Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»
О том, как полоцкий князь добился славы
жүктеу/скачать 2.29 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- О РЕКАХ, «ПОЖИРАЮЩИХ СТРУГИ»
О том, как полоцкий князь добился славы Для полноты картины нам остается рассмотреть предполагаемый рейд к Тмуторокани, якобы совершенный полочанином: «Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Киева дорискаше до куръ Тмутороканя». Б.А. Рыбаков считает, что Всеслав именно в Тмуторокани добыл табуны коней («подпръся о кони»), а также и «алыберскую конницу» (шельбиров, ольберов и пр.), которые якобы помогли Святославу Ярославичу победить хана Шарукана, а позже превратились в черниговских «ковуев»: «По всей вероятности, Всеслав вошел в контакт с Глебом (может быть, даже «урядил» ему Новгород?) и набрал здесь, на подвластном Глебу Северном Кавказе, необходимые войска и табуны коней». По мнению А.Н. Робинсона, Автор проводит «интересную для его слушателей параллель между давней легендарной попыткой Всеслава овладеть Тмутораканыо и новой мечтой, приписываемой Игорю и Всеволоду «Буй-туру». Большинство комментаторов полагают, что, поскольку князь рыскал «в ночь», «до куръ» переводится как «до (первых) петухов», «до куроглашенья». Существует и другой вариант, тюркологический, согласно которому «до куръ» означает «до стен (строений)». На такой «тюркизм» стоило бы возразить: если речь идет о характеристике не какого-то объекта-предмета, порой даже довольно крупного, а целой местности или города, то есть понятия географического, то «ДО-рыскивают», «ДО-текают» и «ДО-стигают» в средневековой речи обычно «чего-то», но не «ДО чего-то» Ср. также: «Дотеку владыки архиерееви и помолюся ему»; «и доидохом реки великия зело»; «хотяхуть бо бьющеся доити реки Донца»; «он же не дошед их возвратися»; «и не могшу достигнуты града»; «неврежени доидохом ГТе- реяславля»\ «И егда достиже Суждаля». Даже известная пословица в древней форме была: «Языкъ Киева доведешь». Тем самым отвергается и мнение А. Вельтмана (1833): «Не до кур или петухов, как некоторые полагали; но до куръ, т.е. до дворов, до жилищ. Куръ по-татарски значит также «пояс»; следовательно, выражение до куръ Тмуторокани может значить также до границы». Л.A. Дмитриев считает, что Всеслав вообще никогда не бывал ни в городе Тмуторокани, ни в его окрестностях: «Тмуторокань здесь названа лишь как очень дальнее место, чтобы показать, какое огромное расстояние Всеслав мог пробежать за ночь». Таким образом, исследователь видит здесь иносказание. Думаю, он прав, хотя смысл иносказания, видимо, иной. Читатель «Слова» знает, что Игорь и его брат буй тур Всеволод тоже якобы хотели «поискати града Тмутороканя». Всем понятно, что «искать» прежнюю Олегову вотчину этим князьям вовсе не требовалось — путь туда был хорошо известен не только «сведомым кметям». Тогда каков смысл глагола? Рассмотрим его на сопоставлениях. В ущемление прав своего законного сына Владимира (шурина нашего Игоря) Ярослав «Осмомысл» хотел оставить княжение не ему, а младшему сыну, рожденному от любовницы, и потому перед смертью «проводи Владимера ко хресту, и мужи галичкая на семь, яко ему не искать под братом Галича». В следующем поколении в борьбу за это же княжение вступили сыновья нашего Игоря: «...а Галичя под моею братьею не ищи, аще ли хощеши искати, то и себя погубиши». В контексте этих летописных сообщений за 1205 год искати означает «претендовать на» и «пытаться захватить». Такое же намерение, но в отношении не Галича, а Тмуторокани, переводчики и толкователи стали приписывать Игорю: «ПошукатиТмутороканя, вернути додому» (Ст. Руданський); «на 80-е годы XII в. падает решение Ольговичей... вернуть вотчину своего деда Олега, но задача осталась невыполненной» (В.А. Захаров); «вернуть Тмуторокань — одна из основных причин, побудивших Игоря предпринять свой поход» (В.В. Мавродин); «Игорь мог ставить целью своего похода возвращение захваченной во второй половине XI века половцами Тмуторокани как наследственного удела черниговских князей» (Л.А. Дмитриев). Но могли Игорь ставить подобную задачу? Ведь пробиться в этот далекий город сквозь бескрайние степи, контролируемые мобильными половецкими ордами, было совершенно нереально. Такой поход означал бы самоубийство. Игорь и не преследовал этой «стратегической цели», ибо, согласно летописи, сам настаивал на возвращении из степи уже в пятницу — сразу после первой же тактической победы. Задачу локального набега он, видимо, уже тогда посчитал выполненной. Нереальность цели вернуть Тмуторокань дала A.Л. Никитину повод заметить, что «подобная метафора автора «Слова» в отношении северских князей приобретает иронический оттенок (все равно, как «поискать ветра в поле» или «прошлогоднего снега»)». Похожее мнение разделяет и Б.А. Рыбаков: «Иронией звучит в речи бояр Святославу упоминание Тмутаракани: Игорь сумел проникнуть в степь всего на 60—70 километров, адо Керченского пролива оставалось еще в десять раз больше!... В речи бояр Тмутаракань была придумана самим Автором как иронически звучащая гипербола, как характеристика заносчивости и самонадеянности северских князей». Однако уместна ли «ирония», если о страшном поражении Ольговичей говорят их феодальному главе, который от этой вести накануне испытал такое потрясение, что «туга ум полонила»? Оба упоминания Тмуторокани в тексте «Слова» явно несут иносказательную нагрузку, но какую? «Все дороги ведут в Рим», — когда мы цитируем эту фразу, ни одна из дорог, по которым мы едем, не ведет нас в Вечный город. «Язык до Киева доведет» — мы вовсе не собираемся ехать в «матерь городов русских». Если некто «пошел в Каноссу», то в действительности он и не думал отправляться в указанный город — просто его принудили к унизительному примирению со злейшим врагом. «Перейти Рубикон» тоже не означает форсирования этой исторической речки, также, как и полководец, «нашедший свои Канны (или Ватерлоо)», вовсе не думал «искать» названный город — вместо этого он «потерпел сокрушительное