Экономическая стратификация. Два основных типа флуктуаций


ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ



бет3/4
Дата12.06.2016
өлшемі337 Kb.
#129509
1   2   3   4

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ


Итак, как уже было отмечено, универсальность и постоянство поли­тической стратификации вовсе не означает, что она везде и всегда была идентичной. Сейчас же следует обсудить следующие проблемы: а) изме­няется ли профиль и высота политической стратификации от группы к группе, от одного периода времени к другому; б) существуют ли установленные пределы этих колебаний; в) периодичность колебаний; г) существует ли вечно постоянное направление этих изменений. Раскрывая все эти вопросы, мы должны быть крайне осторожны, чтобы не подпасть под обаяние велеречивого красноречия. Проблема очень сложна. И должно приближаться к ней постепенно, шаг за шагом.

I. Изменения верхней части политической стратификации

Упростим ситуацию: возьмем для начала только верхнюю часть политической пирамиды, состоящую из свободных членов общества. Оставим на некоторое время без внимания все те слои, которые находятся ниже этого уровня (слуги, рабы. крепостные и т. п.). Одновре­менно не будем рассматривать кем? как? на какой период? по каким причинам? занимаются различные слои политической пирамиды. Сей­час предметом нашего интереса являются высота и профиль политичес­кого здания, населенного свободными членами общества: существует ли в его изменениях постоянная тенденция к "выравниванию" (то есть

к уменьшению высоты и рельефности пирамиды) или в направлении к "повышению".

Общепринятое мнение — в пользу тенденции "выравнивания". Люди склонны считать как само собой разумеющееся, что в истории существует'железная тенденция к политическому равенству и к унич­тожению политического "феодализма" и иерархии. Такое суждение типично и для настоящего момента. Как справедливо подметил Г. Воллас, "политическое кредо массы людей не является результатом размышлений, проверенных опытом, а совокупность бессознательных или полусознательных предположений, выдвигаемых по привычке... Что ближе к разуму, то ближе к нашему прошлому и как более сильный импульс позволяет быстрее прийти к выводу"'. Что касается высоты верхней части политической пирамиды, то я отнюдь не уверен, что общее мнение людей детерминировано этими мотивами. Мои же аргументы следующие.

У первобытных племен и на ранних ступенях развития цивилизации политическая стратификация была незначительной и незаметной. Неско­лько лидеров, слой влиятельных старейшин — и, пожалуй, все, что располагалось над слоем всего остального свободного населения. Поли­тическая форма такого социального организма чем-то, только отдален­но, напоминала покатую и низкую пирамиду. Она скорее приближалась к прямоугольному параллелепипеду с еле выступающим возвышением сверху. С развитием и ростом общественных отношений, в процессе унификации первоначально независимых племен, в процессе естествен­ного демографического роста населения политическая стратификация усиливалась, а число различных рангов скорее увеличивалось, чем уме­ньшалось. Политический конус начинал расти, но никак не выравнивать­ся. Четыре основных ранга полуцивильных обществ на Сэндвичевых островах и шесть классов среди новозеландцев могут проиллюстриро­вать этот первоначальный рост стратификации. То же можно сказать и о самых ранних ступенях развития современных европейских народов, о древнегреческом и римском обществах. Не обращая внимание на дальнейшую политическую эволюцию всех этих обществ, очевидным кажется, что никогда их политическая иерархия не станет такой же плоской, какой она была на ранних стадиях развития цивилизации. Если дело обстоит именно так, то было бы невозможным признать, что в истории политической стратификации существует постоянная тенден­ция к политическому "выравниванию".

