Глава2. Многообразие повседневного опыта

Опыт повседневности – это главный и основополагающий опыт, который есть у каждого из нас.

Повседневность естественна и органична, она незаметна как воздух, которым дышишь, как свет, который дает возможность видеть многообразные краски действительности. Каждое утро я открываю глаза и вступаю в повседневность, наполненную шумом автомобилей за окном, тиканьем часов, настоятельной необходимостью поскорее встать и умыться, чтобы сделать тысячу дел – иногда замечательно интересных, иногда тоскливых и скучных. Повседневность поглощает меня, проникает в каждое движение, неприметно диктует способы реагирования и действия, в то время как на сцене сознания развертывается динамика событий, заявляют о себе конкретные цели, кипят страсти. Мы заняты «что», а не «как».

За деревьями не видно леса, в пылу своих практических проявлений – переживаний, ощущений, действий мы не думаем о совокупном опыте своей эмпирической жизни, не зовем его по имени. Используя термины гештальтистов, можно сказать, что повседневность – всегда фон, на котором вырисовывается то одна, то другая фигура – реальная цель, фактическое общение, наличное состояние.

М.Хайдеггер выдвинул в качестве важнейшего экзистенциала, рисующего повседневность, Заботу как таковую. Эта Забота с большой буквы не осознается нами, кружащимися в вихре множества забот. И все же она может стать предметом раздумий философа, который тем и отличается от «обычного человека», что создает образы незримого, заставляет проявляться неявные пласты бытия, осмысливает предпосылки самого мышления.

Вот и задача наших теоретических штудий состоит в данном случае в том, чтобы попытаться рассмотреть внутреннюю динамику повседневного опыта, выявить его фундаментальные противоречия, установить связи между повседневнм и внеповседневным в рамках самой повседневности.

Ключевым понятием для исследования внутренней динамики повседневности выступает понятие «опыт». Оно многозначно и трактуется разными философскими школами и разными авторами по-разному. Я буду иметь в виду под «опытом» все богатство переживаемых и мыслимых содержаний субъективности. Именно субъективности, поскольку все данности «объективного мира» ( или «интерсубъективного мира», что часто совпадает) обнаруживаются для человека только через гамму личных переживаний. Мне очень нравится высказывание знаменитого психотерапевта Джеймса Бьюдженталя, и я совершенно согласна с ним, когда он пишет: «Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представляющем собой непрерывный процесс»⁸. Индивидуальный опыт, будь то опыт жизни или «опыт души» - и есть суть нашего человеческого бытия.

Текущий опыт субъективных переживаний – опыт повседневной эмпирической жизни – является одновременно целостным и разомкнутым, сложившимся и изменчивым, закрытым и открытым. Как совокупность состояний некоего «я» он един, монадичен, но в то же время каждое «я» непрестанно изменяется. Сейчас я веселюсь, потом загрущу, а через час и вовсе разозлюсь – сообразно этому изменится мир: сейчас он прекрасен, вскоре потеряет свои радостные краски, а потом станет источником опасности, агрессии и коварства. На разных этапах жизни действительность является нам как многоликая сообразно изменениям внутреннего и внешнего опыта. В наш опыт входят повторяющиеся элементы, придающие ему стабильность и устойчивость, однако в него вторгаются и единичные, необычайные события, разрывающие ткань привычки.

Разумеется, опыт нашей жизни всегда осуществляется во взаимодействии с опытом других людей, что порождает особый пласт проблем, которых мы коснемся далее.

Единый жизненный опыт целостного субъекта не только открыт для перемен и контактов с другими субъектами, он также является многомерным и сложносоставным. Мы вполне можем говорить вслед за У.Джеймсом о «мирах опыта», и миры эти не отгорожены друг от друга. Есть мир ясного сознания и мир сна, мир труда и мир игры, мир депрессии и мир творчества. В сущности, их можно найти множество. Эти миры не переживаются нами одновременно, они, как правило, сменяют друг друга, заполняя собой до отказа всю нашу способность чувствовать, действовать и понимать. Однако между ними есть и переходные звенья, и порой странные «кентавры», совмещающие, казалось бы, несовместимое.

«Я придерживаюсь того неопровержимого представления, - пишет У.Джеймс, что каждый момент опыта в результате перехода всегда наполняет собой другой, следующий и все переходы, соединительные либо разделительные, продолжают плетение его общей ткани. В переходах заключено не меньше жизни, чем в связываемых ими элементах; правда, в переходах она подчас заявляет о себе более многозначительно – как будто наши рывки и вылазки это живая линия огня, подобная узкой и буйной полоске пламени посреди сухого осеннего поля, которое фермер вознамерился сжечь»⁹.

На мой взгляд, повседневность является фундаменальным пра-опытом и пра-миром для всех других миров опыта. Из нее все вырастает и в нее все возвращается, по крайней мере, пока мы пребываем в контексте земной эмпирии. А пребываем мы именно в ней. Если для религиозного, метафизического и оккультного мышления все возникает из Бога-Бытия-Ничто, из непроявленного-проявленного Единого, то для сознания обычного среднего человека, не осчастливленного мистическими экстазами и теоретическими экзерсисами, все рождается в повседневности и все опять к ней приходит. Только смерть обрывает эту череду возвращений. Что дальше? Дальше – тишина… Дальше – иной опыт, о котором мы можем только строить догадки. Поэтому вернемся к фундаментальным чертам повседневности и посмотрим для начала, как она противоречит сама себе, как она – главная стихия нашей жизни – включает в себя другие миры опыта.

Первая важнейшая черта повседневности согласно А.Шюцу – бодрствующее внимание. Как мы уже отметили в предыдущем очерке, по этому моменту Шюц противопоставляет «повседневность как дневное сознание», сну как ночному, смутному состоянию нашего внутреннего мира. Повседневный опыт предстает таким образом совершенно в духе классического рационализма как ясный, прозрачный, самоотчетный. Бодрствующее внимание связано с трезвостью, рассудительностью, здравым смыслом и точным расчетом.

Я думаю, трудно отрицать, что все эти моменты есть в нашей «дневной повседневности». Более того, они, конечно, доминируют. Реагируя на «вызовы», следующие со стороны действительности, мы активно осмысливаем происходящее, по возможности, быстро соображаем или умело и ловко действуем, применяя стереотипы, реализуя приобретенные навыки. Внимание, свойственное повседневности, означает не что иное, как постоянную концентрацию сознания на том или ином фрагменте реальности. Это - скользящая фокусировка, нечто вроде солнечного луча, последовательно вырывающего из смутного фона то один, то другой необходимый и значимый для человека фрагмент. В этом смысле повседневность – мир сознания, осознания, осмысления.

Однако наряду с напряженным, бдительным вниманием в нашем ежедневном бытии есть и другой, противоположный пласт опыта. Это скрытый, косвенный опыт, хотя и ежеминутно присутствующий рядом с ясностью осознания, опыт «повседневного бессознательного», которое как тень сопровождает всякий акт сознания.