поражение». «Поискати Тмутороканя» тоже означает совсем не то, что написано. Перед нами исторически обусловленные словосочетания — «идиоматические обороты» или «крылатые слова», которые обычно употребляются без перевода на общепринятый язык. Вспомним, что о намерении князей «захватить Тмуторокань» бояре говорили в тот момент, когда растолковывали Святославу не смысл, а причину его страшного сна. А сказали они буквально следующее: «Се бо два сокола слетеста с отня злата стола поискати града Тьмутороканя а любо испита шеломом Дону». Стоит ли напоминать, что «испити шеломом Дону» уже тогда было известной идиомой, означающей «добиться славы» и вошедшей в обиход после того, как победивший половцев Владимир Мономах на радостях «пил золотом шеломом Дон»? Между двумя выражениями, выделенными при цитировании, находится пока еще не очень ясное «а любо». Каково его значение? Оно становится совершенно ясным из договора 1229 года между Смоленском и Готским берегом: «Аже капь, чимьтовесять, излъманабудетьал/обольгче будеть...» — «Если гиря, которой взвешивают, окажется испорченной или же окажется более легкой...» В украинском, белорусском и польском языках это сочетание сохранилось уже как одно слово альбо (або), albo со значениями не только обычного соединительно-разделительного (как в «хощу главу свою приложити, а любо испити шеломом Дону»), но и уравнительного или пояснительного союза или: «Образы альбо иконы... церковь Восточная завжды у почтивости мела» (XV в.). Так и в нашем случае — а любо есть пояснительный союз: «поискати града Тьмутороканя» или (что одно и то же) «испити шеломом Дону». И то и другое равным образом означало «добиться славы». В отличие от знаменитого моно- маховского афоризма, выражение это было, вероятно, распространено не повсеместно, но среди Ольговичей — поэтому Автору и потребовалось пояснить его более известным сравнением с «питием Дона». Остается выяснить, почему и «Тмуторокань» стала синонимом «славы». Этот город для клана Ольговичей являлся не только источником, но и воплощением всего их благополучия, символом восстановления попранной справедливости. Из унизительного положения князей-изгоев Тмуторокань вознесла их на роль бесспорных и постоянных претендентов на великокняжеский престол. Все, чем они владели, было силой возвращено их предком Олегом, который в борьбе за черниговскую «отчину» оперся именно на этот город: «вступает в злат стремень в городе Тьмуторокане». Но ведь прежде чем достичь мощи, достаточной для этого похода, Олег бежал из византийского заключения, куда его упекли узурпировавшие «отчину» Всеволод и его сын Владимир Мономах. И лишь после этого дерзко «поискал Тмутороканя» — т.е. овладел городом, что стало его первым реальным успехом. Вероятно, уже тогда это выражение стало присказкой среди Ольговичей. Далее, вступив в Тмуторокани в злат стремень (еще один идиоматический оборот, т.е. «выступив в поход»), Олеге дружиной и половцами осадил в 1094 г. обидчика в Чернигове и принудил его возвратить это родовое гнездо всех тогдашних и последующих потомков Святослава Ярославича. Вот откуда возникли иносказания «поискати Тьмутороканя» и «дорыскати Тьмутороканя». Им совершенно равнозначны летописные выражения «поискати пути отець и дед своих», «наследить путь отца» и т.п. Каждый из Ольговичей мечтал «поискати пути деда своего» Олега, стать достойным прославленного предка и, следовательно, достичь собственной «Тмуторокани». Послушав бояр, Святослав Киевский, в отличие от сегодняшних комментаторов, сразу понял, какую именно «Тмуторокань» решили «поискать» его незадачливые кузены, и разразился слезной тирадой, открывшей бессмертное «златое слово» нашей литературы: «О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати». Однако вяжется ли эта слава с образом волка, который «из Кыева дориска- ше до куръ Тмутороканя»? Думаю, что в полной мере. Прав был А. К. Югов, когда утверждал, что «в слове «рыскать» всякий человек, не чуждый духу родного языка, должен, подобно Вл. Далю, чувствовать стремительный бег в разные стороны, как бы метание в разных направлениях». Если в былине о Премудром Салмане «будто серые-то волки обрыскали», то и куряне «скачють аки серый влъци... ищучи... князю славы». Причем чтобы добиться этой славы, Все- славу вовсе не требовалось куда-либо выезжать «из» Киева. Сравним три примера: «И нача гневатися Изяслав на Антонья изъ Всеслава» (1068); «А иных половци побита ис коня, а иного — ис порта» (1230); «А ис тых сел суда им не судити» (1325). Переводим: «из-за Всеслава»; «из-за коня», «из-за одежды»; «из-за тех сел». Всеслав тоже достиг славы и известности не «из», а «из-за» Киева — т.е. благодаря своей Киевской эпопее! Теперь остается объяснить, что такое «до Куръ». Как в мусин-пушкинской, так и в екатерининской копиях слово «куръ» почему-то записано с заглавной буквы, из-за чего даже возникла версия о гигантском демоническом существе из шумерской цивилизации, которое носило такое примечательное имя. Однако, даже если «Куръ» есть имя или название, то в соответствии с правилами тогдашней каллиграфии слова не могли писаться с заглавной буквы — таковых еще не было. Полагаю, что «к» действительно выделялась в строке среди других букв — за счет ее оптического удлинения сверху обыкновенным «титлом» (к в церковнославянском языке до сих пор именно титло иногда предполагает слово с заглавной буквой, означающее нечто очень уважаемое и почитаемое. Кроме того, под титлами пишутся (с пропуском одной или нескольких букв) и наиболее употребляемые в письменной речи слова. Что же касается конкретно нашего места, то титло в нем могло бы не столько означать заглавную «к», сколько указывать, что сразу же за ней в слове была выпущена (выставлена под титло) какая-то буква. В мусин-пушкинской и в екатерининской копиях такое встречается — ведь то же самое произошло как с подтитловой «л» в «мати Ростисла- вя» (вместо «мати РостиславЛя»), так и с подтитловой «т» — в «съ зарания въ пякъ» (вместо «съ зарания въ пяТъкъ» — «в пятницу»). Последний