц, а последнее – территорий.

В зависимости от сочетания этих факторов перечисленные понятия могут быть дифференцированы и дополнены за счет смежных категорий следующим образом:

• 
  энкультурация – имеет место в детском возрасте; “свое” заполняет, образно говоря, пустое место (чистый лист); взаимодействия с “чужим” не происходит;
  

• 
  аккультурация: “освоение” “чужого” происходит постепенно, “свое” большое частью сохраняется;
  

• 
  ассимиляция: важные элементы “своего” добровольно (ср. (MARKEFKA 1982: 69)) или менее добровольно вытесняются элементами “чужого”;
  

• 
  аккомодация: сознательное приспособление “своего” (большей частью упрощение) к действительному или мнимому уровню “чужого”; наиболее изученной является, вероятно, языковая аккомодация (замедление темпа речи, упрощения в лексике и синтаксисе и т.д., ср. (KNAPP 1995: 17)); самым экзотическим ее вариантом является т.н. Foreigner Talk (Tarzanisch, Xenolect)¹, т.е. коверканье собственного языка, якобы долженствующее облегчить взаимопонимание – в наших терминах его можно было бы описать как намеренное очуждение “своего” языка;
  

• 
  дискриминация: “чужое” целенаправленно отделяется от “своего”;
  

• 
  сегрегация (часто также геттоизация): “чужое” изолируется в рамках “своего”;
  

• 
  изоляция: “чужое” не пропускается в “свое” (ср. средневековую Японию, сталинский Советский Союз, коммунистическую Албанию);
  
• 
  аннексия: как правило, меньшее по объему “чужое” включается в “свое”, процесс обычно протекает в сочетании с быстрой и недобровольной ассимиляцией;
  
• 
  экспансия: “свое” транслируется через собственные границы;
  
• 
  экспульсия²: “чужое” быстро и интенсивно исторгается из “своего” (многочисленные изгнания евреев, события в Иране после антишахской революции, этнические чистки в бывших Югославии и Советском Союзе и т.д.).
  

В заключение отметим еще один механизм очуждения, который можно назвать “ложным освоением”. Указанный механизм охватывает случаи часто неосознанного переноса (трансфера) элементов “своего” в систему “чужого” – как в практически-деятельностном смысле, из-за чего в функционировании этой системы могут возникать сбои, так и в смысле пассивной (дистантной) интерпретации чужих ситуаций, событий и т.д. Этот перенос обычно стимулируется частичным или ложным сходством соответствующих элементов (внешняя форма, внутренняя форма, функция и т.д.). Характерный пример действия этого механизма на языковом уровне представляет собой хорошо известное в лингводидактике явление интерференции (см. ниже).