Мы уже сравнили внимание с лучом – это частое и широко употребляемое сравнение. Однако луч – это то, что выступает из окружающей его темноты, по крайней мере, полумглы. Наше сознание выхватывает куски реальности, в то время как все остальное остается смутным, словно во сне. Конечно, можно сказать, что по чисто прагматическим причинам человеку не нужно осознавать все без разбора, но это уже другой вопрос. Факт тот, что бодрствующее сознание повседневности не существует без своей противоположности – многообразной бессознательности, мощно действующей во всех нас каждое мгновенье нашей жизни.

Мы не осознаем своих подлинных влечений и мотивов ( З.Фрейд). Не осознаем автоматизмом действия. Не осознаем своего многообразного эмоционально-чувственного опыта. «Многие люди, пишет Ф.Перлз, - живут в перманентном трансе в отношении своего невербального опыта, и единственное, что они сознают-замечают – это огромная «масса» думания в словах, которое они принимают за почти всю реальность»¹⁰.

Радуясь ясности своего сознания, мы, тем не менее, не ведаем того, как и откуда приходят к нам наши мысли. Самое главное, определяющее нас как людей, остается для нас тайной. Известный психолог В.М.Аллахвердов, давая обзор психологических и философских исследований сознания, отмечает: «…почти все школы приходят к выводу, что работа самого механизма сознания не осознается. Более того, все чаще у разных исследователей высказывается мысль, что этот механизм принимает специальное решение, что именно следует осознавать, а что – нет»¹¹. Таким образом, «нечто в нас», не поддающееся сознательному контролю, поддерживает сам феномен «бодрствующего внимания», характерного для обыденного сознания.

Ясное, самоотчетное, ответственное сознание повседневности – динамический процесс, полностью сотканный из сознательных и бессознательных моментов.

Вторая важная черта опыта повседневности – это его субъектоцентризм, даже скорее «я»-центризм. Моя субъективность – центр моей повседневности. Вся «наша» повседневность как общий опыт сплетается из взаимодействия многих «я». Являясь необходимым условием появления самосознания, социокультурные контексты, скорее функциональны для жизни внутреннего мира, чем онтологичны. В бытийном же смысле мир опыта – это всегда прерогатива конкретного человека, эмпирического субъекта, обладающего индивидуальным телом, неповторимой душой, единственным на свете уникальным лицом. Конкретный телесный человек – источник и носитель «своей повседневности», хотя она способна возникать лишь в обществе и культуре. В повседневности мы все «танцуем от себя как от печки». «Моя повседневность» рождается со мной и со мной она умирает. Поистине «гибнет вселенная» - вселенная персонального «я».

Я-центризм – естественное реагирование на мир растущего ребенка, которого взрослые долго переучивают, объясняя, что он – не пуп земли, что есть многое, превосходящее по важности его собственную персону: интересы старших, общие цели, долг перед родиной, власть, заседающая в столице… Ясное дело, что детский эгоцентризм не способствует гармонии в обществе, но если человека действительно перестроят так, что он утратит нормальную для повседневности я-центричность, то получится либо раб и мазохист, либо фанатик в духе японских камикадзе или мусульманских шахидов.

Оставаться центром «своей повседневности» - законное самочувствие нормального индивида, хотя умом он может хорошо знать, что не является центром вселенной.

Я-центричность непосредственно связана с двумя другими моментами – телесностью и прагматическим целедостижением. Необходимость преследовать практические цели прямо следует из наличия тела, которое надо кормить, одевать, обеспечивать ему пространство для передвижения, условия для хорошего самочувствия и разнообразных физических и психологических радостей. Весь массив культурных форм возник прежде всего, ради выживания и развития телесного эмпирического человека, его защиты от стихийных сил природы и обеспечения ему хотя бы относительного комфорта. Поэтому повседневная жизнь полна забот о телесности и старания обеспечить свою жизнь притоком благ. Люди трудятся – преодолевают препятствия, борются с сопротивлением природы или других людей, отвоевывают «свое место под солнцем» или же просто выполняют обязанности, которые вменило им общество. Это нормальное ежедневное их состояние. И даже там, где «праздные классы», казалось бы, остаются далекими от ежедневной заботе о хлебе насущном, они, выполняя определенные социальные роли, ведут практическую жизнь, устремленную на земные ценности.

В то же время наша повседневность несет в себе и моменты, противоположные своему основному пафосу – субъектоцентризму и прагматичности.

Так, будучи сконцентрирован на предмете своей деятельности, человек забывает о собственном «я». Оно остается на периферии его внимания, существует в качестве фона, как всего лишь предпосылка правильного и эффективного действия. И действие, и мышление не могли бы протекать успешно, если бы мы были погружены в рефлексию, заняты собой. Практическое и мысленное вторжение в мир, свойственное повседневности, предполагает выход за собственные границы, само-забвение, увлеченность «логикой дела». Тот, кто непрерывно рефлексирует или переживает собственные ощущения, никогда ничего не сотворит и не добьется. Достигая цели, мы все время отвлекаемся от самих себя, не обращаем на себя внимания, оставляем в тени свои личные чувства и переживания. Недаром говорят, что работа лечит от душевных страданий – в пылу труда человеку некогда концентрироваться на печальных мыслях и сожалениях. Даже тело – средоточие ощущений – как бы отходит на второй план и заявляет о себе лишь явным голодом или болью. Думается, именно эта черта повседневности – ежедневный выход человека «из себя» к внешнему миру и другим людям - привела к тому, что долгое время тело вообще не становилось предметом специальной рефлексии. В течение тысячелетий телом интересовались медики, которые боролись с болезнями, портные и парикмахеры, которые тело украшали, художники, которые рисовали его, но не философы. Все видели тело извне и мало кому приходило в голову взглянуть на него изнутри, непосредственно из ощущающего «я». Потому что в повседневной жизни это – на втором плане, если не на десятом. И лишь в ХХ веке философы вдруг «открыли тело» и написали о нем множество удивленных и удивительных слов, что знает каждый, кто читал Мориса Мерло-Понти или Жан-Люка Нанси.

Если прагматика и целеустремленность повседневности заставляют нас забывать о «я» ( ради результата труда и ради интересов сообщества), то сами они отнюдь не исчерпывают всей эмпирической жизни. В сменяющих друг друга днях есть место и для непрагматического поведения: для игры, созерцания, философствования, витания в грезах и фантазиях. Люди очень часто ведут себя нерационально и непрагматично, а порой также дико, безумно и саморазрушительно. Они буйствуют в разных формах, выдумывают несуразицы и искренне верят в них, теряют время, истощают себя, ленятся и бездельничают, создавая почву для таких басен как «Стрекоза и муравей». Непрагматическое поведение, присутствующее в реальной жизни, может быть «со знаком плюс» и «со знаком минус», но оно есть всегда. Стопроцентных прагматиков не существует. Это лишь метафора. К тому же само целедостижение циклично, оно предполагает паузы, отдых, развлечения, бездумность и бездеятельность.

