Эсеры максималисты в первой российской революции

В. И. Тропин рассматривает аграрно-террористические выступления в деревне «как одну из форм решительной борьбы крестьянства в конкретных условиях революции 1905—1907 гг.» и со ссылкой на статью А. А. Шишковой сожалеет о наличии в советской историографии работ, в которых разгром помещичьих имений «рассматривается как результат влияния эсеров на крестьян»⁵⁵. Может показаться, что для В. И. Тропина неприемлем взгляд на эсеров как проводников аграрно-тсррористической тактики в деревне, однако сам он доказывает другое. «Организуя аграрный террор (убийство отдельных помещиков, поджоги их имений и Т. Д.),— пишет он,— эсеры наводили большой страх на поместное дворянство», а чуть ниже порицает эсеров за попытку «подменить массовое крестьянское движение{32}

аграрным террором»⁵⁶. К этому Тропин прибавляет, что эсеры «нередко добивались успеха» в работе среди крестьян, снимая, таким образом, могущее возникнуть у читателя предположение о том, что автор никак не связывает развитие аграрно-террористических форм крестьянской борьбы с деятельностью эсеров, считая последнюю незначительной. Таким образом, указывая на пропаганду аграрного террора эсерами и на известную успешность их работы в деревне, В. И. Тропин фактически сам становится на ту же точку зрения, наличие которой в советской историографии он с сожалением констатировал.

Как видим, в советской историографии имеет место большое разнообразие мнений как по общему вопросу о формах и методах борьбы крестьянства в период первой русской революции, так и по более частной проблеме места аграрного террора в программе и тактике партии эсеров. Такое положение в историографии, а также недостаточное количество введенного в научный оборот фактического материала по последней проблеме свидетельствует о необходимости ее дальнейшего изучения. Исходя из этого, свою задачу автор видит в том, чтобы рассмотреть отношение эсеров главным образом в лице руководства партии к проблеме аграрного террора в период первой русской революции, историю складывания такого отношения, причины и ход образования в партии течения так называемых «аграрных террористов» и их деятельность.

Среди эсеров конца XIX— начала XXвв., как известно, господствовало скептическое отношение к революционным возможностям крестьянства, и они, объявляя деятельность революционеров в деревне желательной, в то же время отводили ей второстепенную по сравнению с городом роль. В этот период среди эсеров не было единства по вопросу о работе в деревне. В 1901 г. в передовой статье 1-го номера журнала «Вестник русской революции», ставшего в дальнейшем центральным теоретическим органом эсеров, указывалось, что поскольку деревня не может явиться «исходной точкой» революции, центром деятельности партии должен стать город⁵⁷. Точно так же в ряде номеров «Революционной России» за 1902 г. подчеркивалось, что «современная деревня вообще не может служить инициативной силой революции» и поэтому работа в крестьянстве может вестись лишь «постольку, поскольку это {33} возможно при наличных связях партии с деревней»⁵⁸. Однако в статье Л. Э. Шишко, помещенной в том же 1-ом номере «Вестника», содержались противоположные выводы⁵⁹, а А. И. Потапов в 3-м номере журнала прямо признавал работу в крестьянстве «необходимой и неотложной»⁶⁰. По мнению В. Н. Гинева, «к началу XXв. во взглядах народнической интеллигенции на революционные возможности крестьянства установилось как бы равновесие между оптимистами и скептиками»⁶¹.

В целом, в конце 90-х — начале 900-х годов агитационно-пропагандистская работ эсеров среди крестьянства велась слабо. Достаточно сказать, что в этот период, по данным М. И. Леонова, группы эсеровских пропагандистов действовали лишь в 4-х губерниях из 69-ти (без Финляндии)⁶². С 1900 г. в эту деятельность включилась созданная за границей по инициативе В. М. Чернова «Аграрно-социалистическая лига» (АСЛ) — типично эмигрантская группка, в которую первоначально входило лишь пять человек. За два с половиной года самостоятельного существования Лигой были выпущены брошюры десяти наименований общим тиражом 25000 экземпляров⁶³. В том же 1900 г., в частности, ею была опубликована написанная Черновым И специально посвященная работе в крестьянстве брошюра «Очередной вопрос революционного дела», которая, как отмечалось в проекте заключенного в 1902 г. соглашения о вхождении АСЛ в партию эсеров, правильно отражает взгляды обеих организаций «на задачи социально-революционной пропаганды и агитации в деревне»⁶⁴. Если попытаться оценить содержание брошюры с точки зрения интересующей нас проблемы, то она, констатировав участившиеся в последние годы факты «аграрных преступлений», передоверяла разработку «конкретных средств борьбы крестьянства со своими врагами» «народу», который, как надеялся автор, в скором будущем сорганизуется в «крестьянские союзы» пли «братства»⁶⁵. В целом брошюра не определяла отношения Лиги к различным формам крестьянской борьбы и ограничивалась постановкой агитационно-пропагандистских задач, направленных на поднятие политической сознательности крестьянства. Вопросы тактики крестьянской борьбы специально не рассматривались и в остальных изданиях Лиги.

В 1902 г. в Харьковской, Полтавской и Саратовской губерниях прошли крупные крестьянские волне- {34} ния, имевшие отчетливо выраженный аграрно-террористический характер. По данным А. В. Шестакова, в четырех уездах Полтавской и Харьковской губерний за короткое время крестьянами было разгромлено 54 поместья, 25 экономии и сожжено 2 усадьбы⁶⁶. С. М. Дубровский указывает, что в ходе этих крестьянских волнений за несколько дней было разгромлено свыше 100 поместий⁶⁷. Вот как описывал эти события во «всеподданнейшем» докладе такой компетентный, очевидец, как А. А. Лопухин, директор Департамента полиции, в 1902 г. служивший по судебному ведомству: «Целые толпы крестьян, собиравшихся десятками и сотнями, двигались пешком и на подводах из усадьбы в усадьбу, грабя и увозя с собой все, что попадало под руку… Последние дни беспорядков ознаменовались многочисленными поджогами… было совершенно ясно, что в следующей стадии беспорядков ни один грабеж не обошелся бы без поджога, и озверевший народ стал бы резать помещиков»⁶⁸. Как позднее признавал С. С. Хрулев, преемник Лопухина на посту прокурора Харьковской судебной палаты, подавление этих беспорядков «потребовало особых усилий администрации с призывом военной силы»⁶⁹.

