Э. Д. Фролов русская наука об античности

Обращаясь к современному русскому антиковедению, задаваясь целью проследить те перемены, которые оно испытало в последний, новейший период (т.е. после Второй мировой войны, примерно с рубежа 40-50-х годов), и на этом основании определить, пусть самым общим образом, перспективы его будущего развития, - необходимо сначала бросить взгляд на предыдущие эпохи, познакомиться, хотя бы в общих чертах, с положением, в котором эта гуманитарная дисциплина находилась накануне Октябрьской революции 1917 г., т.е. в пору несомненного своего расцвета, а затем и с тем видоизменением, которому она подверглась под воздействием более общих [398] метаморфоз, постигших русское общество и русскую культуру в результате революции.

Сделать это необходимо именно потому, что таким образом явятся естественные отправные точки, а вместе с тем и критерии для историографических сопоставлений и суждения о новейших переменах и современном состоянии отечественного антиковедения. При этом мы должны оговорить некоторое сужение темы: в силу преимущественной связи автора с занятиями греческой историей, соответственно и настоящий историографический обзор будет более ориентирован на русскую науку об эллинстве. Но, конечно, все общие выводы будут делаться с учетом состояния русского антиковедения в целом - как его греческой, так и римской части.

I. Нельзя сомневаться в том, что до революции 1917 г. в России существовала высокоразвитая, вполне европейского уровня наука об античности - и собственно история, и широкий круг родственных ей антиковедных дисциплин (филология, археология, искусствоведение и пр.), и, конечно же изучение античной культуры, что всегда было связано как с формированием историко-филологической науки, так и с развитием европейской культуры.¹

Центрами русского антиковедения, как и в Западной Европе, были прежде всего университеты, в особенности Петербургский университет, где в XIX в. сложилась оригинальная и мощная историко-филологическая школа (она так и называлась - Петербургская историческая школа).² Разумеется, формирование этой школы проходило под сильным немецким влиянием (вклад немцев в развитие русской науки и культуры, да и самой государственности, был в XVIII-XIX вв. вообще очень значителен). Однако с 30-х годов XIX в. университетские кафедры античной истории и классической филологии [399] замещались уже по преимуществу русскими специалистами, так что отрицать оригинальное качество за русским антиковедением с этого времени не приходится.

Так, в Петербурге с 1835 г. древнюю историю читал М.С.Куторга, которого считают родоначальником русской науки об эллинстве. С 1869 г. его дело продолжал Ф.Ф.Соколов, который читал лекции вплоть до самой своей смерти в 1909 г. А из многочисленных учеников Ф.Ф.Соколова по крайней мере некоторые продолжали свою работу в Петербургском университете уже и в советское время. Я имею в виду, в частности, деятельность таких выдающихся представителей русской науки о классической древности, действовавших равно и в Университете и в Академии наук, как Н.И.Новосадский, С.А.Жебелев и И.И.Толстой (первые двое умерли в 1941, а третий - в 1954 г.).

Показательна была общая добротность дореволюционной русской науки об античности: историко-филологическая основательность, конкретность исторических исследований, полезное разнообразие направлений. Их - главных научных направлений - было несколько: собственно историко-филологическое, ставившее целью прежде всего реконструкцию исторических фактов и в этой связи разработку политической истории античности (Ф.Ф.Соколов, В.В.Латышев, С.А.Жебелев); культурологическое, имевшее в виду широкое осмысление античной цивилизации, в особенности ее духовной жизни, ее идей (Ф.Г.Мищенко, Ф.Ф.Зелинский, Н.И.Новосадский); наконец, социально-экономическое, родившееся после других, но уже до революции успевшее заявить о себе важными научными достижениями (И.М.Гревс, М.И.Ростовцев, М.М.Хвостов).

Надо подчеркнуть, что полноценное развитие русской науки об античности естественным образом опиралось на широкую социальную среду, на сравнительно многочисленную дворянскую и буржуазную интеллигенцию, которая со времени петровских реформ тяготела к Западу, развивала дело европеизации и модернизации старой России и в культуре вспоенного античностью классицизма видела естественное звено, которое могло связать русскую цивилизацию с Западной Европой. Именно эта среда и питала широкую сеть образовательных институтов, которые составляли непосредственное основание науки об античности. Я имею в виду большое количество классических гимназий с хорошо поставленным преподаванием [400] древней истории и древних языков (такие гимназии до революции были во всех, даже не очень значительных городах России), далее, ряд университетов, которых было не так много,³ но которые были хорошо укомплектованы специалистами-классиками, наконец, Академию наук, в которой наука о классической древности была представлена вполне достойно - не менее или не хуже, чем, допустим, русская история или русская словесность.

Показательной для уровня развития и общественного положения русской науки об античности была высокая издательская активность. Не только в большом количестве печатались труды отдельных ученых, их монографии, сборники их статей и сборники статей в их честь, но и публиковалось множество периодических изданий, частично или целиком посвященных античности: "Журнал Министерства народного просвещения", "Гермес" (оба в Петербурге), "Филологическое обозрение" (Москва), "Филологические записки" (Воронеж), "Гимназия" (Ревель, нынешний Таллинн), не говоря уже о соответствующих изданиях Академии наук, университетов и ученых обществ.

Наконец, надо отметить нормальные условия жизни самих антиковедов. В частности, уважительное отношение к ним общества и государства выражалось в достаточной материальной обеспеченности (включая возможности для приобретения книг, поездок по стране и за границу). Русские классики не были отделены ни политическими запретами, ни материальной нуждой от Западной Европы. Они могли совершенствовать свои знания об античности в центрах классической культуры, в Афинах или Риме, в университетских центрах современной Европы, в Берлине, Вене или Париже.

Общее впечатление о дореволюционной русской науке об античности может быть суммировано так: это была полнокровная научная отрасль, служившая, по общему убеждению, фундаментом всего гуманитарного образования и гуманитарной науки. Конечно, при этом нельзя закрывать глаза на некоторую односторонность занятий классической древностью в дореволюционной России: в русских [401] университетах преобладал интерес к эллинству, т.е. к греческой истории и словесности. Объяснение надо искать в традициях византийского влияния и в тесно связанном с этим последним православном христианстве. Однако наличие данной черты в русском антиковедении не меняет принципиального существа дела - развития в дореволюционной России весьма добротной науки об античности как элемента европейского образования и европейской культуры.

II. После Октябрьской революции 1917 г. русская наука об античности испытала радикальные перемены.⁴ Эти перемены, свершавшиеся по инициативе советской власти и под воздействием коммунистической идеологии, имели самые драматические последствия и очень скоро привели к упадку занятий классической древностью. Прежде всего роковым было разрушение и в значительной степени даже уничтожение той социальной среды - городской интеллигенции, - которая была носителем традиций классицизма, опиравшихся на античность и ориентированных на Запад. Соответственно была свернута система классического образования; в средней школе она была уничтожена совершенно, а в университетах остались лишь жалкие островки в лице отдельных специалистов-классиков, оттесненных на задний план.

Далее, можно отметить перемены в состоянии самой науки об античности, постольку, конечно, поскольку еще оставались отдельные ее очаги в университетах и Академии наук. Прежде всего под воздействием марксистской идеологии, приобретшей господствующее положение после Октябрьской революции, решительно изменился предмет изучения в науке об античности: акцент был перенесен с политической истории и культуры на социально-экономические отношения, на собственно экономику, положение трудящихся масс и классовую борьбу. Следствием было то, что наука о классической древности утратила свое историческое качество и превратилась в филиал марксистской политэкономии. Ученые обязаны были заниматься такими сюжетами, как формы производства, труд и [402] капитал, денежное обращение и т.п. В социальном плане преимущественному изучению подлежали различные формы зависимости и эксплуатации, в античности - темы рабства и рабских восстаний,

Во-вторых, изменению подверглось философское осмысление античности. На смену историко-философскому плюрализму (идеи гегелевской философии, позднейшего позитивизма и иррационализма и т.д.) пришло единое, обязательное для всех, марксистское учение о социально-экономических формациях, в рамках которого в начале 30-х годов была разработана концепция античного рабовладельческого общества как первой классовой формации, пришедшей на смену первобытнообщинному строю и предворявшей феодальную формацию. Восприятие и толкование античной цивилизации было загнано в жесткие рамки этой концепции, следствием чего стала не только социологизация, но и догматизация античной истории.

В-третьих, радикальной перемене подверглись преподавание и изложение древней истории, а именно - в сторону возможно большей популяризации. Университетские аудитории заполнили молодые люди, вышедшие из общественных низов, не имевшие семейных культурных традиций и не получившие классической гимназической подготовки. Научное изложение должно было ориентироваться на их уровень, что неизбежно вело к вульгаризации самого знания.

Наконец, в-четвертых, надо отметить изменение и в организации научной жизни. Если раньше центром притяжения и вместе с тем главной ячейкой в науке была личность ученого-специалиста, университетского профессора, то теперь такими ячейками в университетах стали кафедры, а в академических институтах - отделы, организованные как административные подразделения, главами которых были чаще всего не ученые, а бюрократы, жестко проводившие в науке и жизни партийную линию. Бюрократическое размежевание привело к отделению кафедр античной истории от кафедр классической филологии, более того, исторических факультетов - от филологических, наконец, что, может быть, оказалось наиболее печальным, к формальному и реальному отделению академической науки от университетов, причем первая искусственно была поставлена в такое привилегированное положение, какое и сниться не могло учреждениям ведомства народного образования.

В этой связи заметим, что единственный специальный журнал по древней истории, издающийся с 1937 г. в СССР (а теперь в России), [403] был и остается отнюдь не свободным изданием, а органом Академии наук, предназначенным прежде всего для публикации работ ее сотрудников. При отсутствии иных периодических изданий, посвященных античности, многочисленные университетские специалисты оказались явно в трудном, ущемленном положении.

Если мы добавим к этому, что специалисты-классики ввиду подозрительности или неактуальности их занятий, не связанных с современным революционным процессом, оказались в массе своей отброшенными на задворки гуманитарной науки, что они были лишены возможностей для свободного общения с зарубежными западными коллегами, не говоря уже о стажировке в Греции или Италии, то общее катастрофическое положение русского антиковедения в послереволюционные годы станет очевидным.

Внешне все эти метаморфозы нашли естественное выражение в форсированной смене поколений. Тяжелой оказалась судьба ученых старшего поколения, пострадавших сначала от гражданской войны и революционного террора, а затем от государственного, советского политического и идеологического давления. В тяжелых условиях начала 20-х годов преждевременно ушли из жизни выдающиеся специалисты по греческой эпиграфике, ученики Ф.Ф.Соколова В.В.Латышев и А.В.Никитский. Спасаясь от неминуемой расправы за свои "буржуазные" воззрения, эмигрировали ведущие профессора Петербургского университета М.И.Ростовцев и Ф.Ф.Зелинский. Дикой травле подверглись два других выдающихся историка - В.П.Бузескул и С.А.Жебелев. Они были причислены к группе, обозначенной как "классовый враг на историческом фронте".⁵ Не вынеся этой травли, Бузескул преждевременно сошел в могилу (в 1931 г.), а Жебелев должен был пойти на унизительный духовный компромисс с новой властью и идеологией: в 1932 г. этот старейший в Советской России филолог-классик, до того непрерывно отстаивавший чистоту академических традиций, выступил со статьей, посвященной, как гласил заголовок, "первому революционному восстанию на территории СССР".⁶ Отталкиваясь [404] от сообщений херсонесского декрета в честь Диофанта (конец II в. до н.э.), Жебелев выдвинул гипотезу о том, что руководитель выступления скифов против боспорского царя Перисада Савмак был рабом, а само это выступление явилось мощным движением рабов-скифов, подвергавшихся эксплуатации в Боспорском царстве. Предположение Жебелева о рабском состоянии Савмака основывалось на сближении глагола ektrephein - "вскармливать", "воспитывать", употребленного в надписи для обозначения отношения Перисада к Савмаку, с прилагательным threptos, обозначавшим иногда домашнего раба (oikogenes). Это сближение носило достаточно гипотетический характер, - слишком гипотетический, чтобы можно было строить дальнейшее заключение о массовом восстании рабов на Боспоре.

Насколько духовная мимикрия Жебелева была вынужденной, в какой степени новая власть не склонна была шутить с академической, т.е. ученой, оппозицией, ясно показывают прямые репрессии 30-х годов. В Ленинграде тогда в числе пострадавших оказались видные эллинисты - ученик Жебелева А.И.Доватур, папиролог О.О.Крюгер, византинист В.Н.Бенешевич. Первые двое, отбыв полный срок заключения или ссылки, сумели выжить, третий погиб в застенках НКВД.

В этих условиях стремительно выходило на первый план новое поколение ученых, которые более или менее искренне уверовали в марксизм и энергично перелицовывали древнюю историю на марксистский лад. С 20-х и вплоть до начала 50-х годов наиболее видными фигурами среди этого нового поколения советских антиковедов были А.И.Тюменев, первым применивший понятие рабовладельческой формации к истории древней Греции, С.И.Ковалев, занимавшийся проблемами эллинистической и особенно римской истории, и В.В.Струве, видный специалист по истории древнего Востока. Эти трое и были главными руководителями проходивших в Ленинграде на рубеже 20-30-х годов научных дискуссий, в ходе которых окончательно была выработана концепция древнего рабовладельческого общества, охватывавшего Восток, Грецию и Рим. Чуть позже нашли себе место в новом потоке марксистской науки такие хорошо [405] нам известные ученые, как Б.Л.Богаевский, К.М.Колобова, Р.В.Шмидт, Н.А.Машкин, В.С.Сергеев, Е.М.Штаерман, В.Д.Блаватский, В.Ф.Гайдукевич, Д.П.Каллистов и др. Заметим, однако, что нынешняя их известность обусловлена уже не столько предложенными ими истолкованиями фактов в марксистском духе, сколько осуществленными в связи с этим или независимо от этого конкретно-историческими исследованиями.

Продолжая характеристику общего постигшего нашу науку перерождения, добавим еще одну черту, весьма показательную в плане марксистской идеологизации науки, а именно - прямое воздействие трудов и идей так называемых основоположников марксизма-ленинизма на официальную трактовку античной истории. В частности, в выработке формационного учения и, в его рамках, концепции древнего рабовладельческого общества новое поколение советских ученых прямо опиралось на соответствующее разъяснение В.И.Ленина в его публичной лекции "О государстве", произнесенной еще в 1919, а опубликованной посмертно в 1929 г. Через посредство Ленина позднее обратились и к более солидному источнику - к "Немецкой идеологии" К.Маркса и Ф.Энгельса. С другой стороны, были, так сказать, приняты на вооружение и высказывания И.В.Сталина о революции рабов, будто бы в конце концов сокрушившей античный мир.

Подводя итог этим переменам, можно без преувеличений сказать, что к началу 40-х годов русская наука об античности совершенно (или почти совершенно) утратила качество самостоятельной гуманитарной дисциплины, превратившись в полигон для марксистских политэкономических упражнений.

III. После довольно долгой полосы застоя, продолжавшейся более трети века, в начале 50-х годов начинается возрождение русской науи об античности. Это было связано с более широкими переменами в социально-политической и культурной жизни советского общества, что, в свою очередь, было обусловлено действием ряда исторических факторов. Война в какой-то степени сломала тот железный занавес, который с 1917 г. отгородил Советскую Россию от Западной Европы. Прошедшее войну новое поколение студентов и специалистов было менее сковано авторитетом и догмами продолжавшей господствовать марксистской идеологии. А со смертью Сталина и вовсе началась полоса общей политической оттепели, благотворно сказавшейся на состоянии общественной мысли и гуманитарной [406] науки. В различных областях духовной жизни начала исподволь свершаться та глубинная перемена ценностных установок, та перестройка, завершением которой (а отнюдь не началом) стал новый курс реформ, инициированных М.С.Горбачевым. В гуманитарных науках эта перемена нашла выражение в том, что укоренившееся идеологизированное истолкование явлений общественной жизни стало сменяться более прагматической ориентацией на исследование фактов и поиск объективной истины.

Что касается конкретно науки об античности, то здесь прежде всего обозначился поворот от социологической схемы к живому восприятию классической древности. Новое поколение антиковедов, да и лучшие представители прежнего, очнувшиеся от марксистского социологиического гипноза, ощущали потребность в конкретном знании античной истории. Отсюда осознание необходимости предметного приобщения к историческому источнику, к греко-римской словесности и памятникам материальной культуры. Это вызвало возрождение полнокровных филологических и археолого-искусствоведческих занятий, которые вновь стали пониматься как обязательное условие для адекватного постижения античности.

Новые ощущения и потребности реализовывались по разным линиям. Прежде всего показательным было возрождение в университетах широкой филологической и археолого-искусствоведческой подготовки студентов, будущих специалистов по античной истории. Сошлюсь на собственный пример. Мой первый университетский наставник проф. К.М.Колобова была типичным представителем послереволюционного поколения антиковедов-марксистов, поменявших скрупулезное изучение древних авторов на толкование цитат из "Капитала" Маркса. Совершенно не владея латинским языком и очень слабо зная греческий, Колобова с увлечением занималась такими социологическими сюжетами, как понятие стоимости у Аристотеля, торговля в древней Греции, примитивные формы зависимости и классическое рабство, образование Афинского государства и т.п., нередко отталкиваясь не от источника, а от высказываний Маркса или Энгельса. Вместе с тем это была культурная женщина, с хаотически приобретенным, но разносторонним и богатым образованием. Среди ее учителей были известный не только как поэт-символист, но и как филолог-классик Вячеслав Иванов и знаменитый лингвист-революционер Н.Я.Марр. Где-то в душе она, видимо, ощущала потребность в более сокровенном постижении жизни [407] античного общества. После войны она вполне осознала глубинный недостаток собственных знаний и своих учеников (в том числе и меня) побуждала прежде всего заниматься древними языками. А когда после реабилитации в университет вернулся филолог-классик старой школы А.И.Доватур, она буквально передала меня, тогда еще студента 3-го курса (1953 г.), со своих рук на его попечение.

Наряду с филологической для студентов вновь была установлена как обязательная археологическая и музейная подготовка. Студенты должны были проводить минимум один сезон на раскопках в Причерноморье, где сохранились богатые следы античной цивилизации, и обязаны были прослушать подробный курс античного искусства в Эрмитаже. Так было и в моем случае: археологическую практику я прошел в Ольвии в отряде известного ленинградского археолога С.И.Капошиной, а в Эрмитаже прослушал годовой курс по истории античного искусства, который читала (мне одному, поскольку из своего курса я один специализировался по античности) заведующая Античным отделом А.А.Передольская.

В общем, в результате целенаправленных усилий примерно за 20 лет, к началу 70-х годов, в Московском и Ленинградском университетах была практически восстановлена нормальная всесторонняя подготовка антиковедов. Дело, однако, не может считаться завершенным, поскольку в России до сих пор не восстановлена система классического образования в средней школе, и те, кто поступает в университет, к сожалению, как правило, не имеют элементарной подготовки по греко-римской словесности.

Другой линией возрождения антиковедных занятий стало - уже в плане собственно научном - углубленное изучение античной литературной и материальной традиции, в первую очередь литературных текстов, эпиграфических и папирологических материалов, чему особенно способствовало возвращение к научной деятельности уцелевших специалистов старой школы, в Ленинграде, в частности, - А.И.Доватура и О.О.Крюгера. С другой стороны, невероятной интенсивности достигли исследования античных памятников - археологические и искусствоведческие.

Эти отрадные явления заслуживают более подробной характеристики или хотя бы иллюстраций. Так, что касается общего источниковедения, то здесь заслуживают особого упоминания труды С.Я.Лурье и А.И.Доватура. Первый после войны опубликовал интересную книгу о Геродоте, завершил начатые еще ранее [408] подборку, перевод и исследование фрагментов Демокрита, наконец, практически первым в СССР обратился к изучению дешифрованного М.Вентрисом микенского письма (линейного письма Б) и использовал его данные для реконструкции языка и общественной жизни микенских греков.⁷ Второй заново начал свою научную деятельность с публикации солидной монографии о языке, стиле и идеях Геродота, затем исследовал политические произведения Аристотеля и, наконец, внес неоценимый вклад в восстановление эпиграфических занятий.⁸ Свидетельством живого интереса к античной литературной традиции стали многочисленные издания в русском переводе сочинений античных авторов. Увидели свет в новых переводах классики греческой литературы - Ксенофонт, Исократ, Демосфен и так называемые малые аттические ораторы, Арриан, позднее также Геродот и Фукидид; из латинских авторов - Цицерон, Цезарь, Саллюстий, позднее - Тацит, Светоний, Плиний Младший и, наконец, только что завершен перевод Тита Ливия.

Что качается эпиграфики, то ее возрождение нашло отражение в многочисленных изданиях греческих и латинских надписей из античных городов Северного Причерноморья: сборник "Греческие граффити древних городов Северного Причерноморья", изданный И.И.Толстым (1953 г.), "Корпус боспорских надписей" (1965 г., при решающем участии А.И.Доватура), "Новые эпиграфические памятники Херсонеса", изданные в 2-х частях Э.И.Соломоник (1964-1973 гг.), "Надписи Ольвии" (Т.Н.Книпович и Е.И.Леви, 1968 г.). В последние годы особенно много публикуют и сами вновь найденные надписи и исследования о них московские историки и эпиграфисты Ю.Г.Виноградов и В.П.Яйленко.⁹