пример весьма показателен: в екатерининской копии вообще ничего не заметили — «въ пякъ», в мусин-пушкинской хотя и заметили, но неверно (без Ъ после «т») вынесли из-под титла — «въ пяткъ», из чего следует, что в тексте действительно различалось только «пякъ». Если на этом фоне рассмотреть «докуръ», то, судя по смыслу, в нашем тексте тоже разумелась именно подтитловая надстрочная буковка. Означало ли слово что-то уважаемо-почитаемое или здесь обычный пропуск буквы? Для нашего объяснения подходят оба случая, ибо ясно одно: надстрочной буквой здесь могла быть такая же, как и вышеуказанная, «т» — в слове «докуръ» (док-Туръ)! Но что именно это доктур могло означать в таком контексте? Давайте порассуждаем. Слово это явно латинского происхождения, не известно ни тогдашним, ни более поздним дошедшим до нас русским текстам, поэтому вполне возможно, что перед нами одно из Авторских «старых словес», украшающих стиль произведения. Однако вполне возможно, что, знакомое книжникам Руси, оно, как и прочие, уже вышло из употребления ко времени создания «Слову о полку Игореве». Итак, еще один «латинизм» в «Слове о полку Игореве»? А почему бы и нет? В языке русского Средневековья таковые встречались не так уж и редко. Знакомство русских книжников со средневековой литературой на латинском языке не вызывает никакого сомнения — достаточно упомянуть хотя бы рассуждения Мономаха о мироздании, почти текстуально совпадающие с «Октавием» Минуция. Привожу лишь несколько примеров вероятныхлатинскихзаимство- ваний в русский язык Средневековья, включая и те, что вошли в «Слово о полку Игореве»: адамантъ «алмаз; твердыня»< вульг. *adicimante «алмаз»; калика «паломник, странник»< калига «легкая летняя обувь странника» < caliga «сандалии»; мытъ «линька» < mut «линяние»; мята < menta; пардусъ «барс, гепард» («пардужье гнездо») < pardus «барс»; поганые «иноверцы» < paganus «сельский житель; язычник»; кметь «витязь, знатный дружинник» < comitis — (род. п.) «спутник, член свиты» (ср. с франц. comte «граф»); паполома «саван, балахон» < peplum «балахон, плащ»; орыпъма (орница) «плотная одежная ткань» < artum «густой, плотный (об одежной ткани)». Можно привести и важные в нашем контексте «военные латинизмы». Лев Диакон писал в «Истории» о том, что Святослав («Иду на вы!») во время войны с греками в 970 году собирал своих воевод на «совет знати, который на их языке (т.е. на русском!) носит название комент». Ученые выводят его из лат. conventus «сходка, собрание», но его можно отнести и к commentum «замысел, план», commentari «тщательно обдумывать, размышлять». В Евангелии (Марк. 6:27) встречаем слово спекулаторъ «оруженосец» — из лат. speculator «разведчик; ординарец; телохранитель», в «Александрии» — експлораторъ «разведчик, лазутчик». Рассмотрим далее «трубы и тимпаны» наших летописей («трубы и цюлпаны» былин), где второе слово (иногда вместо него пишется «бубны») означает «боевые колокола и бубенцы» — от tympanum «бубен»; тарасы (насыпные или рубленые) — «земляные или бревенчатые возвышения перед стеной при осаде города» (ср. со словац. tarasit «загромождать», польск. диал. taras «куча мусора или наломанных веток» или с чеш. устар. taras «насыпь, вал») вполне сопоставимы с франц. terrasse «земляная насыпь» — от terra «земля»; скалы «осадные лестницы» (1204) — от scalae «приставные лестницы»; ольберы «огнеметы» — от ola «сосуд, горшок» и fero (слав. *bero) «несу». При этом наше слово явно носит характер хвалебной вставки, выражающей Авторское отношение к своему персонажу. Подобное встречается, например, в «Александрии», где автор говорит о великом полководце следующее: «и велик собе помысл створив, что же потом створи (т.е. осуществил), умникъ». Тоже и в «Слове»: «тому вещий Боян и пръвое припевку, смысленый, рече». В том, что выделенные слова — синонимы, легко убедиться из реплики Дария о том же Александре: «млада бо и смыслена глаголют его быти» (т.е. «говорят, что он молод и умен»). Итак, в двух несомненных вставках (о Македонском — что он «умник», и о Бояне — что он «смысленый») подчеркивается ум героев повествования. А в нашем случае разве не так? Разве афоризм Даниила Заточника «человек, беды подъемля, смысленноумен обретается» не применим к князю с «вещей душой», которая «часто беды страдаше»? Всеслав научен горьким киевским опытом, потому-то Автор и вставляет хвалебное доктур — от лат. doctus «ученый, умный» (от этого и сегодняшнее дока «знаток, мастер своего дела»). Таким образом, наша строчка переводится: «Благодаря Киеву достиг, ученый, славы». При этом Всеслав «великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше». Ключ к пониманию этого выражения находим у В.М. Мокиенко, который на основе археологических раскопок установил, что каждый из шести языческих богов в Киеве соответствовал какому-то дню недели. Хоре, соответствовавший понедельнику, располагался с северного, «полюсного» конца («Образы русской речи», Л., 1986, с. 163). А путь на север, как известно, указывало созвездие Большая Медведица (Большой Медведь). Что же могло означать следование этому пути на север или, как в нашем тексте, пересечением го? У скандинавов Вальгал- ла, верхний загробный мир, находился в западной части неба. А потому Хельги, убитый предателем, отправляется туда «по алой дороге, на бледном коне, по воздушной тропе... на запад» (Ст. Эдда). Какая общеизвестная «тропа» находится в небе? Конечно же протянувшийся через все небо на запад Млечный путь. В нашем же случае, речь может идти о том, что Всеслав «пересек путь Большой Медведицы» — то есть сумел избежать смерти. Учтем, что у разных индоевропейских народов дериваты Хорса могли обозначать любое самое свирепое животное, «царя зверей» вообще. Один из наиболее близких к hors — латинский urs(us), медведь. * * * Повесть о Всеславе прочитана, и на основании нашего прочтения образ князя приобретает совершенно новые черты. Был ли он скор в принятии решений? — Был, превосходя быстротой разума всех тогдашних властителей: ни один из них не удостоен эпитета «вещий», уравнивающего его с самим Бояном. Мечтал ли он о первенстве на Руси? — Кто ж из тогдашних князей не хотел бы такого? Но «автором», «кователем» крамол и усобиц он не был. Был ли он жесток? — Конечно же! Но ничуть не больше, чем другие князья его времени. Был ли он «колдуном»? — Нисколько! Пусть эти домыслы останутся на совести толкователей. Целиком согласен с киевским профессором В.