«Экономическая таблица» Кенэ1

Физиократы, которые были у всех на виду в течение краткого отрезка времени в 15 лет в «Эпоху Просвещения», представляли собой группу, вращающуюся вокруг своего центра – Франсуа Кенэ, врача Мадам де Помпадур. В возрасте около 60 лет Кенэ обратился к экономическим проблемам, опубликовав свою статью «Фермеры» в Энциклопедии в 1756 г. В течение последующих 12 лет он написал много статей по экономике, окруженный группой пылких последователей, и с успехом сделал популярными свои идеи во всех образованных кругах тогдашней Франции. Первым, кто стал значительным последователем Кенэ, был маркиз де Мирабо, ставший наиболее плодовитым популяризатором идей Кенэ³³. Вскоре вокруг Кенэ собрались и другие, наиболее выдающимися из которых были аббат Николас Бодо, Пьер-Самуэль Дюпон, Гильом-Франсуа Ле-Трон (Le Trosne) и Пьер-Поль Мерсье де ла Ривьер.

Ни один участник этой группы не выдвигал никаких претензий на оригинальность; каждый действовал только затем, чтобы популяризировать идеи Кенэ. Они искренне смотрели на него как на своего учителя³⁴, и их единственным занятием должно было бы быть повторение его лаконичных утверждений и их более подробное изложение. Мирабо был первым и наименее удачным³⁵ из популяризаторов теорий Кенэ. Отчасти под влиянием указания последнего, отчасти под влиянием того направления, в [155] котором в 1766 г. Мирабо написал свою «Philosophie rurale», Гримм имел основание ссылаться на «Philosophie rurale» как на «Пятикнижие группы»³⁶. Когда стало очевидно, что эта работа не сумела достичь своей цели – собрать все физиократические теории в систематическое единство, Кенэ и Мирабо вдохновили Мерсье де ла Ривьера написать в следующем году свой «L’Ordre naturel et essentiel des sociétés politiques». Этот труд был принят физиократами, равно как и их противниками, в качестве решающего утверждения физиократии³⁷. Тем временем, группа получила в свое распоряжение периодическое издание Бодо «Éphémérides du citoyen», для того чтобы служить официальным органом их мысли. В 1768 г. Дюпон начал публикацию официального издания физиократических сочинений в шести томах под названием «Физиократия» (Physiocratie)³⁸. Примерно в это время физиократы вышли на пик своего влияния; к 1772 г. прекратили выходить Éphémérides, старик Кенэ потерял интерес к социальным проблемам и обратился к геометрии, Бодо и Дюпон заняли должности в Польше, де ла Ривьер и Ле-Трон с головой ушли в свои профессиональные обязанности по части права. Мирабо в одиночку продолжал разрабатывать физиократическую теорию, но его необузданное перо склоняло читателя скорее к отказу от чтения его произведений, чем к привлечению к ним. За эти 15 лет, однако, физиократы привлекли внимание интеллектуалов и коронованных особ по всей Европе³⁹; их теории повсеместно обсуждались, и было сделано несколько попыток осуществить их на практике.
II

[156] С тех пор как историки, которые серьезно обратились к изучению физиократической теории, попытались связать ее с Французской революцией, так же как и с началами классической экономической теории XIX века, неудивительно, что произведения физиократов стали читать вне контекста, в котором они писали. Неправильная интерпретация физиократической теории, развивавшаяся в XIX веке, вытекало отчасти из самой природы физиократии, которая являлась всеобъемлющей системой взглядов об обществе, примерно аналогичной науке политики в аристотелевском значении этого термина. Таким образом, почти для любого теоретика-обществоведа открывалась возможность преследовать собственные корыстные цели – обнаруживать то, чего он искал в физиократических трудах, и игнорировать все остальное⁴⁰.

Однако, это неправильное толкование было результатом, главным образом, необычной комбинации событий, которые, по-видимому, словно сговорились против открытия истинного знания физиократической теории. В течение двух десятилетий физиократы, бывшие столь известными на протяжении нескольких лет, были преданы забвению и затем окутаны полным мраком. Неудача, постигшая Тюрго в его попытке улучшить состояние дел во Франции во время своего короткого министерства (1774-1776), повлекла за собой крушение физиократической доктрины во Франции, поскольку Тюрго обычно относили к физиократии и рассматривали как физиократа⁴¹, а он, соответственно, стремился применить большую часть [157] теории [физиократической] группы в качестве лекарственного средства для лечения экономических болезней Франции. Противники физиократии использовали его неудачу как доказательство апробации системы и вывода о том, что она недостаточна, и вскоре уже не было ни одного физиократа, который мог бы успешно защищать систему.