Крестьянские волнения 1902 г. явились решающим моментом в оформлении аграрной программы эсеров⁷⁰ и окончательно убедили их в возможности и необходимости работы в крестьянстве. В специально выпущенном по поводу этих событий экстренном номере «Революционной России» говорилось уже о необходимости вывести работу в деревне, ранее носившую «преимущественно кружковой характер», «на широкую арену массовой агитации». «В настоящее время, — писала газета, — можно считать совершенно законченным подготовительный, кустарнический период революционной работы среди крестьянства. Из узеньких, извилистых тропинок она выходит на широкую столбовую дорогу планомерного революционизирования деревенских масс»⁷¹. Одновременно эсеры сделали вид, что «забыли» собственные сомнения относительно революционных возможностей крестьянства и с жаром доказывали, что они-де «всегда ставили» революционизирование деревни «одной из основных задач своей деятельности»⁷². Тогда же, в 1902 г., был создан и «Крестьянский союз» партии эсеров, которым в том же 8-ом номере «Революционной России» в программной статье «Ко{35} всем работникам революционного социализма в Рос-пи:» была сформулирована основная цель агитационно-пропагандистской работы партии в крестьянстве. «Избирая своим девизом… слова «Земля и Воля», — укапывалось в статье, — «Крестьянский союз» на первый план и на первую очередь выдвигает «Волю»». И далее: «мы… должны звать мужика Землей к Воле и вести через Волю к Земле»⁷³. Такая формулировка фактически означала, что эсеры, справедливо связывая возможность коренного решения земельного вопроса с политическими изменениями в стране, в то же время не склонны участвовать в попытках крестьянства немедленно решить земельный вопрос революционным путем, откладывая его рассмотрение до созыва Учредительного собрания. Поэтому они считали вполне допустимым, чтобы инициатива всеобщего «земельного поравнения» исходила не от самих крестьян, а от созданного революцией «Земского собора»⁷⁴.

Приблизительно в это же время «Революционная Россия» в двух своих номерах под рубрикой «Программные вопросы»⁶ опубликовала обширную статью, посвященную путям проведения аграрных преобразований. Автор статьи (по всей вероятности, В.М. Чернов) подчеркивал приверженность эсеров идее коллективной земельной собственности, специально указав на «опасность» развития в деревне частнособственнических поземельных отношений с точки зрения эсеровской программы «социализации» земли⁷⁵. Таким образом, уже к 1902—1903 гг. были заложены основы в целом отрицательного отношения эсеров к захватному движению в деревне, которое проявилось в годы первой революции.

Развитие крестьянского движения в первой половице 1902 г. потребовало от эсеровской печати оперативного отклика на аграрно-террористические выступления в целом остро поставило вопрос об отношении эсеров к стихийным формам крестьянской борьбы. Уже в июле 1902г. на I съезде АСЛ на основе заявления о необходимости «признать воздействие на деревню как отрасль деятельности, равноправную со всеми другими», была предпринята попытка сформулировать отношение Лиги к аграрному террору. Не решаясь полностью отказать-{36} ся от включения аграрного террора в программу действий низовых эсеровских организаций, съезд, тем не менее, в целом признал введение его «в программу революционной партии» и партийную работу по его организации «нежелательной и невозможной». «При чисто местном, разбросанном характере такого рода борьбы, — разъяснял докладчик делегатам съезда, — партия не в силах контролировать его проявления, а потому не может принять на себя и ответственность за столь решительные и серьезные акты»⁷⁶. И в докладе, и в принятой съездом резолюции (названной «программа революционной деятельности в деревне») в духе упомянутой брошюры В. М. Чернова предполагалось «всю инициативу и всю ответственность» за аграрно-террористические акты переложить на «отдельные крестьянские революционные дружины». Последние в резолюции съезда были названы «местными тайными обществами» с очевидной целью затемнить вопрос о том, кому же собственно — крестьянским организациям или же местным эсеровским группам — предоставлялось право «взять на себя все дело» руководства крестьянской борьбой «против достояния или против личности угнетателя»-помещика⁷⁷. К тому же, по мнению Лиги, эти «тайные общества» должны были возглавлять аграрно-террористическую борьбу крестьян лишь тогда, когда крестьянство, «изверившись в действительности мирных средств», само перейдет к вооруженной борьбе с помещиками⁷⁸.

Основной акцент в резолюции съезда был сделан на необходимости сорганизовать крестьян в «крестьянские братства», которые должны были «удерживать крестьянскую борьбу по мере возможности на почве мирных средств»⁷⁹. Эта рекомендация плохо увязывалась с выдвинутой в резолюции «ближайшей целью» крестьянского движения — свержением самодержавия и уничтожением помещичьего землевладения.

Аналогичные идеи проводились и в брошюрах, изданных в этот период за подписью собственно партии эсеров или ее «Крестьянского союза». Указывая, что землю «добром» получить невозможно, эти издания ограничивались общими советами крестьянам «организовываться», «готовиться», «копить оружие» и т. д., причем основной упор опять-таки делался на стачках, бойкоте и других мирных средствах крестьянской борьбы⁸⁰. Некоторое исключение в этом смысле составляло лишь{37}

обращение «Ко всему русскому крестьянству от Крестьянского союза партии социалистов-революционеров»⁸¹⁷, однако уже в 1903 г. во втором издании этой брошюры те высказывания, которые могли быть истолкованы как призывы к проведению аграрно-террористических актов, были сняты.

На I съезде заграничной организации эсеров и на II съезде АСЛ, проходивших в августе 1903 г., также господствовало отрицательное отношение к аграрному террору, хотя Е. К. Брешковская выступила с предложением выделять и поддерживать такие формы крестьянской борьбы из ряда аграрно-террористических, которые носили бы «политический» характер, а X. Г. Левит высказался даже за включение аграрного террора в программу партии⁸³. На съезде АСЛ констатировалось, что «при современных условиях» крестьянское движение неизбежно выльется в аграрно-террористические формы, однако членов Лиги (судя по отрывочным записям, сделанным на съезде Н. В. Чайковским) в основном занимал вопрос о том, можно ли с помощью пропагандистских или иных средств предотвратить аграрно-террористические выступления в деревне. Поэтому основной спор на съезде развернулся вокруг проблемы отношения Лиги (и, фактически, партии эсеров в целом) к аграрному террору, причем по этому вопросу было высказано большое разнообразие мнений: от пожелания игнорировать эти факты, «не допускать никаких теоретических рассуждений» об аграрном терроре (точка зрения Е. Е. Лазарева) до призывов «сдерживать» его проявления средствами «литературной и устной пропаганды» (мнение Л. Э. Шишко)⁸⁴. Принятая в итоге резолюция указывала, что издания Лиги «должны давать читателю в возможно более объективной форме все необходимые сведения для

сравнительной оценки аграрного террора в ряду других средств борьбы трудового крестьянства», но подчеркивала, что эти издания «должны быть далеки от всякого, хотя бы и замаскированного подстрекательства» крестьян к аграрному террору⁸⁵. Исходя из этого, эсеровский центральный орган из номера в номер добросовестно фиксировал многочисленные факты аграрно-тер-{38} рористических выступлений крестьян, избегая давать к ним какие-либо комментарии⁸⁶.

