Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук харьков 2003 1
Очуждение в корреляции Текстх – Тексту
жүктеу/скачать 1.72 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- 3.4.2. Культурная специфика смысла (содержания) текста
- 3.4.3. Очуждение и когерентность текста
3.4. Очуждение в корреляции Текстх – Тексту3.4.1. О специфике внутренней и внешней формы текстаВ сущности говоря, тексты могли бы с полным правом рассматриваться в качестве единиц дискурса и, наоборот, единицы дискурса – в качестве текстов. Этот подход достаточно распространен в лингвистике текста. С другой стороны, существует и иной взгляд на эту проблему, согласно которому “текстом” является лишь письменный документ (см., например, (ГАЛЬПЕРИН 1981: 18)). Для рассматриваемой в данной работе проблематики этот вопрос менее актуален; исходя из методологических и эвристических соображений, можно остановиться на второй, более узкой, трактовке категории “текст” – достаточно очевидно, что очуждение в устной и письменной речи во многом отличаются друг от друга. Тем не менее, разработанная нами для анализа межъязыковых контрастов и межкультурного дискурса триада: внешняя форма – внутренняя форма – смысл может быть с успехом использована также и в этой сфере. Внешняя форма письменного текста состоит из нескольких элементов, основным из которых является шрифт. Нетрудно установить, что в этой области существует немало межъязыковых различий: для большинства современных языков наиболее важным является противопоставление иероглифической и алфавитной систем, а среди последних – разделение латинской, кириллической и арабской графемики. При переводе часто возникает необходимость преодоления “межписьменных” несовпадений – т.н. транскрипции или транслитерации (скажем, Goethe Гете) которые в нашей классификации механизмов взаимодействия “своего” и “чужого” соответствуют типу “освоения”. Эта процедура, как правило, применяется для передачи таких “непереводимых” текстовых фрагментов, как реалии или имена собственные. В рамках латинской субсистемы письма существует столько же вариантов графемики, сколько есть использующих ее национальных языков. В большинстве из них принято, наряду с графическим обликом слова, заимствовать и его национально-языковое произношение, что способно спровоцировать межъязыковую интерференцию (“ложное освоение”). Особенно отчетливо эта проблема проявляется в ситуации, когда говорящий ранее имел дело лишь с письменной формой слова (имени), но в определенной ситуации (например, при обращении) вынужден интерпретировать его фонетически. Известная особенность немецкой орфографии – написание существительных с большой буквы – также приобретает иногда коммуникативную значимость: в частности, распространенная в русском языке поговорка “Человек с большой буквы” вряд ли возможна в немецком, ср. также принятое в этом языке написание HErr (“Бог”). Интерпунктуационные знаки в большинстве алфавитных систем одинаковы, но и здесь существуют некоторые исключения, к примеру, двойной восклицательный знак в испанском языке. Определенная специфика обнаруживается и в применении этих знаков (ср., например, различия в использовании запятых в русском и английском языках); в немецких деловых письмах сейчас после обращения принято ставить запятую (Sehr geehrter Herr Schmidt, ...), а в русских – до сих пор предпочитают восклицательный знак; для разграничения абзацев в русском узусе, как правило, используется красная строка, в немецком же все большее распространение в этой функции получает чистая (пустая) строка. К внешней форме текста можно отнести и направление развертывания письма слева направо или справа налево (как, например, в арабском языке). Что же касается категории внутренней формы текста, то ее можно применить к специфике т.н. “типов текста”. Под “типом текста” в лингвистике обычно понимаются определенные образцы (шаблоны) текстов, которые, в частности, характеризуются более или менее единой интенциональной направленностью, ситуативной связанностью, терминальной1 структурой, а также специфическим набором используемых языковых средств. В качестве примеров можно привести такие типы текста, как “письмо”, “анекдот”, “договор”, “рецензия”, “приговор” и т.