Глава I. ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЭСЕРОВСКОГО МАКСИМАЛИЗМА

В основе образования и деятельности партии эсеров лежала идея о возможности объединения в ее рядах людей с весьма различными политическими взглядами, которая сочеталась с традиционно проводившимся централизмом партийной организации. Провозглашенная эсерами, в противовес марксистской «узости», «широта» и «синтетичность» мировоззрения, сама программа партии, со свойственными ей чертами туманности и неопределенности, широко открывала ей двери для всех, неудовлетворенных программой и тактикой других левых организаций. Каждый вступавший в партию эсеров, вспоминал позднее В. М. Чернов, «был волен обосновать свое присоединение к ней материалистически или идеалистически, марксистски или антимарксистски, религиозно или антирелигиозно»¹. На страницах центрального органа эсеров — газеты «Революционная Россия» —- был провозглашен принцип «свободы теоретической критики внутри партии»², а один из корреспондентов газеты, А. Комов (Я. Л. Юделевский), прямо заявлял: «Партия представляет собою не научное общество, а добровольный политический союз. Здесь в особенности уместно избежать искусственных преград росту партии»³.

Признание необходимости «свободы мысли и критики внутри партии» было характерно и для социал-демократов⁴. В. И. Ленин, вместе с тем, всегда подчеркивал необходимость «очищать» партию «от членов, которые проповедуют антипартийные взгляды»⁵. Эсеры же понимали этот тезис очень широко и сознательно шли на компромисс с теми членами их организация, взгляды, которых значительно разнились с общепартийными. Не случайно поэтому, что на 1-ом съезде эсеров О. С. Минор упрекал партийных теоретиков за излишнюю, с его точки зрения, конкретизацию программных требований. «Новый проект (программы партии. — Авт.), — говорил он,— ставит нас в клетку, из которой многие из нас захотят вырваться»⁶.

Воспоминания М. В. Вишняка красноречиво свидетельствуют о том, чем руководствовались люди, желавшие примкнуть к одной из революционных организаций и делавшие выбор в пользу эсеровской партии. Вот что пишет Вишняк о мотивах, побудивших его обратиться к эсерам: «…понимание социализма как идеологии и морали, присущей определенному классу, не говоря уже о доктрине философского и исторического материализма,— было мне всегда абсолютно чуждо … не было приемлемо и то, чтобы согласие с определенной доктриной— обязательное условие для совместных действий. Все это исключало для меня вступление в организацию РСДРП, сочетавшую учение Маркса и Энгельса в неразрывное единство со своей программой и тактикой. Оставалась возможность примкнуть к народнической партии с.-р.»⁷.

Столь широкая идейная терпимость, казалось бы, должна была повлечь за собой и известную демократизацию внутрипартийной жизни, возможную в условиях нелегальной деятельности. Однако, по признанию такого авторитетного члена ЦК партии, как М. Р. Гоца, «деятельность эсеровских организаций … формировалась не снизу вверх, а сверху вниз»⁹, то есть на основе строгого централизма. На практике это означало, что руководство партии обладало в организации всей полнотой власти при полном исключении элементов выборности. Тот же Гоц, в частности, сообщал, что даже руководство местными партийными организациями осуществляли лица, назначаемые ЦК¹⁰. Можно сказать, что элементы олигархизма в организационном строении были не виной, а бедой эсеровского руководства, так как иными средствами удержать в рамках одной организации столь пеструю в идейном отношении массу, какой была партия эсеров, было, по-видимому, невозможно. В итоге идейная шаткость, по замечанию В. И. Ленина, делала «внутреннее распадение партии» эсеров «неизбежным»¹¹, причем центробежные тенденции в ней усугублялись централизмом партийной организации, частью вынужденным условиями ее деятельности, частью же намеренно насаждавшимся руководством партии.