Подводя итоги разработки идеологами эсеров вопроса об отношении к аграрно-террористическим формам борьбы на начальном этапе деятельности партии, нельзя не отметить, что насильственные действия крестьян в отношении имущества и личности помещиков, ставших ведущими в крестьянских выступлениях уже в этот период, не привлекли к себе пристального внимания руководства партии, во все услышанье заявившей о стремлении выражать интересы «деревенской Руси».Вопреки прозвучавшим в центральной эсеровской печати начала века призывам «серьезно и вдумчиво» «приглядеться» к крестьянским волнениям⁸⁷, единственным реальным достижением эсеровской теоретической мысли на этом этапе была лишь постановка проблемы отношения партии к аграрному террору при явном стремлении эсеровских идеологов сформулировать свое отношение к нему в возможно более «растяжимом» и неопределенном виде или вообще уйти от поставленной проблемы (характерен в этом отношении призыв Лазарева к участникам II съезда АСЛ прекратить «сосать» этот вопрос «как соску»)³⁸. Такой подход к проблеме аграрного террора был характерен и для некоторых местных эсеровских организаций.

Одновременно уже на этом этапе разработки указанного вопроса проявились боязнь руководства эсеров взять на себя ответственность за возможные «эксцессы» в ходе борьбы крестьян против помещиков и их стремление переложить ее или на самих крестьян, или на местные организации партии, и так или иначе воздействовать на крестьянство таким образом, чтобы направить его на борьбу по мирному пути. Предпочтение мирным формам крестьянской борьбы отдавалось и в «Проекте» программы эсеров, выработанном Заграничной организацией партии летом 1903 г, и в ряде публикаций эсеровского центрального органа⁹⁰, и в немногочисленных в этот период эсеровских прокламациях⁹¹.В частности, пензенская группа партии в прокламации, специально посвященной крестьянским выступлениям 1902 г., искажая факты, доказывала исключительно мирный характер движения крестьян в Харьковской и Полтавской губерниях⁹².

Неразработанность не только такой сравнительно частной проблемы, как отношение к аграрному терро-{39} ру, но и более общих вопросов программного характера вызывала в партии теоретическую разноголосицу и ожесточенные споры. Появление общепартийного «Проекта» программы в одном из майских 1904 г. номеров «Революционной России» (№ 46) отнюдь не прекратило этих споров. Они разгорелись с новой силой летом 1904 г. и велись главным образом вокруг вопросов аграрной политики партии. «С особой настойчивостью стали требовать от партии ответа на программные вопросы крестьянские деятели, — вспоминал, говоря о 1904 г., эсер И. Г. Добковский. — Кажущаяся ясность и определенность, с которой партия с.-р. выставляла и всегда защищала свою аграрную программу, далеко не удовлетворяла внутри самой партии всех работников»⁹³.

Забегая вперед, отметим, что разногласия в толковании различных программных положений имели место в эсеровской среде и позднее. Так, в 1905 г. работник саратовской организации эсеров В. Е. Люстиг в частном письме отмечала, что вопрос о «социализации» земли «неясен очень и очень многим товарищам». «На одном собрании, — рассказывала она, — был поднят вопрос о социализации и национализации земли. Оказалось, что из 20 присутствующих товарищей вряд ли нашлось двое, которые одинаково понимали эти выражения». «Значит, — заключала Люстиг, — партийную программу каждый толкует по-своему»⁹⁴.

В такой обстановке летом 1904 г. в рамках женевской организации эсеров вокруг известной «Бабушки» (Е. К- Брешко-Брешковской), приехавшей за границу специально для того, чтобы по ее собственному признанию, «гнать оттуда нашу праздную молодежь обратно в Россию на работу в народе»⁹⁵, сформировалась группа из двух десятков молодых революционно настроенных партийных работников. Ее идеологами стали начинающий эсеровский публицист Е. И. Лозинский (псевдоним — Е. Устинов) и М. И. Соколов, в недавнем прошлом секретарь эсеровского крестьянского кружка при Мариинском земледельческом училище (Саратовский губ.)⁹⁶, известный в этот период под кличкой «Каин».

Существование группы Лозинского-Соколова, как сообщает Хильдермайер, зафиксировано в эсеровских документах уже в июле 1904 г.⁹⁷ Летом — осенью этого года группой был прочитан ряд рефератов, на которых ее участники выступили с резкой критикой тактики эсе-{40} ров в деревне, причем основным объектом этой критики стало отношение партии к аграрно-террористическим выступлениям крестьян. «В своих рефератах главари-«аграрники» подчеркивали, — вспоминал Добковский,— … что аграрным террором ПС-Р приобретет себе симпатии широких масс в деревне …и что это единственный и лучший путь к завоеванию партией земледельческой Руси»⁹⁸. В выступлениях Соколова, по свидетельству его биографа, звучала мысль о необходимости немедленной организации в деревнях боевых дружин, под руководством которых должна начаться подготовка «одновременного выступления всей крестьянской Руси совместно … с пролетарской». Само вооруженное восстание мыслилось в первую очередь как волна единовременных аграрно-террористических крестьянских выступлений, которые помимо широкого применения всех прочих атрибутов этого способа борьбы не должны были останавливаться и перед насильственным захватом помещичьих и казенных земель".

Агитация «аграрных террористов» имела успех, и 14 ноября 1904 г. на собрании женевской группы эсеров значительным большинством голосов (25 против 12) была принята их резолюция «О боевых дружинах в деревне в связи с аграрным террором». В целях «возможно большего расширения и обострения экономической и политической борьбы крестьянских масс… [и] внесения в эту борьбу возможно более ясного политического и социалистического сознания» резолюция призывала немедленно приступить к формированию боевых дружин в деревне, причем «ввиду полной невозможности организации надлежащего числа таких дружин» партией считала необходимым воздействовать на крестьянство с тем, чтобы оно по собственной инициативе «сплачивалось в такие тайные боевые группы». Так же широко, впрочем, планировалось создание и партийных боевых групп¹⁰⁰. Кроме руководства различными мирными формами крестьянской борьбы, а также «вооруженными массовыми столкновениями крестьян» с полицией и войсками эти дружины, согласно резолюции, должны были организовывать и осуществлять на местах «аграрный и политический террор». Боевая деятельность этих групп, по мнению «аграрников», должна была проходить вне «непосредственной регламентации и контроля» партийных организаций¹⁰¹. {41}

Содержание «резолюции большинства» показывает, что «аграрные террористы» полностью разделяли ряд ошибочных представлений, свойственных партии эсеров в целом. В частности, для них была характерна вера в «социалистичность» русского крестьянства и совершении чуждо представление о такой комбинации политических и социально-экономических условий, которые были названы В. И. Лениным и«революционной ситуацией. Это вело к ошибочности резолюции в той ее части, где говорилось об организации внепартийных крестьянских их боевых дружин как способе внести в крестьянское движение «политическое и социалистическое сознание», м там, где эта мера рассматривалась как возможность немедленного «революционизирования» крестьянства. В чисто эсеровском духе формулировалась и цель деятельности этих дружин, которая заключалась не только в руководстве вооруженным восстанием, но и в «устрашении и дезорганизации всех непосредственных представителей и агентов современных господствующих классов».

Наиболее уязвимым местом резолюции был отказ от руководства деятельностью боевых дружин центральными и местными партийными организациями. Оставалось непонятным, о какой «планомерности» и «организованности» могла идти речь в отношении групп, «боевые действия» которых не направлялись никакими центральными органами. Тем не менее, основная идея «резолюции большинства» была плодотворна в том отношении, что стремилась повернуть партию лицом к непосредственной борьбе крестьян с помещиками и ставила целью сделать ее «планомерной, организованной, целесообразной».