Второй аргумент сводится к тому, что, возьмем ли мы историю Древнего Египта, Греции, Рима, Китая или современных европейских обществ, она не показывает, что с течением времени пирамида по­литической иерархии становится ниже, а политический конус — более плоским. В истории Рима периода республики мы видим вместо нескольких рангов архаической поры высочайшую пирамиду из разных рангов и титулов, накладывающихся друг на друга даже по степени привилегированности. В наше время наблюдается нечто похожее. Специалисты по конституционному праву, кстати, достаточно верно отмечают, что политических прав у президента США явно больше, чем у европейского конституционного монарха. Исполнение приказов, которые отдают высокие официальные лица своим подчиненным, генералы — низшим военным рангам, столь же категорично и обя­зательно, как и в любой недемократической стране. Соблюдение приказов офицера высшего звания в американской армии так же обяза­тельно, как и в любой другой армии. Есть отличия в методах рекрута. которые мы обсудим в дальнейшем, но это ни в коем случае не означает. что политическое здание современных демократий плоское или менее стратифицированное, чем политическое здание многих недемократичес­ких стран. Таким образом, что касается политической иерархии среди граждан, то я не вижу какой-либо тенденции в политической эволюции к понижению или уплощению конуса. Несмотря на различные методы пополнения членами высших слоев в современных демократиях, полити­ческий конус сейчас такой же высокий и стратифицированный, как и в любое другое время в историческом прошлом, и конечно же он выше, чем во многих менее развитых обществах. Хоть я и настойчиво подчер­киваю эту мысль, тем не менее мне не хотелось бы, чтобы меня поняли превратно, будто бы я утверждаю существование обратной постоянной тенденции к повышению политической иерархии. Это никаким образом и ничем не подтверждается. Все, что мы видим вновь, — это "бес­порядочные", ненаправленные, "слепые" колебания, не ведущие ни к по­стоянному усилению, ни к ослаблению политической стратификации.



2. Изменения политической стратификации внутри целостной политической организации

Предыдущее обсуждение касалось только верхней части политичес­ких организаций. Но вполне очевидно, что во всех обществах существует слой ниже этого уровня, то есть слой всех остальных граждан. И даже среди самих граждан юридически и фактически существуют разные страты меняющихся степеней, привилегий и ответственности. Сейчас нам придется вернуться к анализу вертикальной диспозиции и профиля целостной политической ор­ганизации снизу доверху.



Гипотеза исчезновения политического неравенства и политической стратификации. Преобладающее мнение специалистов заключается в признании постоянной тенденции к исчезновению политического неравенства. Согласно этому представлению, с течением времени политический конус уплощается, а ряд его слов и вовсе исчезает. Так как противоположная тенденция сегодня практически никем серьезно не поддерживается, мы поэтому можем сконцентрировать наше внимание на этом мнении, типичном для политической мысли > XVIII—XX веков. При первом приближении гипотеза кажется не­оспоримой. Действительно, рабство и крепостное право, иерархия каст и многочисленных феодальных социальных рангов — все это практически исчезло в нынешнем цивилизованном обществе. Основной лозунг современности: "Люди рождены и живут с равными правами" (Французская "Декларация прав человека и гражданина" 1791 года); или в другой редакции: "Мы признаем очевидным, что все люди сотворены равными и наделены создателем базовыми неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и право на счастье" (Американская "Декларация независимости" 1776 года).

В течение последних столетий мы наблюдаем большую волну демократизации, распространяющуюся по всем континентам. Равенство фактически устанавливается до введения закона о равенстве, изби­рательное право постепенно становится всеобщим, ниспровергаются монархии, уничтожаются юридические классовые барьеры и отличия.

Отменены чрезмерные привилегии мужчин и право лишения женщин наследства. Правительство, созданное "по воле бога", заменяется пра­вительством, созданным "по воле людей". Волна равенства распро­страняется все, дальше и дальше и пытается вытеснить все расовые и национальные отличия, профессиональные и экономические приви­легии. Короче говоря, тенденция к политическому равенству за по­следние два столетия была столь заметной и явной, столь стреми­тельной, что не осталось места для сомнения, а тем более оснований для этой общей точки зрения'.

Однако более близкое изучение проблемы, особенно если оно ос­новывается не на "речевых реакциях", а на действительных фактах и реальном поведении людей, придает ситуации большую сомнитель­ность. Прежде всего допустим, что волна "выравнивания" в XIX—XX веках была действительно такой, какой она изображается. Не исключе­но. что это было всего лишь временным явлением, частью цикла, который будет вытеснен противоположной волной! Касательно этого В. Брайс недвусмысленно утверждал:

"Свободные правительства существовали и в прошлом, но все их попытки править не увенчались успехом. Более успешными всегда были деспотические монархии... Народы, познавшие и чтившие свободу, отрекались от нее, не сожалея, и напрочь забывали о ней... Так было в прошлом, а что было, то вполне может повториться вновь"2.