В условиях революции, когда «на политическую сцену активным борцом выступает масса»¹², рядовые члены партии эсеров, часто лишь поверхностно воспринявшие ее программу, стали высказывать недовольство сложившимся положением. В силу того, что в партию, как отмечалось, входили политически весьма разнородные элементы, это недовольство распространялось не только на организационные принципы, лежавшие в ее основе, но и на ее программу и тактику. Уже на 1-ом съезде эсеров говорилось о необходимости «выдвинуть принцип выборности, так как массы работников перестают питать доверие к теперешним центрам»¹³, а упреки в адрес ЦК за издание тактических директив в виде прямолинейных приказов сверху без всякого обсуждения их с массой членов партии раздавались в эсеровской печати и в 1906, и в 1907 гг.¹⁴

В советской историографии давно утвердилось мнение, подтверждаемое высказываниями и эсеров, и самих максималистов¹⁵, о том, что истоки эсеровского максимализма относятся к 1904 г., когда в недрах партии эсеров зародилось течение так называемых «аграрных террористов», в дальнейшем ставшее ядром образованного в 1906 г. Союза эсеров-максималистов¹⁵. Их взгляды на вопросы, в первую очередь, тактики крестьянской борьбы отличались от официально признанных эсерами, что и определило интерес автора предлагаемой работы к деятельности этой группировки.

Как известно, с момента своего образования партия эсеров заявила о стремлении выражать интересы русского «трудового» крестьянства. Насколько полно это удавалось эсерам в действительности, можно уяснить исследованием их влияния на крестьян и прежде всего отношения эсеровской доктрины к формам и методам демократической борьбы крестьян против помещиков. В непосредственной связи с этой общей проблемой находится более частный вопрос о борьбе различных течений внутри партии эсеров по крестьянскому вопросу, одним из которых и явилось течение «аграрных террористов». Исходя из этого, не ставя перед собой задачу рассмотреть вопрос о деятельности эсеров в деревне во всем его объеме, автор выходит за рамки истории собственно «аграрно-террористического» течения в партии, эсеров и подробно останавливается на ряде смежных вопросов. Среди них, в первую очередь, выяснение отношения эсеровского руководства к «аграрному террору», рассмотрение условий и причин появления и устойчивого существования в партии «аграрно-террористического» направления на протяжении всего периода первой русской революции.

Как показывают работы советских историков, в крестьянском движении периода первой русской революции безусловно преобладали такие формы борьбы, как разгромы и поджоги помещичьих имений, захваты их земель и имущества, порубки лесов, потравы лугов и пастбищ, а иногда и убийства особо ненавистных помещиков, то есть все то, что называлось современниками «аграрным террором». Применение термина «аграрный террор» для характеристики указанных форм крестьянской борьбы, по нашему мнению, допустимо лишь для удобства изложения, так как этот термин, получивший распространение главным образом в эсеро-меньшевистских кругах, неточно отражает существо революционного движения в деревне.

Выяснение позиции интеллигентского руководства партии эсеров по вопросу об аграрном терроре представляет значительный интерес, так как позволяет судить в известной мере о более общих и существенных вопросах — о месте эсеров в широком потоке крестьянской борьбы в годы первой русской революции и о закономерности их краха. Правомерность такой постановки проблемы подтверждается еще и тем, что, как отмечается в новейшей советской историографии, «назрела необходимость исследовать деятельность неонароднических партий в крестьянстве … так сказать, «изнутри», с точки зрения процессов, протекавших в самих этих партиях».

Советские историки активно изучают различные проблемы крестьянского движения в революции 1905— 1907 гг., причем важнейшие достижения советской историографии в этом направлении связаны с созданием статистики крестьянских выступлений, изучением тактики большевиков среди крестьянства, форм крестьянского движения и т. д. Что касается последнего вопроса, то общепризнанным можно считать мнение, что стихийное, слабо организованное крестьянское движение в годы первой русской революции проявилось, в первую очередь, в форме разгромов и поджогов помещичьих имений. Вместе с тем, как отмечает М. С. Симонова, «в разгромах помещичьих хозяйств, несомненно, нашли свое выражение активность, наступательность крестьянского движения, именно поэтому количество разгромов рассматривается в качестве одного из важных показателей интенсивности движения»¹⁸. Это подтверждается многочисленными данными, характеризующими такие формы революционных выступлений в деревне¹⁹, воспоминаниями самих крестьян, участников революции²⁰.