В связи с тем, что «аграрники» без ведома ЦК стали распространять свою резолюцию в заграничных партийных организациях¹⁰², 25 ноября в противовес ей «меньшинством» женевской группы была принята резолюция «О задачах партии в деревне, политическом и аграрном терроре», которую подписали такие видные эсеры, как В. М. Чернов, Л. Э. Шишко, О. С. Минор, Ф. В. Волховский и др. В целом резолюцию можно оценить как определенный шаг вперед в разработке эсерами тактической линии партии в крестьянстве. В отличие от уже упоминавшихся программных документов, «резолюцией меньшинства» впервые была поставлена задача «не отстраняться от участия» в аграрно-терро-{42} ристических выступлениях и вносить в них «ту степень сознательности и систематичности, какая только возможна»¹⁰³. «Наша задача, — отмечалось в документе,— внести общий план, внутреннее единство в разрозненные вспышки недовольства и, в подходящий момент, превратить их в единое вооруженное движение»¹⁰⁴.

Вооруженное восстание как цель деятельности партии осталось, однако, только декларацией, так как составление конкретного плана его откладывалось «на потом», а само его начало представлялось лишь как вооруженный отпор крестьянских групп «насильственным репрессивным мерам» правительства в ответ на бойкот крестьянами помещиков и властей, к которому, как к первоочередной форме борьбы, и призывала резолюция¹⁰⁵. Стремление «меньшинства» следовать пассивной оборонительной тактике в деревне предопределило желание исключить аграрный террор из тактических средств партии, причем в развернутой аргументации резолюции против аграрного террора прозвучали оценки, положенные в основу всей последующей критики эсерами этой формы борьбы. В частности, под аграрным террором резолюция предлагала понимать «исключительно экономический террор» и неприятие его объясняла «местным, разрозненным характером актов аграрного террора», невозможностью «устранения излишних и вредных для нормального престижа движения эксцессов», опасностью «измельчания и упрощения движения» и превращения его «из коллективной борьбы за социализацию земли в партизанскую борьбу отдельных групп за улучшение их собственного поземельного положения»¹⁰⁶. Последний тезис, как увидим, явился главным препятствием включению аграрного террора в программу действий эсеровской партии.

Таким образом, «резолюция меньшинства», которая, как справедливо отметил Чернов, стала основой деятельности партии эсеров в крестьянстве на протяжении всей первой революции¹⁰⁷, отвергнув аграрно-террористические формы борьбы, фактически ставила под вопрос возможность не только руководства вооруженной борьбой крестьянства местными партийными организациями, но и самого участия членов партии в этой борьбе.

Еще до принятия обеих резолюций «аграрники» начали деятельно готовиться к поездке в Россию для работы в крестьянстве, причем группу отъезжающих воз-{43}

главил М. И. Соколов, а Е. И. Лозинскому было поручено редактирование ее печатного органа, который и вышел в мае 1905 г. в Женеве под названием «Вольный дискуссионный листок». По поводу предстоявшего Отъезда группы Соколова Департаментом полиции на основании донесений его заграничного агента был составлен «совершенно секретный» циркуляр, адресованный местным жандармским властям. Этот циркуляр, сообщая о расколе женевской организации эсеров и о готовящемся отъезде в Россию «аграрных террористов», предлагал «подлежащим властям» принять меры к особо тщательному наблюдению за членами группы и их аресту¹⁰⁸.

Интересно, что этот жандармский документ, будучи опубликованным в одном из изданий Бунда и став, таким образом, известным в эсеровских кругах, заставил Заграничный комитет эсеров выступить со специальным опровержением приводимых в нем данных. 27 декабря 1904 г. секретарь ЗК Л.Э. Шишко со ссылкой на этот циркуляр сообщал Заграничной организации, что раскол в ее рядах «есть плод шпионского воображения» и напоминал ее членам об их «нравственной обязанности держать себя так, чтобы не подавать повода посторонним элементам сомневаться в целостности партии»¹⁰⁹. Эта попытка затемнить факт происшедшего раскола показала беспринципность позиции эсеровского руководства по отношению к «аграрникам», которая проявилась еще и в том, что ЦК эсеров фактически санкционировал поездку группы Соколова в Россию, обеспечив ее необходимыми явками, деньгами и документами¹¹⁰.

Все это, однако, не означало, что лидеры партии недооценивали серьезности возникших разногласий. Как свидетельствует Чернов, руководящие партийные сферы долго занимал вопрос об установлении контроля за деятельностью «аграрников» в России. Эту функцию первоначально было решено возложить на С. Н. Слетова, однако 3 сентября он по доносу Азефа был арестован на границе¹¹¹, и «аграрные террористы» выехали в Россию, предоставленные самим себе.

Деятельность «аграрных террористов» была одушевлена убеждением в том, что русское крестьянство всецело готово к аграрному перевороту, который, как они верили, должен пойти в направлении, предусмотренном эсеровской программой «социализации» земли. Для {44} повсеместного и немедленного осуществления этой «социализации», с их точки зрения, оставалось лишь поднять крестьянство на вооруженную борьбу, используя традиционные для русской деревни аграрно-террористические формы.

За короткое время М. И. Соколов, Б. Д. Герман, А. И. Зверин и другие члены группы успели побывать в Минске, Гомеле, Белостоке и ряде других мест Северо-Западного края, посетить несколько городов юга России и Поволжья. Повсюду «аграрники» создавали крестьянские организации, типографии, выпускали прокламации (в Минске было даже налажено издание газеты для крестьян), вербуя одновременно себе сторонников в эсеровских группах. Особенно удачной была деятельность последнего рода. В сентябре 1904 г. Гомельской группой эсеров была издана прокламация, предлагавшая поддерживать аграрно-террористическоедвижение¹¹². В конце ноября уже за подписью всего Северо-Западного областного комитета партии появилась написанная Соколовым прокламация, призывавшая рабочих и крестьян «бить покрепче» чиновников, капиталистов и помещиков¹¹³. В конце 1904 г. эта же прокламация с небольшими сокращениями была перепечатана и Екатеринославским комитетом (по данным Департамента полиции, «Каин» побывал в Екатеринославе в середине декабря¹¹⁴).

Появление прокламаций «аграрников», которые, как писал Чернов, «произвели сенсацию» в заграничных эсеровских кругах, заставило срочно вызвать Соколова в Женеву¹¹⁵. Там ему было поставлено в вину нарушение заключенной накануне отъезда договоренности отстаивать свои взгляды лишь внутри партийной организации и «не бросать» своих «призывов и лозунгов в крестьянскую массу»¹¹⁶. Однако вскоре Соколов вновь выехал в Россию, и в начале 1905 г. его группа деятельно занялась созданием своего Крестьянского союза¹¹⁷. От имени этого Союза были изданы прокламации, в которых «аграрники» звали крестьян на решительную борьбу с оружием в руках против помещиков и царских властей за немедленный переход всей земли в собственность народа и созыв Учредительного собрания. В них впервые прозвучал призыв к крестьянам «входить в соглашение с рабочими для дружного натиска на общих врагов: на царское правительство и всех капиталистов» за «социализацию» не только земли, но и промышленных предприятий¹¹⁸. {45}

Следует подчеркнуть, что в изданиях «аграрных террористов», как и в воззвании группы «Вольного дискуссионного листка» 1905 г. в отличие от аналогичных изданий анархистов, не содержалось прямых призывов к поджогам помещичьих имений и убийствам помещиков. Прокламации «аграрников» призывали беспощадно бороться с помещиками, но советовали уничтожать лишь тех из них, которые оказывали вооруженное сопротивление восставшим крестьянам. Помещичьи же усадьбы и инвентарь вообще предлагалось по возможности «щадить» с целью его дальнейшего обращения на общественные нужды¹¹⁹.

Деятельность группы Соколова была прервана в начале апреля 1905 г., когда вместе с несколькими единомышленниками (А. И. Зверин, К. М. Бродская и др.) он был арестован в Курске на собрании местной эсеровской организации¹²⁰. Чиновником Департамента полиции М. И. Гуровичем, руководившим арестами эсеров в Курске 2—3 апреля 1905 г., тогда же на имя директора Департамента был составлен доклад, который затем был представлен министру внутренних дел. По мнению Гуровича, деятельность «аграрников», как прямо повлиявшая на «возникновение в текущем году аграрных волнений», заслуживала к себе «особого внимания», а созданный ими Крестьянский союз явился организацией «едва ли не более опасной, чем даже партия социалистов-революционеров»¹²¹. Из этого же доклада явствовало, что своим провалом «аграрники» были обязаны секретному сотруднику охранки, действовавшему под кличкой «Племянник», который получил явку в Курске от заграничных эсеров. Доклад Гуровича стал основой для совершенно секретного циркуляра, направленного директором Департамента полиции всем начальникам ГЖУ и охранных отделений 30 апреля 1905 г. Сообщая о появлении Крестьянского союза партии социалистов-революционеров, имеющего целью «подстрекательство крестьянского населения к устройству аграрных беспорядков», Департамент потребовал принять меры к «скорейшему прекращению» его «опасной. деятельности»¹²².

В цитированной записке С. С. Хрулева возникновение «Крестьянского союза Курской партии социалистов-революционеров» прямо связывалось с крестьянскими волнениями в Курской и Орловской губерниях в начале 1905 г.; только «своевременный арест» этой группы по- {46} мешал распространению в крестьянстве прокламаций, в огромном количестве отпечатанных в ее типографии¹²³.Прекращение существования группы Соколова не сделало для эсеров менее актуальным вопрос об отношении к аграрному террору. Острота постановки этой проблемы усугублялась провозглашением партией в первой половине 1905 г. лозунга вооруженного восстания, самим характером крестьянского движения, а также тем, что в партии по-прежнему находилось немало сторонников аграрного террора. И вновь теоретики эсеров оказались в сложном положении. С одной стороны, призыв к вооруженному восстанию диктовал необходимость использования партийными организациями аграрно-террористических форм борьбы, с другой — беспощадная борьба с помещиками могла привести крестьян к прямому захвату помещичьей земли и обращению ее в крестьянскую собственность. В последнем же исходе эсеровские лидеры не без оснований видели «величайшую опасность» для осуществления программы «социализации» земли. Уже в январском 1905 г. номере «Революционной России» наряду с крайним оптимизмом в оценке перспектив начавшейся революции и призывами к партийным работникам «вооружать массу» и «развивать движение вглубь» подчеркивалось, что крестьянство следует звать на борьбу за землю «для завоевания ее не в частную собственность, а в общественное владение всего народа»¹²⁴.

Основным тактическим лозунгом эсеров в первой половине 1905 г. был призыв к вооруженному восстанию, который звучал и со страниц центральной эсеровской печати, и в прокламациях, воззваниях и т. п., издававшихся местными партийными организациями. При этом эсеры чувствовали себя чуть ли не обязанными быть радикальнее всех других левых партий, формулируя свои призывы в ультрареволюционной манере. Так, один из февральских 1905 г. номеров центрального органа эсеров, констатируя, что «гражданская война началась», предлагал отбросить «сомнения и предубеждения против всяких боевых средств» и немедленно использовать все виды вооруженной борьбы: от массового выступления с оружием в руках до «партизанско - террористической» борьбы «по всей линии» включительно¹²⁵. В помещенной вскоре в «Революционной России» статье из серии «Писем старого друга» Е. К. Брешковская звала эсеровскую молодежь «самолично стать рядом с {47} крестьянином, взять ружье и нож в свои руки, дать ружье и нож в руки товарища-крестьянина — и плечом в плечо, грудью вперед — нападать на врага народа…»¹². Не менее энергичные призывы к вооруженному восстанию содержали и эсеровские прокламации этого времени¹²⁷.

Такая решительная позиция привела эсеров к некоторому пересмотру своего отношения к аграрному террору, причем, как показывает анализ эсеровской нелегальной литературы, низы партии в этом случае выступали революционнее верхов. Это проявилось в первую очередь в том, что многие местные организации эсеров, не решаясь прямо призывать крестьян к аграрному террору и включать его в свою тактику, делали это в скрытом, замаскированном виде. Так как применение политического террора (в отличие от аграрного) с точки зрения эсеровской теории было не только приемлемо, но и прямо обязательно, местные комитеты, по свидетельству упомянутой В. Е. Люстиг, формально осуждая аграрный террор, но понимая под ним только поджоги и «убийства помещиков подряд», называли остальные «террористические акты на почве земельных отношений» террором местным, политическим и считали применение его оправданным¹²⁸. Действительно, в условиях революции любой акт аграрного террора не мог не носить политического характера, и поэтому звучавшие в центральной эсеровской печати требования «насаждать среди крестьянства политический террор»¹²⁹ для рядовых эсеров часто были неотличимы от призывов поддерживать стихийные вспышки крестьянской борьбы.

Эти настроения нашли отклик и в центральной эсеровской печати. Из тех форм крестьянской борьбы, которые традиционно назывались аграрно- террористическимии считались неприемлемыми, в 1905 г. стали изыматься (и, следовательно, считаться допустимыми) такие как «массовое, открытое» распахивание крестьянами помещичьих земель, захват экономии и убийства тех помещиков, которые вызывали войска для усмирения крестьян¹³⁰. Продиктованный логикой курса на вооруженное восстание, такой шаг в сторону признания «законности» аграрного террора был сделан лидерами эсеров, по-видимому, под давлением партийных низов, которые, в свою очередь, шли на это, не желая терять своего влияния на крестьянство. {48}

Многие прокламации, изданные в 1905 г. местными эсеровскими организациями, воздерживаясь от прямых призывов к аграрному террору и даже предостерегая крестьян от «излишнего» увлечения им¹³¹, сочувственно писали о тех «ловких мужичках», которые расправлялись с помещиками или «пускали красного петуха на крышу помещичьего дома»¹³². Такие же одобрительные отзывы нередко получали факты крестьянских порубок, сожжения ими владетельных записей на землю и т. д.¹³³. Некоторые организации шли еще дальше и, подобно «аграрным террористам», призывали крестьян, вооружившись «кто чем может», «бить» помещиков и чиновников¹³⁴, а отдельные эсеровские группы, по сообщению источников, не останавливались и перед прямым использованием аграрно-террористических форм борьбы¹³⁵. Например, в 1907 г. одна из эсеровских организаций на Украине приняла решение сжечь помещичью усадьбу специально для популяризации в крестьянстве аграрного террора¹³⁶.

Деятельность такого рода, однако, противоречила официально признанным эсерами взглядам на этот метод борьбы и отражала настроения сравнительно небольшой части партии. Основная же масса эсеровских крестьянских работников следовала установкам идеологов партии, которые, в сущности, продолжали оценивать проявления аграрного террора с прежних позиций. Несмотря на значительное смягчение критики стихийных форм крестьянской борьбы, имевшее место в этот период, «Революционная Россия» в публикациях, посвященных вопросам тактики в крестьянстве, призывала своих читателей «не спускаться до мелкого, разрозненного бунтарства и не разменивать своей тактики на мелочные фактики» аграрного террора, а «подготовлять крестьянство» «к участию в общем одновременном движении». Исходя из этого, деятельность эсеров в деревне, по мнению центрального органа партии, по-прежнему должна была носить преимущественно организационный характер¹³⁷.

Один из важнейших методов придания крестьянскому движению черт организованности и планомерности лидеры эсеров видели в мирных способах крестьянской борьбы, в связи с чем нередко находили нецелесообразным даже участие членов партии в актах аграрного террора¹³⁸. Эсеровские прокламации настойчиво рекомендовали крестьянам «придумывать такие способы борьбы» {49} с помещиками, «чтобы им невыгодно сделалось хозяйство вести, чтобы земля перестала им доход давать»¹³⁹. Летом 1905 г. от имени Крестьянского союза эсеров тиражом 150 000 экземпляров была выпущена прокламация, переизданная вскоре многими местными партийными организациями, призывавшая крестьян начать всеобщую стачку¹⁴⁰.

В задачу автора не входит специальное изучение отношения крестьянства к тактическим лозунгам эсеров в деревне, однако некоторое представление об этом можно составить по публиковавшимся в центральном печатном органе партии отчетам и резолюциям различных «крестьянских» съездов. Даже из этих коротких отчетов видно, что крестьяне крайне неохотно соглашались на принятие резолюций против аграрного террора, и если такие резолюции все же проходили, то делалось это под давлением представителей эсеровской интеллигенции¹⁴¹. Резолюции, осуждавшие аграрный террор, принимались различными, в том числе и «крестьянскими» организациям эсеров на протяжении всего периода первой русской революции, однако это не должно вводить в заблуждение. Дело в том, что само крестьянство, как правило, не было представлено ни на этих съездах, ни в местных эсеровских комитетах. «Имеются районы, — признавала в 1907 г. та же Е. К. Брешковская,— где в уездах насчитывают более тысячи крестьян членов партии и где в губернском комитете нет ни одного крестьянина»¹⁴². Настроения большинства крестьян, по-видимому, вернее отражали те участники Делегатского съезда Всероссийского крестьянского союза в Москве (ноябрь1905 г.), которые считали, что в борьбе за землю никакие средства не могут считаться недозволенными¹⁴³.

Так или иначе, даже корреспонденции с мест, помещавшиеся «Революционной Россией», показывали, что установка эсеров на организацию только крестьянских стачек и бойкотов никоим образом не могла удовлетворить революционные запросы крестьянства¹⁴⁴ и объективно противоречила широко провозглашенному курсу партии на вооруженное восстание. Понимая это, эсеровское руководство вскоре после начала революции стало разрабатывать вопрос о формах и методах боевой деятельности в деревне. Ставка при этом была сделана на широкое применение «испытанного оружия» политического террора. В развитие положений резолюции женевского «меньшинства» 1904 г. «Революционная {50} Россия» уже в одном из своих майских номеров 1905 г. указала на необходимость с помощью террористических средств организовать широкий отпор «нашествию» на деревню правительственных войск и представителей власти, причем «практика этого отпора», по мнению газеты, должна была стать школой боевого воспитания, деревни для общего восстания»¹⁴⁵. Тогда же была поставлена задача превратить «террор единичный» в «террор массовый» и вскоре было указано на необходимость организации в деревне боевых дружин. Последние, по мысли руководства партии, имели целью «как защиту восставших от внутреннего врага… (от всей полицейской правительственной организации), так и нападение на этого врага при всяком удобном случае»¹⁴⁶. Исходя из этого, при местных эсеровских организациях стали создаваться боевые группы, и уже в августе 1905 г. «Революционная Россия» заявляла, что «фактически действующая боевая дружина» становится якобы «необходимой принадлежностью каждого нашего комитета»¹⁴⁷.

Такая формулировка эсерами боевых задач имела сходство с их пониманием партией большевиков, хотя, вместе с тем, в эсеровском и большевистском отношении к террору имелись и существенные различия⁸. В частности, В. И. Ленин решительно отвергал так называемое «агитационное» и «возбуждающее» воздействие террора¹⁴⁸. Но как раз оно и выдвигалось «Революционной Россией» в качестве главного аргумента в пользу необходимости его применения¹⁴⁹. На практике это привело к тому, что крестьянские боевые дружины эсеров пытались сочетать в своей деятельности боевую подготовку масс к вооруженному восстанию с проведением террористических актов против представителей местных властей с целью «раскачки» крестьянства, воспитания в нем «необходимого духа борьбы» и т. д.¹⁵⁰, причем такая террористическая деятельность неизменно оставалась главным делом этих дружин.

Ошибочное понимание места террора в общественно-политической борьбе в сочетании с отказом от участия в массовом аграрно-террористическом движении привело эсеров к тому, что деятельность их боевых формирований (боевых дружин и летучих боевых отрядов) во- {51} преки расчетам идеологов партии так и не смогла стать «школой боевой подготовки крестьянства к восстанию» и не слилась с движением масс, хотя объективно нередко являлась составной частью этого движения. Практика показала, что не эсеровские террористические акты, а, по словам В. И. Ленина, «только волны массовой стачки» «пробудили широкие массы крестьянства от летаргического сна»¹⁵¹.

Разочарование в результатах боевой работы на местах обнаружилось в эсеровской среде уже в 1906 г., когда на проходившем в сентябре съезде партийных крестьянских работников признавалось, что местные боевые дружины «годятся только для террористических действий и совершенно не приспособлены для выполнения гораздо более широкой и сложной задачи — организации народного восстания»¹⁵². В начале 1907 г. пути преобразования местной боевой работы вызвали целую дискуссию на страницах «Партийных известий» (нового центрального органа партии), итоги которой были подведены на состоявшемся в июле 1907 г. III Совете партии. В принятой Советом резолюции констатировалось, что «тип местных боевых дружин, организуемых в качестве авангарда для будущего восстания, … не удовлетворяет своему назначению», на основании чего предлагалось эти дружины упразднить, а всю «специально-террористическую» работу возложить на летучие боевые отряды¹⁵³. Из резолюции Совета следовало, что речь шла не о замене одного способа организации боевой подготовки масс другим, а вообще об отказе от этой задачи. Таким образом, стремление «слить» «революционный терроризм и массовое движение», высказанное эсерами еще в начале революции и получившее одобрительную оценку В. И. Ленина¹⁵⁴, так и не было осуществлено и закончилось их возвратом к тактике индивидуального террора.

В. И. Ленин неоднократно отмечал, что «именно период русской революции в ее наибольшем объеме обнаружил особенно наглядно в открытой, массовой политике всю неустойчивость, непрочность, всю беспринципность эсеровского «революционаризма»»¹⁵⁵. К концу 1905 г., когда, по выражению Ленина, «моментальное «очарование»» эсеров массовым революционным движением начало несколько тускнеть¹⁵⁶, их тактика из относительно революционной постепенно становилась оппортунистической, реформистской. Состоявшийся в конце {52}

1905 г. 1-й съезд эсеров стараниями их лидеров прошел под знаком перехода партии (конечно, не явного и постепенного) от лозунга вооруженного восстания на более умеренные позиции¹⁵⁷.

В прениях на съезде о тактике партии в деревне ярко проявилось недоверие эсеров к стихийным формам крестьянской борьбы и их тревога за возможность осуществления аграрной программы партии в условиях, когда, по признанию делегатов съезда, связи эсеров с крестьянством оставались «ничтожными». Наиболее откровенно по этому поводу высказался О. С. Минор (псевдоним на съезде — Соломин), по замечанию которого «сколько-нибудь серьезных данных, что при стихийном движении вопрос решится в духе программы нашей партии, у нас нет»¹⁵⁸. Это признание разительно отличалось от традиционного для эсеров утверждения о близости или даже совпадении программы «социализации» земли с теми задачами, которые ставило само крестьянство в борьбе за землю.

Так как, по мнению большинства делегатов, только организованность крестьянского движения могла гарантировать «успех именно социализации земли»¹⁵⁹, съезд подтвердил курс на решение партией в деревне главным образом организационных задач и рекомендовал «держаться прежней осторожной тактики» в крестьянстве¹⁶⁰.

Безусловно, революционные партии должны были отдавать предпочтение организованным и сознательным формам массового движения крестьян и концентрировать свои усилия именно в этом направлении. На этом и настаивали «ортодоксальные» эсеры в полемике с «аграрниками». Однако в конкретных условиях революции, когда крестьянская борьба развернулась главным образом в стихийных, неорганизованных формах, одного придания этому движению большей организованности и сознательности было явно недостаточно. Обстоятельства требовали непосредственного, активного участия революционеров в стихийной крестьянской борьбе, но именно этого и не желало делать эсеровское руководство, более всего опасавшееся, как бы крестьянское движение не ушло в сторону от программы «социализации» земли и не закончилось простым ее захватом. «Мы не можем дать директивы: призывайте к революционному захвату земли, раз вся надежда на стихийные размеры движения,— подчеркивал Минор на съез-{53}

де. — Это была бы авантюристическая политика»¹⁶¹. Еще более откровенно эти опасения выразил С. П. Швецов (псевдоним на съезде — Пашин), заявивший, что партия должна направить крестьянское движение таким образом, «чтобы захваты помещичьих земель не обращались теперь же в пользу крестьянских общин», «так как это была бы не подготовка социализации помещичьих земель, то есть уничтожение земельной собственности, а лишь увеличение земельной собственности» крестьян¹⁶².

В результате большинство участников съезда отказалось поддержать предложение «Рощина» (В. В. Руднев), «Горецкого» (Н. И. Ракитников) и других делегатов, выступивших за призыв крестьян к немедленному захвату помещичьих земель. Несмотря на энергичные протесты ряда делегатов и в том числе максималиста «Порошина»¹⁶³, значительным большинством голосов на съезде была принята резолюция Чернова, по которой призывы крестьян к вооруженному восстанию весной 1906 г. были признаны несвоевременными¹⁶⁴. Интересно, что вскоре после окончания работ съезда руководство эсеров, доказывая справедливость этой резолюции, сочло возможным публично отказаться от собственных призывов к вооруженному восстанию в 1905 г. и объявить, что эсеры якобы всегда стремились «не форсировать» революционных событий и придерживались «сдержанной тактики»¹⁶⁵.

Такая постановка съездом тактических задач партии в деревне влекла за собой и сугубо отрицательное отношение к аграрно-террористическим формам крестьянской борьбы. Некоторые выступавшие даже предлагали «не смешивать» «предстоящее крестьянское движение из-за куска хлеба, из-за куля овса, из-за поленницы дров с социальной революцией» и «социально-революционное» содержание признавали только за таким движением, которое шло под организационным и идейным руководством партии¹⁶⁶.

Вместе с тем, не получило поддержки и предложение части делегатов «самым решительным образом очиститься» от продолжавших действовать в рядах партии сторонников аграрного террора. После некоторой дискуссии большинство делегатов поддержало точку зрения М..А. Натансона («Глазова»), предложившего не вводить аграрный террор в программу партии, не призывать к нему, «но и не высказываться против него»¹⁶⁷. {54}

Сделано это было, однако, не из идейных, а из чисто тактических соображений с тем, чтобы, по выражению Натансона, не «утерять свое положение руководителей наиболее революционно настроенного меньшинства» участников революции¹⁶⁸.

Таким образом, 1-й съезд эсеров подвел итоги деятельности партии за тот период ее существования, который в советской историографии справедливо характеризуется как «апогей неонароднического революционного демократизма»¹⁶⁹. Факты показывают, что даже в этот период эсерам не удалось выработать четкого отношения к такому массовому проявлению крестьянской революционности, как аграрный террор. Несмотря на то, что лозунг вооруженного восстания, ставший главным тактическим лозунгом эсеров в первой половине 1905 г., заставлял их смягчать свою традиционную критику этой формы борьбы и соглашаться на частичное применение ее местными организациями партии, в целом эсеры продолжали занимать позицию сторонних наблюдателей в отношении этих доступных и популярных среди крестьян методов антипомещичьей борьбы. Как бы подтверждая это, эсеровская печать на протяжении всей революции настойчиво отрицала всякое участие членов партии в аграрно-террористических актах¹⁷⁰, а иногда даже пыталась представить «аграрных террористов» как внепартийное течение¹⁷¹.

Выступая против включения аграрного террора в свою тактику, лидеры эсеров, как и прежде, делали акцент на стихийности и разрозненности крестьянского движения и, исходя из этого, активно призывали крестьянских работников партии путем организации стачек и бойкотов придавать революционным выступлениям в деревне черты организованности и планомерности. Эта задача, закономерная сама по себе, в контексте революционных событий, однако, приводила к тому, что реальное крестьянское движение развивалось в основном в отрыве от эсеровских тактических установок. В этой связи один из активных участников крестьянского движения Саратовской губернии, являвшейся центром эсеровской агитации, с упреком отзывался об эсерах, которые, по его словам, в «исторический момент» революции «не захотели взять на себя руководство крестьянским движением»¹⁷².

Что касается места аграрного террора в тактике эсеров в течение двух последующих лет революции, то оно {55} не изменилось ни в теоретическом, ни в практическом отношении. При безусловном господстве в эсеровской среде отрицательного отношения к стихийным формам крестьянской борьбы в партии все же продолжали существовать организации, включавшие аграрный террор в число используемых ими тактических средств. Своеобразное «полупризнание» аграрно-террористических форм борьбы всей партией, как и в 1905 г., обычно следовало за вспышками эсеровской революционности. Так было, например, в июле 1906 г., когда в связи с разгоном I Думы возникли надежды на новый крутой ' подъем революционного движения. Посчитав ситуацию благоприятной для начала практических революционных действий, ЦК эсеров выпустил прокламацию, предписывавшую «всем наличным партийно-организованным силам» «немедленно начать боевые выступления»¹⁷³. В связи с этой директивой центральными партийными учреждениями были составлены и стали деятельно распространяться «Примерный устав крестьянской милиции», «Примерный устав боевой дружины», проекты уставов крестьянских братств, прямо рекомендовавших применение насильственных действий в отношении помещиков и их имущества, а также представителей власти на местах. «Устав крестьянской боевой дружины ПС-Р», например, предписывал с началом восстания «барские усадьбы захватить, передать в распоряжение нового самоуправления… В случае невозможности удержать их в руках народа — истребить до основания»¹⁷⁴. Когда же стало ясно, что взрыва революционной активности масс (в ожидавшихся масштабах) не последует, за отменой июльских директив ЦК последовало указание на необходимость «ослабить стихийность крестьянского движения». Помещенная в 1-ом номере «Партийных известий» статья не только «решительно отвергала» аграрный террор, но и считала «величайшей ошибкой» попытки его организации¹⁷⁵.

Такая ситуация повторилась и весной—летом 1907 г.¹⁷⁶

Как и в предшествующее время, в 1906—1907 гг. основным препятствием поддержки эсерами аграрного террора был остававшийся неразрешенным вопрос об отношении к так называемому захватному движению в деревне. В целом эсеровская литература этого времени избегала конкретизировать пути перехода земли к крестьянам в период между предполагавшейся победой ре- {56} волюции и созывом Учредительного собрания. То же можно сказать и в отношении обращенных к крестьянству эсеровских прокламаций, основной пафос которых заключался в призывах не брать землю в частную собственность, а дожидаться решения земельного вопроса всенародно избранным законодательным органом. Вместе с тем, целиком от этой проблемы эсеры уйти не могли, и поэтому некоторые их нелегальные издания рекомендовали крестьянам брать землю в «общественное временное пользование»¹⁷⁷. Эсеры не могли не понимать, что дальнейшее развитие крестьянского движения неизбежно остро поставит вопрос об отношении партии к захватному движению в деревне. Поэтому эта проблема неоднократно обсуждалась ими на различных съездах, совещаниях и т. д. Так, на проходившем в начале 1906 г. 2-ом областном съезде южно-русских организаций ПС-Р пятью голосами против трех прошла резолюция, рекомендовавшая партийным работникам, ввиду неизбежного «стихийного захвата земель крестьянами», «взять на себя инициативу этого захвата», «повсеместно внося в это дело … организованность и планомерность»¹⁷⁸. Интересно, что такого рода рекомендации чаще всего звучали в эсеровской печати тогда, когда партия занимала наиболее революционную позицию, в то время как отказ от лозунга вооруженного восстания обычно влек за собой стремление эсеров ограничить, регламентировать захватное движение в деревне. Так, если в июле 1906 г. ЦК эсеров безоговорочно указывал, что «все земли помещиков, казны, уделов должны быть захвачены и переданы в распоряжение временных революционных комитетов»¹⁷⁹, то уже в октябре этого года центральный орган партии выражал опасение, как бы «санкционирование Учредительным собранием свершившегося факта» перехода земли крестьянам не превратилось в санкцию «захвата земли отдельными деревнями»¹⁸⁰. Тогда же в эсеровской печати все чаще стали появляться тревожные отклики на начавшийся в связи с широким распространением аграрного террора процесс перераспределения земельного фонда в пользу крестьянства и увеличение количества «купчей» крестьянской земли

Несмотря на указанную двойственность взглядов эсеров на захватное движение крестьян, уже в годы первой революции их отношение к нему было скорее отрицательным, а вышеприведенные рекомендации в{57} пользу поддержки захватов были вызваны пониманием бесплодности «переть против рожна» (выражение Чернова) крестьянского движения. «Земельные захваты есть несомненное зло»,— говорил в 1905 г. Чернов. «Лозунг «захвата»,— вторил ему в 1907 г. А. И. Потапов,— мы считаем не совсем удачным», поскольку «им нередко злоупотребляют… и при проведении такого лозунга в жизни возможны всякие искажения»¹⁸³. Очевидно, что под «искажениями» в данном случае подразумевался крайне нежелательный с точки зрения программы «социализации» земли ее переход в руки крестьян на частнособственнической основе до созыва Учредительного собрания.

Как неоднократно указывал В. И. Ленин, эсеры, выступив выразителями интересов «трудового» крестьянства, по своему объективному положению все же были «только крылом крестьянской демократии»¹⁸⁴, а их доктрина являлась только «ручейком» в «крестьянски-демократическом потоке»¹⁸⁵. Не случайно в ходе революции эсерам так и не удалось возглавить крестьянское движение, и «партией крестьянских масс», по словам Ленина, стали не они, а трудовики¹⁸⁶. Связано это, по Ленину, было с тем, что эсеры в отличие от крестьян боролись «не во имя непосредственно сознаваемых нужд и бедствий, а во имя известного учения, системы взглядов, извращенно представляющих содержание борьбы»¹⁸⁷. Буржуазно-демократическое движение крестьян за землю представлялось эсерам основой для осуществления полусоциалистической программы «социализации» земли, и в этом заключалась главная причина отрыва тактических установок партии от крестьянского движения в том виде и тех формах, в каких оно развернулось в период первой русской революции. В результате, основанная на неверных программно-теоретических взглядах, эсеровская аграрная тактика имела тенденцию к сдерживанию крестьянского движения.

Такое положение, естественно, вызывало недовольство в местных организациях эсеров, которое в наиболее законченном виде проявилось в деятельности группы «аграрных террористов» в конце 1904 — начале t1905 гг. Не выходя в основном за пределы общеполитической доктрины эсеров, «аграрники» придерживались более последовательной и революционной тактики в отношении крестьянства, будучи олицетворением той «струи» в эсерстве, которая, по выражению В. И. Ле-{58} нина, стремилась «к искренней защите интересов крестьянской массы»¹⁸⁸ и активизации стихийных форм крестьянской борьбы. Успехи «аграрников» в их практической деятельности показывают, что их идеи были сочувственно восприняты не только в низах эсеровской партии, но и, что намного важнее, находились в согласии с настроениями крестьянства.