Е. Данилевичем, еще сто лет назад заявившим, что «Всеслав является одной из наиболее светлых личностей своего времени». Такой взгляд вполне подтверждается русскими летописями и былинами, польскими и немецкими хрониками, археологическими описаниями и мировой средневековой поэзией. Пора, видимо, снять ярлыки, порочащие Всеслава — этого храброго непокорного человека, вся жизнь которого состояла из жестокой борьбы за отцовский престол, за свое, по европейским масштабам, довольно большое тогда государство. Разве не этой борьбой были заложены те первые камни фундамента, на котором из некогда «грозных полочан» сформировался и со временем утвердился, найдя свое место в истории, сегодняшний белорусский народ? И, думаю, вполне заслужил Всеслав памятника в историческом центре древнего Полоцка... Прочтем же главу о Всеславе:
Вы бо своими крамолами начнете наводити поганыя на землю Русскую. На жизнь Всеславлю которое бо бѣше насилiе отъ земли Половецкыи? На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребiй о дѣвицю себѣ любу. Тьй клюками под пръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся струлиемъ злата стола мевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣла- града, обѣсися синѣ мьглѣ, утръже воззни стр икус i, отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу. Скочи влъкомъ до Немиги. Съду ду токъ // (с. 36) на Немизѣ. Снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни, посѣяни костьми рускихъ сыновъ. Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше. Изъ Кыева дорискаше, докуръ, Тмутороканя, великому Хрьсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотскт, позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша. Аще и вѣща душа // (с. 37) въ друзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше. Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божiа не минути!». Вы ведь своими крамолами стали безбожников наводить на Русскую землю. На Всеславово наследие хоть раз нападало войско Половецкое? Когда Троян (Ярослав) был уже стар, бросил Всеслав жребий из-за самовлюбленной девицы. Грудью ее через круп коня перекинув, поскакал on к городу Киеву и стругами домчался до золотой столицы киевской. Выскочил от них, как лютый зверь, из Белогорода в полночь. К синей мгле прильнул: отторг и поднял старый кус десятерицею — отворил врата Новгорода и расшиб колокол, прославлявший Ярослава. Бросился волком к Немиге. Доброй битвы ток на Немиге: снопы стелют головами, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. Кровавые берега Немиги не травой-горицветом засеяны были, а усеяны костьми русских сынов. Всеслав князь народу судил, князьям города рядил, а сам в ночь, как волк, умчался. Из-за Киева достиг, ученый, славы своей, путь Большой Медведицы перебежав. Для него поутру в Полоцке позвонили колоколами у Святой Софии к заутрене, а он в Киеве тот звон услышал. Хотя и мудрый ум в здоровом теле имел, но от бед часто страдал. Это о нем мудрый Боян прежде припевку говаривал: «Ни искусному, ни умелому, ни жениху ловкому суда Господня не миновать!» О РЕКАХ, «ПОЖИРАЮЩИХ СТРУГИ» Игорь, бежавший с Овлуром из половецкого плена, благополучно добрался до лесистых зарослей у Донца, где погоня уже не смогла отыскать беглецов. Прощаясь, князь благодарит реку за приют и спасение. Именно такой смысл усматривают здесь исследователи. Исключение составляет лишь мнение Г.Ф. Карпунина, у которого Донец завлекал князя, пытаясь не выпустить его из Половецкой земли, но когда понял, что не сумел с этим справиться, решил Игоря попросту... утопить. Этим якобы объясняется и княжеское воспоминание о Стугне, да и весь диалог с пограничной рекой исполнен враждебности: «Он говорит: «Князь Игорь! Не будет тебе славы, а Кончаку досады, а Русской земле веселия». Игорь в ответ говорит: «О Донец! Не будет тебе славы за то, что ты всяческими путями старался удержать меня». Резким контрастом звучит княжеская тирада о другой русской реке: «Не тако ти, рече, рѣка Стугна; худу струю имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к устью, уношу князю Ростиславу затвори». Смысл в целом понятен: Игоря Донец спас, а Ростислава, столетием раньше также бежавшего от разгромивших его половцев, Стугна утопила. Однако неясностей и здесь хватает. Во-первых, неизвестно, где ставить точку. Если после «затвори», то мать юноши Ростислава плачет на днепровском темном берегу; если после «Днепръ» — то для юноши оказался закрыт Днепр; если после «березе» — то несчастье с Ростиславом произошло «на днепровском темном берегу». А к чему относится «затвори» — кого или что затворила Стугна: юношу, Днепр, берегаДнепраилиже«дни Ростислава» (т.е. саму его жизнь)? Или ж это сам Днепр «затворил» свои берега перед юношей? Еще хуже со словом «стругы» — то ли это «струганые лодки», то ли какие-то «потоки». И уж совсем худо обстоит дело с сочетанием «ростре на кусту» или «рострена к ушу» — то ли река «растерла (затерла) в кустах» лодки (или самого юношу), то ли сама в кустах растерлась «потоками», а то и просто — экодиво! — оказалась, как и любая другая река, «расширенной к устыо». Вот несколько типичных переводов: «...раздробила струги об кусты» (В.В. Капнист); «струги меж кустов раздирает. А юноше князю Ростиславу затворил брега темные» (В.А. Жуковский); «и останавливающая лодки на поемных кустах» (С.П. Кораблев); «его лодки разметало все, по кустам да по отмоинам разбросало их, рассеяло» (А. В. Скульский); «струги растирает она по кустам. Так и юно- ше-князю — Ростиславу — она Днепр затворила» (И.А. Новиков); «суда на кущах розтерла и затворила, зачинила Ростиславов! княжат! дш при 6epe3i при темшм» (В. Щурат); «впитала в себя чужие ручьи, разбросала лодки по кустам» (В.