д. Эта проблематика относится к числу наиболее изученных в лингвистике текста, но, к сожалению, ее контрастивно-лингвистические и контрастивно-культурологические аспекты не получили там пока еще должного освещения. Ранее уже указывалось, что существуют отдельные культурно-специфические типы текстов, отсутствующие в других культурах – для большинства мусульманских и кавказских культур таковым, например, является жанр “брачного объявления” (ср. (FLEISCHER 1990: 48)); в “реально-социалистических” странах практически отсутствовал тип текста “рекламное объявление”. Этот феномен хорошо объясняется в рамках фреймового/сценарного подхода: в условиях командно-административной системы, где господствует товарный голод, и дефицитные ресурсы распределяются централизованно, потребности в механизме рекламы не возникает; комплексная деятельность “женитьба” во всех культурах включает в себя компонент “поиск партнера”, во многих из них, однако, он осуществляется родителями или через специальный институт свах. Говоря о типе текста “брачное объявление”, можно отметить, что его базовая терминальная структура схожа практически во всех культурах: представление собственных личностных признаков и собственной личностной ситуации формулирование ожидаемых отношений (партнерство, брак) перечисление желательных черт личности потенциального партнера. Вместе с тем дробление этих трех элементов на своего рода “обойму” из гнезд и, в особенности, их заполнение конкретными чертами личности может по-разному выглядеть в разных культурах: так, в бывшей ГДР в брачных объявлениях можно было нередко встретить самохарактеристику ml WA (марксистско-ленинское мировоззрение); типичным для газетных объявлений в рубрике знакомств в СНГ является пожелание (главным образом, по отношению к мужчинам) без вредных привычек, которое практически не выдвигается в Германии; хотя Германия, в общем, считается не очень “чадолюбивой”, здесь в брачных объявлениях гораздо чаще, чем в бывшем СССР, можно обнаружить упоминание “ребенок – не препятствие” и т.д. В любом случае тексты этого жанра представляют собой ценный материал для национально-культурной инвестигации и когниции. Интересные особенности типа текста “деловое письмо”, принятые в Таиланде (с точки зрения соответствующего немецкого узуса), приводит Й. Тидеманн. В свое время одна из таиландских фирм направила крупному немецкому производителю автомобильных радиоприемников письмо с предложением стать его монопольным представителем в этой стране. При этом оказалось, что письмо обладает целым рядом культурно-специфических черт, которые вызвали у немецких информантов неверное понимание действительной его цели (многие решили, что имеют дело с биографией, заявлением о приеме на работу и т.п.):
Очень насыщенными в смысле национально-культурной специфики представляются типы текстов “комплимент” и “тост”, в особенности, если речь идет об их кавказских вариантах (ср. (KOTTHOFF 1993, KOTTHOFF 1997)). Специфический порядок следования как элемент внутритекстовой формы можно проиллюстрировать на примере такой, казалось бы, универсальной составной части текста, как оглавление: в большинстве немецких научных книг оно, в частности, предшествует основному тексту. Весьма специфическим формальным признаком книг, находящихся в фондах библиотек в бывшем СССР, является библиотечный штемпель, повторяемый по ныне непонятным причинам строго на 17-й странице. 3.4.2. Культурная специфика смысла (содержания) текстаКак и устное высказывание, любой письменный текст представляет собой результат взаимодействия всех коммуникативных факторов, причем каждый из них способен образовывать свой собственный слой в совокупном содержании текста. Если тот или иной фактор окрашен культурно-специфически, то это автоматически ведет к появлению в смысловой структуре пласта культурно-специфической информации и может приводить к очуждению восприятия текста в МКК, которое – как и в случае межкультурного дискурса – поддается описанию как смещение конфигурации коммуникативных факторов относительно их положения во внутрикультурной коммуникации. При восприятии письменных текстов коммуникация обычно происходит в одностороннем направлении, т.е. Коммуникантх становится Авторомх, а Коммуниканту – Реципиентому. Выбор книги, статьи и т.д. на роль объекта для чтения происходит, как правило, в несколько этапов, первый из которых обычно состоит в идентификации автора по параметрам известный/неизвестный. Распознавание имени как известного может приводить к актуализации разнообразной информации, например, сведений о жизненном пути писателя (А. Солженицын), об основном жанре, в котором он работает (А. Маринина, М. Жванецкий), о главной теме его творчества (М. Зощенко, В. Распутин); о связанных с ним скандалах (Э. Лимонов), о его популярности и модности (В. Пикуль, В. Пелевин) и т.