В связи с изучением массовых крестьянских выступлений рядом исследователей был поставлен вопрос о высших формах движения крестьянства, который фактически сводится к проблеме оценки аграрно-террористических выступлений в деревне, как получивших наибольшее распространение в годы первой русской революции.

Несмотря на различие мнений, высказываемых по поводу этого вопроса, большинство исследователей на сегодняшний день развивает точку зрения С. М. Дубровского, который к высшим формам крестьянской борьбы относил «организованные политические выступления» крестьян и создание ими «в союзе с революционным пролетариатом под руководством большевистских социал-демократических организаций крестьянских революционных комитетов, союзов и т. п.»²¹. Говоря об аграрно-террористических выступлениях в деревне, Дубровский считал их проявлением большей стихийности и меньшей организованности крестьянских масс, однако был далек от недооценки этих форм крестьянской борьбы. «Разгром помещичьих имений и полная их ликвидация,— писал он,— были одним из самых действенных средств крестьянской борьбы против помещиков в революцию 1905—1907 гг. … В разгроме (помещичьих имений.— Авт.) никакого бессмысленного вандализма не было … это было лишь результатом ведения военных действий против помещика»²². Важно подчеркнуть, что такой взгляд на аграрно-террористическую тактику крестьянской борьбы целиком основывается на ленинских высказываниях по этому вопросу. «Марксист,— писал В. И. Ленин,— стоит на почве классовой борьбы, а не социального мира. В известные периоды острых экономических и политических кризисов классовая борьба доразвивается до прямой гражданской войны, т. е. вооруженной борьбы между двумя частями народа. В такие периоды марксист обязан стоять на точке зрения гражданской войны. Всякое моральное осуждение ее совершенно недопустимо с точки зрения марксизма»²³.

Неоднократно останавливаясь на вопросах деятельности социал-демократов в крестьянстве, Ленин считал ее важнейшим направлением в революционный период создание крестьянских комитетов как средства «внесения наибольшей сознательности» в движение крестьян²⁴. Весной 1905 г. за немедленную организацию таких комитетов «с целью проведения всех революционно-демократических преобразований» в деревне в резолюции об отношении к крестьянскому движению высказался IIIсъезд РСДРП²⁵. Вместе с тем, в этой резолюции подчеркивалось, что «в задачи социал-демократии входит поддержка всякого революционного движения против существующего общественного и политического строя» и отмечалась «самая энергичная поддержка» партийными организациями «всех революционных мероприятий крестьянства»²⁶. «Мы должны,— писал в этой связи В. И. Ленин,— всеми силами поддерживать его (крестьянское движение. — Авт.), развивать, делать политически-сознательным и классово-определенным, толкать его дальше, идти вместе с ним рука об руку до конца»²⁷. При этом Ленин предусматривал и необходимость (в определенных случаях) «натравливания» крестьян на помещиков²⁸.

Ленинские замечания о ходе, формах и методах борьбы крестьянства в период первой русской революции исключают возможность их двоякого толкования и определенно характеризуют аграрно-террористические выступления в деревне как тактику вполне законную и необходимую. «С военной точки зрения для достижения известных военных целей,— писал В. И. Ленин летом 1906 г.,— уничтожение — напр., сожжение зданий, а иногда и имущества — есть мера вполне законная и обязательная в известных случаях. Только педанты (или изменники народу) могут особенно оплакивать то, что крестьяне прибегают всегда к таким средствам»²⁴. Более того, в 1910 г., оценивая итоги прошедшей революции, Ленин писал: «Крестьяне разрушили до 2000 помещичьих усадеб (к сожалению, это не более 1/15 того, что следовало разрушить)», а в январе 1917г. в известной работе «Доклад о революции 1905 года», повторив эту фразу почти дословно, добавляет: «К сожалению, эта работа была слишком мало основательна! К сожалению, крестьяне уничтожили тогда … только пятнадцатую часть того, что они должны были уничтожить, чтобы до конца стереть с лица русской земли позор феодального крупного землевладения. К сожалению, крестьяне действовали слишком распыленно, неорганизованно, недостаточно наступательно, и в этом заключается одна из коренных причин поражения революции»³⁰.

Таким образом, В. И. Ленин не только признавал целесообразность аграрно-террористических форм крестьянской борьбы, но и считал размах этой борьбы явно недостаточным для победы революции.

Рассматривая насильственные действия крестьян против помещиков как одну из обязательных составных частей вооруженного восстания, Ленин, вместе с тем, отнюдь не считал стихийные формы крестьянской борьбы идеальными. В уже цитировавшейся работе «Роспуск Думы и задачи пролетариата», он, в частности, писал: «Мы должны, конечно, в своей агитации всячески разъяснять крестьянам, с одной стороны — полную законность и необходимость беспощадной борьбы с врагом вплоть до истребления имущества, а с другой стороны — показывать, что от степени организованности зависит возможность гораздо более разумного и выгодного исхода: истребления врага (помещиков и чиновников, полиции особенно) и передачи всех и всяких имуществ во владение народа или во владение крестьян без всякой порчи (или с возможно меньшей порчен) имущества»³¹. Таким образом, В. И. Ленин призывал крестьян в возможных случаях не уничтожать помещичье хозяйство, а использовать его для своих нужд.

Очевидно, что крестьяне могли перейти к организованному использованию помещичьего имущества лишь после его захвата, что возможно было только в результате применения насильственных мер в отношении помещика и лишь в том случае, когда местные власти на какое-то время оказывались бессильными подавить крестьянские «беспорядки». Ход событий в местах наибольшей организованности и широты крестьянских выступлений подтверждает, что не бойкот, не стачка, а только насилие в отношении помещика или реальная угроза такого насилия могли заставить его бросить свое хозяйство³². Ясно также, что не отказ от поставки рекрутов,, неплатеж податей и тому подобные меры, а лишь вооруженные выступления крестьян и, как следствие этого, насильственные действия в отношении чинов местной администрации могли закрыть для властей доступ в ту или иную область, охваченную восстанием.

Необходимо отметить, что применение аграрно-террористических способов борьбы само по себе еще не могло автоматически привести к более высоким формам крестьянского движения, так как последние, помимо прочего, требовали известной организованности крестьян, достигнутой далеко не везде.

Из сказанного следует, что в период революции единственно правильной тактикой в отношении аграрно-террористических выступлений крестьянства было разъяснять крестьянам «полную законность и необходимость» такой «беспощадной борьбы с врагом», принимать непосредственное участие в крестьянских выступлениях (а при определенных условиях и «подталкивать» их), направляя их в сторону большей организованности и сознательности.

Важно подчеркнуть, что крестьяне в ходе аграрно-террористических выступлений руководствовались не стихийным чувством мести (как полагали, в частности, эсеры, приравнивая аграрный террор к так называемому «фабричному», или «экономическому»), а чаще всего возможностью того самого «разумного и выгодного исхода», о котором писал В. И. Ленин и который для крестьян заключался главным образом в решении земельного вопроса. «Крестьянину нужна земля,— писал Ленин в марте 1905 г.,— и его революционное чувство, его инстинктивный, первобытный демократизм не может выразиться иначе, как в наложении руки на помещичью землю»³³. Как свидетельствует С. М. Дубровский, «для крестьян разгром помещичьих имений … приводил к переходу в их руки земель. Крестьяне старались «экономии сравнять с землей». «Если мы оставим постройки в целости,— говорили крестьяне,— то через 2—3 месяца помещики смогут опять вернуться и зажить по-старому…»³⁴. Точно так же уничтожение крестьянами помещичьего инвентаря «лишало помещиков возможности нормально вести свое капиталистическое хозяйство»³⁵, что опять-таки заставляло помещика бросать свое имение или, во всяком случае, облегчало для крестьян условия аренды земли. Это отчетливо понимали и те, кто находился «по ту сторону баррикад». Летом 1905 г., в разгар крестьянских выступлений, в письме петербургскому знакомому саратовский помещик А. А. Берс возмущался «бесчинствами» крестьян (12 сожженных дворянских усадеб в уезде за один день!) и отмечал, что «поджигатели», то есть крестьяне, хотят «лишить помещиков возможности хозяйничать, ведь если сожгут молотилку и проч., то многие (помещики. — Авт.) отдадут им землю в аренду, а этого-то им и хочется». Для охраны своего имения Берсу, по его собственному выражению, пришлось «наладить» целую «боевую организацию»³⁶.