В настоящее время внимательный наблюдатель событий может узреть ряд симптомов угрозы демократии и парламентаризму, политическому равенству, политической свободе и другим основным ипостасям демократии и равенства. Среди них прежде всего упомянем угрозу со стороны большевизма, коммунизма, фашизма, гипертрофированного социализма, классовой борьбы, ку-клукс-кла-низма, различного рода диктатур и т. д. Те, кто хорошо знаком с этими явлениями, не сомневаются относительно природы этих социальных движений и их последствий. Есть надежда, что в бли­жайшем будущем они станут относительно безвредными. Но успех, которым они располагают в различных социальных странах. многочисленные "Ave, Caesar"3*, 'с которыми они были встречены массами и "интеллектуалами", свидетельствуют о том, что корни действительной демократии еще очень слабы, что желание людей, чтобы ими управляли (даже у тех, кто изначально не познали рабства), как это случилось в России, никоим образом не умерло и еще достаточно сильно. К сожалению, не существует гарантий. что тенденция к политическому равенству не вытеснится про­тивоположной тенденцией. Одно-два столетия — слишком короткий исторический период, чтобы можно было дать абсолютное "добро" утверждению о наличии какой-либо постоянной тенденции. Впрочем, достаточно об этом.

Существуют и другие более веские причины для того, чтобы усомниться в правильности этой гипотезы. Они могут быть совершенно ясными, но для этого следует отбросить всю эту "высокопарную фразеологию", очень часто искажающую действи­тельность. На самом деле эта фразеология с соответствующей ей идеологией равенства, народного правления, социализма, демократии, коммунизма, всеобщего избирательного права, политического и эко­номического права не новы и известны давно, по крайней мере за многие столетия до Рождества Христова'. Достоверны только реальная ситуация и реальное поведение людей. Взглянем на проблему с этой точки зрения.

Рабство. Если общепринятое мнение верно и указанная тенденция универсальная, то в истории всех социально-политических организаций мы должны увидеть, как рабство, появившись на ранних ступенях эволюции, постепенно отмирало бы. Верно ли это утверждение, претендующее на истинное, универсальное? Конечно же нет! И прежде всего потому, что на самых ранних ступенях истории рабства прак­тически не существовало. Более того, в течение долгого периода, к примеру, истории Китая рабство вообще не было известно, за исключением порабощения преступников. Оно широко распространяет­ся не ранее IV века до нашей эры. Позднее его неоднократно отменяли, но оно возникало вновь, особенно когда наступал голод. И так исчезновение и возрождение рабства случалось несколько раз кряду2. В длительной истории Китая подобные изменения никоим образом не подтверждают названную тенденцию. То же можно сказать и об эволюции рабства в Древней Греции и Риме. В архаическую эпоху было очень мало рабов. К ним относились как к членам семьи, их достоинст­во и статус не имели ничего общего с ужасами рабства более поздних ступеней развития3. С политической эволюцией социально-политичес­ких организаций рабство усиливалось качественно и количественно. В Риме оно достигло своей кульминационной точки лишь в конце республики (II—I вв. до н. э.), в Греции же — в V—IV веках до нашей эры. Если в последние века истории Рима и Греции и наблюдается сокращение числа рабов и качественное смягчение рабского законодате­льства (эдикты Клавдия, Петрония и Антония Пия), то это компен­сировалось за счет закрепощения свободных граждан и другими законами, ограничивающими их освобождение (законы Элия Сентия, Фуфия Каниния)4. Взятая в целом, история этих политических сооб­ществ не следует "ожидаемому курсу". Они, не упоминая о других организациях, где эволюция рабства была схожей, свидетельствуют о том, что вышеупомянутая тенденция не была универсальной и типич­ной для политической эволюции любой крупной политической ор­ганизации5.