д. Путем психолингвистического эксперимента (суть которого состояла в том, что одному и тому же тексту приписывались разные авторы) было установлено, что такие характеристики автора, как популярность и общественный авторитет способствуют гораздо более положительной оценке произведения, чем какое-либо нейтральное имя (СОРОКИН 1985: 92). Очуждение в этой области носит в основном когнитивный характер (признак “незнакомость”) и характер прагматический (признак “девальвация”). Существуют, однако, и некоторые исключения: имеется в виду довольно парадоксальная ситуация, когда писатель оказывается менее популярным в своей собственной стране, чем за границей, как это произошло в случае Э.М. Ремарка, являющегося, безусловно, наиболее популярным немецким писателем в бывшем СССР, но мало известным и, в любом случае, не столь любимым в Германии. Тем самым мы затрагиваем проблему культурно-обусловленного восприятия художественных произведений, и творчество Ремарка представляет собой хороший исходный пункт для ее рассмотрения. Т.Ф. Шнайдер заметил в свое время, что разные культуры избирают фаворитами разные произведения данного писателя: в Германии это “На Западном фронте без перемен”, в Польше – “Триумфальная арка”, а в бывшем СССР – “Три товарища” (SCHNEIDER 1995: 176). На вопрос о том, почему это происходит, не так легко ответить. Что касается романа “На Западном фронте без перемен”, такой причиной является, очевидно, недавно упомянутое дирекционально-прагматическое видение первой мировой войны: если для Германии она закончилась национальной катастрофой, то в России ее последствия были затушеваны начавшимися революцией и гражданской войной, а для Польши ее итоги вообще означали достижение долгожданной национальной независимости. В вопросе о том, почему “Три товарища” пользуются столь разной популярностью в Германии и бывшем СССР, довольно подробно попыталась разобраться П. Кёлер-Херинг. При этом она установила несколько “социокультурных” различий (KÖHLER-HAERING 1994: 186-187), которые можно представить в виде следующей таблицы:
Ряд культурных расхождений, играющих здесь определенную роль, можно было бы продолжить и далее, дополнив его, например, еще “четвертым товарищем” Карлом (непритязательно выглядящий, но чрезвычайно мощный автомобиль, с которым связано немало комических и трагических эпизодов романа). Тут просматриваются определенные параллели с классическим героем русского фольклора – Иванушкой-дурачком, который также вначале выглядит не очень выигрышно, однако, выходит в конце концов победителем из всех испытаний. В паре “чрезмерное пьянство философствование” оправдано, на наш взгляд, видеть отношение средства и цели, при этом ее второй член играет гораздо большую роль: в алкогольных эксцессах наподобие описанных в романе важны не столько разрядка и отключение (как это чаще всего бывает на Западе), а субъективно воспринимаемый прорыв к экзистенциальным основам бытия, а также переживание настоящей человеческой близости (вопрос об их истинной ценности оставим за скобками). О том, что многие русские действительно стремятся к подобного рода ощущениям, уже упоминалось выше (“разговоры на кухне”). Как бы там ни было, удивительно, в насколько тонком взаимодействии находятся смысловая система художественного произведения, с одной стороны, и совокупная смысловая система культуры в целом – с другой, начиная от пьянства и кончая статусом женщины в обществе или архетипическими отношениями к ближнему, окружающему миру, семье и т.д. Остается не ясным, напоминает ли культурно-смысловая система Германии двадцатых-тридцатых годов культурно-смысловую систему СССР/СНГ наших дней, или здесь просто случайно совпали индивидуальные ценностные установки самого Ремарка и носителей советской (российской) культуры наших дней (может быть, именно поэтому почти в каждом из его романов имеется персонаж русского происхождения). Если более верным является первое предположение, то мы вправе рассматривать отторжение указанного романа нынешними немецкими читателями в качестве примера межпоколенной коммуникации и очуждения по линии Ситуациях – Ситуациях+1. О роли ситуативной составляющей в совокупном содержании текста (и, соответственно, о том, насколько сильное очуждение в МКК она подчас способна провоцировать) может свидетельствовать нижеследующий отрывок из статьи, опубликованной в московской “Новой газете” в сентябре 1998 г.: “В Москве начала работу конференция Межпарламентского союза. Наше внимание привлекло мероприятие страшное1, которое должно состояться в последний вечер работы конференции. 11 сентября, в пятницу, депутаты пойдут в Большой театр. На ‘Лебединое озеро’” (“Новая газета”, 35/1998, С. 2). Проанализировав этот отрывок согласно принципам теории “реалий”, мы не обнаружим в нем ничего похожего на “реалии” в классическом понимании этого слова: Межпарламентский союз является интернационализмом по определению, а Большой театр и “Лебединое озеро” ими, вероятно, давно уже стали. Тем не менее, не только для иностранцев, наверное, покажется непонятным, отчего тривиальное посещение театра представилось корреспонденту “страшным мероприятием”. Бóльшую пользу в этом отношении мог бы принести “фоновый” подход, в соответствии с которым мы вправе были бы утверждать, что в семантический “фон” собственного имени “Лебединое озеро” вошла сема (или “семантическая доля”) “связанность с путчем, переворотом” (в первые дни антигорбачевского путча в августе 1991 года по советскому ЦТ часами показывали этот и другие балеты). Однако и указанное объяснение не позволит до конца понять опасения корреспондента. Для этого нам придется принять во внимание внешнюю Ситуацию, в рамках которой был произведен текст: дело в том, что цитируемая статья была написана в период, когда Дума во второй раз отклонила кандидатуру В.С. Черномырдина – в случае третьего отклонения Ельцин имел бы конституционное право распустить Думу и вызвать тем самым очередной государственный кризис – именно эта перспектива напугала журналиста. В качестве коррелята фактора Интенция на макроуровне совокупного художественного произведения может рассматриваться т.н. авторская идея или сверхзадача произведения, т.е. желание автора как-либо повлиять на ситуацию в стране, изменить общественные установки, ценности и т.д. В интеркультуралистике описано немало случаев, когда даже классические в культуре-источнике произведения достигали совершенно иного, чем рассчитывал автор, эффекта: Е.А. Исаева, к примеру, приводит случай непривычного восприятия толстовского рассказа “После бала” в аудитории арабских и африканских студентов: если автор однозначно стоит на стороне пойманного дезертира, подвергшегося жестокому истязанию, то многие студенты были склонны занять позицию осуждаемого писателем полковника (ИСАЕВА 1974: 169). Л. Шейман сообщает о том, что многие киргизские реципиенты выражали активное неприятие главной героини “Грозы” А.Н. Островского – Катерины. По их мнению, жена должна оставаться там, куда ее выдали замуж, даже если это произошло насильно (ШЕЙМАН 1993: 226). Ср. также неудачные попытки инсценировать “Фауста” Гете в Тунисе (MERKEL 1990: 225) или донести проблемное содержание “Гамлета” обитателям африканского буша (Л. Боханнан в (MALETZKE 1996: 196-208)). 3.4.3. Очуждение и когерентность текстаВ ряду текстообразующих признаков (информативность, интенциональность, приемлемость, целостность и т.д.1) на первое место вправе претендовать, безусловно, категория когерентности2. К ней обычно относят все виды связи между отдельными элементами текста, благодаря которым они и сливаются в единое целое. В лингвистике текста уже установлено немало механизмов, обеспечивающих когерентность текста, в частности: кореференция, изотопия, рекуррентность, тема-рематическое членение, импликация, а также т.н. локально-темпоральная ось. Можно исходить из того, что очуждение в МКК, и в особенности очуждение когнитивное, способно нарушать функционирование перечисленных механизмов и, соответственно, когерентность текста. Немаловажную роль в этом процессе играет очуждающее воздействие культурно-специфических смыслов. Примечательно, что данную закономерность можно проиллюстрировать даже примерами, которые изначально не имели никакого отношения к культурно-контрастивной проблематике и были заимствованы из работы М. Шернера (SCHERNER 1984), выполненной в русле чистой лингвистики текста. Приведем один из его примеров: “Густав Хайнеманн только что приземлился на Темпельгофском аэродроме. Федеральный президент будет находиться в Западном Берлине 3 дня” (SCHERNER 1984: 162). В полемике с Й. Зибертом – которому изначально принадлежит данный пример, и по мнению которого, смысл приведенного сообщения можно понять, лишь зная, что Хайнеманн является федеральным президентом, а Темпельгоф расположен в Западном Берлине – М. Шернер утверждает, что это можно сделать и из контекста. Для немецкого читателя 1984 г. использованные средства когерентности (кореферентность: Хайнеманн федеральный президент, импликация: Темпельгоф Западный Берлин), может быть, и действительно не представляли никакой трудности, но, думается, не всякий современный немец сможет автоматически установить наличествующие здесь смысловые связи: Г. Хайнеманн уже давно не федеральный президент (в связи с чем, кстати, трудно определить темпоральную отнесенность сообщения); обозначение Западный Берлин стало устаревать в связи с объединением Германии; аэропорт в Темпельгофе используется очень редко, и существуют планы закрыть его совсем и т.д. Естественно, что для иностранца (т.е. в чисто межкультурном, а не в межпоколенном аспекте) эта задача может оказаться еще труднее. Следующий пример, приводимый М. Шернером (также вне всякой связи с контрастивным аспектом), является еще более показательным в этом плане: “Петер вчера защитился. Однако докторский титул он будет вправе использовать лишь после того, как опубликует свою работу” (SCHERNER 1984: 155). Для читателя из СНГ лакунарными могут оказаться, во-первых, частично специфический смысл Doktor, которому у нас, в общем и целом, соответствует звание кандидата наук, а, во-вторых, каузальная связь “... после того, как опубликует свою работу”, так как функция окончательного утверждения ученого звания и в СССР, и в республиках-наследницах принадлежит ВАКу, а в случае защиты докторской диссертации соискатель вообще обязан опубликовать монографию с результатами проведенного исследования до защиты. Феномен изотопии самым тесным образом связан с фактором Тема и проявляется, в частности, в повышенной концентрации семантически или понятийно (тематически) родственных слов в тексте (ср. (RASTIER 1974: 157-160; WEINRICH 1976: 15)). Если в тексте затрагивается культурно-специфическая тема, то в нем, как правило, наблюдается повышенная концентрация культурно-специфических смыслов, в результате чего возникает опасность серьезных нарушений когерентности текста в МКК, ср. следующий абзац на тему “Нюрнберг во время национал-социализма” (культурно-специфические смыслы выделены курсивом): “Нюрнберг особым образом связан с национал-социализмом и не избавился от этого пятна до сих пор. Отметинами эпохи национал-социализма в истории Нюрнберга являются, главным образом, партийные съезды НСДАП, Нюрнбергские законы, издававшаяся Юлиусом Штрейхером провокационная газетенка ‘Штурмовик’, а также Нюрнбергский процесС. Однако до 1933 года Нюрнберг был одним из самых республиканских городов Веймарской республики и стал ‘городом всеимперских партийных съездов’ не по своей вине. Тем не менее, в отличие от Мюнхена, ‘столицы движения’, и Берлина, столицы ‘тысячелетнего рейха’, Нюрнберг так и остался ‘символическим городом’ национал-социализма”1. Бывает также, что в тексте актуализируются не несколько различных культурно-специфических смыслов, а разные признаки одного и того же культурно-специфического смысла – например, в составе т.н. кореферентных цепочек, ср. отрывок из романа Э. Нойча “В поисках Гатта”, в котором описывается встреча на карнавале главного героя со своим любовным соперником, переодетым в костюм М. Лютера: “За столом сидит монах из Виттенберга. Ряса и докторская шляпа. Как на гравюре Кранаха. (...) Давай поговорим, Гатт. – О чем же, господин августинец? (...) Ну что ж, на здоровье, Мартин Лютер, говорю я. (...) а ты оставил ее в покое, ты, прибиватель тезисов? (...) У него есть фора, я чувствую это. Ведь он – укрощенная плоть из Виттенберга”2. Этот фрагмент текста можно понять, лишь зная, что М. Лютер был монахом-августинцем, что главные события его жизни были связаны с г. Виттенбергом, где он, в частности, прибил 95 тезисов к дверям Замковой церкви (фактическое начало Реформации), и что самое известное его изображение принадлежит Л. Кранаху. Содержание текста часто подразделяется на несколько подвидов. И.Р. Гальперин, к примеру, выделяет:
Первые два из перечисленных типов называются в специальной литературе также “предметно-логической” и “идейно-художественной” информацией (имеются в виду в основном упомянутые выше “сверхидея” или “авторская идея” произведения). Понятие “подтекста” или даже “затекста” (см. (ВЕРЕЩАГИН, КОСТОМАРОВ 1983: 164-165)) подразумевает прежде всего то, что соответствующая информация носит импликативный характер, т.е. не выражена в (вербальном) тексте, а должна выводиться из него. В сущности, то же самое можно сказать и об “идейно-художественной” информации; разница заключается лишь в том, что она является консеквентом совокупного текста, а “подтекст” – консеквентом микротекста (фразы, абзаца и т.д.), причем значительную роль в порождении обоих типов информации играют нетекстовые коммуникативные факторы. Проиллюстрируем подтекстовый тип информации на примере отрывка из известного репортажа Г. Вальрафа “На самом дне” (замаскированный под турка (Али) Вальраф появляется на предвыборном собрании партии ХСС в Пассау): “На меня со всех сторон устремлены негодующие взгляды. Слева восседает политически ангажированный гражданин, настолько наполненный пивом, что оно пенится у него на губах. Я (Али) пытаюсь создать хорошее настроение: ‘Я большой друг для ваш ШтрауС. Сильный личность’. В ответ раздается громовой хохот: ‘Нет вы слыхали? Я, говорит, друг Штрауса. Умора!’”1. Предметно-логическую информацию, содержащуюся в этом отрывке, можно охарактеризовать как во многом культурно-специфическую (распивание пива на предвыборных собраниях вряд ли типично для большинства культур), но, в принципе, понятную. Текст является вполне когерентным вплоть до последней фразы – недоумение у иностранного реципиента может вызвать, вероятно, лишь несколько странная реакция публики (“громовой хохот”) на, казалось бы, невинную реплику псевдо-турка. Имплицитный антецедент (= подтекст) здесь составляет информация об отношении Ф.Й. Штрауса и всего ХСС к проблеме иностранцев (корреляция факторов “фиктивный Отправитель сообщения” “Тема”). Еще более имплицитным является третий слой информации, касающийся действительных взаимоотношений между Г. Вальрафом и Ф.Й. Штраусом, которые были в тот момент очень напряженными, прежде всего, из-за т.н. “аферы Спинолы” (корреляция факторов “настоящий Отправитель сообщения” “Тема”). У владеющего этой информацией читателя описанная в отрывке ситуация вызовет если не “громовой хохот”, то улыбку. В этом же фрагменте текста можно обнаружить и присутствие идейно-художественной информации. Ироническое употребление клише “политически ангажированный гражданин”, в частности, недвусмысленно свидетельствует о политико-мировоззренческой позиции самого автора. Потеря последних информационных блоков в МКК не влияет на когерентность текста, однако существенно обедняет его содержание. Ранее мы уже говорили о явлении “смысловой скважности”, т.е. пропусков и скачков в цепи смыслового развертывания текста. Они имеют большей частью импликативную природу, но иногда носят скорее статичный характер, ср. отрывок из интервью видного деятеля СДПГ Й. Рау (ныне федерального президента ФРГ) журналу “Шпигель”: “Шпигель”: “Вы верите в символы?” Рау: ‘Я думаю, мы, немцы, имеем все основания1 обращаться с символами очень, очень осторожно. Но мы не должны совершенно от них отказываться – как и от авторитета государства’” (“Der Spiegel”, 6/1986, S. 40). Что здесь скрывается за “всеми основаниями”, за пределами Германии вряд ли будет понято (речь идет, очевидно, о злоупотреблении разного рода символами в период национал-социализма). Важным средством обеспечения когерентности текста является временная и пространственная локализация событий, описываемых в тексте (локально-темпоральная ось или хронотоп1 произведения). Пространственная локализация служит в первую очередь образному представлению текстовых событий (ср. (BEAUGRANDE, DRESSLER 1981: 210)), а временнáя – сжатию, сгущению информации (ср. (ГАЛЬПЕРИН 1981: 89)). Часто они используются для косвенного обозначения событий, в том числе и культурно-специфических, ср. нижеследующий отрывок из статьи известного диссидента из ГДР Л. Ратенова: “Я припоминаю одно 5-е октября середины 80-х годов. Три вечера подряд по Франкфуртер Аллее ездят танки. ‘Они тренируются уже больше тридцати лет, и никак не могут научиться!’ – ругается таксист, потому что снова вынужден объезжать перекрытую улицу. ‘Но ведь при входной плате в 25 марок мы самый дорогой зоопарк в мире. Тут уж нам, обезьянам, нужно что-то продемонстрировать посетителям’” (“Süddeutsche Zeitung”, 10.11.1990, S. XXI). Тот факт, что в мирное время по городу передвигаются танки, может вызвать недоумение у непосвященного читателя. Однако любой гражданин бывшей ГДР сразу поймет, о чем идет речь: о репетициях военного парада в честь очередной годовщины образования ГДР (7-е октября). Весьма примечательной с точки зрения культурно-специфической информации является фраза о “самом дорогом зоопарке”. Этот образ можно определить как импликативную метафору: сравнение ГДР зоопарк, как и его tertium comparationis (“запертость”), достаточно очевидны. Данное сравнение, в свою очередь, служит антецедентом для двух подчиненных метафор: обезьяны граждане ГДР и плата за вход 25 марок, причем последняя подразумевает т.н. “минимальную сумму обмена” (посетители с Запада на каждый день своего пребывания в ГДР были обязаны поменять 25 западных марок по курсу 1 : 1, в то время как курс “черного рынка” составлял тогда примерно 1 : 5). Эта практика, в свою очередь, соотносится с культурно-специфическим смыслом более глубокого уровня – постоянной нехваткой конвертируемой валюты в ГДР. Как видим, импликативные метафоры концентрируют большой объем информации. Тем самым мы затрагиваем проблему текстовой значимости культурно-специфических смыслов, которая, как уже говорилось выше, впервые была поставлена А.Д. Райхштейном. К отрезкам текста с высокой значимостью он отнес, в частности, языковые единицы, “... которые выступают как решающие для понимания сюжета, конфликта, идеи произведения, его основных персонажей и т.п., т.е. имеют ведущее значение в идейно-художественном содержании текста, выступая в качестве заголовка (‘Мертвые души’, ‘Леди Макбет Мценского уезда’, ‘150 000 000’, ‘Тихий Дон’ и т.п.) или идейного лейтмотива (глагол ждать в стихотворении К. Симонова ‘Жди меня’)” (РАЙХШТЕЙН 1986: 12). В немецкой литературе также обнаруживается немало примеров высокой текстовой значимости культурно-специфических смыслов: применительно к названиям можно вспомнить романы “На Западном фронте без перемен” Э.М. Ремарка, “Верноподданный” Г. Манна, “Ноябрь 1918” и “Берлин Александерплац” А. Деблина, “Разделенное небо” К. Вольф и т.д. Функционирование культурно-специфического смысла в роли лейтмотива художественного произведения хорошо иллюстрируется образом кайзера Барбароссы в поэме Г. Гейне “Германия. Зимняя сказка”. В стилистике текста (в частности, у И.В. Арнольд) феномен повышенной текстовой значимости некоторых языковых единиц обсуждался в терминах т.н. “сильных позиций”, к которым она относит, наряду с заголовком, также предисловие, пролог, эпиграф, начало и конец текста (АРНОЛЬД 1981: 28). Одним из примеров данной функции “предтекста” может послужить предисловие к уже упомянутому репортажу Г. Вальрафа “На самом дне”, которое предпослано основному тексту: “В связи с вероятными судебными процессами из большого объема еще неопубликованных материалов к печати готовятся новые главы. Публикацию этой книги предполагается продолжить”1. Эти слова усиливают сформированные у потенциального читателя именем автора ожидания относительно скандально-разоблачительного характера книги, что в немалой степени влияет на восприятие текста. Инокультурный реципиент далеко не всегда располагает этой информацией; не случайно переводчик на русский счел необходимым снабдить этот фрагмент текста особым комментарием. Примечательна также межъязыковая трансформация, которую испытало название этого произведения при переводе на русский язык: оригинальное немецкое название “Ganz unten” означает дословно “На самом низу”. В результате вольно или невольно возникают ассоциации с горьковским “На дне”, абсолютно отсутствующие в немецкой культуре1: таким образом, здесь имеет место вариант не совсем оправданного “освоения” или “присвоения” чужого. И имя автора, и название произведения в только что рассмотренных примерах функционируют как маркеры интертекстуальности – одной из важнейших текстовых характеристик, ставящей использование какого-либо текста в зависимость от одного или нескольких текстов, воспринятых ранее (ср. (BEAUGRANDE, DRESSLER 1981: 13; HOLTHUIS 1993). Не используя этого термина, в общем, о том же говорил в свое время и М. Бахтин: “Каждое слово (каждый знак) текста выводит за его пределы. Всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами” (БАХТИН 1986: 384). Если имя автора коррелирует с его совокупным творчеством, то “интертекстуальное” название выводит, как правило, на какое-либо конкретное литературное произведение. Характерным примером таковых может послужить название романа У. Пленцдорфа “Новые страдания молодого В.”, заставляющее предположить сюжетное сходство с классическим произведением И.В. Гете. И действительно, читатель найдет в книге У. Пленцдорфа немало сюжетных параллелей со “Страданиями молодого Вертера”: молодой герой романа, Э. Вибо, так же, как и Вертер, любит принадлежащую другому женщину, так же умирает молодым (правда, в результате несчастного случая, а не самоубийства), причем совпадает даже время гибели – канун рождества и т.д. Практически полностью на механизме интертекстуальности основаны такие литературные жанры и стилистические приемы, как пародия, аллюзия, намек и т.д. В МКК они функционируют с большими затруднениями, так как первичные тексты большей частью или не- или малознакомы инокультурному реципиенту, либо с трудом идентифицируются по, как правило, косвенным признакам. Отношение интертекстуальности проще всего можно выразить формулой Текстх – Текстх + п, где под Текстомх понимается конкретный языковой продукт in praesentia, а под Текстомх + п – в принципе открытое множество текстов in absentia. При количественном нарастании величины (n) по достижении некоторой, с трудом определимой границы происходит качественный скачок к текстуальной единице более высокого уровня, которую в социологии и философии культуры последних десятилетий принято называть дискурсом и которую я – учитывая, что этот термин в данной работе уже используется в ином значении – хочу назвать “супрадискурсом”. Как и многие другие, эта категория разными авторами трактуется по-разному: у У. Эко “дискурс” предстает как “эквивалент того, что на уровне выражения является текстом” (ECO 1987: 250), т.е. определяется прежде всего содержательно; М. Фляйшер толкует его скорее семиотически как “... системный репертуар знаков и, точнее, интерпретантов, а также организующих его порождение и использование правил и норм, принятых в какой-либо культурной формации” (FLEISCHER 1993: 179). Наиболее удачным представляется подход Б. Шлибен-Ланге, которая определяет отношение текст – дискурс следующим образом: “Мы хотели бы использовать ‘дискурс’ и ‘текст’ как комплементарные (дополнительные) понятия, понимая под дискурсом рекуррентные ансамбли предикаций, аргументаций и суждений в рекуррентных языковых оформлениях, которые находятся в определенное время в поле зрения современников, являются ожидаемыми, воспринимаемыми и идентифицируемыми – в отличие от текстов, представляющих собой индивидуальные образования” (SCHLIEBEN-LANGE 1995: 5). Более простым, но также заслуживающим внимания, является определение К.Й. Брудера: “Применительно к науке, но не только к ней, ‘дискурс’ первоначально означает цепь продолжающихся и связанных друг с другом дискуссий, в которых участвует индивид” (BRUDER 1993: 152). Если попытаться суммировать отдельные признаки “супрадискурса”, содержащиеся в приведенных дефинициях, то его можно определить как цепь связанных друг с другом текстов, произведенных в определенное время на определенную тему рядом авторов и содержащих более или менее рекуррентные постановки проблем и пути их разрешения, оценки, суждения, аргументации и т.д. Супрадискурсы в этой трактовке имеют много общего с такими традиционными понятиями как “дух времени”, “вопрос эпохи”, “мода эпохи” и т.д.. Супрадискурсы, однако, определяются не только временным, но и культурно-специфическим фактором. К примеру, полтора десятка лет назад в ФРГ и СССР почти одновременно проходили переписи населения. Если в ФРГ это мероприятие вызвало бурное обсуждение, которое концентрировалось в основном вокруг проблем защиты личных данных, вторжения государства в личную сферу и т.д., то трудно припомнить хотя бы одно слово протеста по этому поводу в советском супрадискурсе, который ограничивался изложением целей переписи, подчеркиванием ее пользы для страны, описанием процедуры проведения и т.д. Дискурсы этого типа довольно часто коррелируют с супранациональными интересами, ценностными установками, ориентациями и т.п. (ср. разницу в освещении югославской проблематики в западном, мусульманском и византийско-православном супракультурных ареалах). жүктеу/скачать 1.72 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|