Диссертация на соискание ученой степени кандидата культурологии

Таким образом, сказочные гендерные стереотипы оказываются определенным образом привязанными к традиционному быту; прослеживается связь верхнего, бытового слоя стереотипа с его мифологической основой. Гендерные отношения людей, канон поведения реконструируется во многом аналогично тому, как по волшебной сказке производится реконструкция древних обрядов¹⁵⁴. Но, поскольку нами реконструируется не внешняя реальность поведения русских крестьян, не «профаническое существование»¹⁵⁵, а их представления о человеке как женщине/мужчине, то есть ментальные (психические) структуры, то сказка представляется наиболее демонстративной в этом отношении в силу гиперболизированности ее образов, отчетливости прецедентов соответствия / несоответствия этическим стандартам поведения персонажей и выведению в дискурс их мотиваций. В традиционной культуре сказки рассказывались не только детям, но и взрослым, насыщая духовную потребность слушателей¹⁵⁶. Таким образом, через сказку и транслировалось семантическое поле культуры. В культурологическом понимании сказка – отражение ментальности народа: «этническое самосознание зависит от происхождения человека… национальное – от его включенности в семиотическое поле национальной культуры и чувства причастности к ней»¹⁵⁷. Изучая сказку, мы получаем открытый доступ к системе ценностей культуры, в том числе, в ее гендерном аспекте. Сказка в качестве мифологического жанра наиболее адекватно раскрывает перед нами систему гендерных стереотипов любой культуры, поскольку само понятие гендера является культурно ориентированным, а значит, в национальном аспекте опирается на соответствующий национальный миф.

А.Н. Веселовский возвел к первобытным институтам, обрядам и обычаям многие фольклорные сюжеты. Он полагал, что мифологические мотивы зарождаются в качестве схематического отражения древнего социального быта, а сюжеты распространяются путем заимствования¹⁵⁸. Опираясь на это отношение сказки к реальности, и мы реконструируем стереотипы ментальности, отраженные в сказке, ориентируясь на труды историков и подробности быта, описанные фольклористами. А.А. Потебня полагал, что миф, как и научное мышление, есть сознательный акт мысли и познания. Путем анализа фольклорных текстов он выявил целый ряд особенностей первобытного мышления, подчеркивая при этом, что инструменты мышления первобытного и современного человека одинаковы¹⁵⁹. Опираясь на понимание сказки как продукта человеческого мышления, мы правомочны выделять в сказке ментальные стереотипы. Это отношение сказки (мифологии) к реальности обратно тому, на которое указывает А.Н. Веселовский: народ строит свой быт, исходя из своей мифологии, репрезентированной, в частности, в сказках.

Общемировую известность получили к настоящему моменту труды В.Я. Проппа по динамике мифа. Исследуя исторические корни сказок, Пропп показал, что сказка является, по сути, следующей ступенью мифа¹⁶⁰. Е.М. Мелетинский подводит следующий итог процесса трансформации проживаемого мифа в рассказываемую сказку: «деритуализация и десакрализация, ослабление строгой веры в истинность мифических событий, развитие сознательной выдумки, потеря этнографической конкретности, замена мифических героев обыкновенными людьми, мифического времени – сказочно неопределенным, ослабление или потеря этнологизма, перенесение внимания с коллективных судеб на индивидуальные и с космических на социальные, с чем связано появление ряда новых сюжетов и некоторых структурных ограничений»¹⁶¹.

Не имея сакрального характера мифа, сказка сохраняет его сюжет, и героев, их взаимоотношения и, следовательно, систему ценностей. Сказка, по Проппу, завершающее звено перед превращением мифа из легенды в художественную литературу. К сакральной роли художественной литературы как носительницы мифа культуры в России обращались Ю.С. Степанов (которому классические произведения русской художественной литературы служат как вместилище вечных ценностей русской культуры)¹⁶², В.Н. Топоров (указывающий на литературу как продолжательницу сакральной задачи «духовного окормления» русских)¹⁶³, А.М. Панченко (говоря о «неотменимой культурной привычке, согласно которой у человека и у нации должен быть духовный отец», и о «приостановлении русской святости» Петром I, он заключает: «От царей нация отвернулась, святых (в XVIII в.) меньше приобрела, нежели потеряла. Остались поэты. И нация выбрала Пушкина»)¹⁶⁴. При этом сказка, уже как род литературы, была ресакрализована. «Сказка заселяет душу ребенка национальным мифом, тем хором образов, в которых народ созерцает себя и свою судьбу, исторически глядя в прошлое и пророчески глядя в будущее» - писал И.А. Ильин¹⁶⁵.

А.Д. Синявский, анализируя связь русской народной сказки и национальной ментальности, показывает, что дает нам и сегодня отождествлять себя с героями русских народных сказок. «Сказка, оставаясь волшебной, способна обрастать современным языком, который и делает ее достоянием слушателя» ¹⁶⁶. Д.С. Лихачев, говоря об организации пространства сказки и замкнутом времени сказки, показывает сказку как мост от мифа к реальности¹⁶⁷. Исследуя смеховую культуру древней Руси¹⁶⁸, он помогает нам понять русские сказочные образы Дурака, Попа, Злой жены и в их сатирически-бытовом и в сакральном измерении. М.Л. фон Франц на примерах сказок различных культур расшифровывает культурные коды процесса становления и раскрытия потенциала личности (индивидуации)¹⁶⁹; К.П. Эстес проясняет кросскультурые универсалии женской психологии¹⁷⁰; М.Н. Золотоносов обращается к использованию национальных мифологем в русской классике¹⁷¹.

Выбор такого жанра традиционной культуры, как сказка, позволяет охватить миф (на национальном уровне) во всей полноте, благодаря многочисленным вариантам каждой сказки и, тем более, сказочных мотивов. По словам К. Леви-Строса, «достоверной» версии [мифа], копией или искажениями которой являются другие варианты, не существует. Все варианты входят в миф»¹⁷². Таким образом, классификатор сюжетов, опирающийся на идею «достоверной сказки» (из множества сказок, например, о красавице и чудовище, выбирается самая лучшая и подробная версия, а остальные рассматриваются как производные от нее¹⁷³) нас не может устроить. Для выявления гендерных стереотипов национальной культуры следует производить атрибутирование сказки или мотива не по ее сюжету, а по нравственным параметрам взаимодействия героев (их учтивость / грубость, забота о ближнем / зависть к ближнему, великодушие / расчетливость и т.п.) в отношениях друг с другом. В этом случае появляется возможность установить, все ли возможные стереотипы гендерных отношений (внутри поколения и между поколениями) представлены в русской народной сказке, и исследовать их специфику. Кроме того, для атрибутирования мотива его часто необходимо интерпретировать не с помощью варианта сказки (если он даже имеется), а использовать для этого другую сказку, раскрывающую смысл поступков героев или символику упоминаемых сюжетообразующих предметов.