Триумф во время Французской революции политических идей Монтескье и Руссо, двух [мыслителей], против которых физиократы беспрерывно направляли свои критические аргументы, еще больше дискредитировали физиократическую систему. Политический идеал великодушного (benevolent) деспотизма физиократов казался связанным с эпохой, навсегда ушедшей в прошлое, тогда как их экономические теории, казалось, служили точкой отсчета для идей Адама Смита и позднейших «радикальных» английских экономистов. Этические теории физиократов, которые, по их мнению, лежали в основании всего их мышления об обществе, также казались устаревшими позднейшим теоретикам-обществоведам XIX века, воспринявшим метод и критерии позитивизма и утилитаризма. Таким образом, в качестве подходящего материала для мыслителей XIX века остались жить только те физиократические теории об обществе, которые непосредственно касались экономических проблем.

Однако для правильного понимания физиократической теории даже более катастрофическим оказалось появление в 1776 г. «Богатства народов» Адама Смита, чья расплывчатая похвала низвергла физиократическую экономическую доктрину в разряд забытых теорий более чем на полвека⁴². Насколько триумф теорий Монтескье и Руссо дискредитировал политические идеи физиократов, настолько же триумф экономических теорий Смита и его последователей дискредитировал их экономические идеи. Дело в том, что подход Смита был новым и соответствовал потребностям растущей индустриальной экономики, тогда как физиократы делали свой акцент на земледелии. Физиократы были известны англоязычному миру почти исключительно через Смита⁴³, а Смит не представил перед своими читателями истинной картины того, что такое физиократия⁴⁴.

[158] Главную причину неправильного понимания физиократической теории, однако, нужно искать в триумфе позитивистского метода в социальных науках в первой половине XIX столетия и образования экономики как независимой науки. Эта тенденция до некоторой степени наблюдается в труде Адама Смита и в гораздо большей степени в труде Жана-Батиста Сэя; оба определили экономическую науку как науку о богатстве. Оба смотрели на физиократов как на своих интеллектуальных отцов, но выжившие [после событий Французской революции] физиократы поспешили отречься от обоих детей. Дюпон, например, поспешил написать Сэю после прочтения книги последнего «Cours complet d’économie politique», выражая свое недовольство тем, что Сэй не является последователем физиократов. «Вы слишком сильно сузили сферу действия экономической науки,   протестовал он,   рассматривая ее только как науку о богатстве. Она   наука естественного порядка (la science du droit naturel), применяемая, как это и должно быть, к цивилизованному обществу»⁴⁵.

[159] Точка зрения Смита и Сэя, конечно, была преобладающей, и когда Евгений Дэр (Eugène Daire) избавил физиократов от тьмы, издав собрание их трудов, он включил только те из них, которые попадали в предметную область экономической науки как науки о богатстве. Все прочие получили более низкую оценку, как «собрание трактатов, весьма сбивающих с толку,   рассматривающих сразу и моральный порядок, и политический порядок, и материальные интересы общества⁴⁶. Издание Дэра и его комментарии не остались без возражений. В «Journal des économistes» за 1847 г. Пасси (Passy) критиковал Дэра за то, что тот отгораживает экономическую теорию физиократов от остальной части их системы. «Что обеспечило первое место [в истории экономической науки] доктору Кенэ,   аргументирует Пасси,   так это то, что он представил своим современникам целостную социальную философию, из которой экономическая наука была только основным следствием (emanation), и что эта философия базировалась на идеях, которые, не имея всего очарования новизны, никогда прежде не были изложены с такой упорядоченностью, ясностью и полнотой»⁴⁷.

Дэр защищался в двух последующих выпусках «Journal des économistes», анализируя учения физиократической школы⁴⁸. Первая из его девяти глав была в целом неадекватным и содержащим ошибки обзором физиократической philosophie générale, а остальные восемь глав были посвящены их экономическим учениям. Ему ответили снова, на сей раз в статье Анри Бодрийяра (Henri Baudrillart), который предложил последнее за истекшие практически сто лет разумно-взвешенное описание физиократии. «Основная заслуга доктора Кенэ,   настаивал Бодрийяр,   состоит в его утверждении действительности и священном характере естественного права»⁴⁹. Автор сделал попытку проанализировать философские принципы физиократии и показать их гармонию с экономическими учениями физиократов.