Оголевец); «прорыла протоки в кустах» (М.А. Максимович) ; «прорыла протоки в кустах и... затворила при темных берегах Днепровских» (И. Глазунов); «мутнii своi стpyi об корчi розтерла, молодому Ростиславу Днiпра не вiдперла» (С. Руданский); «затопила кусты прибрежные и под теми гибкими ивами Ростислава забрала юного» (Н.М. Гутгарц); «расширенная к устыо, юношу князя заключила» (Д.С. Лихачев); «разлилась близ устья величаво... и закрыла Днепр от Ростислава» (Н.А. Заболоцкий); «и разлившись широко у устья, Ростиславу путь к Днепру закрыла» (А. Скрипов); «у половддi геть-геть луги залiвае —молодому князевi Ростиславенку путь заступае — в Днiпровi береги не пускае» (П.Мирный); «Широко в гирлi розливаючись, потопила вона край темного берега юнака князя Ростислава» (М. Рыльский). Чтобы разобраться в том, кто из переводчиков прав (и есть ли здесь вообще те, кто полностью прав), следует для начала обратиться к той исторической канве событий, что отслеживается по Киево-Печерскому патерику и «Повести временных лет». Вот вкратце эти события. В мае 1093 года Святополк Киевский решил дать сражение половцам, призвав для этого князей Владимира Всеволодича (Мономаха) из Чернигова и его брата Ростислава из Переяславля. Дружина последнего, следуя для молитвы и благословения в Печерский монастырь, повстречала монаха Григория, мывшего в Днепре бадью, и стала грубо над ним насмехаться. С жалостью и укоризной сказал им на это ясновидящий старец: «О дети мои! Когда бы вам нужно было иметь умиление и многих молитв искать, вы зло делаете. Не угодно Богу это. Плачьте о своей погибели и покайтесь в согрешениях своих... Суд уже постиг вас: все вы с вашим князем умрете в воде». Вспыльчивый молодой Ростислав не поверил («Мне ли поведаеши смерть от воды, умеющему бродити посреди еа!») и, рассвирепев, приказал утопить монаха в Днепре... Дружины и ополчение трех князей подошли к пограничной Стугне во время дождя. Осторожность опытных воинов, советовавших дождаться противника на своей стороне, уступила натиску наиболее бесшабашных. Поэтому войска все же «преидоша Стъгну-реку, бе бо тогда наводнишася вельми». А дождь все продолжался... 26 мая русские войска, построенные тремя боевыми порядками у города Треполья, были смяты половцами и обращены в паническое бегство. Святополк остался на правом берегу, запершись с частью дружины в Треполье, а братья Всеволодичи со своими людьми устремились дальше. Бегство закончилось катастрофой. «И прибегоша к реце и въброд, Володимер с Ростиславом. И нача угапати Ростислав пред очима Володимеровыми, и хоте <Владимир> подхватити брата своего и мало не втону сам. И тако утопе Ростислав, сын Всеволожь. Володимер же перебред реку с малом дружины — мнози же падоша от полка его, и бояре Туго падоша. И пришед на ону сторону Днепра. И плакася по брате своем и по дружине своей, иде Чернигову печален вельми. Ростислава же искавше, обретоша и <т.е. нашли его> в реце и вземше и принесоша к Кыеву, и плакася по нем мати его, и вси людье плачашася по нем по-велику уности его ради». Такова фактологическая канва этой истории. В дополнение можно привести еще только заметку Ф. Эмина, историка XVIII века, где он, без ссылки на источник, сообщает, что Ростислав «попал под свою лошадь, которая, бьючись в воде, погрузила его вниз. Его позже вытащили из-под лошади, но уже не живого, голова подковою у него была пробита». Достаточно ли этих крупиц, чтобы правильно перевести наш отрывок? Считаю, что да. Разберемся для начала, что такое «струги». «Струганые ладьи» — как считает примерно половина исследователей? Но ведь летопись говорит однозначно: «прибегоша к реце и въброд»можно ли идти «вброд» на ладьях? Совсем не убеждает ответ И.А. Новикова: «Возражение это является скорее подтверждением: как и спасаться, если не вброд, когда лодки погибли?» Кроме того, сравнение этих «струг» со «стругами» из псалтыри, т.е. из наиболее читаемой в те времена литературы, свидетельствует в пользу совсем другого их толкования:
«река... пожръши чужи ручьи и стругы» «возмут реки стругы своя от гласов вод многих» Нередко интерпретаторы, избегая переводить не слишком понятные «стругы», ограничиваются одними лишь текстуальными «ручьями» или же передают оба слова одним — «потоки». По как соотнести их с речкой Стугной, которая, поличному впечатлению А.К. Югова, ничуть «не шире нашей подмосковной Сетуни, ее можно было в некоторых местах попросту перешагнуть»? Широкий ручей, который в «Слове о полку» пожирает не только обычные ручьи, но и какие-то «мощные потоки» или даже «рукава реки»? Сомнительный образ! В середине прошлого века энциклопедист В. Бурнашев тоже совсем не «струями» определил понятие «струга» в своем «Терминологическом словаре»: «Так называются на реке Шелони самородные пруды, образуемые ею в яминах своего поречья, когда вода реки вберется в берега после разлива. Вода в этих стругах никогда не пересыхает, а рыба, умерщвляемая мочкою льна, ежегодно возобновляется в них во время весеннего разлива». В «Словаре народных географических терминов» Э.М. Мурзаева и Словаре В.И. Даля: рус. диал. струга — «колдобина на берегу, заполняемая водой разлива», «омут, колдобина в реке, которая летом пересыхает» и т.д. Впечатление о смысловом расхождении между «струями-потоками», с одной стороны, и «впадинами-болотами», с другой, здесьтолько кажущееся. В самом деле, отчего возникают все эти «пересохшие русла», «болота» или «впадины, заполненные водой»? Конечно же от предшествующего разрушающего воздействия «глубокого ручья с сильным течением, потока» Неудивительно, что настоящее (или же второе) имя нашей речки было несколько иным: Стругна. Именно так она названа в своем первом летописном упоминании под 988 годом: «И нача <Владимир> ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежу, и по Суле, и по Стругне <в других списках «по Стугне»>». И точно так же — Стругна — она называется даже значительно позже — на первой подробной карте 1864 г. (в атласе Российского Генерального Штаба, где, однако, заречная сторона города Василькова называется — как и положено — «Застугна»). Можно предполагать, что оба названия всегда существовали параллельно друг другу. Множество событий русской истории из времени «Слова» связано с этой Стугной-Стругной. Именно сюда же с полком своим приходил Давид Смоленский на помощь брату Рюрику, да туг же и возвратился из-за ропота дружинников («Если б сражение состоялось здесь, то бились бы, но теперь устали и дальше не пойдем»). Порицая обоих братьев за распри, Автор подразумевал именно этот эпизод, когда говорил об их знаменах: «Но в разные стороны их полотнища развеваются». Но есть у этой древнейшей русской речки, вблизи которой состоялась добрая половина всех битв с половцами, еще одно, легендарное название. На какой порубежной реке герои русских сказок постоянно сражаются с многоголовым чудищем? Конечно же на речке Смородине (или Смородинке), у Калинового моста! Если ж мы учтем, что победы над половцами в тогдашних церковных молебнах превозносились как «сокрушение голов Змиевых» и что «Калин-царъ Тугарин Змеевич» имел реального прототипа — хана Тугор-кана, которого русские священнослужители величали не иначе как «Змеем-диаволом», то окажемся еще только на подступах к обоснованию того, что Стугна и есть та сказочная Смородин(к)а. Вспомним другое место из «Слова о полку Игореве»: «Уже бо Сула не течет сребреными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых». Понятно, что в случае со Смородиной речь идет все же именно о болотной воде. Красно-бурого цвета, в говорах современных «полочан» (белорусов) она называется iржа, т.е. буквально «ржавчина». Когда в половодье Смородина вбирала свои и «чужие» застоявшиеся струги с «iржой», то она тоже взбаламученным «болотом текла», истбчая по всему течению изрядный «смородъ», — на сегодняшний язык это древнерусское слово переводится старославянским смрадъ. Эпизод гибели в ничтожной речушке хвастливого юноши-князя, который пренебрег предупреждением, конечно же едва ли смог бы избежать внимания и народного творчества — ведь он вошел в монастырскую легенду и в летописи. Поэтому мы без особого удивления встречаем этот эпизод в былине, где именно речка Смородина утопила в половодье какого-то знатного юношу за его насмешливое отношение к себе. Сравним теперь то, что сказал о Смородине этот несчастный, со словами Игоря о Стугне: «Да топерь ли, ведь, речка Смородина, будто текет болотная вода-то со ржавчиной...»
река Стугна... пожръши чужи ручьи и стругы…»
«и плакася по нем мати его... уности его ради...» «плачеся мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе...» Былина, как ни странно, цитирует даже точнее, тогда как «Слово», активно использующее отточенные формы и назидательный характер Псалтыри, сохраняет тот же смысл фразы, но одновременно сознательно идет на псалмовое украшательство. В одном из вариантов былины прямо указано, что юноша в первый раз благополучно перебрался через реку, после чего посмеялся над ней: А сказали про быстру реку Смородину: Не пройти, не проехати, Ни пешему, ни конному. Она хуже, быстра река, Тоя лужи дождевныя! Как должна была отреагировать оскорбленная река: и за «ржавчину», и за «лужу дождевную» (вспомним, что обе переправы у Треполья происходили под дождем)? Как она повела себя в момент, когда юноша вернулся к ней, чтобы вновь перебраться — теперь уж на свою сторону? Ни моста, ни брода он конечно же на реке уже не находит. То что для Авторского сравнения Донца и Стугны был использован образец, взятый из соответствующего эпизода какого-то более раннего произведения (но — как и в случае с псалтырскими стругами — по контрасту), заметно и в деталях: в былине знатный юноша, как и Игорь, тоже вступает в диалог с рекой. Но разговор их, естественно, далек от доброжелательства:
Он-де быстрой речки Смородинке: Ай ты матушка быстрая речка Смородинка! И не губи, не топи добра молодца. Говорит-де река молодцу, Говорит-де река человеческим голосом: Да не я тебя топлю-гублю, А топит-губит похвальба молодца молодецкая. Только ведь молодец и жив бывал. Уж не отой ли похвальбе Ростислава идет речь? — «Мне ли поведаеши смерть от воды, умеющему бродити посреди ея!» Вот уж поистине — совсем «не тако (как Донец) поступила река Стугна!» Итак, речка Стугна, разлившись во время долгого дождя, «ростре на кусту» или «рострена кусту». «Растереть на кусту» (это всего на одном-то? или на двух? — в двойственном числе) невозможно ни «челны» (которых, как мы видели, здесь не было), ни юношу. Значит ли это, что она «расширена к устью»? Одного взгляда на подробную топографическую карту достаточно, чтобы понять, что при разливах Стугны больше всего затопляется огромное низинное пространство слева от ее устья. Куда же девается вся эта масса воды? Стекает ли она единым сплошным водопадом в Днепр — с его высоченного «темного берега»? Отнюдь, скорее она разбивается на множество небольших устий, создавая овраги и струги, в нашем случае — устья. Понятно, что большинство их располагалось слева от устья — в низинной местности, протянувшейся вдоль Днепра в сторону Киева. Когда-то по этому «стружию» юный Всеслав Полоцкий, похитив невесту, доскакался («дот[е] чеся стружием») до стольного Киева. Теперь вспомним одну «странность», часто повторяющуюся в «Слове о полку Игореве»: «Ярославнынь глас слышит» — вместо «слышитСЯ», «говор галичь убуди» — вместо «убудиСЯ» и т.п. Речь идет об опущенных (или не замеченных первоиздателями) надстрочных «ся» («с»), имевшихся в тексте после некоторых глаголов или перед ними. Очевидно, и в этом месте подразумевается глагол ростирати ся, что применительно к реке предполагает «раздробление, распадание на отдельные части». После этого сочетание получает следующий вид: «Стугна... ся ростре на К~ усту», — т.е. «Стугна... раздробилась («растерлась») на 20 устий». На «К усту» значит: на «двадесять усту». Сочетание, в котором подтитловое «К» означает «20» («двадесять»), дает нам «устья» в двойственном числе, передавая именно «20 устий» («Доидеже до устъреки Воронежа» — «Сказание о Мамаевом побоище»; ср. усто с существительным сто в двойственном числе: «...в дву сту кораблю Царьград оступиша»)! Но бывало ли у нашей Стугны в разлив именно «20 устий»? Вряд ли их кто-нибудь столь точно сосчитал. Но учтем следующее соображение. Мощь реки у русских сказителей и книжников традиционно подчеркивается как многоводьем, так и количеством вытоков — устий, гирл, жерл и т.п. Рассмотрим, к примеру, описание Немана в белорусско-литовских летописях, а затем Волги в былине и в летописи: «В тое море впадаеть Немон дванадцатми устьи и кождое зоветься своим именем, скиля». «Она много матка в себе рек побрала, побольше того она ручьев пожрала». «Ис того же леса потечс Волга на въсток и вътече семыодесять жерелы в море Хвалисьское». Не поражаетли сходство, особенно в былине? И если Стугну никак нельзя отнести к великим рекам, то понятно же, что, усиливая контраст между ее обычным состоянием и ее же могучим потоком в половодье, Автор прибегает к языку эпическому — примерно к такому же, каким Сильвестр, для того чтобы усилить торжественность момента (крещение Христа), описывает в общем-то неширокую и неглубокую евангельскую речку: «И разделяешься Иердан ис своих вод, възвращаеть струя, Владыку видя крыцающася». «Уста», «жерелы», «гирла» — все эти названия для устий словно бы специально предназначены для каких-то адских «ртов», жадно пожирающих тех людей, которым выпал рок в них попасть: «Отверзоша на тя уста своя вси врази твои, подвиздашаи поскрежеташа зубы своими и реша: Поглотимю» (Плач Иер. 2:16). Близки к такому восприятию текста и слова из Псалтыри (68:16): «да не потопит мене буря водная, ниже да пожрет мене глубина, ниже сведет о мне ровенник устъ своих» (в канон, переводе: «Да не увлечет меня стремление вод, да не поглотит меня пучина, да не затворит надо мною пропасть зева своего»). Близка к этому и терминология Апокалипсиса (12:15—16): «И испусти змий за женою из уст своих воду яко реку, да ю в реце потопит. И поможе земля жене, и отверзе земля уста своя и пожре реку, юже изведе змий из уст своих». Это впечатление еще больше усиливается на фоне текстового «пожръши чужи ручьи и стругы». Недаром такое же созвучие обыгрывается и в народной поэзии: Пытается Днепр тихого Дуная: Тихий Дунаю, Что я своих казаков на тебе не видаю? Чи твое дунайское гирло моих казаков пожерло? Чи твоя Дунай-вода моих казаков забрала? Казалось бы, такая трактовка идеально подходит к строчке: «уношу князю Ростиславу затвори...» Вот и Д.С.Лихачев переводит: «юношу князя Ростислава заключила». Но ведь, чтобы перевести так, в именительном падеже потребовался бы грамматически невероятный «уношА князЯ РостиславА» вместо нормального «уношА кпязЬ РостиславЪ»! Поэтому, исходя из грамматики, необходимо определиться, о чем, собственно, речь: кого или кому «затвори» Стугна? Слово «уношу» вроде бы требует «кого», но этому противоречат следующие за ним сразу два слова — «киязЮ Ростиславу» («кому») — и они вдвоем явно перевешивают. Описка? Но и тогда — какому же из вариантов следует отдать предпочтение? Да и опискали это? Ведь ее можно предполагатьлишь при железной уверенности, что перед нами существительное, оканчивающееся на «-а» — «уноша». А если нет? Если использованное слово сродни сегодняшнему просторечному «выонош»? Ведь именно таковое находим в «Девгениевом деянии» и в еще более древней «Супрасльской рукописи»: «О великое чюдо, сотворимое тобою, младым юношем, о дерзость благодатьная!»; «ни оттаковагодуховьнаго юнди/я... подобаатъслужъбу приимати». Из такого прочтения по-современному получается, что Стугна затворила не «юношУ», но «юношЕ». Однако чтоже именно она ему «затворила»! А.К. Югов по этому поводу возмущался («Почему и доселе мы читаем нечто несуразное: «Юноше князю Ростиславу затворила Днепр»; одна река... затворила другую?») и, как уже показано выше, предлагал для слова затворила значение «предала». Конечно же, писатель здесь не прав. Чтобы подойти к истине, проанализируем спорный глагол, задавшись вопросом: что вообще «затворяют» или «отворяют» в «Слове о полку Игореве»? Ярослав («Осмомысл») Галицкий, «суды рядя до Дуная» (т.е. снаряжая корабли к низовьям этой реки), «заступал королю (венгерскому») путь, затворял Дунаю ворота». Поразительно, что подавляющее большинство исследователей и переводчиков понимают это место совсем иначе — ср. у Д.С. Лихачева: «суды рядя до Дуная (верша суд, управляя землями до самого Дуная)». Но, во-первых, князья «судсудили» и «рядрядили», но никакие могли «ряд судить» или «суд рядить»-, Всеволод Большое Гнездо «судяху суд истиней»). А во-вторых, находясь в Галиче, закрывать «Дунайские ворота» можно было, только отряжая туда суда с войсками. Для иллюстрации приведу два летописных эпизода (под 1208 и 1473 гг.): Всеволод во главе суздальцев и новгородцев «рать судовую посла вниз по Оке и начя Рязанскую землю жещи, и пленити, и сещи». В ответ рязанцы «начяша наряжати на них людей пеших и в судех, а сами... хо- теша поити брегом на конех»; «Фрязи и Греци из Рима пришли с царевною Софиею в немецкий город в Любек и рядились тута 8 дней, а в девятый день пошли оттоле суды к караблю». Но он же и «отъворял Киеву ворота». Подобные же иносказательные «ворота» встречаем в призыве к храбрым Мстиславичам: «Загородите Полю ворота». «Затворять» или «загораживать» «ворота», таким образом, означает «не пропускать». Это ясно и без пояснений, если глагол употреблен со словом ворота, но ведь у нас вместо них берега. Возможна ли аналогия и есть ли какое-нибудь сходство? Конечно же есть! Ведь «Дунаю ворота» («Дунайские ворота») представляют собой низовья Дуная — там, где эта река впадает в Черное море. Вспомним еще раз об «устах-устьях». Латинское os — «рот» в переносном значении дает нам «устье» и «вход», a ostium — «устье; вход; дверь». Поскольку именно в устьях рек издревле строили порты, понятным становится происхождение латышского osta — «порт». Между тем само слово порт происходит в европейских языках от латинского portus— «порт», родственного латинскому же porta — «ворота». Понятно, что закрытое, т.е. перехваченное военными отрядами, устье воспринималось как закрытые на замок «дверь» или «ворота» и что именно такие «Дунайские ворота» «затворял» в низовьях Ярослав Галицкий, не дозволяя проходить через них нежелательным чужакам. Основные пути русского Средневековья зимой и летом проходили по рекам и по их берегам. Если при вторжении Игоря в степь «половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому», то о русских витязях в «Задонщине» говорится, что «а дорога им сведома, а берега им по Оце изготовлени», а князя Дмитрия призывают: «Замкни, государь, князь великий, Оке реке ворота». «Ворота» эти обрамлены с двух сторон берегами Дуная, которые постепенно переходят в берег Черного моря. Таким образом, в случае с устьем Дуная вполне допустимо поставить знак равенства между берегом моря и «воротами» реки. А как быть с нашей Стугной? У Стугны тоже имеются свои «ворота», обрамленные с обеих сторон крутизной высоких, заросших и, следовательно, «темных (особенно в плохую погоду) берегов Днепра». Правильнее было бы сказать не «берегов», а «берега Днепра», но Автор, подражая поэтическим особенностям Библии (ср. у Иова: «Дни мои угасают, могилыу меня впереди»), часто использует множественное число вместо единственного — ср.: «кровавые зори», «силы Дажьбожа внука», «трудные повести», «похоти и жалость» и т.д., хотя везде по смыслу скорее требуется единственное число. Именно правый днепровский берег, представляющий здесь собой «ворота» истекающей сквозь него Стугны, река и «затворила» перед Ростиславом — не дала юноше к нему выйти. Значит ли это, что юный князь стремился к берегу Днепра? Конечно же, да еще как стремился! Ведь он пытался спастись, оторваться от преследования и как можно быстрее убраться «восвояси», поближе к своему — заднепровскому — княжеству! Ведь именно здесь, за устьями Стугны, как правильно отмечает Б.А. Рыбаков, находилась одна из наиболее важных стратегических переправ (брод через Днепр). Только за широким Днепром бегущие братья могли передохнуть и расслабиться. Вспомним, что Владимир Мономах в упомянутом летописном эпизоде, «перебредя реку (Стугну) с малом дружины», тут же «пришед на ону (т.е. на другую) сторону Днепра», и уже только там наконец «плакася по брате своем и по дружине своей» — только за Днепром он почувствовал себя в безопасности. Ростислав погиб, вероятно, в одном из тех самых «К усту (20 устий)», на которые разбилась в низовьях река Стугна. Князь, с трудом преодолевший с братом несколько бурных потоков, плохо различимых под дождем среди возникшего «моря разливанного», уже посчитал, наверное, что ему, наконец, удалось «перебрести» реку. И он поспешил, резко принял правее —- к Днепру, берег которого Стугна и «затворила» ему в тот самый момент, когда он угодил в ее очередной, оказавшийся для него смертельным, поток. Абсолютно прав был Н.С. Тихонравов, в книге которого, изданной еще в 1868 году, находим следующее суждение: «Выражение затворила Днепр объясняется подобным же выражением затворив Дунаю ворота, т.е. Стугна не дала Ростиславу войти в Днепр, между тем как другие спутники Ростислава перешли через Стугну на другой берег Днепра». Следует обратить внимание читателя еще на один момент, который оказался не затронутым в исследованиях. Все остальные примеры «затворения (ворот)» относятся в «Слове» не к реке, а к войскам. Понятно, что полководцы, прежде чем «запереть» равнинные или «подпереть» горные дороги, собирают своих собственных «мужей» в отряд, в который уже по ходу движения вливаются все новые и новые подразделения вассалов и союзников. В результате собирается целая армада, которая, словно горный поток, сметает все на своем пути. Теперь сравним это со Стугной в нашем эпизоде — разве с ней обстоит иначе? В «трудной (т.е. ратной) повести» подобное сравнение было бы более чем уместным. Тогда почему у всех толкователей наша река «имеет тощую (!) струю»? Совокупное русское войско, собранное для похода по нескольким княжествам, обычно называлось «Русской землей». Вот как, строя честолюбивые планы, обращался к братьям Васйлько Теребовльский: «Дайта ми дружину свою... и возьму землю Лядьскую, имыцю Русьскую землю». Вот еще летописные примеры: «он (Олег), пришед к Смоленску, приимъ воя и поиде к Мурому»; «и поемъша вой, и идоста на Полтеск, и победиста Рогволода». Слова имати и имети, иманье и именье в древнем употреблении были равноценными — как в смысле «владеть», так и «взять, собирать, стяжать». Слова имение и владение (т.е. имущество, собственность») в текстах не случайно заменяются синонимом стяжание, да и А.А. Потебня в своих филологических заметках отмечал, что значение «брать» для глагола имети является более древним, чем сегодняшнее «иметь». Поэтому, не «имея» худую струю, а «собрав» ее, река создала сокрушительное половодье. На фоне нашего сравнения с собиранием войска, худая струя, представлявшая собой могучий поток («она много матка в себе рек побрала»), никоим образом не могла быть обозначена «тощей» или «слабой», как во всех переводах (ср.:«мелкую струю имея, поглотила она...»; И.П. Еремин). Речьздесь, соответственно, идет о потоке «плохом», «злом», «гнусном»: «полагают образование язв из общего худосочия» (т.е. от плохих, вредных соков; вредъ — «нарыв, язва»); «Смыть с себя художества (т.е. всё плохое), намыть хорошества»; «Худая птица, которая гнездо свое марает»; «С гуся вода, с лебедя вода, а с тебя, мое дитятко, вся худоба (т.е. болезнь)»; словен. hud «плохой», hudobec «злой, черт», hudic «черт». Суммируя все вышеизложенное, получаем, что перевод нашего отрывка может выглядеть следующим образом: «Не так ведь, говорит, с рекой Стугной: собрав злой поток, пожрав чужие ручьи и болотца, расточилась она на 20 устий и затворила юноше князю Ростиславу темный берег Днепровский. Оплакивает Ростиславова мать князя юного Ростислава».
жүктеу/скачать 2.29 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|