Мне могут возразить, что история человечества, взятая в целом, показывает исчезновение рабства: оно существовало, но больше ведь не существует! На это я бы ответил, что только немногим более полувека прошло с тех пор, как оно было отменено в самой демокра­тической стране — США; что крепостное право, которое было не лучше, чем рабство, было упразднено в России только в 1861 году. История, как оказалось, выжидала очень долго, подчас многие тысяче­летия, прежде чем отважилась показать тенденцию "к равенству в этом отношении". На основании такого короткого промежутка времени невозможно с уверенностью сказать, что этот "исторический акт" является конечным и необратимым. Более того, рабство, если не юридическое, то фактическое, продолжает существовать и распрост­раняется самыми цивилизованными нациями в их колониях среди диких и варварских туземцев. Отношение к ним и условия их жизни благодаря присутствию "цивилизаторов" зачастую такие, что им вряд ли позавидовали бы рабы прошлого. И это хорошо всем известно. Именно сейчас профессор Э. Росс в своем официальном докладе Лиге Наций указал на существование подлинного рабства в африканских колониях. Подобные "открытия" сделаны правительствами Колумбии и Венесуэлы'. Об этих явлениях, касающихся миллионов, часто забыва­ют, так как порабощены не "белые люди", они не принадлежат к "культурным нациям"2. Два-три десятка тысяч афинян гордились своей свободой и демократией, умалчивая о том, что они эксплуатиру­ют десятки, а то и сотни тысяч рабов. Точно так же мы хвалимся нашей демократией и равенством, забывая, что под властью 30—40 миллионов граждан Великобритании находится 300 миллионов под­властных британской короне, которые отнюдь не вкушают всех благ демократии и к которым относятся так же, как к рабам в далеком прошлом. Мы часто упрекаем Аристотеля и Платона за их "клас­совую" ограниченность" по отношению к рабству. Но мы также гордимся равенством малой группы людей, утаивая условия жизни тех, кто находится вне этой группы. А это значит, что социальная дистан­ция между наиболее развитыми демократиями Великобритании и Фра­нции (африканские и индо-китайские колонии), Бельгии (Конго), Нидерландов (Ява), не говоря уже о других европейских державах, и их колониальным туземным миром едва ли меньше, чем дистанция, существовавшая между афинянами, спартанцами и их рабами, илотами и полусвободными слоями населения.


Среди 400 миллионов населения Индии рабство в виде низших каст все еще существует, несмотря на то что в истории этого народа былд немало возможностей, дабы проявить "освобождающую тенденцию". Более того, социальная дистанция от, самого низкого слоя империи до полноправных граждан Британии отнюдь не короче, чем от рабов до граждан Рима. Социальная дистанция от коренного жителя Конго до рабочего Бельгии, от аборигена нидерландских, французских, порту­гальских колоний до статуса гражданина этих стран едва ли меньше, чем социальная дистанция от слуги до его хозяина в отдаленном прошлом. Рабство означает полное подчинение одного индивида другому, который обладает правом распоряжаться жизнью или смертью своего раба. В этом смысле рабство продолжает существовать во многих странах. Одним из источников рабства было совершение преступления. И эта категория рабов еще существует в лице преступников, чье поведение полностью контролируется другими, кого в некоторых случаях могут подвергнуть экзекуции, и с кем фактически обращаются как с рабами;

преступник подчас вынужден заниматься изнурительным трудом и прак­тически не распоряжается самим собой. Заключенных в тюрьмах можно не называть рабами, но суть явления от этого не изменится.

Другим источником рабства в прошлом была война. Приводит ли опыт мировой войны к убеждению, что времена изменились? Напротив, обращение с военнопленными было столь же плохим, как и обращение в прошлом с рабами. Более того, буквально на наших глазах группа "искателей приключений" поработила и ли­шила собственности миллионы людей России в период с 1918 по 1920 год. Они уничтожили сотни тысяч людей, замучили других и навязали миллионам обязательный тяжелый труд, который не легче труда рабов в Египте во время возведения пирамид. Короче говоря, они лишили население России всех прав и свобод и создали в течение четырех лет настоящее государственное рабство в его наихудшей форме. Это положение в смягченном виде сохраняется и даже приветствуется многими "независимыми мыслителями" со­временности.