Однако оценка, данная физиократии Дэром, возобладала, и с того времени физиократия рассматривается почти исключительно с точки зрения подгонки под определение экономической науки как науки о богатстве. Издание Дэра, [160] в самом деле, оставалось основным источником информации о физиократии вплоть до конца XIX века. Типичной для середины XIX столетия точкой зрения о физиократах является точка зрения Леонса де Лавернье (Léonce de Lavergne), который после посвящения пятидесяти-двух страничного обзора произведениям Кенэ на чисто экономические темы, в последнем параграфе по воле случая упоминает: «Кенэ также интересовался метафизикой; он написал статью «Évidence» для Энциклопедии⁵⁰.

В 1888 г. Август Онкен выпустил свои Oeuvres économiques et philosophiques de F. Quesnay, которые заменили издание Дэра в качестве наиболее авторитетного и наиболее полного собрания сочинений Кенэ. Онкен гораздо дальше продвинулся в направлении правильной оценки физиократов, чем Дэр, но он читал их глазами экономиста конца XIX века, и считал их просто основателями «первой строго научной системы экономической науки»⁵¹. Онкену, подобно другим экономистам в его время, не удалось вынести правильного суждения о физиократах в свете традиции, преемниками которой они были; вместо этого он оценивал их в русле их последователей в истории экономической мысли.

Тот же самый упрек нужно адресовать и главному авторитету того времени во Франции, Густаву Шелле (Gustav Schelle)⁵², а также его последователю Георгу Велерсу (Georges Weulersse)⁵³, последнему (на голову превосходящему других) авторитету по истории физиократической мысли. Велерс, на которого в своей оценке физиократов опирается сегодня большинство изучающих этот предмет, считает, что философские принципы физиократов определялись их экономической наукой, а их экономическая мысль является в своей сущности [осмыслением] экономики капитализма.

[161] До недавнего времени единственным отчетом о физиократах на английском языке была небольшая и крайне неудачная книга Генри Хиггса (Henry Higgs)⁵⁴, которая не добавила ничего нового к результатам Онкена, Шелля и Велерса. Был также ряд статей о различных аспектах физиократической мысли⁵⁵, и совсем недавно появилась статья Марио Эйнауди (Mario Einaudi) «The Physiocratic Doctrine of Judicial Control». Эйнауди преуспел в демонстрации того, каким образом был истолкован совершенно неправильно физиократический идеал легального деспотизма, а также в анализе тех ограничений, которым физиократы предлагали подвергнуть своего монарха (despot). Однако, он [в конце концов] признал вывод о том, что «их система естественного порядка была заимствована из (removed from) метафизической абстракции систем естественного права, господствующих в двух предшествующих столетиях»⁵⁶, и считал, что вся физиократическая доктрина проистекает от «Экономической таблицы», «ключа, который открывает дверь правильной интерпретации целого»⁵⁷.

В 1939 г. Макс Бир опубликовал свою провокационную и революционную книгу «An Inquiry Into Physiocracy» небольшого объема, которая, как он подчеркивает, стала первым отходом от оценки физиократов, данной Адамом Смитом⁵⁸. Бир провел параллели между средневековой экономической мыслью и экономической мыслью физиократов и пришел к выводу, что «все трудности и несоответствия, с которыми встречаются при изучении физиократии, исчезли бы, если бы мы рассматривали ее как попытку рационализировать средневековую экономическую жизнь в свете прогресса философии и физической науки начиная с XVI столетия»⁵⁹. Отход Бира от оценки, данной Смитом и его последователями, происходил в правильном направлении. Он, однако, судит о физиократах просто как об экономистах, теории которых были поразительно схожи с теориями Аристотеля и средневековой традиции. Он не делает никакой попытки обнаружить, какое место занимает [162] экономическая наука в физиократической системе, или же [попытки] определить отношение так называемых экономических законов к естественному праву, о котором так много писали и средневековые экономисты, и физиократы⁶⁰.

Бир более близко подходит к правильному пониманию экономической доктрины физиократов, чем кто-либо с тех пор, как она появилась, но он вовсе не удовлетворяет той потребности, которая была высказана Ласки (Laski), сетовавшего: «Крайне необходимо полное изучение политических идей [физиократов], и особенно их концепции естественного права»⁶¹. Такого рода исследование было предпринято Джоном Артуром Мораном в его книге «The Physiocratic Conception of Natural Law». Это исследование, однако, не является удовлетворительным⁶².

Историк, который пожелал бы вынести здравое суждение о физиократах, должен читать их произведения в свете того, что знали они, а не в свете того, что последовало за их теоретизированием. Он должен обнаружить, каковы были источники их мысли, должен найти, какова была их реакция на среду, в которой они жили и которую надеялись реформировать. Только тогда он в состоянии лучше понять, что они имели в виду под тем, что говорили. Это   старая проблема, так часто поднимаемая, но слишком часто игнорируемая историками, проблема невозможности вписать образ мысли более позднего времени в исследуемый предмет.

Физиократы смотрели на Францию, где всюду был заметен упадок после блистательного царствования Людовика XIV. Война за испанское наследство была для Франции в лучшем случае только ничьей; а война за австрийское наследство была полным провалом, [163] каковым должна быть расценена и Семилетняя война. Страдание от нищеты и состояние, близкое к банкротству, в значительной мере последовавшие за этими войнами, заставило французов исследовать причины ослабления Франции; а успех Англии в этих войнах привлек их к тому, чтобы посмотреть на другой берег пролива Ла-Манш и изучить причины усиления Англии. Вольтер и Монтескье делали только естественные вещи, когда пересекали Ла-Манш ради изучения английского общества и английской мысли.

Франция XVIII-го века была земледельческой страной, которая еще не освободилась от феодальных ограничений. Бóльшую часть земельных участков составляли маленькие наделы; интенсивное земледелие было неизвестно; все еще использовались устаревшие методы, а сочетание мелких хозяйств и феодальных обязательств фактически препятствовали принятию Францией тех усовершенствований, которые осуществлялись «аграрной революцией» в Англии. Это было как раз то время, когда земледелие во Франции находилось в бедственном состоянии, а Кенэ жил в этой стране и сталкивался с существующими препятствиями в отношении реформ. Более того, это было время, когда результаты «аграрной революции» в Англии привлекали внимание. Физиократы стремились устранить все препятствия на пути к подобной революции во французском земледелии. Более того, Франция была нацией, где торговле препятствовали тысячи пошлин и барьеров. Именно против них в особенности физиократы направят свои аргументы, защищающие свободу торговли.

Физиократы писали в тот период, когда дискуссии по экономическим вопросам были, что называется, в моде⁶³. Беды Франции казались в основном экономическими, и журналы были заполнены дискуссиями об этих бедах и средствах их устранения. Действительно, был учрежден ряд новых журналов, получивших одобрение правительства, с ярко выраженной целью помещать статьи на темы экономики и финансов⁶⁴. Но на данном этапе никакой независимой наука об экономике еще не было сформировано. Лавернье правильно отражает ситуацию, отмечая, что «слово «политическая экономия» (économie politique) было известно; им пользовались многие писатели, и во [164] Франции, и за ее пределами, но это еще вовсе не означало какой-либо четко сформулированной идеи»⁶⁵.

Экономика все еще считалась ветвью политики или этики, в зависимости от того, как рассматривал предмет автор, – исходя из фактического состояния дел или же в нормативном ключе. Руссо, например, написавший статью Économie politique для Энциклопедии, [на самом деле] написал очерк из области политической философии. Только случайно он уделял свое внимание экономическим проблемам, [но даже и в этом случае] он рассматривал их как вопросы государственной политики. Это, конечно, было в духе и старой аристотелевско-схоластической традиции, и традиции меркантилизма. Обсуждение Аристотелем экономических вопросов можно найти в первой части его Политики и, в рассеянном виде, в различных частях Этики; схоласты трактовали экономику как ветвь этики, а меркантилисты смотрели на экономические проблемы как на часть науки об искусстве управления государством.

Физиократы называли себя философствующими экономистами (philosophes économistes), и смотрели на свою систему как на социальную философию, охватывающую то, что сегодня было бы включено в экономическую науку, в политику, социологию и этику. Это была нормативная социальная наука, которую они основывали на естественном праве, на что указывает само слово «физиократия» (physiocratie). Дюпон определяет предмет в подзаголовке своего издания «Physiocratie» как «Естественное устроение государства, наиболее выгодное для человеческого рода» («Constitution naturelle du gouvernement plus avantageux au genre humain»), а в рамках принятого собрания физиократических сочинений содержится утверждение о том, что «наука экономики есть не что иное, как применение естественного порядка управления к обществу»⁶⁶. В своем Discours de l’éditeur, в котором резюмируется физиократическая доктрина, Дюпон писал, что физиократия «с уверенностью излагает естественные права человека, естественный порядок общества и естественные законы, которые являются наиболее выгодными для людей, объединенных в общество»⁶⁷.

Кенэ указывает, что экономика, политика и социология – все должны быть частью социальной философии; он описывает устройство дел в Китае, т.е. в той стране, которая, предположительно, ближе всех подошла к осуществлению идеального порядка физиократов. Кенэ рассказывает, что у китайцев есть свой свод священных правил (U-King), который соответствует христианской Библии или мусульманскому Корану. Но больше всех приближается к совершенству именно китайский свод правил (U-king), потому что он управляет всеми общественными отношениями между людьми, будь они политическими, экономическими или религиозными.

[165] Эти священные книги [китайского императора] заключают в себе целостный и законченный ансамбль (ensemble) религии и управления империей, гражданских и политических законов; и то, и другое безоговорочно предписываются естественным правом, изучение которого должно быть крайне тщательным, и действительно, главная забота государя и ученых связана с подробностями административного управления. Таким образом, все в управлении этой империей является столь же постоянным, сколь и неизменным, и все строго и мудро устроено в соответствии с всеобщим и фундаментальным законом⁶⁸.

Аббат Бодо назвал свой труд, в котором попытался подвести итог всей физиократической системе в целом «Введением в экономическую философию» (Introduction à la philosophie économique). Его résumé général включает три принципа, на которых базируется эта экономическая философия, после чего Бодо утверждает: «Вот естественное право и моральная философия»⁶⁹. Это исследование, подчеркивает он, можно усовершенствовать только путем «наставления моральной философией, то есть наставления в естественном праве правосудия, [рассмотренном] в его сущности»⁷⁰.

Когда Дюпон собирал произведения, которые сформировали бы полное синтетическое представление о физиократии, работу Кенэ «Le droit naturel» он поместил первой, в качестве свода первичных принципов, на которых была основана наука. Это была, кстати, первая статья, которую Кенэ опубликовал в Journal de l’agriculture, du commerce et des finances, взяв на себя труд редактора в 1765 г. в этом периодическом издании. Во введении к этой статье Дюпон стремился подчеркнуть взаимосвязь, которую имеют в физиократической системе экономическая наука и философия:

В нашем предисловии мы сказали: знание порядка и естественных и физических законов должно служить основанием экономической науки. Мы не можем повторять это слишком часто для наших читателей, потому что эта великая, фундаментальная истина, видимая во всех ее следствиях, рассеивает все распространенные предубеждения и все каверзные рассуждения вроде того, что в науку, где ошибка представляет большую опасность, [тем самым] вносят ложные изобретения и необузданные интересы. И небольшого размышления достаточно, чтобы увидеть с уверенностью, что верховные законы природы заключают в себе важнейшие принципы экономического порядка... Тогда здесь имеется прочное основание, на котором должна быть выстроена система взглядов: мы надеемся никогда не терять из виду фундаментальных истин, здесь установленных⁷¹.

В дни после Французской революции Дюпон безуспешно пытался сохранить эти «фундаментальные истины» перед публикой в качестве «прочного основания», на котором строится наука экономики. Именно в защиту [166] старой физиократической точки зрения и против новейшего понятия экономической науки как «науки о богатстве» он писал Жану-Батисту Сэю:

«Как это получается, что вы не увидели того, что все естественные науки и все моральные принципы экономической науки находятся в ней [в физиократии]? Почему вы пытались разделить эту науку на две части, дабы отграничить науку о богатстве, которая представляет собой только коллекцию вычислений, от науки дальнейших изысканий, подходящих для демонстрации пользы [этих вычислений] в результате согласования их с законом? Последняя наука была, была всегда и всегда будет делом первостепенной важности, внутри закона, который не может быть нарушен без участия несправедливости, без участия тирании, без участия преступления⁷².

В таком случае получается, что экономическая наука для Дюпона была моральной и нормативной наукой, «наукой естественного правосудия, применимого, как это и должно быть, к цивилизованному обществу»⁷³. Это раз то самое значение термина «политическая экономия» (économie politique), говорит Дюпон Сэю, которое и было распространено во Франции в то время. Он обвиняет Сэя в том, что тот не пишет по-французски, пытаясь включить все политические события в термин «политический» (la politique),   последний означает «науку Макиавелли, кардинала Ришелье, Бонапарта. Но политическая экономия (économie politique)   это политическая экономия правосудия, проясненная во всех своих внутренних и внешних общественных отношениях»⁷⁴.
IV

Физиократы договорились [между собой] по вопросу о сфере действия физиократии, и какое-то время, казалось, были между собой в согласии и относительно того, что подразумевалось под «естественным правом» и «естественным порядком». Но для всякого, кто читал их работы более внимательно, очевидно, что между Кенэ и младшими физиократами, которые, предположительно, были его учениками, существуют важные различия⁷⁵. Есть признаки того, что по крайней мере Кенэ, и может быть, также некоторые из его учеников осознали эти различия [167], поскольку равнодушие Кенэ в последние годы стало расти. Его последнее сочинение на экономическую тему вышло в начале 1768 г., вскоре после издания труда де ла Ривьера L’Ordre naturel; после этого он отошел от школы и сосредоточился на геометрии. Хотя Кенэ и не делает никакого явного утверждения по этому поводу, есть основания полагать, что ему пришлось осознать, что его ученики не были истинными последователями его учения и его методологии⁷⁶. И, вероятно, можно считать более чем просто совпадением тот факт, что статьи «Intérêt de l’argent», «Impôts» и «Hommes», которые он передал Дюпону, никогда не издавались молодыми деятельными физиократами⁷⁷.

Критика в отношении того, что физиократы исповедовали метод Декарта и, следовательно, что их наука, будучи однажды созданной в своем законченном виде, лишается новых открытий⁷⁸, может быть с некоторым основанием направлена по адресу де ла Ривьера и большинства младших членов школы. Éphémérides пошли очень далеко в своем явном отрицании индуктивного метода, который защищал Беккариа (Beccaria):

Мы в состоянии знать эти науки [моральную, политическую и экономическую науки, составляющие физиократию] во всей их полноте, потому что фундаментальные принципы, лежащие в их основе, очевидны по своей природе для тех из нас, у кого есть желание хотя бы немного предаться размышлениям   и иногда даже вопреки самим себе. Применяясь к тщательному познанию этих принципов и рассматривая их всегда в качестве исходного пункта для наших размышлений, мы легко и с большой уверенностью приходим к самым отдаленным заключениям из этих принципов: неодолимо ясная логика быстро ведет нас к этому через ряд бесспорных умозаключений (deductions)⁷⁹.

[168] В том же самом журнале за год до того Мирабо явным образом сравнивал свой метод достижения истины с методом Монтескье и пришел к выводу, что эти два метода не имеют между собой ничего общего. «Мы не следуем ни тому же самому плану, ни причисляем себя к той же самой доктрине. Он рассматривает установленные законы, следуя политическим точкам зрения правительств. Мои принципы остаются более высокими; поскольку я рассматриваю саму природу или конститутивную сущность законов, предохраняясь от всякого рода произвольностей и человеческого обмана»⁸⁰.

Де ла Ривьер проявлял даже еще бóльшую настойчивость в следовании дедуктивному методу. «Я не смотрю ни на какую нацию или страну в отдельности,   заявляет он,   я стремлюсь описывать вещи как они должны быть в своей сущности, не связывая себя тем, чем они являются или чем они были раньше, в какой бы то ни было стране вообще»⁸¹. И снова он подчеркивает: «Поскольку истина существует через саму себя и является одной и той же во всех местах и во все времена, мы в состоянии ее достичь, а также постичь все практические следствия, из нее вытекающие, одним только рассуждением и экспериментом. Примеры, которые, казалось бы, противоречат этим следствиям, ничего не доказывают; они показывают только, что люди утратили путь и не достигли уверенности и полного знания истины»⁸². В одной из своих позднейших работ де ла Ривьер формулирует отстаиваемую им точку зрения так: «Чтобы установить общественный порядок на истинном основании, необходимо забыть о фактах, и обращать внимание только на причины вещей, на ту цепь вечных истин, от практической реализации которых зависит благосостояние человеческого рода»⁸³.

Метод Декарта сознательно и преднамеренно культивировался физиократами. Статья «De l’utilité des discussions économiques», которая появилась в четвертом томе Physiocratie, например, благосклонно цитировала из знаменитого «Похвального слова» (éloge) Фомы у Декарта. В этой работе Фома объяснял, каким образом метод универсального сомнения Декарта применялся в области общественных наук, и в заключении приводит следующую цитату: «Было бы великим предприятием применить Декартовское сомнение к этим предметам, исследовать их один за [169] другим, как он [Декарт] исследовал все свои идеи, и вынести о них суждение на основании одного только великого принципа очевидности (évidence)⁸⁴. Именно посредством этого метода де ла Ривьер стремился построить науку физиократии в своем L’Ordre naturel. Он специально подтверждает это в следующих словах:

Очевидность, говорит один из наших наиболее знаменитых современников [Декарт], представляет собой ясное и отчетливое различение имеющихся у нас ощущений, а также всех восприятий, которые от них зависят. Таково преимущество, которое имеет очевидность перед заблуждением,   что тот, кто обманывается, не знает причину уверенности, следующей из очевидности, в то время как кто бы ни обладал очевидностью, он во всякие времена знает причину своей уверенности и причину заблуждения⁸⁵.

Кенэ нигде не присоединялся к [сторонникам] простого дедуктивного подхода в решении экономических проблем. В самом деле, Кенэ невозможно причислить ни к одному из удобных ярлыков, таких как «рационалист», «эмпирик» или что-то в этом роде. Он не обнаруживает своей принадлежности ни к одной системе или методу, но использует из них какой угодно, лишь бы тот казался наиболее подходящим в рассмотрении поставленной проблемы. Первоначально Кенэ привлек к себе внимание во Франции за свои нападки на принятую в то время практику кровопускания, и когда в 1731 г. была основана Королевская академия хирургии (Académie royale de chirurgie), его выбрали в качестве секретаря Академии. Будучи в этой должности, в 1743 г. он написал предисловие к первому тому Мемуаров (Mémoires) этого научного Общества. В этой статье Кенэ подверг обсуждению способы достижения «истин, которые могут обогатить наше искусство»⁸⁶; способы, к которым он пришел, были двоякого рода: наблюдение и опыт. Он утверждал, что каждый метод приводит исследователя к новому знанию, и каждый может исправить или подтвердить полученные данные или знания посредством другого метода.

Кенэ был известен своим современникам и своим ранним биографам скорее как философ, чем как экономист⁸⁷. Прежде чем [170] начать писать по экономике, он заслужил себе имя во Франции и за ее пределами за рассмотрение таких тем, как бессмертие души, свобода воли, происхождение идей, а также той проблемы, которая ставила его поколение в тупик,   а именно, проблемы отношения души и тела. В этих сочинениях Кенэ показал строгую независимость мышления и отказ принимать какую бы то ни было из существующих на то время систем мысли. К неудовольствию Дидро и энциклопедистов он настаивал на свободе воли и бессмертии души. Его анализ обоих этих тем показывает знание и близость к декадентскому аристотелизму, все еще существующему во Франции⁸⁸.

Кенэ, конечно же, не был картезианцем. В своей статье «Очевидность», написанной для Энциклопедии⁸⁹*, Кенэ предпринимает прямую атаку на гипотезу врожденных идей Декарта; он также нападает на принцип «мыслю, следовательно, существую» (je pense, donc je suis), который он характеризует как «метафизический эгоизм» (égoisme métaphysique)⁹⁰. В то же время он осуждает логику схоластов как бессодержательный тип рассуждения. В своем Droit naturel он специально отвергает теории общественного договора и Гоббса, и Руссо. В своем Essai physique sur l’économie animale он нападает на известную теорию окказионализма Мальбранша, который пытался разрешить задачу, завещанную философам Декартом, отделившим тело от души. В том же произведении он критикует данное Локком объяснение происхождения идей,   за то, что оно оставляет разум слишком пассивным хранилищем чувственных ощущений. Медицинские и философские труды Кенэ раскрывают его мышление как более склонное к индуктивному, а не дедуктивному типу рассуждения, готовое проверить теорию наблюдением и экспериментом; тем не менее, разум отнюдь не враждебен в отношении дедуктивного, аналитического рассуждения [в случае] когда этот метод представляется наиболее подходящим для рассматриваемого предмета.

Его трактовка экономических проблем не обнаруживает никакого радикального отклонения в методологии от той линии, которой он придерживался в своих предшествующих исследованиях. Фактически, Кенэ неявно разделяет предмет исследования физиократии на нормативную сферу, с одной стороны, и научную – с другой. Его «Droit naturel» и «Despotisme de la Chine», например, рассматривают вещи так, как им следует быть, и – как полагает Кенэ – так, как они могли бы быть если бы человек вел себя разумно в соответствии [171] с законами природы⁹¹. Это – тип рассуждения a priori, который ведет свое начало первых принципов, принимаемых Кенэ; но [вместе с тем] это рассуждение   не жесткого типа, оно не продолжается без оглядки на факты. «Одного разума,   отмечает он,   недостаточно, чтобы привести здесь человека к знанию естественного порядка; необходимо, чтобы он посредством разума приобретал знания, которые для него необходимы»⁹². В этих нормативных исследованиях Кенэ постоянно подкрепляет свои заключения фактами, доставляемыми посредством наблюдения и опыта.

Его статьи о научных аспектах экономики раскрывают совершенно другой, отличный от этого, подход. Свою статью «Фермеры», [написанную] для Энциклопедии, он начинает с сообщения читателю о том, что «если вы рассматриваете земледелие во Франции только в его общих чертах, то сможете образовать у себя только несколько неопределенных и несовершенных идей»⁹³. Следовательно, советует он, нужно «вступить в контакт непосредственно с теми, кто возделывает землю»⁹⁴. Затем исследование продолжает выяснять, каким образом осуществляется земледелие в различных провинциях Франции, используются быки или лошади, каков размер фермерского хозяйства, какого рода пищу нужно употреблять, и каково, следовательно, соотношение выпуска к затратам при различных методах ведения земледелия. Это – тщательным образом проведенное сравнительное статистическое исследование. То же самое верно и в отношении статьи Кенэ «Зерно», где он предпринимает сравнительное изучение крупных земельных хозяйств (grande culture) и мелких земельных хозяйств (petite culture) и приходит к выводу, что первый тип экономически является более выгодным. В своей статье «О торговле» (Du Commerce) он настаивает почти на номиналистическом образе мысли: «Мы не должны вести рассуждения против фактов; факты – это реальности. Но универсальный термин, такой, как слово торговля, которое сводит вместе множество различных реальностей, сам уже не является реальностью»⁹⁵.

Кенэ также прибегал к «геометрическому», гипотетическому методу аргументации. Его первая экономическая проблема такого рода дается в Августовском номере Journal de l’agriculture, du commerce et des finances за 1766 г. Здесь он продолжает Евклидов образ мысли, осуществляя постановку проблемы (поможет ли нации повышение цен или оно скорее [172] повредит ей?), выдвигая предпосылки, отвечая на возражения и формулируя решение. Однако, заявляет Кенэ в своем вступительном примечании, «эта проблема является чисто гипотетической»⁹⁶.
V

Кенэ не присоединился к легкому рационалистическому рассмотрению проблем общества, как это делали его ученики. Он верил в существование объективного порядка и в способность человека постичь этот порядок. Не естественному порядку следует согласовываться с человеческим языком, говорит он читателю, но языку и мысли нужно сообразоваться с естественным порядком⁹⁷. Здесь он избегает пути субъективизма, который можно обнаружить и у Декарта, и у Локка. Он отказывается, однако, впадать и в другую крайность – отрицать, что человек в состоянии обоснованно (validly) достичь всеобщих законов посредством индуктивного метода. Он отказывается стоять на той точке зрения, что знание состоит только из «фактов». Он, кажется, заимствует [идеи] у всех своих предшественников, не присоединяясь полностью ни к одной из созданных ими систем. В одно время он был в дружеских отношениях с энциклопедистами, но никогда не соглашался с Дидро в том, что касается нападок последнего на свободу воли или с его абсолютным сенсуализмом⁹⁸. Он многое взял у Локка, но никогда не колебался в своей решительной критике «Essay Concerning Human Understanding». Он поддерживал многие определения, которые, возможно, прямо или косвенно взял исключительно из Аристотелевско-схоластической традиции⁹⁹.

Дальнейшее изучение физиократов, как это должно казаться, следует продолжать в том направлении, которое связано с пониманием того, что они были единодушны в своем желании [173] основать науку физиократии; последняя должна была включить экономику как одну из своих основных частей   наряду с политикой, социологией и этикой. Они были согласны [между собой] и в том, что это была бы наука в более широком смысле, чем наука о богатстве, которую Дюпон презрительно называл «коллекцией вычислений» (un recueil de calculs)¹⁰⁰. Но Кенэ придерживался другой, нежели его ученики, точки зрения на методологию этого исследования и на принципиальные пункты доктрины. Неправильно было бы считать, как это делалось в прошлом, что физиократы создали секту и что в своих трудах «они все неявно, и без какого бы то ни было заметного отклонения, следуют учению г-на Кенэ (Quesnai)»¹⁰¹.

Гримм и Дидро подытожили различия между Кенэ и его выдающимся учеником, Мерсье де ла Ривьером, так, как это видели глаза энциклопедистов. Гримм говорит относительно Кенэ, что «он не только естественным образом загадочен, но он систематически загадочен и уклоняется [от разговора] на том основании, что истину, по его мнению, никогда не следует выражать в явном виде»¹⁰². И снова: «Старик Кенэ   решительный циник»¹⁰³. Дидро лиричен в своей похвале в адрес де ла Ривьера. Своему другу Фальконнэ (Falconnet) он пишет: «Я знал M. де ла Ривьера; он хороший, мудрый и простой человек; он – человек редкой добродетели»¹⁰⁴. И снова Фальконнэ он говорит, что «это он [де ла Ривьер] раскрыл тайну, истинную тайну, вечную и непреложную тайну защиты, долголетия и благосостояния империй. Это он является тем, кто предложит нам утешение в ответ на кончину Монтескье»¹⁰⁵. И наконец: «Я восхищаюсь уверенностью и плодовитостью его принципов, той легкой манере, в какой он разрешает сложнейшие проблемы, и той простотой, с какой он отводит возражения. В его книге написано все, но только для тех, кто знает, как читать»¹⁰⁶. Кенэ не был в моде у людей Просвещения; его ученики, особенно де ла Ривьер, были.