Таким образом, аграрный террор применялся крестьянами не самоцельно, а был вынужденной мерой, продиктованной условиями крестьянской борьбы. Тот же С. М. Дубровский, в частности, отмечает, что «ответственность за неизбежное в таких случаях уничтожение материальных ценностей целиком должна быть возложена на помещиков и царские власти, поскольку они препятствовали организации крестьянства и делали невозможными другие, более организованные приемы борьбы крестьян за свои права»³⁷.

К сказанному остается лишь добавить, что аграрно-террористические выступления крестьянства были зачастую прямо целесообразны, так как в результате этих выступлений крестьянам удавалось добиться реального улучшения своего экономического положения. Как отмечалось в тогдашней печати (в том числе и неонароднической), результатом аграрно - террористических выступлений было уменьшение арендной платы за землю, ускорение процесса перераспределения земельного фонда в пользу крестьянства, причем крестьяне часто получали возможность купить землю по льготной цене и т. д.³⁸.

Таким образом, крестьянское движение в годы первой русской революции было в своем большинстве движением стихийным и разрозненным. Ведущей формой крестьянской борьбы были насильственные действия крестьян в отношении личности помещика и его имущества, получившие в интеллигентских кругах наименование «аграрного террора».

Будучи необходимой составной частью вооруженного восстания, широко распространившиеся насильственные действия крестьян против помещиков свидетельствовали о поступательности крестьянской борьбы, направленной на решение земельного вопроса революционным путем, так как непосредственным результатом этих выступлений был захват крестьянами помещичьей земли и инвентаря. Насилия над помещиками и служащими экономий, разгром и уничтожение помещичьих имений, других материальных ценностей, имевшие место в ходе этой борьбы, отнюдь не были только проявлением анархического взрыва народного гнева. Такая тактика, с одной стороны, была продиктована ведением «военных действий» против помещика, с другой — объективно создавала условия для качественно иных, более высоких форм движения крестьян, в частности, для организованного пользования захваченными землями и имуществом.

В целом, по ленинской характеристике, насильственные действия крестьян против помещиков («изгнание помещиков, сожжение их усадеб») явились проявлением «действительно массовой и непосредственной революционной борьбы» в деревне³⁹.

В свете изложенного неубедительно выглядят попытки некоторых авторов (А. 3.Кузьмин, А. А. Шишкова) показать аграрно-террористические формы крестьянской борьбы исключительно как проявление слабости крестьянского движения или как следствие эсеровской агитации⁴⁰. Прямо противоречит ленинским высказываниям и предложенный Б. В. Левановым взгляд на aгpapный террор как «разновидность индивидуального террора»⁴¹.

Определив, таким образом, свое отношение к насильственным, стихийным формам крестьянской борьбы, рассмотрим существующие в советской историографии взгляды на место аграрного террора в программе и тактике партии эсеров.

Статья М. И. Леонова⁴², короткая, но очень содержательная, является пока единственной работой в советской историографии, специально посвященной указанному вопросу. На основе архивных материалов, главным образом впервые вводимых в научный оборот, автор рассматривает отношение партии эсеров в лице ее идеологов к фактам крестьянской борьбы в течение большого промежутка времени с 1902 по 1917 гг. Что касается собственно аграрного террора и деятельности «аграрных террористов», то автор, характеризуя послед- {29} них как «приверженцев анархического метода» (что не бесспорно), а отношение к ним лидеров партии как непоследовательное, видит основную ошибку руководства эсеров, «обусловленную сущностью их мелкобуржуазного социализма», в их неспособности и нежелании организационного разрыва с «аграрными террористами». Автор справедливо критикует распространенное мнение, что аграрно-террористическое и, в частности, разгромное движение в деревне в период первой революции было якобы результатом эсеровской агитации⁴³.