Кроме того, в рамках повседневности возникают «сферы возвышенного». Так благотворительная деятельность, будучи целеустремленной, тем не менее, оказывается и непрагматической ( в смысле достижения полезного для себя результата) и вообще отодвигающей личные интересы деятеля в сторону. Еще более показательно времяпровождение монахов и святых. Буддийский монах, кормящийся невыпрошенным подаянием и проводящий свои дни в молитве, далек по образу жизни от среднего «человека повседневности», как и христианский столпник, не сходящий годами со своей каменной платформы. И, тем не менее, оба они – часть культуры, ее неотъемлемый элемент, весьма ценный для сознания многих верующих.

Следующим фундаментальным моментом повседневности является интерсубъективность. На мой взгляд, это наиболее всеохватная, самая важная характеристика обыденной жизни. Все наше существование пронизано контактами с другими людьми, прямыми и косвенными, частыми и редкими, дружескими и враждебными. Коммуникация обступает нас снаружи и является внутренним условием самой нашей способности чувствовать и мыслить по-человечески. Что есть внутренний диалог, как не коммуникация, перенесенная внутрь, обитающая в самом нашем сознании? Самораздвоение и непрерывная болтовня между «субличностями» - живое свидетельство того, что человек по определению не может, не в силах, не способен быть один. Один он – ничто, его ум не развивается, самосознание не пробуждается, самость не отделяется от внешнего предмета.

Хорошо известно, что ребенок просто не вырастет в нормальное человеческое существо, если окажется вне общения. Да и разного рода добровольные Робинзоны, покинувшие человечество и уединившиеся на каком-нибудь острове – скорее экзотика, чем типичное явление. Как правило, они сохраняют в той или иной форме связь с себе подобными и хотя бы ограниченно пользуются благами цивилизации. Даже у Даниэля Дефо его Робинзон спасся благодаря запасам с корабля, да к тому же у него были знания и умения, полученные в нормальном общении до путешествия и крушения. Они то и позволили ему не сойти с ума и дождаться своего Пятницы.

Исследования феноменологов повседневности показали, что сама обыденная жизнь – результат непрерывного общения, все ее определения – это интерпретации, которые вырабатываются коллективно. Болтовня, презираемая Хайдеггером как черта неподлинности, на самом деле – тоже вид интерпретации ( и еще какой интерпретации!) Посудачив о том, о сем, соседки могут кое-что переосмыслить, кого-то осудить, кого-то похвалить, и этот «кто-то» очень скоро почувствует результат подобной «болтовни» на собственной шкуре. Так формируется общественное мнение, так возникают настроения, волнения, пафос, коллективный подъем и т.д. Мировая история совершает свой путь, движимая не только чисто-экономическими механизмами, но и воззрениями людей, возникшими в их разговорах и эмоциональных контактах, родившимися в поле интерсубъективности.

Итак, вне поля общения с себе подобными нельзя провести ни минуты. Наши знакомые снятся нам даже во сне. И тем не менее, в той же самой повседневности присутствует трагический феномен одиночества как своего другого коммуникации. «…человек одинок, - пишет Э.Фромм, - и в то же время опутан многочисленными связями. Он одинок, поскольку является уникальной сущностью, совершенно не похожим ни на кого другого, осознающим себя в качестве существа отдельного и отделенного от других. Он должен оставаться один на один с собой, когда требуется вынести суждение или принять решение, руководствуясь только силами собственного разума. И в то же время он не может выносить своего одиночества, не может не вступать в связи с другими людьми»¹².

Человек является одиноким перед лицом смерти. В небытие каждый уходит один. По крайней мере, так это видится из эмпирической повседневности.

Человек онтологически одинок, поскольку после разрыва первичных уз, связывающих его с матерью, он становится отдельным, заключенным в собственное тело существом.

Человек часто психологически одинок, так как обладает гаммой переживаний, которые практически не выразимы для других людей в адекватной форме, не передаются словом.

Человек, живущий в гуще повседневности, одинок, ибо проходит собственный уникальный жизненный путь, проживает личную неповторимую судьбу. Возможны лишь поверхностные аналогии с судьбами других людей. В своем движении от младенчества к старости каждый решает только свои задачи, учит свои уроки, одерживает свои победы.

И все это многоликое одиночество совершенно органично сплетено с интерсубъективностью повседневности, является ее изнанкой, той внутренней плоскостью листа Мёбиуса, которая незаметно переходит в свою противоположность.

Согласно общепринятым представлениям о повседневности, ее неустранимыми чертами являются повторяемость и стереотипность, а также связанная с ними понятность происходящего.

Человеческая повседневность подчиняется естественным ритмам, которые задаются нам прежде всего природными процессами. Это смена дня и ночи, смена времен года, смена фаз луны и т.д. От этой естественной цикличности происходят как все способы летоисчисления, так и общечеловеческие формы структуирования времени. Обыденное времяпровождение включает чередование сна и бодрствования, сезонные занятия, повторяющиеся обряды, ритуалы, праздники. Жизнь идет своим чередом, бесконечно следуя как бы одним и тем же кругом. В традиционном обществе этот круг воспроизводит образцы некоего далекого сакрального времени, люди следуют формам поведения, принятым в мифологическом прошлом. Повторяемость плавно переходит в стереотипность или, точнее, они выступают двумя сторонами одной медали.

Но стереотипность характерна для повседневности не только в генетическом аспекте – как культурно наследуемые способы поведения. В посттрадиционном обществе новые стереотипы спонтанно возникают и целенаправленно насаждаются средствами политики, идеологии, рекламы, средств массовой информации и т.д. Старые стереотипы уходят, уступая место новым, отражающим современную обстановку. Однако лишиться стереотипизации обыденный мир не может.

Дело в том, что стереотипность повседневной жизни – это условие коммуникации, важнейший момент взаимопонимания. Жизнь понятна потому, что она стереотипна. Единообразие форм делает сложный процесс многомерного общения прозрачным, ясным. Поведенческие матрицы и схемы понимания облегчают социокультурное взаимодейстивие, прокладывают четко очерченные пути в подвижном тумане людских контактов.

В конце концов, чтобы достигнуть своих целей и удовлетворить свои потребности надо знать, как именно следует поступать. Обыденная стереотипизация отвечает на это «как?». Попадая в новую социокультурную среду, приезжая в незнакомую страну, мы первым делом стремимся и из путеводителей, и буквально «из воздуха» уловить важнейшие мыслительные и поведенческие схемы, помятуя о том, что «со своим уставом в чужой монастырь не ходят». Как только мы усваиваем чужие для нас стереотипы, делаем их своим внутренним достоянием, мир вокруг нас делается понятен, а, значит, достаточно уютен. Теперь в нем можно жить спокойно, адекватно реагировать на события, вести себя разумно и практично в разнообразных ситуациях.