Величаются ли указанные категории людей рабами или нет — дела не меняет. Что же действительно имеет значение, так это тот факт, что в современных европейских странах и их колониях еще существуют миллионы людей, которые по сути своего положения являются рабами. Многие туземцы были освобождены до их колонизации, чтобы потерять это право на свободу после нее. И этот нижний слой во многих странах очень велик. Всех фактов, кажется, достаточно, чтобы убедиться в том, что ни условия рабства, ни взаимоотношения между рабом и хозяином, ни психология раба и хозяина, ни рабские лишения, ни привилегии хозяина, ни социальная дистанция между ними фактически и полностью не исчезли. Очарованные речами, мы чрезмерно приукрашиваем сущее, преувеличивая ужасы прошлого". Короче говоря, я думаю, что даже по отношению к рабству ситуация не столь блестящая, какой обычно преподносится.



Высшие классы. Обратимся к противоположным, верхним слоям политических организаций. Подобно детям, мы хвалимся тем, что деспотизм и самодержавные монархии ликвидированы, что избира­тельное право стало всеобщим, что аристократии больше не существует,

что социальная дистанция от низших слоев до высших значительно уменьшилась. Некоторые "социальные мыслители" сформулировали ряд закономерностей, "исторических тенденций", такие, как законы исторического перехода 1) от монархии к республике, 2) от само­державия к демократии, 3) от правления меньшинства к правлению большинства, 4) от политического неравенства к равенству и т. п. Верно ли все это? Подтверждается ли все это историческими фактами? Хотелось бы, чтобы все это было правдой, но, к сожалению, наше желание не подкреплено фактами. Позвольте мне кратко остановиться на основных категориях подобных "упрямых" фактов, которые про­тивятся тому пути, о котором мы мечтаем.

I. Во-первых, не существует постоянной исторической тенденции от монархии к республике. Возьмем ли мы Древнюю Грецию или Рим, средневековую Италию, Германию, Англию, Францию, Испанию, не говоря уж о "безнадежных" в этом отношении азиатских державах, и мы увидим, что в истории этих стран монархия и республика поочередно вытесняли друг друга без какого-либо определенного направления, усту­пая место одна другой. Рим и Греция начинали свою историю как монархии, позднее стали республиками и закончили свою историю снова монархиями. Теории приверженцев циклического развития прошлого, таких, как Конфуций, Платон, Фукидид, Аристотель, Полибий, Флор, Цицерон, Сенека, Макиавелли, Вико, были более научными и схваты­вали действительность гораздо лучше, чем многие спекулятивные те­ории современных "тенденциозных законодателей". Подобные "поворо­ты" мы находим в истории всех перечисленных выше и многих других стран. Часть средневековых итальянских республик, как известно, впос­ледствии стали монархиями. Франция с конца XVIII века и на всем протяжении XIX века пережила несколько подобных "поворотов". Мно­гие европейские республики, завоеванные в ходе революций, и вовсе исчезли. В Испании установленная в 1873 году республика просуще­ствовала крайне недолго. В Греции за последние несколько лет мы наблюдали такие переходы неоднократно. Нет необходимости в бес­конечном повторении известных фактов'. Только человек, мало разбира­ющийся в истории и предпочитающий иметь дело с фикцией, а не с реальностью, может поверить в существование упомянутой выше тенденции2.