В той или иной мере отношение партии эсеров к аграрно-террористическому движению получило отражение в работах по истории партии эсеров, а также в трудах большой группы историков крестьянского движения в период первой русской революции.

Автор ряда фундаментальных работ по истории партии эсеров, К. В. Гусев, в одном из своих ранних исследований пишет: ««Аграрный террор», который на заре деятельности эсеры считали действенным средством борьбы за «землю и волю», означал практически насильственный захват крестьянами помещичьих земель. Однако если признание террора вообще сохранилось у эсеров всех мастей, и правых, и левых, вплоть до полной гибели этих партий, то как раз от единственного более или менее разумного метода — «аграрного террора» эсеры отказались уже в первые годы своего существования»⁴⁴. В более поздних работах этого автора категорическое суждение об аграрном терроре как единственно разумном методе отсутствует, однако общий взгляд на эту форму борьбы и отношение к ней партии эсеров остается, по существу, прежним, и отказ эсеров от аграрно-террористических способов борьбы Гусев называет «шагом назад», принятым «в угоду правому крылу партии»⁴⁵.

Весьма близкие взгляды по рассматриваемому вопросу высказывают В. Н. Гинев и А. Ф. Жуков. Последний, в частности, отмечает, что к 1904 г. (времени образования «аграрно-террористического» течения) «эсеры фактически отказались от поддержки революционного крестьянского движения… Реакцией на это и было стремление «аграрных террористов» повернуть партию к поддержке массовой борьбы крестьян»⁴⁶. На основе внимательного изучения эсеровской литературы к сходным оценкам приходит и В. Н. Гинев⁴⁷.{30}

К указанной точке зрения, наконец, примыкают и те исследователи крестьянского движения, которые в аграрно-террористических выступлениях склонны видеть одно из главных проявлений крестьянской революционности (В. М. Гохлернер, С. М. Дубровский, А. Ф. Кургузова, А. В. Шестаков и др.). Касаясь деятельности эсеров в деревне, основной акцент в своих работах эти авторы делают на их стремлении направить крестьянское движение по мирному пути, хотя некоторые из них не исключают и использования отдельными эсеровскими организациями аграрно-террористических актов. Развивая данную точку зрения, отдельные авторы допускают явные передержки, безоговорочно отождествляя крестьянскую политику эсеров и партии конституционных демократов (кадетов)⁴⁸.

Иного взгляда на рассматриваемый круг проблем придерживается группа историков, акцентирующих внимание на стихийности, слабой сознательности и неорганизованности аграрно-террористических крестьянских выступлений. Основную вину за это они возлагают на партию эсеров, которая якобы пропагандировала аграрный террор в своих изданиях и широко применяла его на практике, «всячески толкая крестьян на стихийные выступления»⁴⁹. Как полагает один из сторонников этого взгляда Б. В. Леванов, «отношение ЦК партии эсеров к «аграрному террору» не может расцениваться иначе, как потворство стихийности в крестьянском движении лишь с ограниченными попытками руководства им»⁵⁰. К этой же группе авторов принадлежит и А. А. Шишкова, на работе которой, посвященной по замечанию самого автора, рассмотрению «борьбы большевиков против партии эсеров за руководство крестьянским движением в период подъема первой русской революции»⁵¹, следует остановиться подробнее, т. к. она тематически наиболее близко подходит к интересующему нас вопросу.

Основное противоречие работы Шишковой заключается в том, что она, с одной стороны, подчеркивает невозможность уничтожения помещичьего землевладения мирным путем, указывает на необходимость «расправы с помещиками» для решения этой задачи и связывает ее реализацию с деятельностью большевиков, но одновременно резко критически рассматривает аграрно-террористическую тактику эсеров. Стремление А. А. Шишковой оперировать крайними характеристи-