Впрочем, как и все качества повседневности, повторяемость, стереотипность и понятность эмпирического бытия не тотальны. Они оставляют зазоры для своих противоположностей – исключительности, неопределенности и непонятности.

Исключительными событиями мы можем назвать те, которые прерывают привычный ход повседневности, стоят особняком, приносят сильные переживания, которых человек не испытывает в ходе обычной порой скучноватой жизни. Можно предположить, что степень исключительности того или иного события бывает разной. Так «мягкой исключительностью» обладают праздники. Многие из них вписываются в циклический ритм нашего существования, ибо повторяются из года в год, однако всякий раз они в корне меняют на данный момент поведение и настроение человека, всю обстановку вокруг него: приносят отдых, веселье, интересные хлопоты. «К сожаленью день рожденья только раз в году!»

Однако, праздники могут быть и уникальными. Если человек единожды женится, то собственная свадьба для него – уникальное событие. Свадьбы играются в повседневном мире, и для повара, накрывающего стол, подготовка свадебного пира – обыденная работа, но жених переживает это действо как единственное и неповторимое.

Исключительным ( редко повторяющимся) или уникальным может быть не только внешнее, но и внутреннее событие. Острое, глубокое переживание, не очевидное для окружающих, способно потрясти душу и оставить в ней неизгладимый след. Это может быть открытие своей возможной смертности или, напротив, обнаружение полноты и красочности жизни, радостная встреча с влюбленностью или горькая травма разлуки. Впоследствии человек говорит сам себе: «Больше в моей жизни ничего подобного не было!» Это, конечно, не значит, что больше не случилось влюбленностей и разлук, однако, скорее всего, они уже не воспринимались с такой потрясающей силой, так как явились повторами, вариациями первого, поистине удивительного события, его более бледными копиями.

В повседневной жизни, наполненной стереотипами, привычными формами, ритуалами и общезначимыми представлениями, как ни странно, огромное место занимают ситуации неопределенности. Все наши стереотипы – не более, чем островки устойчивости в таинственном потоке реального бытия с его непредвиденными поворотами, подводными камнями и замаскированными мелями. И У.Джеймс, и экзистенциалисты и гуманистические психологи отмечали тот факт, что, несмотря на все внешние установления, индивид ежеминутно должен принимать самостоятельные решения, делать выбор, для которого у него практически никогда не хватает информации. Выбор на свой страх и риск.

Во-первых, всякое общее правило и принятый стереотип ( все так делают!) – результат индукции, а индукция заведомо неполна. Кто знает, не является ли наш конкретный случай той миллион первой ситуацией, для которой данный стереотип, разделяемый всеми, вовсе не пригоден?

Во-вторых, традиционные стереотипы размываются временем, становятся неактуальны, от них пахнет стариной и ретроградностью. Новая ситуация ждет открытий, спонтанности, единственного точного решения.

В-третьих, стереотипы никогда не указывают нам на конкретные детали возможных событий, а детали порой играют в жизни решающую роль, в корне меняют дело.

Вот поэтому можно без обиняков сказать, что обыденный мир настолько же неопределенен, насколько и стереотипизирован, тем более, что его схемы и матрицы ежедневно интерпретируются, перепонимаются заново, и никто не знает, как сегодняшний ясный факт будет понят и оценен завтра.

Понятность повседневности – условие относительного спокойствия и уверенности людей, их доверия к факту реальности мира и к тем стереотипам поведения, которым они следуют. Если бы внятность и понятность «обыденной схематики» постоянно нарушалась, мы не только не могли бы целенаправленно действовать, но и оказались бы не способны мыслить. Конечно, очень забавно читать Льюиса Кэролла, изумляясь тому, как Алиса то увеличивается, то уменьшается и недоумевая, что значит исчезающая улыбка Чеширского кота, однако любой из нас, попав на место Алисы, наверняка решил бы, что сходит с ума и скоро впал в депрессию. В абсурдном мире невозможно поступать ни прагматично, ни рассудочно, так как он не подчиняется никаких схемам, и стало быть, непонятен. Непонятное можно только пассивно созерцать, ибо всякое последовательное логичное поведение лишается здесь смысла.

Между тем, мы сталкиваемся с непонятным и непрозрачным для нас не только в особых ситуациях страшных снов, мистических экстазов, неожиданных «путешествий вне тела». Даже опасное приключение в духе детективной истории про «десять негритят» не является показательным: в конце концов, далеко не каждый человек сталкивается в жизни с таинственным преступлением, задуманным с дьявольской хитростью! Непонятное караулит нас в самом сердце повседневности, в самом частом и регулярном контакте: в контакте с самим собой и с другим человеком. Стереотипы, которыми мы обмениваемся в общении с другими и в диалоге с самими собой – лишь поверхность реального процесса. На самом деле человек очень часто непонятен сам себе именно потому, что его внутренний мир не вписывается ни в какие стереотипы. Он совпадает с ними лишь частично, не полностью.

Совершенно прав Сартр, когда утверждает, что человек узнает о самом себе лишь по своим поступкам! Прежде мне казалось, что это преувеличение: у личности есть сознание, рефлексия, она взвешивает свои поступки на весах души и включает волю, чтобы реализовать избранное. Прекрасная схема! Но она далека от действительности. Люди в абсолютном большинстве случаев не ясны для себя, смутны, туманны, и они не в состоянии принять внятных решений: они обнаруживают их, уже действуя – в беге, в крике, в сопротивлении, которых не ожидали от себя…

Но в еще большей степени эта неясность касается души Другого. Она и вовсе потёмки. Согласно Гуссерлю, я вообще ничего не могу знать о сознании Другого, могу только полагать по аналогии, что оно есть и что, скорее всего, оно похоже на мое… Негусто. Даже если отказаться от феноменологического подхода и пасть в объятия психологов, которые написали тома о понимании чужих душ, мы не найдем там описания души того единственного ( той единственной), что нас интересует. Описания остаются абстракциями, зависают в воздухе, а чужой внутренний мир продолжает быть загадкой. И как же быть с его единственностью, с его уникальностью? Окончательного ответа нет.

Повседневный мир – это мир однонаправленного времени и трехмерного пространства.

Однонаправленность времени означает совершенно конкретный порядок жизни. Согласно этому порядку прошлое мгновенье утекает безвозвратно и восстановить его, чтобы прожить заново, невозможно. В соответствии с однонаправленным временем человек рождается, растет, проживает определенные этапы жизни и старится, чтобы в конце концов умереть. Этот закон является непреложным. Никто не видел Бессмертного, никто не прошел попятного пути от старости к собственному младенчеству. В сущности, понять это очень трудно. Уже у детей возникает наивный вопрос «Куда ушел вчерашний день?» Однако взрослые ученые дяди сами не могут ответить на этот вопрос. Не могут ответить для самих себя, несмотря на философскую теорию изменений. Впрочем, люди настолько привыкают «жить во времени», что рассматривают неповторимость момента как совершенно нормальное явление. Как предпосылку всего нашего опыта.

Точно так же естественным и органичным является пребывание в мире, имеющем длину, ширину и высоту. Когда я читаю «Розу мира» Даниила Андреева и останавливаюсь на описании двумерных и многомерных пространств, то воспринимаю это, скорее, как метафору, просто потому, что не могу себе представить. Думаю, то же самое испытывают и другие люди, прикасающиеся к теме n- мерности пространства, в том числе при изучении математики.

И все же повседневность способна одаривать нас странными переживаниями, когда воспоминания оказываются настолько яркими, что человек буквально вновь проживает давно ушедшие дни. Собственно, память только тогда является полноценной, когда мы не просто можем формально фиксировать наличие в своей жизненной истории того или иного события, но способны воспроизвести его на внутреннем экране. Причем не только на экране зрения. Скорее, это полное погружение в стереосферу ощущений, чувств и мыслей. Прошлое проживается как актуальное настоящее, а настоящее уходит в тень, блекнет, превращается в фон для спектакля воспоминания. Впрочем, с той же силой могут проживаться образы будущего – того, чего еще нет. Однонаправленность времени на небольшой период перестает быть ограничителем для «темпоральных путешествий». Можно, конечно, возразить, что эти путешествия совершаются лишь во внутреннем мире, но что такое, собственно говоря, опыт, как не поток наших субъективных переживаний?

Сложнее привести примеры измененного восприятия пространства в нашей обыденной жизни. Здесь не столько нарушается топология мироустройства, сколько его метрика. Впрочем, темповые и ритмические характеристики переживания времени тоже часто расходятся с тем «объективным физическим временем», которое в современном технизированном обществе принято принимать за повседневный образец. Известно, что одно и то же время может быть воспринято и как мгновенье, и как томительная бесконечность, то что в опыте одного человека пролетает незаметно, в опыте другого мучительно растягивается.

Важнейшим противоречием переживания времени в повседневности является то, что любой взрослый сознательный человек одновременно имеет в виду собственную грядущую смерть и живет в потоке времени так, словно он бессмертен. Грядущая смерть потенциально обессмысливает любые усилия человека, но актуально текущая жизнь полна смыслов, эмоций и целей. Это противоречие понимается разными авторами различно. Так М.Хайдеггер, акцентируя в повседневном сознании момент его «бессмертности», оценивает эту ситуацию негативно. Он считает, что забвение смерти нивелирует человеческую личность, заставляет человека «быть как все», растрачивать время жизни в болтовне и пересудах, вести неподлинное существование. Только полнота переживания грядущей смерти, только страх перед маячащим впереди Ничто может возвратить нам самих себя. Хайдеггер предлагает поистине жестокое лекарство от легкомыслия.

Однако другие авторы, от древних до современных: философы, писатели, психотерапевты – подчеркивают, что ощущение бессмертия, открытости для жизненного будущего – нормальное и конструктивное состояние человека. Именно чувство бессмертия (игнорирование фактической эмпирической конечности собственной жизни – законной характеристики повседневности) дает людям импульс для разносторонней активности, подвигов, свершений, творчества. Не думать о смерти так же естественно и закономерно, как и знать о ней. Опыт повседневности инициативного и энергичного человека – это опыт жизни с перспективой, открытой в бесконечность, пред-стояние бесчисленному множеству великолепных возможностей.

Таковы некоторые из противоречий повседневного и внеповседневного в рамках нашего эмпирического бытия.

Следующие главки очерка посвящены более пристальному разглядыванию отдельных миров опыта, которые как бы кристаллизуют в себе некоторые качества внеповседневности.

Глава 3.Трансцендентное и обыденный мир

Прежде всего о том, что означает выражение «опыт трансцендентного». Это выражение противоречиво. Трансцендетное – это запредельное, то, что находится за пределами опыта… Таким образом, приобщение к «высшим сферам» – это «опыт, за пределами опыта». Однако, противоречие исчезает, если мы внесем уточнение: за пределами повседневного эмпирического опыта с его определениями.

Трансцендентное – опыт ино-мирности, нечто не похожее на привычные нам состояния, и тем не менее, это непосредственно переживаемый поток восприятий, ощущений, мыслей. В приобщении к трансцендентному человек попадает в особые состояния сознания, переживает широкую гамму чувств, которые являются для него непосредственно достоверными. Для мистиков и эзотериков действительность, являющаяся им в экстазах и трансах, нередко выступает гораздо более реальной, чем повседневный мир, который видится непостоянным и изменчивым, всего лишь мельканием бледных теней.

Термин «трансцендентное» мы рассматриваем как синоним слов «запредельное», «потустороннее», «сверхчувственное», «иномирное», «надэмпирическое», но не «сверхъестественное». Собственно, ничего «сверхъестественного» не существует, ибо все миры опыта «естественны» в том смысле, что они нам фактически даны, спонтанно возникают и являются моментами нашей жизни.

Опыт трансцендентного может быть описан через перечисление более конкретных видов опыта, имеющих свои наименования. Это, прежде всего, религиозный опыт. Всякий истинно верующий человек, глубоко эмоционально относящийся к собственной вере, имеет опыт «богоприобщенности» и «богооставленности», когда он переживает особый род контакта с мировым первоначалом или же страдание от отсутствия этого общения. Опыт контакта переживается как великое благо и включает коренное изменение обычных определений жизни. «В отношении к Богу, - пишет М.Бубер, - безусловная исключительность и безусловная включенность суть одно. Для того, кто входит в абсолютное отношение, все, взятое по отдельности становится неважным – вещи и существа, земля и небо; но все включено в отношение. Ибо войти в чистое отношение означает не отказаться от всего, но все видеть в Ты; не отречься от мира, но утвердить мир в его собственной основе»¹³. Ему вторит С.Л.Франк:: «Бог есть безусловно непостижимое, абсолютное первоначало, пережитое и открывающееся в опыте как «ты», - и притом так, что эта «ты-образность» испытывается как неким образом принадлежащая к его собственному существу и образу бытия»¹⁴. Богоявление – великое потрясение, накладывающее отпечаток на всю последующую жизнь человека. Оно нередко воспринимается как вневременной акт – приобщение к Абсолютному.

Достаточно близок религиозному оккультно-эзотерический и мистический опыт. На мой взгляд, личный опыт богообщения мистичен по своей сути, ибо он являет собой не веру – субъективную твердую уверенность, а непосредственное переживание. Впрочем, если собственно-религиозный опыт оказывается диалогом с Богом, то мистический опыт может сводить человека с самыми разными существами и сущностями «тонких миров»: с ангелами и демонами, духами запредельных сфер, душами умерших, естественными элементалями и т.д. Соответственно изменяются определения пространства и времени: они варьируют от незначительных искажений обычного восприятия до радикальных – слияния мгновения и вечности.

Достаточно широк спектр других измененных состояний сознания, при которых человек покидает уютные условия здравой обыденности и оказывается за их пределами . К этому спектру можно отнести и важнейший элемент повседневности – сон. Каждый из нас знает, что стоит даже среди белого дня слегка задремать, как попадаешь в преобразованную реальность, в которой нарушаются обычные законы . Причем происходит это нарушение как в области пространственно-временных характеристик, так и в эмоциональной сфере. Во сне без особых усилий преодолеваешь огромные пространства, летаешь, раздваиваешься, одновременно действуя и наблюдая себя со стороны, общаешься с умершими. Здесь возможно без угрызений совести испытывать и выражать огромной силы гнев или расставаться без тени сожаления. Духи разных мастей и сам Господь Бог также могут посещать нас во время сна.

Соприкоснуться с трансцендентным позволяют и наркотики. В ХХ веке прошедшая на Западе психоделическая революция породила целый культурный пласт, связанный с приемом психоактивных веществ и галлюциногенов, позволяющих увидеть действительность в принципиально ином ракурсе. Своеобразным обоснованием великой роли наркотических веществ в приобщении человека к потустороннему стала книга Теренса Маккены «Пища богов», где разные исторические периоды использования психоактивных веществ определяются в терминах «Рай», «Ад» и «Рай, вновь обретенный».

Впрочем, многие авторы подчеркивают, что наркотики – далеко не лучший путь для прорыва к трансцендентному. Ими пользуются оккультные «черные учителя», подкупающие своих учеников перспективой легкого пути к блаженству. Однако вместо блаженства ищущие получают тяжелые переживания, соответствующие «низшим тонким мирам», и безысходную наркотическую зависимость. От необходимости использовать психотропы открестился даже полумифический Карлос Кастанеда – кумир нескольких поколений молодежи, настроенной на мистико-психоделический поиск. В одном из интервью Кастанеда дает понять, что он вовсе не поборник наркотического пути к запредельному: не галюциногенный гриб-пейот, а воля Воина движет человека к выходу за пределы рутинной обыденности, к таинственному явлению «остановки мира»¹⁵, при котором сознанию раскрывается множество иных измерений действительности.

Однако, желающим приобщиться к иномирности вовсе не обязательно прибегать к наркотикам. В ходе своей истории человечество выработало множество психотехник, духовных практик, упорно занимаясь которыми, можно получить искомый эффект – переживания сколь неординарные, столь и опасные. Можно медитировать, развивать экстрасенсорные способности, пользоваться шаманскими приемами или стародавними средствами западной практической магии. Другой вопрос, что увлечение психотехниками из одного лишь досужего любопытства и поиска развлечений так же не приводит ни к чему хорошему, как и попытка штурмовать трансцендентное при помощи марихуаны или ЛСД.

Надэмпирическая реальность, когда она не раскрывается человеку сама, оказывается местом суровых и грозных испытаний. Миф о маге-недоучке, как и современная песенка о нём же, весьма поучительны. Помните? «Сделать хотел грозу, а получил козу…» Очень часто эту самую «козу» легкомысленный дилетант получает в собственном внутреннем мире, ибо ищет не реальности и не истины, а развлечения, избавления от скуки либо просто гонится за модой. Абсолютное большинство тех, кто действительно всерьез получил опыт иномирности, были так или иначе ею «призваны».

Обратимся теперь к рассмотрению того, какое место занимает трансцендентное в обыденной человеческой жизни, кем и как оно оказывается актуализировано.

1.Первый вариант, который необходимо отметить, ибо он максимально широко распространен, это отсутствие трансцендентного в актуальном опыте людей.

Если читатель обратится сейчас к собственному сознанию и собственной эмпирической истории, то, вполне возможно, он тоже скажет: «Ничего иного не знаю, кроме обыденной жизни. Засыпаю, просыпаюсь, работаю, забочусь о близких, но с Богом и ангелами не общался, по ночам над крышами не летал, духов умерших не видел и с человечеством в едином экстазе не сливался. Ну, не случилось! Что ж теперь?… Как умею, так живу». И прекрасно! – отвечу я. На мой взгляд, волею судеб мы помещены в материальный мир, где нам просто не положено регулярно лазать в запредельные сферы. Они от нас по неким высшим причинам закрыты. Более того, это что-то вроде охраняемой границы, где на блок-постах пропускают только тех, у кого есть разрешение или приглашение с той, надэмпирической стороны. А нахалов, своевольно нарушающих рубежи запредельного, примерно наказывают: кого смертью, кого сумасшествием, кого – разрушенным здоровьем. Именно поэтому обычному нормальному человеку не о чем сожалеть. Не дан опыт иномирности – значит и не надо. В конце концов, внутри самой повседневности так много интересного и важного! Эмпирическая жизнь манит нас тысячью открытых возможностей, и нет никакой нужды без особых на то причин уклоняться от нее, стремясь взять штурмом укрепленные рубежи потустороннего.

Именно на этом массовом отсутствии контакта с иномирным строится материалистическое и рационалистическое мировоззрение. Заявлять о «смерти Бога» могут лишь те, кто никогда не ощущал в своей жизни божественного водительства, не следовал за внутренними гидами, не глядел в темные воды мистических откровений. Конечно, можно сказать вслед за многими авторами ХХ века, что сама способность приобщения к духовности – как светлой, так и темной – была вытравлена непомерно развившимся техническим разумом. Вполне вероятно, что так оно и есть. Трансцендентное закрылось от современного человечества, построившего «царство количества» (Р.Генон), огрубевшего в реализации материальных интересов. Однако, так или иначе, но люди наших дней в большинстве своем не имеют собственного опыта потусторонности. Они знают о «надэмпирических мирах» только понаслышке.

2. Второй вариант соотношения трансцендентного и повседневного – это опосредованное знакомство людей с наличием «иных миров». Надэмпирическое приходит к нам прежде всего через нарратив, через устный и письменный рассказ о том, что существует некий пласт бытия, радикально отличный от того, что непосредственно знакомо каждому.

Иномирность с ее особыми законами является человеку в облике детских сказок с их магами и чародеями, русалками и лешими, привидениями и колдовскими вещицами вроде шапки-невидимки или волшебной палочки. То, что происходит в сказках, нарушает все привычные нормы: здесь можно повернуть время вспять или заглянуть в будущее, создать из ничего целый город, превратить старика в молодого, а человека – в животное или предмет. Сказочный мир – мир трансформаций и оборотничества, в нем не действуют физические и физиологические запреты.

Сказочное повествование, конечно, не требует полного к себе доверия. Это заведомо условный мир, и знакомство со сказками совсем не исключает материалистических убеждений и полнейшей уверенности в том, что «сказки - это просто выдумки».

К сказкам в современных условиях примыкает фантастика, в особенности мистическая. Это могут быть книги или телефильмы – экранизированные истории типа сериала «Секретные материалы». В них современные ученые лихо общаются с привидениями, колдуют при помощи компьютеров, гоняют злых духов и приветствуют добрых. Все это сопровождается как правило громом, молнией, массовыми аннигиляциями, ожившими покойниками – всеми теми странными и пугающими визуальными образами, которые призваны наглядно явить отличие сверхэмпирического от уютной привычной обыденности.

Если сказки и мистические «страшилки» недвусмысленно заявляют о собственной художественной условности, то религиозные представления, напротив, требуют безоговорочной веры в то, что надэмпирическая реальность существует. Более того, согласно религиозным убеждениям Бог и тонкие миры, наполненные светлыми и темными духами – реальность куда более могучая, чем тварный человеческий мир. Бог, Благо и Бытие – суть единство, они источник всего, именно Господь ежесекундно воспроизводит наше бытие и ведет нас по путям истории.

Претендующие на высшую истину религиозные взгляды первоначально являются достоянием немногих людей – тех пророков, которых в стародавние времена посетило откровение. Однако, будучи канонизированы и догматизированы, полученные в откровении представления становятся предметом слепой веры для миллионов. Абсолютное большинство верующих не имеют собственного опыта богопознания и контакта с миром духов. Более того, церковь, как правило, осуждает и запрещает приобретение собственного опыта иномирности, так как это может пошатнуть веру в догмы. Именно поэтому соприкосновение верующего с трансцендентным можно считать опосредованным, непрямым: оно осуществляется через священный текст, через обряд и ритуал, через рассказ о чужом опыте.

В современном обществе, где экстрасенсорика стала легализованной, почти законной, человек может опосредованно столкнуться с чужим опытом иномирности, посещая целителя. В кабинете у практикующего сенситива можно наблюдать такую сценку: пациент сидит с изумленьем на лице, а целительница водит возле него руками и одновременно делится своими последними впечатлениями о посещении мира духов. Звучит это порой достаточно забавно и вполне обыденно: « Да вот, вчера у одной посетительницы сущностей гоняла… Целая толпа сущностей к ней прицепилась. Я уж и молитвы читала, и беседовала с ними «Уходите, мол, в свои измерения, не портите женщине жизнь!» А они ни в какую. Ну, что поделаешь, пришлось свечами выжигать!»

У целительницы, вполне возможно, есть собственный особый опыт соотношения с тонкими планами бытия, но пациенту он непосредственно недоступен. Он дан только в форме рассказа и совсем слегка – в форме особых физических ощущений, которые возникают в результате пассов, производимых целительницей. Впрочем, физические ощущения не могут быть признаком контакта с запредельным, поэтому их можно вовсе сбросить со счетов. Впечатлившийся магическим антуражем пациент все равно поет с чужого голоса. Утверждая наличие иномирности, он действует как внешний наблюдатель и слушатель, но не как субъект собственного переживания.

3. В жизни немногих людей происходит внезапное и, как правило, глубоко потрясающее столкновение с трансцендентным. Это уже собственный опыт, не прочитанный и не пересказанный, а непосредственно пережитый.

Вот как описывает свой опыт приобщения к иномирности знаменитый российский эзотерик ХХ века Даниил Андреев: « В ноябре 1933 года я случайно – именно совершенно случайно – зашел в одну церковку во Власьевском переулке. Там застал я акафист преподобному Серафиму Саровскому. Едва я открыл входную дверь, прямо в душу мне хлынула теплая волна нисходящего хорового напева. Мною овладело состояние, о котором чрезвычайно трудно говорить, да еще в таком протокольном стиле. Непреодолимая сила заставила меня стать на колени, хотя участвовать в коленопреклонениях я раньше не любил: душевная незрелость побуждала меня раньше подозревать, что в этом движении заключено нечто рабское. Но теперь коленопреклонения оказалось недостаточно. И когда мои руки легли на ветхий, тысячами ног истоптанный коврик, распахнулась какая-то тайная дверь души, и слезы ни с чем не сравнимого блаженного восторга хлынули неудержимо. И, по правде сказать, мне не очень важно, как знатоки всякого рода экстазов и восхищений назовут и в какой разряд отнесут происшедшее вслед за этим. Содержанием же этих минут был подъем в Небесную Россию, переживание Синклита ее просветленных, нездешняя теплота духовных потоков, льющихся из того средоточия, которое справедливо и точно именовать Небесным Кремлем.Великий дух, когда-то прошедший по нашей земле в облике Серафима Саровского, а теперь – один из ярчайших светильников Русского Синклита, приблизился и склонился ко мне, укрыв меня, словно эпитрахилью, шатром струящихся лучей света и ласкового тепла»¹⁶.

Заметим, что этот опыт приобщения к иномирному был не первым для Д.Андреева. Откровения уже посещали его в подростковом возрасте. Важно, что прорывы за пределы повседневности зачастую происходят внезапно, как бы раздвигая пелену материальности и обращая взор человека к более глубоким пластам реальности.

Множество откровений и экстазов описывает в своей книге «Многообразие религиозного опыта» У. Джемс. Он принадлежит к числу тех первых авторов-ученых, которые отнеслись к опыту иномирности с глубоким вниманием. Джемс рассматривает ряд чудесных случаев излечения верой и религиозных обращений, после чего приходит к следующему выводу: «Не удивительно, что люди, прошедшие через такой опыт , выносят из него уверенность, что с ними было чудо, а не явление естественного порядка вещей. Во время подобного переживания они нередко слышат неведомые голоса, видят необъяснимый свет, неземные видения; они чувствуют себя автоматами, которыми управляет чужая воля, так как всегда после отказа от собственной воли кажется, будто внешняя высшая сила нисходит на душу и овладевает ею. Чувство обновления, спасения, чистоты и праведности так сильно и ярко в человеке после обращения, что понятна истекающая отсюда уверенность, что все его существо совершенно преобразилось»¹⁷.

Джемс подчеркивает в своем анализе тот отказ от собственного решения, который является условием контакта с трансцендентным, захваченность индивида высшей силой, дарующей новый опыт. Однако соприкосновение с надэмпирическими явлениями порой происходит при сознательном волевом участии самого человека. Видимо, так бывает тогда, когда проникновение в иномирность не слишком глубоко, когда человек выходит лишь в ближайшие к обыденности поверхностные пласты запредельного. Примером этого являются «путешествия вне тела», порой сокращенно называемые ОВТ ( опыт вне тела) или ВТО (внетелесный опыт).

За рубежом в семидесятых годах, а в нашей стране – в девяностых вышла книга Роберта Аллана Монро «Путешествия вне тела», где он описывает, как после экспериментов с обучением во сне он стал испытывать сначала странные вибрации, а затем спонтанно покидать физическое тело. Он передвигался в разных измерениях реальности, находясь во «втором теле», проникающем через физические предметы. Это было потрясением для него. «Что делать человеку перед лицом неведомого? – спрашивает он в одной из глав своей книги, - Отвернуться и забыть? В случае со мной такой реакции препятствовали два фактора. Первый – самое обычное любопытство. Второй – как можно забыть или не замечать слона в своей гостиной? Или еще точнее – привидение в спальне?»¹⁸.

Монро – современный культурный человек, судя по контексту – неверующий, по крайней мере, не относящийся к когорте ревностных христиан, он формально изучал философию в университете и не был знаком с эзотерикой. Но необычный опыт заставил его пойти по типичному для современного человека пути: начать изучать свое состояние и пытаться руководить им. «В конце концов, - пишет он, я стал экспериментировать со своим странным отклонением, записывая в дневник каждый случай, Кроме того, я принялся читать такую литературу, которой до той поры в силу своей жизненной ориентации пренебрегал»¹⁹. Путешествуя в астральном теле ( а именно так называет «второе тело» оккультизм), Монро пережил самые разные приключения, повидал умершего отца и попытался рационально отрефлексировать устройство тех «миров», которые ему удалось посетить.

Хочу подчеркнуть: начало внетелесных путешествий Р.Монро было спонтанным, им тоже овладела некая сила, но он включил свою волю, чтобы хоть частично овладеть процессом. Поэтому, отталкиваясь от этого длившегося во времени эксперимента, мы можем перейти к рассмотрению следующего типа соотношения повседневного и трансцендентного:

4. Сознательное и постоянное обращение к трансцендентности, сплавление повседневного и трансцендентного, появление единой реальности, где иномирность постоянно присутствует в обыденности.

Несомненно, яркий пример целенаправленного повседневного обращения к запредельности являет собой оккультизм. Если духовидцы и мистики получают свои прозрения внезапно, оказываются охвачены ими, то оккультист – это человек, совершенно сознательно стремящийся к запредельному, сделавший иномирность существенной и, более того, главной сферой своей жизни. Конечно, толчком к занятиям оккультными практиками нередко оказывается проявление экстраординарных способностей или некий «случай», когла будущему адепту являются духовные сущности и существа. Однако, об этих существах можно постараться забыть и отправиться на лечение к психиатру, дабы он навсегда и с гарантией избавил от галлюцинаций, а можно, ясно пережив реальность происходящего, искать людей со сходным опытом. Можно пытаться повторить нечаянно пройденный путь и стараться хорошенько разобраться в том, как вообще следует ходить по таинственным путям запредельности. А для этого нужны холодный ум, острый интерес и недюжинная храбрость, свойственные людям отчаянным. В оккультисты идут именно такие «сталкеры» ментальной и психической сферы.

Западный оккультизм всегда порицался церковью. И порицался он именно за это откровенно дерзкое и самоуверенное стремление самим разобраться с тонкими мирами. Не верить а знать, не слушать чужое слово, а непосредственно пережить. Осуждая оккультизм, церковь вовсе не отказывает адептам в возможности проникнуть в запредельное, она только указывает, что избранный ими путь не санкционирован Богом. Это те кружные тропинки, где бродит всякая нечисть, прихватывая с собой заблудшие оккультные души.

Впрочем, так или иначе оккультисты с давних времен регулярно общаются с запредельностью, и эти хождения «в мир иной» становятся для них чем-то вроде опасных, но увлекательных командировок. Кроме того, для людей, обративших лицо к иным сферам, тонкий мир начинает обнаруживать себя во всем, ибо «иномирность» не существует где-то «на небесах», она вся с нами – здесь и сейчас. Просто для обычного человека на первом плане находятся «плотные структуры», вещи, и он не чувствует тонких миров точно так же, как не видит молекул и атомов, а оккультист так «настраивает свое зрение», что для него делается видимым невидимое. И это невидимое становится главным.

«Оккультный путь, - пишет Дион Форчун, - не столько предмет изучения, сколько образ жизни. Если не присутствует элемент преданности и жертвенности, ключ не повернется в замке, запирающем двери Мистерий. Если мы подходим к этой Духовной науке не так, как подходили посвященные прежних времен, то не найдем в ней того, что находили они. Мало стремиться к раскрытию ее тайн подобно тем, кто стремится получить вознаграждение за свою работу. Мы должны жить ради нее так, как люди, живущие ради возвышенной идеи»²⁰.

Дион Форчун, известная английская оккультистка, писала свои книги в первой половине ХХ века. Как следует из приведенной цитаты, она очень серьезно и ответственно относилась к оккультизму как образу жизни, видела в сплавлении обыденности и иномирности род служения. Гораздо легче относятся к постоянным взаимодействиям «миров» современные практикующие медиумы, ныне называемые «каналами». О «ченнелинге», то есть медиумизме, издана целая серия книг, которые в том числе переведены на русский язык. Речь идет о том, что многие люди сегодняшнего дня вполне в состоянии путем легких трансов и неглубоких медитаций установить контакт с духовными сущностями, обитающими вне тела в тонком мире. У сущностей есть имена, свои интересы, желание наставлять и поучать человечество. Они в общем, хорошие ребята, как правило, не агрессивны, зато от них можно узнать много интересного. Входить в контакт с сущностями-приятелями можно при самых разных обстоятельствах: они и помогут и выручат.

Честно сказать, мне трудно поверить в такой необременительный игровой контакт с иномирностью. Уж очень это в духе бодрой американской рекламы. И, тем не менее, существуют письменные свидетельства о практическом слиянии в жизни конкретного человека посю- и поту-сторонности. А как еще это можно оценить, если духи советуют вам, что лучше съесть на завтрак?

«Когда я только начинала ченнелинг Дии²¹, - пишет Кэтрин Райдалл, - он посоветовал мне завязать много «духовных дружб» и обрести множество учителей. Так и получилось. Научившись общаться со многими существами на различных уровнях, я стала использовать эту способность, то есть вызывать именно тех наставников, чья помощь нужна мне была сейчас… Занимаясь ченнелингом, я постепенно научилась смотреть на вселенную как на гигантскую библиотеку, а на ченнелинг – как на своего рода читательский билет, дающий доступ к стеллажам»²².

Как во всем, что связано с иномирностью, здесь можно сказать: хотите, верьте, хотите, нет…

Сомневаясь в правдивости некоторых конкретных историй, я все же думаю, что нельзя игнорировать опыт тысяч и тысяч людей как в прошлом, так и в настоящем. Повседневность пропитана, пронизана запредельностью, то тут, то там границы между ними тают, и чем сознательней и рациональней мы отнесемся к этому факту, тем гармоничней и целостней будет будет наш взгляд и на универсум, и на собственную жизнь.