II. Нет исторической тенденции смены правления меньшинства на правление большинства. Здесь вновь концепции мыслителей прошлого более валидны, чем многие популярные теории современных политических писак. Во-первых, наивно полагать, что1 так называемый абсолют­ный деспот может себе позволить все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления его подчиненных. Верить, что существует такое "всемогущество" деспотов и их абсолютная свобода от общественного давления, — нонсенс. Герберт Спенсер в свое время показал, что в большинстве деспотических обществ "политическая власть — это чувство сообщества, действующего через посредника, который формально или неформально установлен... Как показывает практика, индивидуальная воля деспотов суть фактор малозначитель­ный, его авторитет пропорционален степени выражения воли оста­льных". А сам деспот, хоть и "номинально всемогущий, в действитель­ности менее свободен, чем его подчиненные'". Вспомним и Ренана, разъяснившего, что каждый день существования любого социального порядка в действительности представляет собой постоянный плебисцит членов общества, и если общество продолжает существовать, то это значит, что более сильная часть общества отвечает на поставленный вопрос молчаливым "да". С тех пор это утверждение было проверено неоднократно и в настоящий момент стало банальностью. Но это, однако, не подразумевает, что в деспотических обществах правительство — инструмент большинства. Хотя трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Истина заключается в том, что деспоты — не боги всемо­гущие, которые могут править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной части общества и на социальное давление со стороны подчиненных. Это верно и по отношению к любому режиму, как бы он ни именовался. Если бы деспотизм был бы чем-то вроде правления большинства, то гораздо чаще это - - правление более сильного мень­шинства, а демократия, как правление большинства, чаще правление более сильного меньшинства. Это утверждение едва ли нуждается в до­казательстве после тщательных исследований на эту тему Д. Брайса, М. Острогорского, Г. Моска, Р. Мичелса, П. Кропоткина, Г. Сореля, В. Парето, Дж. Стивена, Г. Мэна, Г. Воласа, Ч. Мерриама и многих ^ других компетентных исследователей. Несмотря на разницу в политичес­ких приемах, они единодушны в признании того, что процент людей, живо и постоянно интересующихся политикой, так мал и, похоже, останется таковым навеки, что управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства и что свободное правительство не может быть ничем иным, кроме как олигархией внутри демократии2. И это справед­ливо не только в отношении демократии, но и коммунистических, социа­листических, синдикалистских или каких угодно иных политических ор­ганизаций3. Формальный критерий всеобщего избирательного права, как



было доказано М. Острогорским, а недавно Ч. Мсрриамом и X. Гознеллом, не гарантирует вовсе управления большинства, "Гражданин, объяв­ленный свободным и суверенным в демократических организациях, фак­тически имеет в политике нулевое значение и не играет роли повелителя. Он не оказывает никакого влияния на избрание людей, которые правят его именем и за счёт его авторитета. Таково действительное состояние дел. Политологический анализ профессора Ч. Мерриама показывает, что в США партийное меньшинство формулирует большую часть зако­нов2. Все это верно и по отношению ко всем демократиям. Действитель­ная ситуация может стать ясной из следующей таблицы3.

Страна


Население


Численность


Число


Процент


Процент приняв­


и год


в возрасте


электората


принявших


прого­


ших участие в


выборов


старше




участие


лосовав­


выборах от общей




20 лет




в выборах


ших


численности насе­












ления в возрасте












старше 20 лет


Швейцария:












1920


2410125


985651


500751


50.6


20.7


Дания:












1921


1900000


1586259


1217080


76.7


64.0


Нидерланды:












1921


3376965






97.7




1910


1 352 508






63.2




1880


935 665'






13.1




Лондон:












1922


4488120


2129790


1 228 838


60.3


28.0


Бавария:












1919




4024479


3319329


82.5




Франция: '












1906


22000000


11231025


8818000


79.0


40.0


Австралия:












1922


3 140 137


2774274


1 646 863


57.95


52.0


США:












1920


63000000




26674171


52.3.6


42.0

К этому следует добавить, что во французских колониях процент неголосующих, которые имеют право, пусть даже и формальное, колеб­лется от 72,74% до 40,09%; в Египте этот процент и того больше — около 98%. Эти цифры во многих отношениях поучительны. Они показывают, что даже в самых развитых демократиях, если исключить белых граждан и все остальное коренное население колоний, процент граждан, полноправно принимающих участие в парламентских выборах, в среднем не превышает 50% от общего числа граждан в возрасте от 20 лет и старше. Если к этому добавить, что из числа голосующих часть вынуждена голосовать, как ей приказано "боссами" или теми, кто покупает их голоса, то становится ясным, что правительство и вводимые им законы не есть результат единодушного желания всех избирателей, а обычно, особенно в 'Европе, результат воли только незначительной группы из числа депутатов, имеющих от­носительное большинство среди других парламентских фракций и партий и которые поэтому представляют только один сектор населения благодаря искусным махинациям и разнообразным ухи­щренным способам "боссов", комитетов и подкомитетов, что в ко­нечном итоге дает возможность меньшинству одержать победу над большинством. Поэтому никакое всеобщее избирательное право и ни­какие другие "демократические уловки" нельзя принять за правление большинства.

Но и это еще не все. Большая часть современных европейских держав имеет свои собственные колонии, которые формально являются анк­лавами соответствующих демократических республик, империй и коро­левств. Первые управляются последними. Что представляет собой население колоний? Принимает ли оно участие в избрании правительст­ва, которое ими верховодит? Принимает ли оно участие в законотвор­честве? Вовсе нет! Ими правят самым автократическим способом. Следующую цитату из книги Дж. Брайса можно отнести на счет населения любой колонии. В Британской Индии, он пишет, "централь­ное правительство и правительство провинций, люди, "которые что-то значат", то есть те, от кого исходят важные политические решения, не превышают одной тридцатой населения. В олигархии британских официальных лип правит эта, внутренняя олигархия"'. Очевидно, что эти назначенные, а не избранные правители Британской Индии с населе­нием около 300 миллионов не могут считаться правительством боль­шинства. Так же обстоят дела почти во всех колониях2. Таким образом, правительство бо-;ч>шинства в современных демократиях — это, как правило, правление меньшинства, если принимать во внимание населе­ние колоний. Среди всего населения Британской империи в возрасте от^ 21 года и старше число тех, кто имеет привилегию избирательного права и действительно ею пользуется, не превысит, вероятнее всего, 8--10% всего населения.

На основе вышеприведенных данных правильно сделать следующее заключение: наличие исторической тенденции от правления меньшинст­ва к правлению большинства весьма спорно. Брайс был прав, говоря, "как мало на самом деле людей, которые управляют миром!"3

III. Политическая стратификация современных политических ор­ганизаций не меньше, чем она была в прошлом. Вышеприведенное от­ступление от основной темы сделано как раз для того, чтобы развеять миф, мешающий правильному видению реальной ситуации в области политической стратификации. Суть вопроса: как бы ни была измерена социальная дистанция, доходом ли, уровнем жизни, психологическим или культурным критерием, единомыслием, образом жизни, юриди­ческими или фактическими привилегиями, реальным политическим вли­янием или чем-то другим, будет ли эта дистанция между высшими

и низшими слоями первобытного или римского общества больше, чем социальная дистанция между высшими и низшими стартами Бри­танской империи? Дадим наш предварительный ответ: в одинаковой степени он будет и положительным, и отрицательным. Во всех ука­занных отношениях английский пэр или вице-король Индии не ближе к шудре или африканскому негру, чем римский патриций к рабу. Это значит, что политический конус современной Британской империи ничуть не ниже и не менее стратифицированный, чем конус многих древних и средневековых политических организаций. Выравнивание британского общества, которое происходило в последние несколько столетий, компенсируется возвышением за счет приобретенных колоний и колониальных низших страт. То же можно сказать и о Франции, Нидерландах и других европейских странах, которые имеют колонии. Раз дело обстоит так, то тенденция, которую мы обсуждаем, становится весьма спорной. Если к этому добавить утверждение, что первобытные группы были менее стратифицированными, чем современные европейс­кие политические организации, то наличие этой тенденции становится еще более спорным. Более того, принимая во внимание, что в других частях света (в Индии, неколониальной Африке, Китае и среди коренных жителей Монголии, Маньчжурии, Тибета, среди аборигенов Австралии и многих островов Океании) политическая стратификация такая же, какой она была многие века назад, то по сравнению с этими инертными слоями европейкое население оказывается в абсолютном меньшинстве. Среди европейских стран, например в России, политическая страти­фикация скорее усилилась за последние несколько лет, а потому есть все основания оспаривать существование постоянной тенденции к вы­равниванию политической стратификации.




Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет